скачать книгу бесплатно
– А кваса-то на тебя не напасешься… И куда в тебя столько лезет? – вздохнул игумен и вышел из кельи.
Во дворе он перекрестился на купола церкви и сладко потянулся всем своим тучным телом. Со стороны хозяйственных построек послышался непонятный шум. Игумен терпеть не мог шума-гама и ненужной суеты и потому засуетился и исчез в направлении беспорядка. Писарь прикрыл дверь за начальством и присел за стол греческого порядка – с партой и короткой лавкой. Он молча уставился на пергамент, пытаясь свести воедино в памяти все были и небылицы, услышанные им за последние дни в трапезной. Он чувствовал, что многое в этих рассказах явно расходится с действительностью. Но что именно? А впрочем, лишь бы понравилось игумену. А то скоро епископ может нагрянуть, а уж ему-то не просто угождать приходится, ещё надобно обязательно приятно удивлять выдумкой об очередном видении иль даже явлении. А в трапезной такое плетут, да ещё божатся… Больно уж привередлив Его Преосвященство, да учен. И всё это в летопись, в летопись для потомков, иначе или выпорют, или голодом уморят…
Когда христианство пришло на Русь, простолюдины писали друг другу письма. Европа, благодаря скромности своих историков, и тогда не подозревала, и до сих пор не понимает истинной степени своего тогдашнего варварства. И всё благодаря российской элите и священникам. Редко в какой ещё стране элита так презирает свой народ и стыдится своего родства с ним, как в России. И нигде так элита страны не пресмыкается перед всем иноземным, как в России. И пришло всё это вслед за православием к нам, и всё в истории пошло шиворот-навыворот. Если бы не православные священники, то не мы, а Европа прорубала бы окно в Россию. Не завоеватели, а православные священники были, есть и будут смертельно опасными бактериями в теле России. Но переболеет ли когда-нибудь своим православием русская земля?..
«…Есть много церквей на свете, но лишь одна будет истинной…»
Правда о неправде
«Злословие мудрости – яд из хлеба и вина на шабаше наивных простаков»
Повествование о летах безвременных. Крещение Руси
Часть первая
Как часто мы испытываем недоумение от образа какого-либо существа или явления. И часто дабы породниться с ним, либо избавиться от оного, мы наделяем его приятными для нас свойствами или чураемся его, как прокажённого, по диагнозам властей наших богом избранных.
…Князь почесал репу: то ли свою, то ли в миске. В который раз он перепутал, где у него зачесалась, пытаясь затеряться, мудрая, а главное, свежая мысль. Случайные и прочие посторонние мысли у него изводились тараканами, что в изобилии расплодились на Руси вместе с боярами и князьями в элитных хоромах. И в голове уже не хватало места для здравого суждения. Нет, князь был таким, каким он был. Но он уж точно был парнем не промах. Это потом к нему пришла былинная величавость, умноженная на лесть прикормленных летописцев. Но уже тогда Русь медленно, наощупь искала свое место в истории. А значит, всему прежнему – культуре предков, врачеванию волхвов, воровской торговле племен, воинской доблести воевод, не вмещавшейся в телесном виде в их доспехи, приходил конец. И всё это означало только одно: быть беде! Но выход всё же был: растоптать судьбу каждого человека, но общую судьбу народа подчинить прихотям и капризам ума одного. Одного властелина. Но как к этому прийти? Как это сделать? Дело-то почти новое по тем временам. Не кагал какой на совете племени переорать, а в тишине недосягаемой для людишек вершить и творить их судьбу – одну на всех.
– Ох, не зря бабка Ольга в Царьграде так долго была, не зря… Мудрые всё-таки эти царьградцы – кого хошь охмурят, но меня-то… – бормотал князь, держа в руке бронзовую плошку масляного светильника и спускаясь по потайной лестнице в подземелье под главным теремом княжеских хором. В подземелье было сухо и темно. Огонек светильника отбрасывал причудливые замысловатые тени по сторонам, но князь уверенно шел по этому лабиринту подземелья. Вскоре он наощупь нашел нужный рычаг и нажал его – потайная дверь с жутким скрипом подалась, и князь, войдя в него, посветил себе в ноги – ступеньки вверх были очень крутыми.
«Надоть петли чем-то смазать – скрипу много…» – подумал князь и медленно, шаркая подошвами, ступенька за ступенькой стал подниматься по лестнице. Вскоре он остановился, подсветил себе плошкой и завозился перед ещё одной дубовой дверью. Наконец он нащупал замаскированную щеколду и открыл дверь. За дверью, в помещении в тусклом свете от двух масляных светильников находился человек в странном одеянии в окружении непонятных загадочных предметов для несведущего ума.
– Здорово, плут… – окликнул князь человека. – Ну, как труды?
– Здорово, княже, – отозвался человек, – закончил… Вскоре всё можно будет попробовать.
– Пошли тогда на совет, – приказал явно обрадованный князь.
– Погоди, только другую одежу надену, – с этими словами человек снял с себя странный колпак и скинул на лавку не менее странный синий балахон с прорезями для рук.
Князь подождал собеседника, еле скрывая изумление от перевоплощения своего собеседника. Неуловимыми движениями человек что-то поправил на себе, что-то дернул, и перед Владимиром вместо согбенного бородатого старца в непонятном неопрятном одеянии предстал вдруг безбородый, в шелках и бархате писаный красавец. Не в первый раз происходило это преображение перед князем, но он каждый раз изумлялся и никак не мог к этому привыкнуть. Князь его слегка побаивался, но виду старался не подавать. (Мало ли чего).
Вдвоем они прошли в закуток, где обнаружилась ещё одна потайная дверь. Владимир поколебался немного, но, испугавшись собственной нерешительности (эта противоречивость была основой его характера), изо всей силы рванул ручку двери на себя. Дверь с еле слышным шорохом открылась. За длинным, сколоченным из толстенных дубовых обструганных досок столом, по одной стороне в один ряд восседали самые близкие к князю люди. Ну, как обычно: близкие люди из тех, кто мог пошептать ему на ухо всё, что было интересно ему – от прогнозов погоды до сокровенных желаний всяких враждебных сил, непокорных ему, но готовых пред ним усмириться с их дружеской помощью на определенных условиях. Князь был своим окружением оплетен, опутан тысячами взаимных интересов и выгодных условий своего бытия. (Вот так и понимайте термин «блат»). Одним словом, блатные…
Владимир прошел вперёд и водрузил свое грузное, но ещё молодое упругое седалище на одинокую скамью на помосте перед своим отдельным столом. Он любил возвышаться над всем: так было удобней наблюдать за пирующими людишками. Мало ли кому из них вздумалось бы потравить сотрапезников и (чур меня!) самого князя. Да, все правители во все времена боялись и будут бояться не просто смерти по исторической статистике, а случайного глотка вкуснейшего и привычного напитка. Такова жизнь, се ля ви, как говаривала позже Екатерина Медичи, подмешивая яд в банановый кисель очередному избраннику удачи.
Хотя были и другие причины: князь-то был низковат! Да по современным меркам что такое метр пятьдесят-шестьдесят сантиметров? И все бояре были не выше. Всех выше себя Владимир сразу же объявлял врагами народа (диктатор, одним словом!). Только дружинникам дозволялось быть выше – ну, это чтобы до князя стрелами али булавами не дотянулись. А где набрать такой забор среди тогдашней молодежи? Дружина была малочисленной, потому что была младая. Собрана она была, как того велит обычай и нужда, из друзей детства князя, из близких и дальних родственников. А остальные дружины – старшие – входили в киевский полк. Была даже дружина пожарная, что отличалась от других своими ожогами и беспробудным… спокойствием, которым они невольно гасили хаос и смятение в толпе погорельцев. При этом власть никто не смел проклинать, даже если после пожара людям приходилось жить какое-то время в землянках посреди пожарищ. Сказывалось патриотическое воспитание. Добавлю сюда для простоты описания толстые руки Владимира, в ляжку толщиной, которыми он привык таскать за волосья провинившихся дружинников. Но это так, для разумения…
Сборище объедалось и лакомилось. На столе, загруженном едой, места для объедков не было: их сбрасывали под стол, где совсем уж разжиревшие крысы брезгливо обнюхивали эту снедь и лапами откидывали в разные стороны, справедливо полагая, что двуногие уборщики-смерды, найдя эти объедки, будут благодарить их за это поцелуями под их хвосты. Князь степенно внимал невнятному говору жующих людей. Всё это время Дионисий из-за спины князя наблюдал за ним и гостями. Трапеза ещё не закончилась, как князь, пригладив широким рукавом лоснящуюся от жира молодую бородку, хлопнул в ладоши. Все прекратили чавкать и непонятно что гнусавить. Новостей не было: пирующие только совсем недавно и недолго пославословили быстренько в адрес неведомо как и откуда появившегося владыки, да и дело с концом. (Какие уж тут новости?) Зато были государственные заботы и думы у князя.
– Други мои, – прервал этот гомон князь, – дела прискорбные творятся меж людишками. Опять у нас всё через пень-колоду и молодую жопу…
Из долгой, неспешной речи князя стало понятно то, что и без того своей обыденностью набило всем оскомину. Ничего нового князь не сказал. Ну, степняки набеги устраивают: скот, хлеб, утварь у смердов отбирают, их самих норовят в полон, в рабство увести… Ну, весной дождей не было, а сейчас день на убыль пошел, а после такого пекла от начала лета на полях собирать нечего… Ну, всё как обычно. Бунтовать будут смерды от голода. И опять будут искать себе новую власть, а лихих людишек, готовых князю напакостить да дела его скорбными миру представить, завсегда хватает. Вот до чего доброта да милость власти их доводит. Но земля наша обильна: уйдут смерды, попрячутся в лесах, будут зверьми да рыбой промышлять, а кто князя будет кормить, поить, одевать? А дружину, а мытарей? А это нужные ведь люди, служивые, свои… Как без них-то? Государство мы али как?
– Да, бегут смерды… бегут! А мы их… как бы за людей, будь они неладны, считаем… – прогудел Ставрог (друг детства князя). – Вона из скольких городищ народу сбегло! Лови их теперича в незнамо каких дебрях. В такие земли подаются, о коих мы и слыхом не слыхали.
– Здесь тоже польза есть – державность нашу ширше делают… – махнул рукой князь и призадумался. (Пятерку по географии князь Владимир себе обеспечил).
– Князь, позволь мне слово молвить… – зашептал ему на ухо Дионисий, заслоняя его спиной от собрания и незаметно убирая с бороды Владимира крошки после трапезы.
– Говори… – обернулся в его сторону Владимир.
– Да как-то без твоего гласного одобрения мне, чужаку?.. – потупился Дионисий.
– Люди добрые, вот мой гость из самого Царьграда желает нам слово сказать! – поднялся над столом князь и рукой указал всем на Дионисия.
Пирующие замерли над объедками застолья и закручинились: обычно после столь знатного угощения на совете у князя ждали их скоморохи с дудками да рожками, да пляски какие, и в завершение – девицы в кокошниках да с протяжными песнями в хороводе. А тут… Все в унынии полном, рыгая и осоловело после медовухи потирая жирными руками бороды, уставились на гостя.
– Всё это от неразберихи у вас… – начал издалека Дионисий. – Богов у вас много, вот порядку и нетути. Сами знаете: у семи нянек дите без глазу!
Поднявшийся за столом нестройный шум на минуту остановил гостя, но не смутил его:
– Ваши боги и духи, кудесники с волхвами и вправду могут многое… Но когда нужда в них возникает, то им до нас всех и дела нет! На себя всём полагаться приходится, – возвысил голос Дионисий, поправляя рукава.
– Ну и шо такого? Так испокон веку заведено… – недовольно загудели пирующие.
– Неправильно заведено, – громко вздохнул Дионисий. – Одна глупость кругом!
– Поучи ещё нас тут… – вздыбился над столом совсем уж в непристойном виде от дохрена выпитой доброй браги боярин Пукал, советник князя по снабжению войск, и взмахнул рукой:
– Да видали мы таких… Одна плесень осталась после… – дружно поддержали его сотрапезники.
– Я не учить вас тут собираюсь, а подсказать, как дела делаются на свете, – с самым что ни на есть миролюбивым видом простер руки к своенравной публике Дионисий. – Вспоминаем, вспоминаем, вспоминаем, с какими товарами и… и рассказами вы имеете дело на привозе? Ну, подле гостиного двора для иноземных купцов? Вас дурят там, как дитяток малых. Показали вам палец, а вы давай смеяться да верить всему. А сами… Да если бы выгоды гостям не было, приходили бы они из стран своих, как они вам сказывают, за выгодой сюда за тридевять земель, за тридевять морей? Кто бы, шобы на рожи ваши посмотреть, перся бы сюды? – совсем уж необычно просто перешел на язык трапезничающих Дионисий.
В трапезной взорвалось всё, что накопилось на земле, неиспохабленной научными диспутами:
– Да мы тебя!.. Да тебя, шкурника царьградского, терпеть?.. – следом послышалось:
– Да, рубите его, братцы! – возопил Владимир, привставая со своей скамейки.
– Погоди, князь… – обернулся к князю Дионисий. – Порубить всегда успеешь. Вот смотри, что ты от смердов можешь урвать, а?
Владимир присел обратно на скамью, и его руки, потянувшиеся было к горлу Дионисия, задрожав от нетерпения, после нескольких мгновений успокоились, и он махнул ими, как бы умывая их. Он осмотрелся вокруг и, не обнаружив более грозных признаков недовольства, а тем паче бунта, успокоился и милосердно кивнул Дионисию. Тот, почуяв свободу перед лицом правителя, вдохновившись, продолжил:
– Зерно в рогожах, мёд в бочках, рыбу в кадках, да там по мелочи… А на вас что надето? Заморское всё! А почему у вас своего этого нет? – осмелев, продолжил возмутитель спокойствия. – Почему ваши смерды вас этими нарядами не балуют? Диковинками вас не развлекают? Да и что вы едите? То же, что и смерды: мясо, рыбу, кашу. Завтра, князь, позволь мне с моим поваром показать, что такое настоящий пир! Даже в еде князь должен вызывать восхищение, восхищение, а не зависть у своих подданных. А тебе вообще, княже, остальные князья тоже во всём завидовать должны. И не только князья, а и все правители земные. А так что о вас знают в других землях? Что есть, мол, в лесах глухих племя неразумное, племя с дикой верой…
Порыв драчливых сотрапезников князя тем временем постепенно улетучился под тяжёлым взглядом Владимира. Шумно вздыхая, гости князя расселись по своим местам.
– К чему клонишь? – обиженно сопя, буркнул Владимир. – Поди, к войне какой? Это нам не с руки – вон что у соседей творится. Не поймешь, кто с кем и почто воюет. Влезешь – и какая уж там выгода… Ноги бы унести.
– Не о войнах я, княже, а о мудрости мира. Воевать нужно, когда приспичит. Я о вере…
– О чём? – чуть не поперхнулся князь. – Мы тута о делах бренных… Давай о вере потом, к волхвам. Они в этом больше смыслят.
– Я не об их вере, а о настоящей… – поднял ладонь вверх Дионисий. – Вере единственной, правильной на земле.
Князь и следом его гости вновь загалдели. Дионисий воздел руки к своду трапезной и продолжил:
– У нас, у людей, один Бог, княже! Вот как ты, один, а остальные – дружина, бояре, тиуны и прочий сброд – кто? А если бы ты был не один? Представь себе, что вас тут в гриднице сядут десять князей и все равные меж собой?
– Так эта… неразбериха будет, никому не нужная… – призадумался Владимир.
– И я о том же. А в вашей вере столько богов, и никто толком не понимает, кто из них главный. У каждого племени свои истуканы. Даже с именами полная, как это у вас на Руси говорят? – пощёлкал пальцами Дионисий в поисках нужного слова.
– Полная жопа, – подсказал князь.
– Вот-вот, хорошо, что сам это понимаешь. Непорядок. А человек? Откуда человек взялся? А звери, рыбы? Спросить любого волхва, так у каждого свой ответ. И каждый будет считать, что его ответ – правда! Так не бывает. Вот истинный Бог говорит, что создал человека по образу и подобию своему. А что ваши глаголят, если верить волхвам? Чушь собачью…
– Не говори так. Знания у них есть: и лечить могут, и дожди, и бури вызывать, да много чего могут… – нахмурился Владимир. – Не говори попусту…
– Жулье! – воскликнул Дионисий, схватившись за свой ворот.
– Ты это… Что счас сказал? Что за слово такое? – с недоумением осмотрел с головы до ног оратора Владимир.
– Так называют людей, неправедно, неправдами выгоду свою блюдущих.
– Эк загнул! А слово надо бы запомнить – «жулье». А может, жилье? Тогда… это… – вслух пробормотал Владимир и хмыкнул.
– Княже… – укоризненно обернулся к Владимиру оратор. (Нет, ну правда, что за манера – перебивать разумных людей?) Я только речь начинаю…
– Говори, говори, башку я тебе завсегда успею срубити! – по летописному велеречиво поддержал оратора Владимир. Дионисий кивнул в его сторону, развел руками и промолвил:
– Теперь я вам кое-что покажу… – с этими словами он вдруг вскинул голову и преобразился: вместо него в клубах вдруг возникшего едкого дыма появился человек в сияющей накидке и золоченых шароварах. Это видение окончательно сбило с толку Владимира. (Подсказок не было, а блокнотов из дорогущего пергамента для записей тогда ещё Византийская империя дикарям даже за золото не продавала).
Дионисий, начав с пассов руками, перешел к простейшим способам убеждения: подойдя к столу и выбрав одного из бояр, он наклонился к нему, протянул руку и из его окладистой бороды вдруг извлек розовое гусиное яйцо. Вареных, а тем более крашеных яиц на пиру отродясь не бывало. (Еда смердов, знаете ли…) Розовое вначале оно вдруг засияло синим цветом. Боярин с перепугу схватил медное блюдо со стола, закрыл им свое лицо и тихо воя от ужаса, полез прятаться под стол. У остальных это вызвало такую всеобщую дрожь, что все крошки, застрявшие в бородах обедавших, осыпались на стол. Осыпались даже засохшие крошки с прежних трапез. Никогда ещё бороды бояр и дружинников не были так вычищены. Нет, смерды проклятые в баньках мылись-парились, но бояр-то эта прихоть ленивых подданных как-то миновала.
Дионисий покрыл боярской горностаевой накидкой медный котел у входа в гридницу, затем, сделав несколько пассов руками, произнёс:
– Милли, твилли, хуилли! – в наступившей тишине он медленно стянул накидку с посудины и, запустив в неё руку, резким движением выдернул оттуда за хвост дохлую здоровенную крысу. (Таких крыс-великанов точно на Руси тогда тоже не было). Все пирующие с воплями «чур меня, чур!» как-то очень шустро заняли спасительные места под столом. Благо стол был необходимого для подобных случаев размера. Поместились все. Дионисий спохватился и, пробормотав очередное заклинание – «да итить твою кочерыжку!» – закинул крысу в чан с брагой. Он снова накрыл накидкой котел, искоса осмотрел перепуганных людей, выглядывавших из-под стола, и небрежно сделав пассы руками, произнёс следующее заклинание:
– Брак ибама чухлома!
На этот раз магия не подвела – из котла был извлечен голубь, за ним второй и третий. Два голубя спланировали ему на плечи, а третий, покружив по углам трапезной, вернулся и сел на оттопыренный зад Владимира, стоявшего на карачках под столом. Князь вздрогнул и с раскатистым шумом испоганил воздух. Но Дионисий не унимался; он по очереди обошел прятавшихся под столом и, нагибаясь под него в три погибели, пугал едоков: то пламенем, которое вдруг появлялось на его пальцах, то вытаскивал из чужих бород длинные разноцветные ленточки драгоценного шёлка, то бросал под стол дивной красоты ракушки, что появлялись сами собой из его платочка, которым он разгонял жутко испорченный воздух в трапезной. Как-то незаметно на столе появились три амфоры в кругу неведомо как возникших зажжённых свечей. (Редкость по тем временам неслыханная и очень потому дорогущая!)
В трапезной до этого властвовал полумрак: даже в солнечную погоду свет с трудом пробивался сквозь деревянные резные оконца со вставками из слюдяных пластин, а че уж говорить про время вечерней трапезы. Много чего явилось перед испуганными глазами русичей. Всё это осветилось непривычным ярким светом разом вспыхнувших вдруг десятков свечей вдоль глухой стены напротив наружной с окошками. На потолке приютились тени, отбрасываемые от нескольких дворовых людишек, прислуживавших дружине князя на этом пиру. Желающие могли даже разглядеть их лица. Хотя в повседневной жизни никакой надобности в этом хозяева жизни никогда не испытывают. (Все эти людишки на одно лицо…)
Но случай был другой, и князь и его малая дружина с облегчением, с какой-то нежданной для них радостью перевели дух: есть в случае чего кого скормить вместо себя потусторонним силам, явленным магией Дионисия. Среди этой одинаково выряженной прислуги выделялся своим чёрным одеянием верный слуга Дионисия – Прокопий (истинный грек – православный прохиндей). По знаку Дионисия он проворно взялся исполнять обязанности виночерпия и быстро опустошил амфоры, разлив питие половником по кубкам и чашам на столе – бояре заоблизывались, но пришлось им подождать особого в таких случаях знака князя. Владимир медлил.
Дионисий прошел к ближайшему от него сундуку и, несколько раз помахав руками, провыл очередное заклинание: лихоманка святая, дери-передери, да опэрэсэтэ! Затем он открыл сундук, и из него, оправляя перья, вылез огромный попугай. (Птица неведомая, чудная для русичей!)
– Привет, Вовка! – отряхнувшись, возликовал долгожданной свободе попугай.
– Пыр… пыры… п-первет, – трясясь от царственного озноба, с трудом выдавил из себя Владимир. Лицо его посерело и покрылось капельками пота.
– Клиент? – спросил попугай Дионисия, почесав когтем клюв.
– Князь… – смущенно пробормотал Дионисий, исподтишка озираясь по сторонам.
– Мотать не перемотать! – гаркнул попугай.
– Оно… речь разумеет… нашу? – трясущимися пальцами тыкая в сторону птицы, просипел Владимир.
– На всё воля божья. Вот ты, княже, только байки слушаешь от своих волхвов про чудеса, говорящих духов лесов, болот, рек… А вот тебе чудо от нашего, истинного Господа! Видал? – выпятил грудь Дионисий и взмахнул рукой в сторону попугая.
– Так-так, у клиента вид болезный. Поносом пахнет… – поддержал важную беседу попугай, мелкими шажками осваивая помост на котором стоял княжеский стол.
– О чём это оно? – вытирая испарину со лба, испуганно спросил Владимир.
– Предупреждает… о напасти в штанах… – потупив взор, объяснил Дионисий. – Ты как, княже?
– А че предупреждать? Хорошо хоть не обосрался… – сокрушённо вздохнул князь, запустив руку в свои штаны. – Слышь, плут, отдай птису! Скоко стоит?
– Не могу… – сокрушенно вздохнул Дионисий.
– Как? – вспылил князь. – Перечить воле моей?
– Да не о том ты, князь. Воле я твоей не перечу. Просто не продаётся эта птица – вольная она! Захочет – останется с тобой, не захочет – не обессудь. Это человека можно купить, продать. А этого филосо…
– Зашибу! – заскрипел зубами князь, хватаясь рукой за горло Дионисия.
– Князь, помилуй, договаривайся с ним сам… – прохрипел Дионисий, пытаясь освободиться от объятий Владимира.
– Так скажи ему, что, мол, по-хорошему надо… – зашипел на ухо Дионисия Владимир, ещё сильнее сжимая пальцы на шее Дионисия.
– Сам… только сам… – теряя уже сознание, просипел Дионисий.
– Да ну тебя… – возмутился князь и, отбросив от себя Дионисия, подошел к попугаю.
– Красавчик, – согласилась птица, повернув голову набок и осматривая снизу Владимира.
– Слухай, птиса, будешь у меня… – замялся князь, пытаясь определить судьбу для своего приобретения. – Будешь, будешь у меня… гусляром! Вот…
– Гусляр? – призадумался попугай. – Ну и должность. Сумею ли, справлюсь ли?
– Да вон на гуслях будешь мне брякать про чудеса заморские… – раскинув руки и ноги, как будто собираясь пустится в пляс, объяснил Владимир.
– Я, конечно… – набивая себе цену, попугай остановился и продолжил: – Понимаю тебя, понимаю… Но должность мне незнакомая…
– Да че там… по струнам – бряк-бряк. Невелика премудрость. И болтай, ори, сколько влезет – голос у тебя получше наших певцов будет, – торопливо объяснил попугаю его обязанности князь, искоса поглядывая в сторону Дионисия. Тот стоял в ожидании каких-нибудь указаний от князя. Владимир махнул рукой в сторону пирующих и прижал к ноге попугая. По этому знаку гости разом осушили чарки и кубки и, переглядываясь, загомонили, требуя продолжения. Повторили. Затем добавили. В руках Дионисия непонятно как появился серебряный шарик на тончайшей цепочке. Дионисий подходил к каждому перепуганному русичу, внимательно заглядывал ему в глаза и что-то шептал. Маятник при этом начинал равномерно, медленно раскачиваться перед глазами впадавшего в сонное оцепенение человека. Не избежал этого и князь. Пока общество витало в своих разнообразных видениях, Прокопий по знаку своего хозяина выпроводил остальную челядь, запер за ними дверь и выжидательно посмотрел на него. Свечи погасли, накрывшись дымным полусумраком.
– Нам надо подготовить их к пробуждению. У тебя всё готово? – тихо сказал Дионисий, оглядывая остолбеневших гостей.
– Да, хозяин. Два мешка хлама. Мусор… – заулыбался Прокопий.
– Никто не заметил? – зло покосился на улыбающегося помощника Дионисий.
– У меня слепок ключа имеется, – показал Прокопий связку ключей, перестав улыбаться, и пояснил: – Успел сделать после утренней уборки, когда все были при делах, я, думаю, что никто не заметил.
