скачать книгу бесплатно
– Поди, и одежонка какая осталась? – задумался Владимир, пристально глядя на Прокопия.
– Да какая там одежонка, халат рваный, штаны в заплатах… – горестно вздохнул Прокопий и досадливо махнул рукой.
Чалма была грязной и непривлекательной на вид. Поняв, что князь брезгует таким вещественным доказательством, Прокопий отбросил её в сторону.
– Он че, искупнуться захотел? – буркнул князь, разглядывая тряпку.
– Ну, кто ж теперь узнает? – развел руками Прокопий.
– Так и порешим! – протянул обе руки к Прокопию Владимир в знак примирения с обстоятельствами, которые всегда сильнее людей и государственных интересов. На эти протянутые руки перекочевала цепочка с монетами. Князь, слегка встряхнув её потом в руке и послушав еле слышный звон, определил на звук стоимость монет и с удовлетворением запихнул цепочку себе за пазуху.
– А скажи-ка, плут, зверюшки эти откуда? – спросил Прокопия Владимир строгим голосом.
– Из Царьграда, вестимо… – пожал плечами Прокопий. – Но в сам Константинополь их привозят из Египта.
– И че, там тоже их так кормят? – обернувшись на бассейн, поинтересовался Владимир.
– По-всякому бывает… Но на волю их там не выпускают. Они там в специальном бассейне. Он куда больше, чем этот, и там взрослые… Молодняк отдельно пасут, – разъяснил Прокопий, поглядывая с опаской в сторону чудовищ.
– Чё? – сощурился князь.
– Княже, мы тут молодняк привезли. Они ещё подрастут, и эта лохань маловата станет для них, – терпеливо разъяснил Прокопий князю.
– А какие они бывают? – с интересом поглядывая на водную гладь, спросил Владимир и замер, увидев направленные в его сторону пары глаз из-под воды.
– О, княже, огромадные! Одному такому целой лошади не хватает. Так, на зуб только попробовать. Вот и суди, какими вырастут. И живут они очень долго…
– А как же вы их сюда притащили? – оторопел князь от своего предположения.
– Ну, по повелению базилевса… – со всей скромностью чужестранца, на которую он только и был способен, ответил Прокопий. – Тебе в подарок.
– Шуткуешь? Подарочек? – рассвирепел князь, захлопав рукой по ножнам и оглядываясь в поисках своих дружинников.
– Да нет, как можно? – заговорил Прокопий успокаивающим голосом. – Наш базилевс… Он от чистого сердца своего, да будут его лета благословенными, снарядил наш базилевс вот этих… живодеров. Они и протащили. За каждой ладьей была затопленная клетка с поплавками и присобачена канатами к ладье. На поверхности кто там что разглядит… Так и добрались до града стольного Киева. Помучились только на порогах… Так что не думай, князь, чего худого. От доброты базилевса страдаем… Страдаем пред твоими очами.
– Много у тебя этих… зверюшек? – придя в себя от минутной вспышки гнева, спросил Владимир.
– Всего шесть, – глядя себе под ноги, ответил Прокопий. – Как по вере нашей, как в Библии сказано – каждой твари по паре. Три крокодила и три крокодилихи.
– Как всё у вас разумно-то… – поиграл желваками Владимир. – Сразу как-то расхотелось тебя казнить.
– Княже, мы же хоть и иноземцы, но твою доброту знаем, не вольно нам противу добра злом переть.
– Оно и правда, зачем выю мечу подставлять? – усмехнулся Владимир. (Прости, читатель, случайно вырвалось).
– Княже, – скрыв улыбку поворотом головы в сторону выхода, ответил Прокопий, – тебе ведь власть нужна. Власть на всю жизнь. А ты разве хочешь идти против своих пожеланий? Нет ведь. Прими наши правила, как свою власть укрепить и как ею пользоваться в свое услаждение, не боясь врагов.
– И… как же? – повернулся князь всем своим светлым ликом к обормоту, предлагавшему ему – князю Киевскому какие-то условия.
– Укрепи свою власть, княже, не только войной и миром, но и загадками… – вздрогнул Прокопий от грозного взгляда Владимира.
– Как это – загадками? – оторопел Владимир от такого предложения под внимательным взглядом Прокопия.
– Запугай и врагов, и друзей своих своими… мыслями и делами… Или выдумай им новый страх, если к прежнему они привыкли, – Прокопий произнёс всё это и с опаской стал ждать ответа князя.
– Так… – всерьёз задумался Владимир. – Так, страхом, значит?
– Думай, княже, думай. Вот как наш базилевс такие земли свои в повиновении держит?
– Страхом? – повернулся к Прокопию Владимир, но тот равнодушно пожал плечами. – Да, страх великую силу власти даёт! Нету страха – нету власти! Вот шо… Одну пару – в Новгород! В Волхове пусть страх наведут. Больно они там со своим вече носятся! Ещё парочку – в Галич! Ну и пару выпустишь здесь, в Днепр. Где поближе выпустишь… – вслух поразмыслив, решил Владимир.
– Как скажешь, княже… – склонился перед великим князем Прокопий.
– Выполняй! – громко вздохнул князь и пошел к выходу из уже не такого таинственного для него шатра.
Владимир, вернувшийся к месту суда без Прокопия, был очень немногословен:
– Ваше беспокойство мне, гости града Киева, очень даже понятно. Вот человек, – показал Владимир на Путяту, – он немедля займется розыском! Сейчас он, – Владимир успокаивающе подмигнул изумленному помощнику, – опросит всех вас. Вы расскажете ему приметы пропавших, – тут князь подождал немного, чтобы толмач успел докричать его последние слова и продолжил: – Даю слово, шо из-под земли сыщем! – при этих словах князь едва заметно ухмыльнулся в бороду. – Люди у нас не пропадают… зря. А если ишо есть у вас какие обиды и потери какие, вот вам человек – мой казначей. Звать Игоша. Как найти? Ну, это ваши старшие знают по податям, кои вы разумно платите. Счас из-за горя вашего и утраты снижаю размер оных на четверть… на цельный год! Так, кому ещё правеж мой нужен?
Из оставшейся небольшой кучки киевлян к восседающему на кобыле князю подошел старик с огромной седой бородой, но очень опрятно и чисто одетый. Он держался за дубовый резной посох, что добавляло ему уверенности и значимости не только в собственных глазах, но и у соплеменников.
– Знатная у тебя борода… – хмыкнул Владимир. – Ну, говори…
– Княже, да благословит тебя Перун на…
– Старче, у меня время дорогого стоит! – раздражённо оборвал Владимир старика. – Давай, дело говори.
– Княже, вот эти… – с этими словами старик махнул рукой в сторону молчаливых людей, и несколько из них вывели трёх связанных подростков. – От рук отбились. Никакого сладу с ними нет.
– Да чем же тебе мальцы эти не угодили? – удивился Владимир, рассматривая подростков.
– Долго перечислять. Вот сего дня с утречка переломали петуху ноги, шобы посмотреть, как он поскачет. Потом бабке слепой дорогу показать решили, так она чуть не утопла в пруду, а они реготали. Люди добрые спасли. Потом девчушку голой жопой на муравейник посадили. Потом, шобы грамоте не учиться, наставника обманом великим заперли в погребах за городом. Хорошо, хозяйки пришли за капустой и солёными грибочками. Так бы сгинул. Долго рассказывать… Иэх! – ударил посохом о землю старик. – Сделай, шо-нибудь, княже, всей слободе от них житья нет.
– А родители ихде? – приняв мудрый вид, поинтересовался Владимир.
– Один в бегах за долги, два других – углежогами в лесах промышляют. Матери с утра до ночи по домам ходют, языками, аки помелом, машут. Где дома у них – забыли, поди… – неторопливо, но доходчиво разъяснил старик и поклонился в пояс князю.
– А шо, по одному отроку у баб этих? – оглядывая малолетних преступников, спросил князь.
– Не, почему ж, княже, только мы сами их сосчитать не можем. Они по чужим дворам шастают, – огорчение старика передалось его спутникам. Они все тихо заохали, и были уже готовы хором запричитать, но старик как опытный пастух стукнул посохом о землю и, когда все затихли, продолжил: – Иногда с родительницами встречаются, и кто чей уже сами путаются меж собой…
– Ну и слободка у вас. А ну подведи этого! – приказал князь одному из двух дружинников, державших за поводья его лошадку. Тот равнодушно принял от горожан рыжего крепкого подростка с разбитым носом и подвел его к стремени князя.
– А пороть не пробовали? – поинтересовался князь.
– А што, по им не видно? – удивился старик.
– Так и шо?
– Отлежатся дня два-три и за старое… Они даже вон, в ворованных одеждах пред тобой! У людей воруют, отымают шо под руку попадёт… – повел посохом в сторону мальчишек старик.
– Каков злодей… – произнёс Владимир и, перегнувшись через луку, ухватил подростка за ухо и, слегка выкрутив его, приподнял злодея. Подросток взвыл от боли и ужаса. Князь отпустил мгновенно покрасневшее и опухшее ухо преступника, а затем, вытащив из стремени ногу, пинком опрокинул его навзничь.
– Так, моё решение. Родительниц найти, с полсотни плетей, связать и в острог на неделю. Опосля отправить на работы по строительству земляного вала. Этих же злодеев… неисправимых – в кандалы и к казначею, шоб добавил их в счёт торговли с Царьградом, – громко огласил свой приговор Владимир.
– Спасибо, княже! – в три погибели склонился перед Владимиром старик, не скрывая своей радости. Так же одобрительно загудели остальные.
– Ну, а теперь все к казначею на запись… – махнул рукой Владимир, завершая свой княжеский суд.
Дела государственные с делами домашними князь не путал, это всё он просто одинаково принимал близко к сердцу, не разделяя их меж собой. Сгорело ли поселение какое – людишки за недогляд свой и беспокойство князя доплачивали ему последним, что осталось после пожарищ. Подгорела ли каша – избитые кашевары взыскивали с гончаров и с поставщиков крупы мзду и несли тоже ему. Пропала чья скотина на выпасе близ леса – пастуха выпоротого община выкупала у князя. Ветер солому с крыш унес – князь не с ветра, а с жильцов взыскал толику немалую (солома-то по княжеским владениям намусорила!). И всегда и везде в таких важных делах теперь князь частенько прислушивался к Теодору.
Впрочем, недолго попугай ходил в советниках у князя. Должность эта издавна была «или-или». Или ты правителя заваливаешь под грудой обстоятельств и становишься полноправным соучастником траурных мероприятий по случаю удаления правителя в анналы истории, или пополняешь список несчастных мучеников прозорливости своих подельников. Подставил его Игил со своим семейством, подставил… Рядом с медвежьим загоном под гостевым теремом (ну, чтобы гости не скучали и не страдали ночным любопытством, как темнело, так медведей во двор выпускали) находились птичники. В одном из них узрел Теодор сводный хор индюшек, молодых, задорных. И не ведал он, кто ж его по всей этой путанице ходов и переходов дотолкал туда. А зря. То ведь Игил со своими домочадцами по делу развлекался с ним.
Вспомнил Теодор сад на берегу Босфора, где он оставил всех своих суженых и просто пернатых подружек, и так это взгрустнулось ему, что он и сам толком не заметил, как по очереди осчастливил всех изумленных таким вниманием заморского принца индюков и индюшек. После того дня как только ему удавалось найти предлог свалить с государевой службы, так он несся в это царство запретных наслаждений. И всё бы ничего, но по пути стал он захаживать и в гусиный вертеп. И если с индюками он быстро разобрался, начистив им клювы и не только, то вот с ревнивыми воинственными гусаками стало перепадать и ему. Но он нашелся и здесь: сообщил князю о чудодейственных свойствах гусиного мяса – вычитал ему даже из древнего пергаментного свитка трактат «О пользе гусятины на пиру и на войне». Автором Теодор назначил Аристотеля. Владимир лично с Аристотелем знаком не был, но гусятину он ценил и прежде. А потому, не сомневаясь в прочитанном, доверил Теодору контроль над меню с правом выбора гусаков на казнь.
С каким потом удовольствием Теодор наблюдал, как трещат своими поджаренными, румяными, хрустящими корочками в крепких зубах гостей Владимира его соперники. Особо злорадничал он, когда по его рецепту повара в ещё живых, но уже ощипанных его соперников впихивали яблоки. (Опять-таки по рецепту, строго по рецепту!) Яблоки он выбирал сам. Но взбунтовалась челядь. Всё как обычно: собрались одним прекрасным днём, встали на колени, лбами утрамбовали землю и хай подняли, что, мол, это такое? С голоду, мол, пухнем! Оно и правда: как вот только на репе да моркови жить и работать? Совсем отощали. Раньше хоть яйца в еду добавляли, а счас? Это что такое? (Яйца, как вы помните, высокородные славяне брезговали вкушать). Посмотрел князь на то, что ему челядь на коленях вместо обычных яиц показала, повернулся к Теодору, да как даст тому пинка! Так романтика птичьего разврата и закончилась. Теодору было велено ни на шаг от Владимира не отходить. Даже по нужде отпрашиваться обязали. Но срочно пришлось у населения Киева индюков и гусаков изымать, чтобы бунт челяди прекратить и их с колен поднять. Порадовать их свежими настоящими яйцами, а не этими разноцветными булыжниками.
Теодор не упускал из виду и своего злейшего врага – Игила. Прокопий снабжал его ладаном, которым попугай бессовестно изводил своего врага и его племя. Владимир иногда вмешивался в распри своих странных домочадцев, когда Игилу совсем уж становилось невмоготу, но делал это скорей чтобы поощрить скорых на злодейство соперников. Владимир, как видите, не был обделен приключениями и развлечениями. Ничего особенного он не видел и в противостоянии необъяснимого с естественным положением вещей, если это было не в убыток ему. Жизнь людей до сих пор соседствует с суевериями и со сверхспособностями Его Величества Случая. Короче, Владимир частенько путал границы между силами природы и волшебством своей власти. Нет, он не предлагал, как некоторые венценосные полудурки, выпороть кнутами Босфор или море, или реку, но в этом он не видел ничего невозможного или предосудительного. (Закон – это власть, а власть у того, у кого в руках закон).
Возьмите вот, к примеру, кошек. Ох, и блудница была эта царьградская Мурка. Ох, и блудливая. По три помета в год, и в каждом самое малое четыре-пять котят. Но власть князя – святое! Сам казначей князя по приговору Владимира раздавал котят боярам и князьям. С той поры остался с лёгкой руки князя обычай: отдавая котёнка в чужие руки, брать за него хотя бы копейку. Ну, тогда платили много. Бояре украдкой всхлипывали слёзно. Вы же знаете, какое умиление могут вызывать хвостатые, полосатые, а как умилялись люди, ощупывая свои пустые кошели после такого подарка. Плакали, но платили. Вот так по Руси и разбежались потомки Царьградской блудницы. И русичам пришлось смириться с новым, на века обретенным чувством сопереживания к мартовским воплям кошачьих свадеб. Вот вам и власть князя, вот вам и силы природы…
И вот как-то раз на шум и гам в верхней горнице примчались Добрыня с Прокопием. Повезло им как невольным свидетелям: по всей горнице при свете тусклых слюдяных оконцев летали перья и пух, полуослепший от прилипшего к лицу пуха князь яростно от кого-то отмахивался, а по углам волчком крутился попугай, пытаясь прикрыть хоть чем-нибудь свою беспощадно ощипанную тушку. На полу, среди вороха перин (византийская мода и сюда добралась) и соболиных накидок барахтались две бесстыдно оголенные девицы. А по горнице, ослепленный прилипшими к голове пухом и перьями, вращался во все стороны Владимир и продолжал яростно от кого-то отбиваться кулаками:
– Лови его, Добрыня! – отплевываясь от перьев, заорал князь. – Гад, мне советы давал, шо с девками делать! Только начну с какой забавляться, он мне: «Давай быстрей, а теперь чуть помедленней, да кто так за сиськи-то держится?»
– Эх, Володя, Володя, шо ж ты днём-то? – укоризненно намекнул воевода на распорядок дня.
– Так ночью он вообще по всему терему драки с домовыми устраивает. Аж жуть берёт иногда. Поединщик хренов. Я его уж и так и сяк… Не, Добрыня, ты не подумай чего. Я вон Рогнеду, – стал загибать пальцы Владимир, – и при матушке её, и при папаньке еённом, да народу столько было, но никто ж из них не подсказывал, шо мне с нею делать. Отодрал её за милую душу по-всякому прилюдно и ниче. А этот гад не унимается… Ночью сам не спит, и другим весело, а днём… – махнул рукой Владимир. – Совсем какой-то озабоченный. Держи его! На кухню его, Добрыня, на кухню! Под лучком, с чесночком. Да к ужину! – Владимир, как мог, очистил лицо и шею от перьев и, сменив гнев на милость, продолжил: – Перейдём к делу. Добрыня, как там мои повеления?
– Какие? Все не упомню… – захватив за горло попугая своей могучей рукой, в недоумении почесал клювом птицы свою голову Добрыня.
– Ну, эти… травные… вот, – сдвинув брови, подсказал соратнику Владимир.
– А-а, в месяц травный по улучшению жизни славян которые?
– А какие ещё у меня на ум идут в мирное-то время? Всё о народе, всё о людишках… Вот они самые… – вздохнул Владимир и, присев на топчан, рукой махнул девкам в сторону двери. Девки, прикрываясь спереди мехами, соскользнули с топчана и, сверкая ягодицами, исчезли за дверью. Раньше них незаметно исчез Прокопий.
– Последний указ был про этих вот, – кивнул Владимир вслед девкам.
– А-а, вспомнил, вспомнил… – просветлел лицом Добрыня и тут же нахмурился. – Так, Вова, откуда ж я тебе столько девок непорченых в каждом городе соберу? Триста девок… А почему не пятьсот или тыщща?
– Ох, смотри у меня! Народ бунтовать будет, коли моими указами дружина с боярами зады свои вытирать будут… – погрозил Добрыне пальцем Владимир. – Хотя тыщща, поди, многовато будет… – хлопнув рукой по топчану, задумался князь и продолжил свои познания в счёте. – Пятьсот – это скоко будет?
– Ну, кажись, ровно половина от тыщи будет, если грамотеи не врут, – отмахнувшись попугаем от летающих перьев, подсказал Добрыня.
– Не-а, я что, жадный, что ли? Давай триста. Это всяко поменьше… – великодушно решил князь.
– Ну, Вовка, Чернигов я, там, понимаю, Киев само собой, Муром куда ещё не шло… – закручинился воевода, услышав поставленную ему задачу. – Но в остальных городах ихде я столько девок непорченых возьму, коли в городе каком всево-то тыщщи три жителей? Со стариками, мужиками, бабами и ребятишками?
– Триста, я сказал! Князь я али не князь? – топнул ногой Владимир. – Ступай давай и воли моей не перечь! А птису передай кашеварам, с яблоками и сливами пусть приготовят.
Добрыня тяжело вздохнул, в тот же самый момент в последний раз вздохнул и попугай в его руке. Добрыня, покачав головой, оглядел птичку и вышел из горницы. Во дворе он знаком подозвал к себе счетовода дружины:
– Слышь, Беня, это – на кухню, – протянул он попугая со свёрнутой шеей счетоводу, – пусть обжарят как следует, а к тебе вопрос: что делать будем с его указами травными? (Любят на Руси с давних пор май месяц за чудные ожидания не пойми чего в его днях). Поэтому дабы не расстраивать читателя его провалами в памяти в пересчётах на современный лад, сразу отсюда и далее, уточнять будем по-хорошему – «майскими».
– А что не так? – хмыкнул счетовод, заглядывая за плечо Добрыни туда, где корчился от беззвучного смеха Игил.
– По триста девок требует себе в постельку в городе… каждом. Да где ж их столько набрать?
– Тю, ерунда какая… – беззастенчиво высморкался счетовод. – Да мы с казначеем и не такое выпутывали и запутывали. Давай, как всегда, чтоб всем жилось хорошо.
– Да как же это сделати? – нахмурился Добрыня.
– Проще уж некуда. Ведь в таком деле что главное? Главное – воле не перечить, воле князюшки! – подняв испачканный соплями указательный палец, многозначительно произнёс счетовод, потом, обтерев его об себя, добавил: – Даже в самом маленьком городище девок двадцать наберём? Наберём. Придёт князь, а они перед ним туды-сюды, сюды-туды… Кто их там посчитает? А за ними, в отдалении, пустим всё бабское отродье этого поселения хороводом для пущей важности… и для счёту. Захочет князь, ну и че? Ну, две, ну, пять, но больше десяти девок с ним в горнице какой не поместятся! А остальных с миром по домам, к мужьям да к детям…
– Непорочных требует! – в бессилии разжал кулаки воевода и уныло покачал головой.
– Ой, вей! – прикрыв глаза, запричитал счетовод. – Я тя умоляю, девкам пригрозить, дабы порочность свою скрыли, и всё! А девки, сам знаешь, такую невинность могут себе удумать и тебе подсунуть, княже не горюй! Вокруг пальца обведут кого хошь! Есть у меня такие на примете – мамой поклянутся в чём угодно. Только плати!
– Да, – глубокомысленно согласился со счетоводом Добрыня, – а как же…
– Триста, Добрынюшка, – удивляясь недогадливости собеседника, затараторил счетовод, – триста девок, правильно? Ему двадцати хватит, а остальных? Остальных кормить-поить, одевать-обувать, бусы да кокошники, серьги да ленты всякие? Сколько это будет? Ой, май вей, тебе на коняку новую, седло с серебром, дочкам твоим на приданое хватит… И нам ещё с казначеем на пару шуб останется. И это… И это только с одного… С одного города…
– Драть всех почём зря придётся. Народ ведь неразумен… – сморщился Добрыня.
– Так а ви на шо? – удивился счетовод. – Мы же не с бояр каких драть это всё будем, а с людишек!
– Да с бояр хрен што сдерешь… Мы вон в прошлом годе с Вовкой налог на них хотели удумать, даже не успели толком как его и назвать, и на какие нужды, а бояре все врассыпную, да по заморским странам попрятались. Хотел было я порядок навести… Да ты сам всё помнишь… – махнул рукой Добрыня.
– Да-а, спасло тебя тогда только чудо. Когда князь с родственниками да с другими удельными князьями тебя повесить захотели. И на непорочную службу твою не посмотрели… Вовремя басурмане поспели. Поспеть поспели, а воевать не с кем – воеводу к дубу волокут. Как басурмане орали… как орали! – покачал головой счетовод. – Пришлось князю помиловать тебя.
– Да, было дело… А Вовка-то даже верёвку шёлковую… дорогущую из своих закромов для меня не пожалел! – горделиво поднял указательный палец Добрыня. – Можно сказать, от сердца оторвал…
– Да уж… Тут тебе и почёт, и уважение… – согласился счетовод, приглаживая свои пейсы.
Вечером главным блюдом стал Теодор с яблоками. Да, это вот люди ничему не учатся. Даже на своих ошибках. А вот сородичи Теодора поняли всё сразу и правильно: попадая к людям, они тут же притворяются тупыми и необразованными. Только самые мелкие из них, в которых никакое яблоко не засунешь, продолжают просвещать человека житейскими разговорами. Да-а, всё не впрок людям…
Но наступил однажды вечер. В своих теремах по всему городу суетились люди, готовились к предстоящему ужину. Дворовые люди хорохорились, затаскивая в терема бадьи с водой и с песком. А кто его знает – опрокинет кто плошку с маслом и еле коптящим фитилем – и всё! Всё, прощай, Русь! Хоть и были уже пожарные дружины, но всё-таки как-то боязно было жить в деревянных хоромах с соломой и сеном по всем углам. Потому князь лично блюл меры противопожарной безопасности. Посчитав на пальцах обеих рук девок, с которыми у него были назначены свидания в его опочивальне, он с грустью понял, что на всех его не хватит. Огорчившись окончательно, Владимир попёрся в полутёмных коридорах и переходах своего дома к себе в опочивальню. Не дошел… Какие-то странные отблески света, переливавшиеся и смешивавшиеся с закатными лучами солнца, струившимися сквозь немногочисленные окна и оконца, затянутыми заморскими слюдяными пластинами, насторожили его. Он скинул сапоги и, взяв их в руки, на цыпочках подкрался к двери и заглянул в щель. Увиденное его смутило. Какие-то полупрозрачные ткани свешивались с потолка и шевелились от сквозняка. Перед открытым самым большим окном (мало того что окна были разных размеров, так они ещё и на разных уровнях были) стояла женщина в одежде. Опять холодок по спине заставил князя вздрогнуть и вспотеть. Опять бабушка…
– Ты? – охрипшим голосом обратился к ней Владимир.
– Да, внучек, не пугайся, – еле слышно прошелестел голос «княгини Ольги». – Вот беспокоить тебя приходится. Но ты меня не бойся. Мне разрешено в плоть чужую своим духом входить.
– Кем разрешено? – с отвисшей челюстью попробовал уточнить Владимир.
– Господом нашим всесущим! – перекрестилась «княгиня» левой рукой, отталкивая от себя Владимира.
– Ты че, с ним разговариваешь? – ещё больше удивился князь.
