Германия: философия XIX – начала XX вв. Сборник переводов. Том 3. Идентичность

Нередко острота природного глаза ослабляется намеренным пренебрежением, выраженным недоверием к его непроверенным данным, исключительной опорой на чувственно неоспоримые детали. Верно, что его утверждения достаточно часто обманывают нас – ведь он редко бывает независим от настроения и предвзятого мнения, – верно, что максимально возможное расчленение впечатления на элементы, с целью как можно более резкого доказательства, должно быть нашей конечной целью, но можем ли мы поэтому не замечать или даже отрицать эту слабость человеческого познания? Наша задача – исследовать данные факты, и мы не можем не замечать их или не признавать их значимости и масштаба, как физиолог может не замечать несовершенства нашего тела. Однако, даже если видеть несовершенство в описанных отношениях, даже если характеризовать утверждения так называемого естественного глаза как недоказанные и позволять себе придавать им практическое значение лишь в ограниченной области, ни в коем случае нельзя отказывать им в значимости, но к ним следует прислушаться, потому что они действительно часто служили источником величайших открытий. Неоспоримым фактом является то, что человеческий разум, получая впечатления, сразу же ощущает в них тождество и различие, не будучи в состоянии уточнить детали. Непосредственное познание, сравнимое с простым впечатлением, с тонким чувством, предшествует ему; усилия интеллекта должны следовать за ним, чтобы раскрыть его как обман или доказать его, прямо или косвенно. Бесчисленные умозаключения и аналогии, которые впоследствии оказались истинными, были сделаны благодаря непосредственному восприятию тождества или различия, которое рассудок даже не мог выразить словами в виде утверждения. Значительная часть того, что обычно называют большим разумом, состоит в этой способности.

Таким образом часто достигается настолько твердая убежденность, что даже ясное доказательство тщетно борется с ней. И не совсем напрасно. Ведь и теория должна подтвердить известный факт из опыта, поскольку то, что можно сказать словами, – это то, что установленные знаки часто составляют наименьшую часть всего впечатления и в своей общности допускают грубейшие недоразумения. Известно, как часто человек обманывался кажущимся словесным доказательством и, не будучи в состоянии ответить на доказательство оппонента, предпочитал следовать невыразимому впечатлению, утверждающему обратное. На самом деле невозможность назвать отдельные характеристики впечатления не является доказательством его истинности. В тысяче случаев можно распознать настроение, отношение, в котором что-то было сказано, даже если говорящий ничего об этом не сообщил. Это обычно недоказуемое осознание не обязательно должно быть недоказуемым само по себе. Но доказательство потребовало бы (кроме взгляда и выражения лица) такого острого и детального изучения отдельных слов, последовательности фактов, перемежающихся описательных замечаний, чтобы вывести из них субъективные мотивы, настроение, бессознательно руководившее изложением оратора, что только для понимания этого, не говоря уже о руководстве им, потребовалось бы в десять раз больше природного таланта и образованности, чем для этого простого осознания. Даже менее образованный человек иногда чувствует разницу между одним рассказом и другим из тысячи подробностей, которые он не умеет передать, чувствует idem in the present с другими, которые он уже слышал, которые он сам давал в подобных случаях, и не может быть разубежден в своем мнении даже прямыми уверениями в обратном, нарочито перемежающимися указаниями на обратное, которые должны составлять прямое доказательство. Само собой разумеется, что этот взгляд так же часто, а может быть, даже чаще, бывает неверным, чем правильным.

Поскольку силлогизм всегда имеет свой нерв только в признанном тождестве, он мог бы быть рассмотрен здесь со всеми его возможными модификациями. Но поскольку его применение предполагает дальнейшее развитие суждения, а именно освещение отношения между субъектом и предикатом, его обсуждение должно быть отложено для более позднего раздела. Аналогичным образом, что касается нерва доказательства, доктрина прямого умозаключения могла бы быть рассмотрена здесь. Но и она, для того чтобы быть полностью понятой в своем применении, требует, с одной стороны, вышеупомянутой пресуппозиции, а с другой – рассмотрения отрицания.

VII Отрицание. Понятие идентичности.

Другой. Равенство и сходство.

Сила мысли проявляется во впечатлении, производимом представлением о ней в ее определенности, вследствие чего она всегда признается одной и той же и отличается от всех других. Так я учил выше, не доказав отрицания, не доказав идеи единого и многого в их возникновении. Мне казалось необходимым сначала объяснить подход к формированию понятия и первого суждения. Теперь я хочу добавить следующее:

Когда мы говорим о тождестве как о понятии, которое должно быть задумано само по себе, это столь же невыполнимое требование, как и представление о половине без представления о целом. Мыслить тождество без исключительной противоположности другого, то есть без отрицания, – это абсолютная невозможность. Как бы ни был я склонен предвосхищать чужие домыслы и объявлять невозможным то, что для меня слишком сложно, я все же должен придерживаться утверждения, что сила мысли рождает вышеупомянутые понятия все сразу, одно немыслимо без другого, следовательно, не может быть и речи о приоритете или первичности того или другого, что мы можем, таким образом, принять их как одно, принять двусмысленность этого одного как данный факт и что даже если возможно дальнейшее рассмотрение этого отношения, поставленные здесь задачи не могут тем самым получить никакого другого решения. Поэтому я принимаю описанный факт как таковой, не пытаясь его объяснить. Подобно тому как пространство может быть понято только как нечто протяженное в трех измерениях – факт, который безусловно установлен и необъяснимость которого не уменьшает научной ценности предыдущих рассуждений о нем, – так и природа человека, порожденного тем же Творцом, такова, что он не может мыслить без предположения о различимом множестве и не может мыслить одно без относительного отрицания, которое отделяет его в его определенности от другого.

Поэтому фиксация одного, которое удерживается и признается как таковое, включает в себя отделение от другого. Поэтому тождество и отрицание, даже если мы не отрицаем двойственность слов и идей, мы можем описать как априорный элемент.

Соответственно, наряду с так называемым принципом тождества существует не второй принцип, принцип противоречия, а только один – принцип тождества и противоречия.

Отрицательное суждение «это не то» не обязательно содержится в акте утверждения того, что возводится в сознание как понятие; Однако в той мере, в какой память о нем имеет место, фиксация каждого последующего впечатления невозможна без дифференциации от предыдущего, и поскольку в любом случае возникают разные впечатления, а не одно и то же два или более раз подряд, поскольку, кроме того, дифференциация второго впечатления уже необходима для признания тождества, по крайней мере, по времени, отрицательное суждение, независимо от того, входит ли оно в сознание сформулированным как таковое и выраженным или нет, является более ранним, чем первое признание тождества. Разумеется, я оставляю без внимания лингвистическую сторону отрицательных частиц и принимаю немецкое «nicht» за чистое выражение отрицания. Это «не», конечно, не мыслимо само по себе, как и отстраненное понятие «то же самое». У нас, конечно, есть возможность произнести это слово, но оно лишено всякого содержания. Отрицание, я бы хотел сказать, естественно неопределимо. В программе гимназии в Бойтене в 1867 году я попытался объяснить концепцию Другого, сказав, что это утверждение инаковости без всякой ссылки на отличительное, без всякого интереса к позитивному. Это не неверно, но бесполезно. Конечно, отрицание может быть удалено из Другого, потому что это понятие было впервые сформировано через отрицание, как будет объяснено ниже. Говорят, что чистого отрицания нет в чувственных впечатлениях; это всего лишь другие. Но и явления не являются другими, так же мало, как и половинными или двойными. Они только такие или такие; предикат другого, как и предикат половинного или двойного и т. п., принадлежит сравнительному наблюдению. Отрицание является априорным в человеческом разуме и, в силу одного принципа, называемого тождеством, объединяется с впечатлениями и существует только с ними и в них. Говорят, что отрицание всегда принадлежит копуле. Если рассматривать копулу как носитель реализации тождества, то это может быть правдой. Тогда отрицание относится к добавочному термину «тот же самый». Если не принимать во внимание этот фактический смысл предикации, то копула – это ничто, и отрицание не может принадлежать ей. Бессмысленно говорить, что отрицание просто отменяет связь, что оно отделяет предикат от субъекта. Ибо во многих случаях это явно не соответствует действительности. Там, где нам не хватает положительного обозначения, мы нуждаемся в отрицании и все же считаем, что мы что-то присоединили к субъекту, и точно так же там, где отрицание качества – а это почти всегда так – имеет положительные последствия, является указанием на другие важные отношения, то есть другие положительные определения связаны совершенно автоматически с идеей отрицаемого, например, боль, когда отказывают в здоровье, когда кто-то ворует или обманывает, когда он не честен, что он играет, плутует и т. п., когда его не называют трудолюбивым.

Если я хочу навестить человека и узнаю у его двери, что его нет дома, эта информация также может быть связана с рядом позитивных идей. Но даже если это не так, все равно происходит не просто разделение, а интеграция негативной идеи в идею субъекта. Конечно, она не входит в понятие субъекта как постоянная характеристика ни вида, ни индивида. Но это также не имеет значения. Субъект – это индивидуальная мысль в данный момент. Только несовершенство языка порождает ошибку. Когда я говорю о сиюминутном местонахождении человека, то, конечно, субъектом является не представление об этом человеке, а представление о нем, ограниченное моментом времени. Когда я объясню суждение более полно, этот момент станет яснее.

Я должен также упомянуть здесь о дальнейшем действии принципа тождества, который ошибочно был превращен в новый принцип – принцип исключенного третьего лица. Здесь не может быть и речи о новом специальном законе, отличном от первого; самое большее, что можно назвать его применением. Но даже это название вводит в заблуждение. Ведь оно связано с идеей подчинения индивида общему закону, а такого закона здесь не существует. Если тождество и отрицание – это, так сказать, две стороны одного априорного элемента, характеризующего наше мышление, причем одна из них столь же непосредственная и необходимая, как и другая, то так называемое применение – это лишь новое приведение принципа в действие. Оно происходит само собой в каждом отдельном случае. Подобно тому, как мы не делаем сначала субституции по закону, согласно которому мы должны удерживать каждое впечатление в его определенности и тщательно отделять его от другого, но делаем это в каждом отдельном случае по естественной необходимости, и точно так же признаем тождество и нетождество, так и без вмешательства нового принципа две вещи, признанные тождественными (при наличии различных обозначений), устанавливаются друг для друга. Стоит ли она как предикат или как субъект на другом уровне мышления, в ассоциации с другими результатами мышления, совершенно безразлично. И точно так же реализация удвоенного отрицания с утверждением является непосредственной актуализацией одного-единственного принципа, разработанного до сих пор. Так называемый закон исключенного третьего есть теперь не что иное, как это осознание того, что X тождественно не X. Здесь мы можем полностью пренебречь различными отношениями в суждении. Достаточно одного, что мы исправляем неполноту выражения понятием чувства и в каждом случае схватываем предмет или отождествляемые впечатления или вещи совершенно резко и определенно. Объяснение суждения сделает это более ясным. Но и без дальнейшего объяснения очевидно, что суждение «Фриц трудолюбив» не исключает предикации здоровья, поскольку здоровый не был бы трудолюбивым. Для того чтобы предотвратить подобное недоразумение, не требуется никакого специального ограничения закона, а лишь очень строгое его применение. «Фриц трудолюбив» тождественен только с «Фриц не трудолюбив». Следовательно, каждый предикат, тождественный с «не трудолюбив», отрицается при признании первого предложения. Однако «здоровый» ни в коем случае не тождественен «не трудолюбивому», поэтому для того, чтобы отвергнуть ложное заключение, не требуется дополнительного объяснения закона. С тем же успехом можно указать на истинное значение предмета с другой точки зрения. Предикат diligent относится не ко всему, что мы считаем собственным именем. Очевидно, что им обозначается образ действий, отношение, душевное качество, а реальный субъект здорового совсем иной, так что не может быть и речи о тождественности двух суждений (с отрицательным предикатом другого), хотя бы ради различия субъектов. Ульрици путает логическую предикативность с правом высказывать суждение, когда он отрицает, что камень либо здоров, либо не здоров. Поскольку предикат здоровья, согласно значению этого слова, предполагает наличие животного организма, он не может быть дан камню, следовательно, он не здоров. Очевидно, что его нельзя назвать нездоровым или больным, потому что эти слова не просто являются отрицанием термина здоровый, но, как и само слово здоровый, употребляются в соответствии с их значением только в отношении недостатков или нарушений в животном организме; но то, что нездоровый не тождественен нездоровому или больному, не имеет ничего общего с логикой и законом исключенного третьего лица. Я с радостью верю, что ни у кого еще не было повода произвести и выразить осознание того, что камень не здоров. Но если бы кто-то спросил, ответ, что он не здоров, был бы, несомненно, правильным.

Все остальные трудности, которые, казалось бы, стоят на пути утверждения, что из двух противоречиво противоположных предикатов, один из которых, следовательно, является лишь отрицанием другого, один должен быть истинным, основаны на фактическом непонимании. Именно формулировка терминов и особенно умозаключения, которые принято делать из них в практической жизни, порождают трудности. То, что каждый человек либо добр, либо не добр, не подлежит сомнению, но вопрос в том, что подразумевается под добром. Последствия, которые поспешно придают неясному предикату «нехороший», смущают нас. Но давайте просто исправим или уточним наши понятия, и эти трудности исчезнут.

Приведу еще один пример. Философская система либо истинна, либо нет, и эта пропозиция, казалось бы, нарушает закон, о котором идет речь, своей неосуществимостью. Но тот, кто это утверждает, не прояснил для себя это предложение. Система тождественна большинству сходных внутренне связанных индивидуальных познаний, и поэтому предикат всех этих познаний излагается вместе, и поэтому центр тяжести мысли меняется, так что скорее следует доказать, что на самом деле в одной или в каждой системе все представленные в ней познания стоят или падают вместе. Здесь, таким образом, одно слово фактически содержит несколько предметов, одни из которых могут быть наделены утвердительным, другие – отрицательным предикатом, подобно тому как если бы я хотел сказать, что рыбы, птицы и млекопитающие либо откладывают яйца в твердой скорлупе, либо нет. Некоторые из них откладывают, а другие – нет. Происхождение и возможность ошибок, порождающих возражение, прольют более ясный свет на последующее объяснение суждения. Пока же речь шла лишь о констатации факта тождества утвердительного предиката с отрицанием его отрицания, то есть об осознании того, что истинность утвердительного суждения предполагает ложность противоречащего ему противоположного. То, что противоположные предикаты исключают друг друга, не позволяет сделать вывод, но абсолютно тождественно другому осознанию, что истинность отрицательного предиката содержит ложность положительного. Это не умозаключения, а непосредственная реализация тождества, которая получает видимость доказательства и видимость умозаключения только благодаря различию в выражении. Ведь «Ложно, что Фриц трудолюбив» тождественно «Фриц не трудолюбив».

После этого рассмотрения отрицания вернемся к первому суждению. Я уже говорил, что тождество, а также, разумеется, и его противоположность можно распознать, не имея абстрактного понятия, выраженного в слове. Идея тождества имеет чисто интеллектуальное происхождение; тем не менее, понятие тождества вытекает из опыта. Разумеется, этот опыт – не только работа органов чувств, но и идеи и реализации, созданные на их основе по этому принципу. Разум впервые производит понятие тождества в произведениях принципа тождества. Реализации тождества не были первоначально сформулированы как таковые в сознании, а лишь выразились практически в применении того же слова и в правильном использовании вещей. Только в практических последствиях путаница болезненно ощущалась и затем исправлялась; в результате потребности внимание концентрировалось на распознавании или правильном различении. И когда, при смене видимостей, идем занимал место другого, или только что замеченный идем уступал место другому, или обостренное внимание, растворившее ранее общее впечатление в комбинации различных впечатлений, теперь воспринимало идем там, где раньше ощущалось только различие, или другое, где раньше ощущалось только тождество, тогда распознанное тождество должно было отделиться от видимостей как самостоятельный элемент и предстать перед наблюдателем как внешний вид. Только благодаря тому, что распознанное тождество было выделено, как элемент внешности, упомянутыми обстоятельствами, и было воспринято, схвачено и зафиксировано наблюдающим умом, как впечатление, только благодаря этому стало возможным понятие и слово «тот же самый». Однако для его появления требовался другой процесс. Идентичность не могла быть постигнута как свойство вещей, ведь мы говорим о той стадии мышления, на которой эти мысли еще не существуют. Тем не менее, совершенно невозможно постичь чистое тождество или мысль «тот же самый», не имея, сознательно или нет, мысли о субстрате, о субъектах этого предиката. Не только форма прилагательного idem = same, но и форма абстрактного существительного «тождество», которое лишь указывает на свойство, невозможна без основания такой мысли о бытии, о чем-то.

И эта идея бытия или чего-то (здесь синонимы) действительно должна была возникнуть очень рано. В соответствии с тем, что было сказано ранее об абстракции, не требуется высокой точки зрения, чтобы распознать то, что кажется наиболее абстрактным элементом. Бытие здесь, конечно, не философское понятие, а лишь идея впечатления. Ввиду множества впечатлений разного рода, поражающих все органы чувств сразу или одно за другим, при живом сознании собственной способности быть затронутым, идея впечатления вообще, абстрагируясь от конкретного чувства, не могла быть опущена. Контраст был слишком очевиден; неподвижность мертвого, который не чувствует, не видит и не слышит, отсутствие впечатлений во сне, отсутствие хотя бы зрительных впечатлений в темноте, часто обманутое ожидание должны были создать идею ощущения вообще, то есть здесь бытия, чего-то, в отличие от ничего. То, что эта идея послужила основой для развития абстрактной мысли «то же самое», очевидно. Ссылка на слово не является окончательной, но, безусловно, пояснительной. Оно образовано от демонстративного местоимения, не что иное, как энергичная демонстрация. Но в чем смысл такой демонстрации? На что можно указать, если не на место? Таким образом, это слово содержит индивидуализацию исключительно через «где», без обозначения какого-либо другого впечатления, но, конечно, не понятие чистого «где», а понятие некоторого качества, которое, однако, не обозначается иначе, чем через «место».

С понятием «то же самое» одновременно возникло понятие другого, простого отрицания этого, чего-то, но не того же самого, то есть не того, что есть это.

За понятиями тождества и другого следуют понятия одинаковости и сходства или неравенства и несходства. Они имеют ту же сущность, что и эти. Строго говоря, только каждое из них тождественно самому себе. И даже впечатление того же самого, которое дается вторым взглядом, уже является вторым, поскольку воспринимается и его время. Только когда мы не обращаем на это внимания, можно признать тождество.

Таким образом, реализация идентичности становится возможной только тогда, когда мы не только признаем элемент «когда» или «когда и где» как нечто разделяемое, но и действительно полностью воздерживаемся от него. Для предикации равенства необходимо обратное поведение. Если мы представим себе два полученных общих впечатления и предположим, что частое повторение одного и того же и вообще растущее внимание и острота восприятия постепенно научились распознавать каждое из этих двух как отдельное само по себе, и что память о первом общем впечатлении все еще жива, мы должны распознать несколько отдельных явлений, которые теперь распознаются как отдельные, как тождественные с тем прежним единственным впечатлением. Несколько явлений, представляющихся теперь вместе, обозначаются одним именем, потому что прежде они воспринимались как одно, потому что они тождественны с тем, что когда-то действительно было только одним для воспринимающего чувства. Субъектами предиката «тождественный» были только те впечатления, которые действительно были тождественными; субъектами предиката «равный» или «подобный» (и противоположный) являются эти несколько явлений, которые все еще суммируются как единое целое ради их тождества с прежним общим впечатлением. Равенство или сходство теперь предицируется им, если одно или несколько впечатлений, различимых в каждом из них, тождественны одному или нескольким другим. Равенство, таким образом, фактически является признанием тождества. Новое слово, конечно, не просто слово, но и новое содержание, и новое понятие должно было возникнуть. Возникло ли оно, как и другие понятия (о чем будет сказано ниже), через предикацию? Невозможно, чтобы тождество получило другой предикат (который также содержит только тождество).

В самом деле, оно не может быть изменено в своем содержании включением какого-либо другого предиката. Суждения о равенстве по сути своей являются суждениями о тождестве, поэтому выше, где утверждалось, что вся предикация сводится к признанию тождества, необходимо было добавить равенство или сходство.

Необходимо объяснить только использование языка. Если смысл предицируемой одинаковости действительно не иной, чем тот, который был развит выше, то два впечатления не являются идентичными субъектами предиката, но ими являются определенные элементы или части их, признанные впоследствии таковыми.

Если я просто предположу, что они идентичны, то смысл предложения о том, что они одинаковы, несомненно, не будет достигнут. Эти два тотальных впечатления, теперь уже суммированные единицы внешности, должны быть предметом изучения; мы должны чему-то научиться у них. Очевидно, что именно их отношение к idem дает им право быть предметом этого познания, отношение целого к тому, что любая из его частей является или делает тем или иным. Если же смысл рассматриваемого суждения в том, что «эти двое имеют одинаковые части (частично одинаковые)», то нам достаточно обратиться к использованию языка, который так часто помещает часть грамматического субъекта, которая фактически одна должна получить сказуемое, иногда аппозиционно [как дополнение – wp] добавленное к грамматическому субъекту, иногда как ограничение высказывания в предикате. Аналогично и здесь, за исключением того, что одно слово служит для выражения этого ограничения предиката, в том смысле, что «равный» означает столько же, сколько и «частично идентичный». Применение идеи целого и части является предвосхищением, но не отвлекает от объяснения, поскольку целое здесь тождественно внешнему Единому и не имеет ничего общего с внутренним единством, которое можно понять только из причины или цели. Единое будет объяснено только в следующем разделе, но только по той простой причине, что я могу упомянуть только то, что есть одновременно, одно за другим. Единое и, в противоположность ему, Множество так же изначально даны с элементом мысли, как и понятия идем и Другой. Оно, конечно, необходимо для фиксации и дифференциации и является необъяснимым.

Целое, таким образом, есть только впечатление, которое не имеет в себе никакого различия и мыслится как одно в противоположность другому, второму. Чистое признание тождества дает части этому целому, когда последующее восприятие обнаруживает в нем различимые элементы. Таким образом, эта вещь, или это впечатление, или этот вид «имеет части» означает не что иное, как то, что он тождественен с рядом элементов вида или отдельных видов вместе. Это «вместе» также не вводит нового концептуального элемента; здесь оно обозначает только одновременность и сопоставление. Это тождество очень хорошо распознается даже без идеи взаимодействия, общего впечатления, которое относится к более поздней стадии и производится или обусловливается рядом одновременных или локально связанных впечатлений. Соответственно, суждение о том, что внешний вид имеет части или элементы, и второе суждение о том, что два внешних вида имеют идентичные части, понятны из изложенных до сих пор средств мышления, и поэтому мы вполне можем считать оправданным объяснение термина «равный» как частично идентичного, как ограничение предиката тождества материальной ссылкой на объем предмета, предположением, что предметом является не фактически определенное впечатление от внешнего вида, а понятие части целого.