скачать книгу бесплатно
– В душе… – кивнула «княгиня» и, заметив лёгкое недоверие, мелькнувшее на лице Владимира, улыбнулась и объяснила: – А ты разве не умеешь мыслить, разговаривать в себе, не раскрывая рта?
– В чужую плоть? – призадумался Владимир и, как бы извиняясь, с сомнением уточнил: – Это как?
– Я могу тебе напомнить, рассказать то, что известно только нам двоим. Особенно про то, что случалось, когда ты ещё был маленьким. Намекни только, про что ты хочешь вспомнить, и дальше я расскажу. Ведь у нас с тобой было много тайн, даже матушка твоя Малуша о многом не знала.
– Левый сапожок… – Владимир пристально взглянул на «бабушку» и повторил: – Левый сапожок.
– …синенький, что я тебе нарядила. И который ты потерял, когда по снегу удирал от чужих собак? А ты соврал, что тебя какие-то разбойные люди хотели раздеть?
– Боярин Гонта? – с еле скрываемым чувством человека, столкнувшегося лицом к лицу с подлинным чудом, прохрипел Владимир.
– Нехорошо было прятаться за дверью, когда его палач к правде призывал. Ты у меня тогда от страха под подол полез и зубами в мою ногу вцепился, – не торопясь, ответила Владимиру «княгиня», ожидая дальнейшие вопросы.
Владимир, еле сдерживаясь от волнения, задал ещё один вопрос, не спуская изумленных глаз с бесстрастного лица «бабушки»:
– Што было на масленицу в год, когда ты умерла?
– Ты в первый раз залез на девку, которую я потом отхлестала кнутом, а ты заступаться за неё стал… И никто, кроме нас троих, об этом не знал. Это ведь ты её уговорил тайком спуститься под клеть. И дверь запер. А там тайный ход был, откуда я и зашла. Ты тогда даже не знал, что с девкой делать-то надо. Просто привык подглядывать за взрослыми и подражать им. А сам был ещё почти младенцем… – «княгиня» помолчала немного и добавила: – И никто об этом не узнал.
– Тогда скажи, куда сундук пропал красный в узорах? – смущенно улыбнувшись, задал ей следующий вопрос Владимир.
– Прими веру нашу, узнаешь… И дня не пройдёт, как он вернётся к тебе… – успокоила Владимира «княгиня» своими ровными интонациями хрипловатого голоса.
– Полным? – недоверчиво улыбнулся Владимир.
– Да… А ещё подумай о женитьбе. О настоящей женитьбе.
– О чём? – окрысился Владимир, сумрачно взглянув на «бабушку».
– О женитьбе, Володя, о женитьбе. Дочка есть у базилевса, краса, говорят, неписанная, не то, что твоя Рогнеда, а там ещё и Анна – сестра базилевса. Ещё краше, говорят… – сообщила Владимиру о своих планах «княгиня Ольга».
– Рогнеду не замай, бабуля! – насупился Владимир. – Не замай, добыча она моя.
– Я не о том… Я же тебе добра желаю. Что тебе с Рогнедой? И сынок у неё не от тебя, а от твоего братца… Где она сейчас? – примирительно улыбнувшись, сверкнула глазами «княгиня».
– Запоздал я тогда немного с её тягой к мужикам, с кем не бывает? – вздохнул Владимир. – А она счас в отдельном тереме… Под присмотром. Вот выбрать город надо, острог построю для неё и поселю её там… – рассудительно объяснил судьбу выбранной им жертвы Владимир и замолчал, заново переживая свои обиды.
– А Анна ждёт… ждёт… – покачала головой «княгиня».
– Ково ждёт?
– Судьбы своей, судьбы. Я вот тоже ждала и дождалась… Как на веку мне написано было, так и дождалась… – улыбнулась «княгиня» и покачала головой. – И она ждёт… Ты вот как-то не понимаешь, чего от власти твоей Русь требует.
– И чево ж она требует? – положив руку на плечо «княгине» и заглядывая ей в глаза, спросил Владимир.
– Породниться, Володя, породниться с… базилевсом. С самим базилевсом!
– Зачем? – спросил Владимир, продолжая незаметно, как ему казалось, ощупывать плечо «княгини».
– Дурень, сам-то ты вряд ли станешь царем в Царьграде. А вот сын твой, какой от Анны родится, может стать императором. И эт тебе не Киев с его деревянными избами да капищами погаными… Нет, Володя, это – Европа, Ев-ро-па! Думай, Володенька, думай… Рогнеда вон тебя робичем обозвала, а сама она кто? А здесь будет Анна, сестра самого базилевса! Да что там сестра… Говорят, дочь его. (Кто их там разберёт?) Да эта Рогнеда у Анны в девках дворовых, да что там в дворовых, в девках паскудных была бы. Но за язычника базилевс дочь или сестру свою не отдаст. Думай, Володя, думай, – убирая руку «внука» с плеча и не глядя в его сторону, произнесла «княгиня».
Долго ли ещё князь беседовал с призраком? Нет, он то и дело брал её за руку, вглядывался в её морщинистые пальцы, отпускал руку и снова вглядывался в это наваждение наяву… И по наитию своему путая сказки и предания с суеверием реальности, признал её живой и не просто живой, а гостьей из мира мёртвых. И так и не смог понять, как это его бабушка переселяется из одного тела в другое. Проделки славянских богов тогда могли доставить много хлопот людям. Но как же всё-таки мир этот загадочен и многозначителен… Ему было интересно, и если бы эта женщина не была его бабушкой, то с его суеверием и страхом перед сверхъестественным он бы вряд ли справился. (А в переселение душ в наше время верят и в быту, и на научном уровне). И превратился бы он, как часто рассказывают люди о таких случаях, сам в оборотня.
Вечером князь собрал совет: говорили кратко, всё по делу и только о вере. (Не правда ли странно – решить такое дело на раз-два и только на одном совете?) Но это было так. И вынесли, не мудрствуя лукаво, свои решения:
1. Построить как можно быстрее на вершине пока ещё пустующего холма капище. Но не для одного какого-то там бога, а для каждого и для всех славян.
2. От каждого поселения собрать по истукану для этого капища. (Бояре согласились с подобным рачительством Владимира, не допускавшем и мысли о разорении княжеской казны).
3. Погнать гонцов навстречу послам со священниками разных вер и поторопить их.
Расходились шумно, ругая неведомо откуда взявшиеся проблемы, и согласные во всем с князем. К сумеркам уже наступала подслеповатая ночь, как берегиня славянских тайн наступает на очередные грабли, и потому Владимир, сыто рыгнув, признал эти решения удачными и вполне себе законными.
По запутанным переходам во тьме глубокой ночи проползала чья-то тень, сильно пахнущая ладаном. Игил со своими домочадцами разглядел (а только домовые видят в такой тьме) Прокопия. Но преследовать, а тем паче задирать его, не стал – у него и даже у сорванцов-домовых жутко запершило в горле от ладана и помутилось сознание. В панике они с грохотом свалились с лестницы и только на свежем воздухе, да и то под утро, они пришли в себя. Прокопий в темноте, несколько раз пройдя мимо, наконец-то увидел белый платок, привязанный к дверной скобе. Ну, как увидел – скорей нащупал. Лёгкий сквозняк усилил дымное пламя бронзового масляного светильника, и в этих бликах струящегося копотью света он разглядел сгорбившуюся на лавке «княгиню».
– Ну? – не ответив на приветствие, обернулась к вошедшему «княгиня». – Что на совете?
– Союзно всё да благолепно… – с кротким видом ответил Прокопий и поклонился «княгине».
– Что порешили? – тихо спросила «княгиня».
– Дождаться посланников, – ответил Прокопий, пойдя поближе к ней.
– Они на днях заявятся… – сжала губы «княгиня». – Времени хватит?
– Хватит. Только вот… – замялся Прокопий.
– Что ещё? – поднялась с лавки «княгиня», оправляя подол.
– Завтра с утра приступим к исцелениям, – Прокопий произносил эти слова медленно, чтобы понять самому и дать понять собеседнице всю важность предстоящих дел.
– Ну, приступай, за чем же дело стало? – вздохнула «княгиня» и устало присела обратно на лавку.
Прокопий прикрыл ладонью зевок и впал в крайнюю задумчивость. «Ольга» перекрестилась на небольшую икону святого Константина, прикрепленную над дверью, и внимательно посмотрела на подручного, затем медленно, чеканя каждое слово, произнесла:
– Что у тебя там? Слепого сделать зрячим, калеку ходить заставить, покойника воскресить, ещё…
– Вот я насчёт покойника… – слегка смутившись, перебил «княгиню» Прокопий.
– Что такое? – с удивлением посмотрела на него «княгиня».
– Да дикий он… – покачал головой Прокопий. – Сварливый, буйный.
– Кто, покойник? – усмехнулась «княгиня».
– Да нет, князь. А вдруг возьмёт да голову покойнику мечом срубит? С него станется. Как потом воскрешать? С калекой просто – после моего снадобья любой будет бегать. Лишь бы ноги были… – покачал головой Прокопий. – Правда, недолго. С полчаса…
– Ну, и этого хватит. После исцеления мы его быстро спрячем. Надёжные люди есть. А когда отмучается, то туда ему и дорога. Не жалко. Слепой у тебя проверенный человек? – снимая парик с головы, спросила «княгиня».
– Не подводил. Прозревать умеет… – ответил Прокопий, принимая в руки парик и осматривая и проглаживая пальцами волосы на нём.
– Ну, покойника ладно… Как-нибудь потом применим. Замени его, – задумалась на минуту «княгиня» и, встряхнув головой, продолжила: – …на плач иконы…
– Может, не стоит так торопить события? Князь и после исцелений созреет… – со смирением в голосе перед «княгиней» прошептал Прокопий.
– Надо, чтоб было наверняка. Православие нам надо! И только православие, – резко оборвала собеседника «княгиня». – И не только нам надо.
– Неплохо было бы знамений каких добавить… – пощёлкал пальцами Прокопий и выжидательно посмотрел на собеседницу.
– Знамения можно измыслить и так. Толкователей оных надобно дельных подобрать. Да по уму, дабы не только подозрений избежать… Да помоги мне грим снять.
Прокопий кивнул и рукой показал на другую, более широкую скамью под окном. Через некоторое время женщина взглянула на свое отражение в ручное зеркало: из мутной глубины отполированного серебра на неё смотрело совершенно другое, молодое лицо. Теперь это была не «княгиня Ольга», а Амалия – полюбовница Прокопия, жена Дионисия, ключница Владимира. С Амалией Прокопий не церемонился – это перед «княгиней» он вел себя, как и подобает верному, но низкого рода советнику.
– Дионисия жалко… – вздохнула Амалия, снимая верхнее платье через голову.
– Зря ты его жалеешь, – с обидой в голосе сказал Прокопий и, пристально взглянув в лицо Амалии, продолжил: – Не хозяин он нам – кончилось его время. Я, поверь, лучше его освоил все фокусы.
– Но я… жена ему, – отвернувшись от Прокопия, прошептала Амалия.
– Я поправлю: уже почти вдова, – усмехнулся Прокопий, крепко обняв её за талию.
– Что? – встрепенулась Амалия. – Ты не посмеешь…
– Я здесь ни при чём. Князю скажешь спасибо. Не отпустит князь его живым, не отпустит. Дионисию дан срок наладить производство спирта. К нему князь приставил слишком смышленых людей. А аламбик Синезиуса он сам упростил до алькитары. А это слишком просто, и даже эти варвары сумеют теперь овладеть этим секретом. А вот Дионисия князь в живых не оставит – а вдруг он сбежит к врагам князя? Или его переманят? А ведь он ещё много что знает про князя. Владимир, как и многие тираны, хочет всем обладать безраздельно и делиться своими секретами с врагами не будет. Да и такие прибыли князь не упустит, а у спирта есть ещё одно скрытое, но важное свойство: он даёт власть над людьми, хоть раз его попробовавшими и желающими снова его выпить. Не вернётся Дионисий. Волхвы толк в ядах знают. Как только князь поймет, что сможет в этом деле справиться без него, так и решит его судьбу. Не сомневайся. Дионисий сейчас уже в Великом Новгороде, а в Пскове и Изборске всё уже налажено и работает без него.
– А что будет с тобой? – тихо спросила Амалия, не скрывая своей лёгкой растерянности.
– Да ничего не будет, – усмехнулся Прокопий, – Дионисий без нас пускать пыль в глаза князю не способен был. Зачем он нам?
– А что с самим князем будет? – обнимая за шею Прокопия, прошептала Амалия и заглянула ему в глаза.
– Ну, он не дура-ак, свою выгоду во всём всегда найдёт. А здесь выгода во всём. Не прогадает, – усмехнулся Прокопий. – А по совокупности совершенных им преступлений его ещё и святым сделают.
– Да? А их не слишком у него много для этого? – расстегнув ожерелье и снимая его со своей шеи, тихо произнесла Амалия.
– Для правителя? Или для святого? Чем их больше, тем значимей он будет для своего народа. Менять его на другого не стоит. С Владимиром можно работать: варвар он неотесанный, да ещё легковнушаемый… Боже, когда всё это закончится? Как хочется вернуться на родину… – ответил Прокопий, прижимая Амалию к себе.
– Я тоже… Боюсь я сгинуть здесь у варваров и не увидеть больше Константинополя… – всхлипнула Амалия, прижавшись щекой к любовнику.
– Не печалься… Но нищими нам не с руки возвращаться домой. Да и поручение базилевса… Не забывай… Смерти подобно, – помогая разоблачиться своей сообщнице и дрожа от нетерпения, пробормотал Прокопий.
…Огромные волокуши в конце обоза еле тащились по лесной дороге. По бокам лениво брели люди. Жизнь в этих краях протекала ещё неспешней. К вечеру обоз дошел до опушки леса и телеги образовали полукруг, обозначив место предстоящей ночевки.
– Олекшта, бери пару мальцов и осмотритесь вокруг. Нет ли чужих поблизости. Потом валежник какой да сухостой для розжига наберите, – подозвав к себе коренастого юношу, приказал седобородый мужчина в кожаных доспехах. Тот кивнул и опрометью, топча босыми ногами болотные травы и лужи, понёсся к усталым от всего необъяснимого в пути людям. Вскоре то тут, то там заструились робкие струйки дыма. Было смрадно и дымно до слёз, но костры разжечь не удавалось. Девки трудолюбиво собирали ранние ягоды и задирали неудачливых истопников. Те огрызались, памятуя, что на дворе уже век патриархата, а не порядки сопливых воительниц матриархата, но… остерегались. У девок, как у нечистой силы, во что свято верили славяне, многоликость от свежей утренней росы, до чар колдовских над всеми. Поди разбери, которой жизнью она живёт, а у них, мужиков, жизнь проста и одна, да и то непутёвая без них…
Возле еле-еле разгорающегося костра было оживленно: кто-то, уже распаковав мешок с припасами, норовил поскорей утолить свой голод, кто-то, стыдливо прячась, искал укромный уголок для своей нищенской трапезы, а кто-то радушно звал, как на праздник, к своему будущему костру всех желающих. Но ничего, кроме дыма, от сучьев, собранных в кучи, на чавкающей под ногами траве не получалось.
– Эх, жизнь… – вздохнул старый проводник, стаскивая с дряблых, грязных ног лапти. – Вот скрючит меня счас к ночи, и как идти потом?
– Счас костер разгорится, сразу согреешься, – ответил ему подошедший седобородый обозничий.
– Костер ещё разжечь надо. У меня огниво потерялось, – продолжал причитать проводник. – Вот беда-то, а впереди ещё такой путь… Тако-ой путь.
– Да уж, глухомань так глухомань… Давеча лешего видал. Эх… – послышалось из-за спины старика. Какой-то человек, пригибаясь и защищаясь локтями, с трудом продрался сквозь сросшиеся молодые ели и берёзы и вышел к старику.
– О чём речи? Я тебя спрашиваю, Гирша, – подошел к нему обозничий, отмахиваясь от комаров.
– Да вот дальше опять не просто болота начинаются, а топи настоящие. А дожди через день теперь… – махнул куда-то в сторону рукой Гирша, человек высокого роста с широченными плечами в промокшей от пота и дождя льняной рубахе.
– Я уже послал валежника да хворосту какого собрать. А топи обойдём – там я уже сам обход знаю. По самому краешку идти надо будет… – обнадежил, как мог, и старика-вожатого, и Гиршу обозничий.
– Ну, так дня два ещё идти, да всё по болотам. Какие уж там дрова? – пробурчал богатырь, с недоверием глядя на обозничего.
– Потерпи, мало совсем осталось – Киев уже скоро… – успокоил его обозничий, морщась от сырости в своих лаптях. Он тоже присел рядом с вожатым и, сплюнув от досады, стянул раскисшую обувку. Потом он похлопал по плечу вожатого, отчего тот закашлялся, и добавил:
– Не хочется счас Перуна обдирать, и так сколько с него щепы на растопку срубили…
Следующим вечером, дойдя до нескольких полузатопленных островков среди огромного болота, обоз разделился по их числу и остановился на ночевку. Последние версты дались людям невероятно тяжело; телеги то и дело вязли, и их приходилось подолгу и по очереди вытягивать из трясины, ломались оси колес, и нужно было целой ватагой впрягаться и менять на свежевырубленные, спасать из воды с опрокинувшихся повозок товар и немудреный скарб. Досталось и лошадям. Но больше всего людей измучила волокуша со своим грузом.
– Да… дыму-то, дыму, – глядя на тщетные попытки мужиков разжечь костры, покачал головой обозничий.
– Так отсырело всё… – вытирая кулаками слезящиеся глаза, ответил ему сухопарый старик с пышной седой бородой, отходя от костра.
– Ладно, так и быть, давай-ка, Храбр, бери мужиков и к Перуну… – махнул рукой обозничий и пошел к стайке молодых славянок.
– Да боязно как-то… – с опаской поглядывая в сторону деревянного, но всё-таки бога, ответил ему старик-обозник с топором за поясом.
– Не впервой… Не скули, – оборачиваясь при ходьбе, отвечал ему обозничий. – Ну, не впервой… Не впервой, и ничего же не случилось. Тебе боязно, а мужикам и подавно. Приободри их сам, как знаешь… Шутками там, прибаутками… Чай, не обидится Перунушка… Свой ведь, спаситель наш.
Вскоре, откинув плотную рогожу, мужики стали по обеим сторонам лежащего истукана и затюкали топорами.
– Давай вот с головы тут чуток стеши… – дал совет своему напарнику Храбр, пробуя на палец острие своего топора. – Потом вон плечо ему подровняй…
– Да боязно – грозен ведь… – отозвался мордатый хмурый напарник, оттирая пот со лба.
– Не боись… В болотах ему делать нечего – не до нас ему счас. Он, глянь-ка в небо – со Сварогом смирился. Туч нет, – усмехнулся в пышную бороду Храбр.
– А с лица нарост вот этот долой. Да пригладь получше, обтеши поглаже… – толкаясь между мужиков и переступая босыми ногами, подсказал старик-вожатый.
– Да иди ж ты отседова! – рассердился один из мужиков, толкая советчика в сторону кашевара. – Иди вон, помоги Громыхало…
– Эх, видел бы наш тиун, шо мы с его даром князюшке творим… – вздохнул кашевар Громыхало, отодвигаясь и давая где присесть рядом вожатому на поваленном трухлявом стволе осины. – Саврас, ох, попадёт же нам. Не чурбан ведь и не колода какая, а истукан самого Перуна! – крикнул он обозничему.
– Не боись, – засмеялся обозничий, – не понравится князю – так на дрова и пойдёт. Не впервой…
Вот так без всяких страхов мужикам удалось настругать с истукана щепы на розжиг десятка костров. (Ну, а что делать? Даже мха посуше на растопку костров не найти было). Все ночи на болотах были похожи: спросонок всхрапывали и фыркали лошади, старики грелись у костров, тоскуя о тёплых полатях своих домов, молодые парни – надежды и опоры обоза – валились как подкошенные в пучины сна, девки и бабы тихо взвизгивая и хихикая, отбивались от назойливых комаров и настырных, видавших виды мужиков. Потом почти до утра они же, лёжа на сырой земле, прикрывались мужиками от летучих кровопийц и терпели. Мужики, получив заряд бодрости от комаров, на судьбу не жаловались. Комаров было гораздо больше всех духов лесов и болот. Но от проделок и уханий лесной нечисти и жужжащих кровопийц стоянка обоза вскоре надёжно укрылась за стеной могучего, дружного славянского храпа. Это из-за него комары с возмущенным гулом тучами исчезали в зыбкой туманной накидке предрассветной тишины.
…Перед выходом на дорогу, ведущую к городу, обоз остановился. С длинной волокуши, растерзанной, измотанной всеми неприятностями дороги, сдернули рогожу и общими усилиями истукан подняли. Затем с боков его подперли заранее заготовленными кольями. Собравшихся перед ним людей настигло то, что принято называть изумлением. Прежде корявое изваяние с лёгкой руки собирателей щепы вдруг обрело черты – черты божества ли? Вначале засмеялись мальчишки, потом охнули бабы и засмущались девки, загоготали мужики и кто-то сконфуженно улыбнулся на небесах. Вырубленные из огромной дубовой колоды по велению воеводы первоначальные штрихи Перуна под топорами тоскующих по теплу и горячей пище людей превратились в отшлифованные против их воли подозрительно земные черты Перуна. И стал он вдруг похожим на какого-то обычного человека. Все стали оглядываться и приглядываться к друг другу…
