Одиссей. Герои. Скитальцы

– Тот из ахейцев, кто первым коснется рукой иль ногой троянской земли первым и погибнет.

Между тем варвары, узнав, что к их берегам приближается огромный эллинский флот, вооружились и, устремившись к берегу, стали стрелять из луков и бросать копья и камни, всячески препятствуя высадке.

О предсказании, что первый, коснувшийся земли Троады, должен первым погибнуть знали от Ахилла многие воины, и никто не хотел умирать. Узнал об этом оракуле и хитроумный царь скалистой Итаки и, стоя на высоком носу своего корабля чернобокого, несущегося к троянскому берегу, так с сердцем своим разговаривал:

– О том, что первый коснувшийся троянской земли первым и умрет, из-за болтливого сына Фетиды теперь знают все. Ясно, что никто не захочет первым ступить на вражеский берег, и наш поход может закончиться, не начавшись. Зачем же мы тогда здесь появились, зачем меня сорвали с родимой Итаки, на которую мне много лет, видно, теперь не попасть? Может мне самому для общего дела первому прыгнуть, когда мой корабль врежется носом в берег песчаный Троады? Интересно, что сделает старая Мойра, если два оракула вступят в противоречие? Ведь мне предсказано, что я возвращусь к Пенелопе через много лет одиноким и нищим, но ведь живым! – Нет, очевидно, чтобы оракулы не противоречили друг другу, я просто не должен первым касаться троянской земли. Но и ждать у моря погоды, когда кто-нибудь отважится жизнью пожертвовать мне тоже нельзя. Надо мне всех обмануть. Бросить на берег щит свой немалый и прыгнуть на него так, чтобы возлечь на него, не коснувшись земли ни рукой, ни ногой. И потом надо, чтобы это увидели многие и узнали, что я первым оказался на Троянской земле, а, что я лежу на щите, увидят немногие.

И вот на виду у всех с громким отчаянным криком, чтобы привлечь к себе внимание, Лаэртид спрыгнул с борта наскочившего на песчаный берег своего корабля. Однако еще до того, как закричать, хитрец незаметно бросил на землю свой огромный щит семикожный и только потом ловко прыгнул именно на этот щит и, на нем удержавшись, упал, замерев с согнутыми на щите ногами, словно мертвый, да так ловко, что земли не коснулся ни рукой, ни ногой.

Увидев издали, как с корабля выпрыгнул Одиссей и, упав, замер на песке недвижимый, спрыгнул с корабля и царь Филаки Протесилай (первый от народа), и именно он в действительности оказался первым, кто коснулся ногой троянской земли.

Согласно «Илиаде», пораженный дарданцем, погиб Протесилай, первым из всех аргивян с корабля соскочив на прибрежную землю Троады.

Овидий в «Метаморфозах» поет, что греков суда встретил во всеоружии враг; проходы закрыл, защитить позаботился берега широкоуличной Трои. Первым тогда от руки Гектора, волею для всех неизбежного Рока, пал Протесилай.

Вторым на землю Троады спрыгнул с корабля Ахиллес и после боя он подошёл к Лаэртиду и гневно сказал:

– Я вижу, что ты жив и здоров Итакиец, а ведь как громко орал перед тем, как спрыгнуть с чернобокого своего корабля! А как на щите потом неподвижно лежал ты, мертвого изображая! И не стыдно тебе будет в глаза посмотреть Лаодамии, супруге Протесилая, которого ты обманул так коварно?

– Ты меня во всем готов обвинять, сын богини. А почему сам-то ты, герой храбрейший из всех мужей ныне живущих, до меня или сразу после меня не спрыгнул на вражеский берег? Почему сам ты ждал, когда спрыгнет Протесилай?

Тут видно Лаэртид вспомнил, что Ахилл, несмотря на свою юность, считается самым сильным и храбрым из всех воинов ныне живущих, потому что заискивающе двинул ушами и примирительно молвил:

– Не будем ссориться богоподобный Ахилл, ведь это врагам нашим надо. Протесилаю сама Мойра сойти с корабля на берег первым, предназначила с самого дня его рождения, ибо имя «Протесилай» означает «первый из народа».

38. Коварство Одиссея, погубившее Паламеда

У сына Навплия Паламеда в греческом войске были очень влиятельные враги, это, прежде всего, могущественный пастырь всех собравшихся у стен Трои народов Агамемнон и хитроумнейший царь скалистой Итаки.

Некоторые говорят, что все завидовали мудрости Паламеда, превосходящей всех, – ведь он кроме того, что всегда подавал разумные очень советы, еще изобрел некоторые меры длины и веса, счет времени по годам, месяцам и дням, некоторые буквы алфавита и искусство трехступенчатого деления войска и, что особенно пользовалось популярностью у ахейцев, не участвовавших в сражениях – игру в кости. Возможно, что многое из сказанного – преувеличение, но даже, если, хоть что-нибудь, правда, то он поистине подобен богам.

Первый пользовался мудрыми советами сына Навплия Агамемнон, но не хотел, чтобы тот возвышался, тем более, чтобы Навплид претендовал на его пост верховного вождя всего ахейского войска.

Итакиец же, проявив затаенную вглубь сердца злопамятность, начал вынашивать планы мести Паламеду с того самого дня, когда тот разоблачил его притворное безумие, связанное с нежеланием оставить Пенелопу и новорожденного сына и отправиться на многолетнюю войну и последующие длительные скитания. Тогда Одиссей даже поклялся себе не останавливаться ни перед каким преступлением, лишь бы отомстить человеку, лишившему его с Пенелопой двадцати лучших лет совместной жизни.

Стычки Одиссея с Навплидом продолжались и на войне. Например, однажды Агамемнон отправил сына Лаэрта на срочные поиски продовольствия во Фракию, а когда тот вернулся на полупустом корабле, Паламед стал при всех бранить его за лень и нерадивость. Итакиец попытался напористо оправдаться:

– Легко говорить тому, кто сидит в удобном для жизни шатре и от нечего делать выдумывает разные игры. Никто на моем месте за несколько дней не собрал бы продовольствия и один полный корабль.

Тогда Навплия славный сын вместо ответа сам вышел в море и всего через одни сутки вернулся с кораблем, до верха нагруженным зерном и другими припасами, и Одиссей прошептал себе так, чтобы не слышал никто:

– Все. Он испортил мне всю жизнь и продолжает вредить. Пора выполнять мне свою клятву. Нельзя больше мне ждать удобного для мести момента, сама необходимость принуждает меня создать такой момент самому.

Гигин говорит: После того, как Одиссей попался на хитрость Паламеда, сына Навплия, он день за днем упорно обдумывал, как ему убить его.

Согласно «Киприям», Диомед и Одиссей утопили Паламеда, отправившись на рыбную ловлю.

Аполлодор и Гигин рассказывают, как Одиссей, захватив в плен очередного фригийца, под страхом смерти заставил его написать письмо, уличающее Паламеда в измене: Приам будто бы благодарил Паламеда за неоценимую помощь и посылал за нее большую плату.

Зарыв собственные (захваченные в разоренных городах) золотые изделия под шатром Паламеда, Одиссей подкинул посреди лагеря табличку, покрытую воском с таким сообщением:

– Благодарный Приам за оказанную помощь шлет вождю Паламеду, самому умному мужу среди ахейцев, следующие дары…

Далее в табличке перечислялись все зарытые золотые драгоценности. Агамемнон прочел это письмо и, устроив обыск в шатре у Паламеда, нашел все перечисленное золото.

Несколько вождей и советников ахейского войска стали требовать справедливого судилища над Паламедом, чтобы допросить пленных, найти свидетелей и только после установления истины покарать виновного. Однако на расширенном собрании, на котором присутствовали и тысячи простых воинов, выступил Одиссей и, завораживая всех своими шевелящимися ушами, заявил:

– Товарищи мои боевые! Судилища хороши в мирное время, когда ничто не мешает истину устанавливать тщательно, не торопясь. Когда же наши воины из-за предателей каждый день гибнут под троянскими стенами, у нас нет возможности соблюдать все процедуры мирных судов. Давайте спросим у тех, у кого погиб брат или близкий друг чего они хотят: судить долго предателя мерзкого или его сразу смерти предать.

39. Одиссей искусно спорит с Ахиллом

И многие сотни ахейцев, у которых погибли братья или друзья истошно завопили, требуя немедленной смерти для Паламеда, и нестройные голоса тех, кто настаивал на суде, потонули в этом мощном крике. Обрадованный случившимся старший Атрид тут же передал сына Навплия для расправы, как мерзкого предателя, и разгневанные ахейцы забили его до смерти камнями.

Некоторые говорят, что в заговоре участвовал не только Итакиец, но и опасающийся за свою власть Агамемнон и доблестный Диомед, который очень завидовал славе Паламеда. Они вместе продиктовали подложное письмо фригийцу, а потом подкупили слугу, чтобы тот неглубоко закопал письмо и золото под палаткой Паламеда. Когда сына Навплия вели на казнь, он, глядя, как его вчерашние боевые товарищи запасаются камнями побольше, тоскливо сказал с горечью в голосе:

– Любимая истина, скорблю по тебе, почившей раньше меня!

Побитое камнями обезображенное тело Паламеда, вопреки воле Агамемнона и желанию Одиссея предали погребению могучие не только телом, но и духом Аякс Теламонид и Ахилл, которые во время казни отсутствовали. Вернувшись из набега, они узнали о смерти Паламеда и не поверили в измену своего отличавшегося не только мудростью, но и честностью боевого товарища.

Сын богини тогда изрек с гневным высокомерием:

– Знайте все: я не верю, что Паламед изменник. Наоборот, он укреплял всячески наше войско. Ведь именно он организовал бдительные ночные стражи и обучение малоопытных воинов. А кто, как не он придумал особенные сигналы для общения разных частей нашей огромной рати… А игра в кости, без которой ахейцы уже не мыслят своего отдыха после обеда с крепкой смесью струящегося Диониса?! Впрочем, что тут много говорить. Я думаю, что его предали позорной смерти по вине беспредельно властолюбивого Агамемнона и коварного мстительного хитреца Одиссея, у них были свои причины желать его смерти, но у меня, к сожалению, нет прямых доказательств их злого умысла.

Одиссей, скромно потупив глаза, на собрании вождей и советников начал так почтительно отвечать Ахиллу:

– Люди все разные и у каждого свое мнение. Я не призывал покарать Паламеда только потому, что думал, что он предатель. Это ты пытаешься его оправдать потому, что не веришь, что он изменник. Были неопровержимые доказательства – письмо Приама и золотые сокровища, найденные под его шатром. Конечно, ты можешь сказать, что честному Паламеду все это кто-то подкинул, но ведь это будут опять только слова, выброшенные на ветер! Где доказательства?! И потом ты, Ахилл бездоказательно обвиняешь не только меня и Агамемнона, ты всех ахейцев называешь жестокими и глупыми потому, что они поверили не словам, а неоспоримым доказательствам? Давайте же, будем все справедливыми, независимо от того, кто кем рожден, ведь без святой Дике нельзя жить людям на свете, тем более сражаться на многослезной войне!

Закончил свою речь Итакиец таким страстным призывом, и все шумно одобрили сказанное Одиссеем, на Ахилла же многие посмотрели с большим осуждением. Сын богини не смог доказать невиновность Паламеда, но мнения своего не изменил.

Некоторые, подобно Филострату, говорят, что истинной причиной гнева Ахилла на Агамемнона и обиды на ахейцев было не лишение его девы Брисеиды, полученной от войска в награду за доблесть, ведь она была всего лишь наложницей, а подлая расправа над Паламедом.

40. Агамемнон обесчестил жреца Аполлона Хриса

Вскоре после смерти Паламеда Агамемнон обесчестил Хриса – жреца Аполлона, когда тот к кораблям ахейцев явился, чтоб из позорного плена вызволить свою дочь Астиному. Седовласый старец с длинной тоже седой бородой пришел в корабельный стан, на своем жезле златом неся лавровый венец лучезарного Феба, перевязанный пурпурной лентой. Он бродил от одной палатки к другой, расспрашивая всех о своей дочери Астиноме, захваченной ахейцами в плен.

Когда ахейцев вожди и советники сошлись на очередное собрание на хорошо утрамбованной площадке у кораблей Одиссея, Хрис обратился с горячей мольбой к собранью ахейцев, больше всего же – к обоим Атридам, как к самым главным строителям всех греческих ратей:

– Внемлите мне, владыки многих народов, славного дети героя Атрея, и вы все доблестные вожди и мудрые советники ахейского войска! Дай вам бессмертные боги, блаженно живущие в нетленных домах Олимпа, крепкостенный город Приама поскорее разрушить и домой после этого счастливо вернуться. Я ж к вам явился, чтоб вас умолять мне милую дочь Астиному домой отпустить, разумеется, за выкуп достойный, равный стоимости десяти юных дев. Согласившись дочь мне возвратить, вы не только мне окажете милость, но и Зевсова сына почтите, далеко разящего лучезарного Феба.

Все ахейцы, услышавшие мольбу жреца Аполлона, изъявили свое согласие криком всеобщим честь ему оказать и принять за освобождение дочери выкуп достойный. Громче других кричал Одиссей, яростно шевеля большими ушами:

– Соглашайся Атрид Агамемнон дочь жрецу возвратить за такой выкуп достойный, ведь ты на него купишь десять таких же красивых и более юных наложниц и вдобавок обретешь славу милостивого вождя всех наших народов! Многие из троянских союзников не будут с нами сражаться отчаянно за своих жен и дочерей, зная, что смогут всегда их у нас выкупить.

Однако вождю все вождей Атриду было не по сердцу такое решение. Отданная ему Хрисеида успела уже в его сердце и членах разжечь настоящий любовный пожар. Поэтому жреца он прогнал, и сурово вдогонку смертью ему пригрозил, надменно выпучив большие глаза и скруглив толстые губы:

– Чтобы тебя никогда я, старик, больше не видал пред нашими кораблями! Нечего и сейчас тебе медлить, прочь с моих глаз! Или тебе не помогут ни жезл твой, ни венец Аполлона. Все равно не отпущу я Астидамию! Дочь твоя в неволе состарится, в Аргосе, в доме моем, ткацкий станок, днем обходя и постель разделяя ночью со мною. Поэтому лучше прочь быстрей уходи и меня не гневи, если сам домой хочешь невредимым вернуться!

Затрепетал старый жрец, и царскому послушный приказу, опустил низко седую голову и молча побрел по прибрежному песку под рокот прибоя вечно шумящего моря.

41. Одиссей укоряет Агамемнона и возвращает Хрисеиду отцу

От кораблей далеко удалившись на еле державших его ногах, опечаленный старец бессильно остановился. Воздев к небу трясущиеся тощие руки, он дрожащим голосом взмолился к могучему сыну Зевса от пышноволосой дочери Кея и Фебы Титаниды Лето и попросил его отомстить смерть несущими стрелами обесчестившим его надменным данайцам.

Быстро с мощных вершин олимпийских губительный Феб на широкодорожную землю спустился, и в ахейцев посыпались скорбь несущие людям его смертоносные стрелы. И скоро очистительное пламя множественных костров погребальных запылало по всему корабельному стану.

В день десятый избиенья Фебом ахейцев не выдержал Ахиллес и, сверкая возбужденно сияющими глазами, завопил, призывая гадателей иль пророков объяснить гнев Аполлона. И гадатель Калхант изрек, что Аполлон сердится за унижение его жреца, которому не отдали дочь за выкуп достойный. Ахилл тут же потребовал у Агамемнона отдать Хрису дочь без всякого выкупа, и тот согласился это сделать для пользы общего дела, но потребовал заменить дочь жреца Феба на другую не менее красивую деву. Между Ахиллом и Агамемноном вспыхнула смертельная ссора, и Атрид, проявив власть, отобрал у сына богини дочь Бриса. После этого храбрейший герой отказался участвовать в битвах.

Одиссей же тем временем, по приказу Атрида Хрисеиду повез отцу и Аполлону – гекатомбу, а перед отплытием с глазу на глаз укоризненно сказал Агамемнону:

– Напрасно, повелитель, ты затеял вражду с сыном среброногой Фетиды. Да, он, конечно, спесивый и необузданный и на него воздействовать надо, но мягче. Ведь он один в бою стоит большой рати, и потому ты сам меня посылал за ним к Ликомеду на Скирос. Вчера же, ты позволил взять верх над собой гневу, который, даже, если и справедливый, и мудрых в заблуждение вводит. Заметь, я это только тебе говорю, а на собрании я промолчал. Впрочем, что сделано, то даже богам уже не вернуть, и за этот твой гнев нам всем расплачиваться горько придется; вспомни тогда эти пророческие мои слова.

В Хрисе, войдя в гавань глубокую, спустили ахейцы вмиг паруса и, свернув их, в свой черный корабль уложили. Высокую мачту к гнезду притянули, поспешно спустив на канатах, сели за весла сосновые и к пристани аккуратно судно свое подогнали. Выбросив якорный камень, причальный канат укрепили, вышли на берег крутой, шумный кипящим прибоем, и гекатомбу с судна Дальновержцу отвели к жертвеннику Аполлона. Вслед сошла и юная дочь жреца на берег родимый. Деву тогда, к алтарю подведя, Одиссей многоумный в объятья отцу передал и умелое сказал ему слово:

– Феба благочестивый служитель! Повелитель мужей Агамемнон меня прислал милую дочь тебе возвратить и священную здесь гекатомбу Фебу принести за данайцев, чтоб милостив был к нам Дельфийский владыка, в гневе великом наславший на нас болезнь, причину наших страданий безмерных.

Так сказал сын Лаэрта и старцу вручил Хрисеиду, и, радуясь, принял дочь дорогую отец.

Между тем гекатомбную жертву быстро вокруг алтаря разместили ахейцы в порядке, руки чисто умыли и зерна ячменные подняли кверху. Одиссей же, скромно потупив глаза, дружелюбно попросил жреца умолить Аполлона прекратить избиенье ахейцев, и тот, воздев к небу руки, радостно и громко стал молиться:

– Слух преклони, Феб сребролукий! Ты на молитву мою благосклонно на-днях отозвался и почтил меня, как жреца своего, поразивши ахейцев страшной бедою. Так же и ныне молю: на мое благосклонно отзовись ты желанье и теперь отврати от данайцев золотые стрелы свои и погибельный мор!

Так, истово жрец молился, и опять его Дальновержец, к эфиопам специально на пир не пошедший, услышал. Стали и ахейцы молиться, осыпали зернами жертвы, шеи им подняли вверх, закололи и кожи содрали, вырезав бедра, затем обрезанным жиром в два слоя их обернули и мяса кусочки на них положили. Жрец сжег их на дровах, щедро багряным вином окропляя. Бедра, тельцов предав небольшому огню и жертвы вкусив потрохов, прочее всё, на мелкие куски разделив, ахейцы вертелами их проткнули, сжарили их на покрытых пеплом красных углях осторожно и с вертелов сняли.

Жертвенную закончив работу, все приступили к богатому пиру. Радостно все пировали, и не было в этом равном пиру обделенных. Вскоре Одиссей с товарищами в путь обратный поплыли к длинному стану ахейцев. Ветер попутный ахейцам послал довольный ими Аполлон златояркий.

42. Одиссей по приказу Афины не дает ахейцам бежать

Когда шел уж 10-й год многослезной войны Агамемнон получил от Зевса сон обманный о том, что он теперь овладеет широкими улицами города, возведенного Илом. За прошедшие 9 лет предводитель ахейских мужей много раз возбуждал к сраженьям ахейцев, обещая им часто победу, но крылатая богиня Ника не спешила реять над его войском. Микенский царь в глубине души чувствовал, что в этот раз надо что-то новое придумать, чтобы крепкую веру в победу всем мужам в души вдохнуть. Он всегда свято верил, что если случиться чему суждено, то оно все равно сбудется, даже, если все делать наоборот. Поэтому он решил о сне, посланном Зевсом неправду народу сказать и притворно призвать людей к тому, что им больше всего хочется – возвратиться в отечество на своих кораблях мореходных. И такой речью сын старший Атрея в груди взволновал сердце у всех, кто его слышал. Встал, всколебался народ, как огромные волны морские, и с неистовым криком кинулись все к кораблям, и под ногами несущихся к небу вздымалась тучами пыль. На ходу мужи убеждали друг друга хватать свои корабли поскорей и тащить их на глубокую воду. И вот уж чистят все спешно рвы и канавы и у судов крепкие выбивают подпоры…

Так бы, Могучей Судьбе вопреки, и вернулись домой аргивяне, если бы по воле все той же Судьбы в облике старой Мойры Лахесис, волоокая Гера мудрой Афине такого озабоченного не молвила слова:

– Плохи наши дела, дитя необорное Громовержца! Неужели и впрямь побегут аргивяне отсюда в любезную им землю отцов по широкому хребту беспредельного моря. Неужели и вправду на славу Приаму и на радость троянам они оставят в Трое Елену – суку развратную, любимицу Афродиты, из-за них обеих столько ахейцев уже погибло вдали от родины милой. Мчись же, Афина, поскорее к ахейцам, речью мудрой своей убеди их не влечь с берега в море корабли мореходные.

И светлоокая ей не была непослушна Афина потому, что и сама всем сердцем того же желала. Ринулась тотчас богиня на землю, оттолкнувшись мощно от высоких вершин олимпийских своим огромным копьем, с которым, как говорят, из отчей головы вместе родилась и скоро достигла корабельного стана. Там Одиссея она быстро нашла. Молча стоял он пред своим кораблем, и было видно, как в нем печаль нестерпимая грызла стойкое сердце. Так, чтоб слышал ее он один, обратилась к любезному ей герою, чистая дева Парфенос:

– Славный герой Лаэртид, Одиссей многоумный! Не верю, что вы и впрямь отсюда с позором домой побежите на славу Приаму и на радость прочим троянам, оставив в городе этом Елену, ради которой уже столько ахейцев погибло вдали от родины милой. Чтоб не пропали годы ратного вашего труда и, если хочешь быть мне любезным, к ахейцам сейчас же иди и всячески удерживай каждого от позорного бегства домой.

Божественный голос, услышав, не в ушах, а в своей голове, стойкий ахейский герой не остался ему непослушным. Рьяно ринулся все выполнять, даже плащ свой скинул на землю и, спешивший следом, его подобрал Эврибат, лучший итакийский глашатай. Встретившись в пути с Агамемноном, Одиссей скипетр принял отцовский его, не знавший износа, и дальше пошел вместе с ним. Вождь верховный уже сам был не рад, что притворно призвал данаев бежать на кораблях из Троянской земли. Он откровенно сказал Итакийцу, что нарочно призвал народ плыть домой, чтобы люди ему горячо возражали.

Одиссей же, потупив глаза, чтобы Агамемнон не увидел презрения в них, лишь кратко ответил с легкой издевкой:

– Именно так я и подумал, благородный Атрид.

Агамемнон головой покачал – вождю всех ахейских народов было не ясно – правду царь Итаки сейчас говорит или хитрит, как всегда. Удрученный он молча шел рядом с сыном Лаэрта, который, если встречал по дороге царя или знатного мужа, встав перед ним, дружелюбно шевелил своими большими ушами и удержать его мягкою речью старался:

– Что это стряслось с тобой, товарищ, мой дорогой? Тебе ли, как трусу, чего-то пугаться! Остановись, возьми себя в руки, сам успокойся и других успокой. Что на уме у владыки Атрида, сказать ты наверно не можешь. А ведь он испытывал всех своим словом на стойкость и скоро, пожалуй, того, кто и правда решил домой возвратиться, сурово накажет. Как бы с беглецами Атрид не расправился в гневе! Тягостен гнев царя, которого мы сами выбрали верховным владыкой и которому скипетр дал сам Громовержец.

Если же Одиссей видел, что кто из простого народа кричит, к возвращению призывая, то, яро набросившись, скипетром его избивал и ругал оскорбительной речью:

– Замолкни, сейчас же, несчастный! Остановись и молча слушай меня! Нет в тебе никакой доблести, ты малосилен, и не имел никогда ни в сражении, ни в совете никакого значения. Видишь у меня скипетр этот, он дает мне право царствовать над другими. Я, как царь и один из строителей рати, всем приказываю сейчас вспомнить о нашей клятве без победы из Трои не возвращаться! Или ты в точности мой выполняешь приказ, или горько о непослушании пожалеешь!

Так царь скалистой Итаки по корабельному стану ходил, отдавая повсюду приказы воевать до полной победы. И хлынул обратно народ от судов на самую большую площадь собраний с шумом, подобным такому, с каким ударяются волны вечно шумящего моря о берег высокий, гулкий морской простор прибоя рокотом оглашая.

43. Одиссей обуздывает красноречье Терсита

Вскоре, успокоившись, не только вожди и советники, но и простые ахейцы расселись, лишь Терсит (наглый), этолийского Агрия сын, вития, болтливый без меры продолжал громко браниться. Агрий был братом Ойнея, и потому Терсит и Тидей были двоюродные братья, а Диомед приходился Терситу племянником. Впрочем, Тидей считал Ойнея своим смертным отцом, а божественным родителем – мужеубийцу Ареса, возлегшего с Перибеей, когда покладистый калидонский царь намеренно убыл из города на многодневную охоту.

Много этот Терсит знал слов оскорбительно – дерзких и рад был всегда на всех нападать, особенно на царей, только бы смех у людей нападками этими вызвать. Сам он был обликом безобразен: косой, хромоногий, горбатый, узкие плечи, впалая грудь; голова у него поднималась, как яйцо – вверх острием и была только редким усеяна пухом. Одиссея, Пелида и других ахейских вождей часто он из зависти поносил, а теперь и на самого Атрида, владыку народов, с воплем пронзительным стал нападать. Некоторые ахейцы и сами негодовали в душе на вождя всех вождей, а другие и вслух верховным царем возмущались. Терсит же, почувствовав большую поддержку в народе, заорал, как безумный, обращаясь дерзко к Агамемнону с такой заносчивой речью: