Германия: философия XIX – начала XX вв. Сборник переводов. Том 3. Идентичность

Германия: философия XIX – начала XX вв.

Сборник переводов. Том 3. Идентичность

Переводчик Валерий Алексеевич Антонов

© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2024

ISBN 978-5-0064-7808-4 (т. 3)

ISBN 978-5-0064-7775-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вильгельм Виндельбанд (1848 – 1915)

О равенстве и тождестве

В книге посвященной Зигварту (Тюбинген 1900), я попытался набросать систему категорий, основанную на различии между рефлексивными и конститутивными категориями. Исходя из кантовского принципа синтеза, который в той же мере составляет логическую сущность понятия, что и суждения, было разработано основное различие, согласно которому отношения, осуществляемые в суждении и фиксируемые в понятии, являются либо теми, которые элементы понятия получают только через и только в референтной мысли, либо теми, которые в то же время осмысляются как реальные отношения предметов. Это различение в принципе ориентировалось на формальную и трансцендентальную логику Канта, которая, правда, претерпела некоторые изменения; оно совпадало, по крайней мере частично, с тем, как Эдуард фон Гартман противопоставлял категории рефлексивного мышления категориям «спекулятивного» мышления: его систематическим руководящим принципом, однако, была демонстрация интимных аналогий, последовательно существующих между этими двумя классами категорий. Самым важным для меня в той предварительной публикации было установить эти связи: они возникли для меня из соображений о взаимоотношениях между двумя логическими системами критики. Кант находил общность этих двух систем в «таблице суждений», из которой для него вытекала «метафизическая дедукция» категорий1. Чем больше признается искусственность и несостоятельность этой связи между формальной и трансцендентальной логикой, тем важнее встает вопрос о том, где искать единство аналитической и синтетической, формальной и эпистемологической систем, которого неизбежно требует единство логического мышления. В следующих рассуждениях я хотел бы изложить свой взгляд на это соотношение, ссылаясь на конкретное, хотя и фундаментальное, соотношение между рефлексивными и конститутивными категориями.

I.

При фундаментальной предпосылке всякого синтеза, функции дифференциации, основная категория рефлексивного ряда, равенство, развивается как его предельный случай: со стороны объективных отношений, конститутивных категорий, ей соответствует тождество, которое в этом смысле означает не что иное, как равенство в бытии. Оно возникает там, где мышление связывает большинство содержаний, признанных одинаковыми или предполагаемыми, в устойчивое объективное единство, несмотря на их временную дифференциацию.

Только если таким образом соотнести идентичность с бытием, но сделать равенство независимым от этого отношения, можно провести внятное различие между двумя выражениями, которые беспорядочно [без различия] используются в повседневном языке. «Тот же самый», «одинаковый», «тождественный» – эти термины обычно используются в обыденной речи как взаимозаменяемые. Однако по этой причине философская терминология отнюдь не единообразна. Например, фон Гартман рассматривает тождество или «dieselbigkeit» как «высшую степень одинаковости»2, ставя эти два понятия лишь в постепенную связь: с другой стороны, Коген любит подчеркивать фундаментальное различие между этими двумя терминами3, определяя тождество как утверждение и обеспечение логического содержания4 и допуская одинаковость только в качестве математического понятия.5

В отличие от этого, самым ясным и четким определением, как мне кажется, остается определение Аристотеля, от которого нет никаких веских причин отступать. В «Наброске терминологии», сохранившемся как четвертая (она же пятая) книга так называемой «Метафизики», он развивает понятия отношения (pros ti), прежде всего числового6: «То же самое, подобное и одинаковое говорится в отношении к Единому. То же самое» – это то, чья сущность едина, «подобное» – то, чье качество едино, а «равное» – то, чей квант един». Энотес7, числовое единство или самость (selbigkeit), которое, таким образом, выступает в качестве родового понятия над тождеством и двумя видами равенства, лучше всего выражается по-немецки «ein und dasselbe». Одно и то же – это содержание различных идей (как функций), которые мы относим к единой реальности, соответствующей им как объекту, к «тождественной» вещи (ousia): одно и то же – это свойства или величины, к которым мы обращаемся, когда называем любое содержание одинаковым в каком-либо отношении. Это объясняет, почему язык, не заботящийся о понятийной четкости, произвольно описывает это «одно и то же» то как тождественное, то как равное.

Трехчастная координация tauto, homoion, ison [тождество, сходство, одинаковость – wp], к которой в другом месте8 добавляется соответствующее деление множества (plethos) на heteron, anomoion, anison [инаковость, несходство, неравенство – wp], связана у Аристотеля с тремя категориями ousia, poion, poson [бытие, конституция, количество – wp]. Связь между homoion и ison становится особенно ясной в отрывке из «Категорий»9, где ison представлен как idion tou posou [равное количество – wp], и где прямо говорится, что он не должен применяться к определениям, отличным от количественных. Это специфически количественное понятие равенства также полностью соответствует известному использованию, которое оно нашло в Аристотелесе для определения и категоризации справедливости.10 В немецком языке, однако, мы не ограничиваем значение слова «равный» квантами; мы также называем равными poia, качества, и, с другой стороны, у нас нет отдельного слова для обозначения «одного и того же по качеству», что Аристотель обозначает словом homoion. Поэтому мы должны перевести homoion и ison как «качественное и количественное равенство», чтобы справедливо отразить отношение к категориям, которое подчеркивает наш философ. Поэтому не совсем точно и, возможно, ошибочно переводить здесь homoin как «подобный»11. Конечно, это слово имеет такой смысл в обычном языке и, соответственно, несомненно, часто встречается и у Аристотеля; более того, он сам 12фиксирует различные возможные значения: «Подобными называются вещи, на которые во всех отношениях влияет одна и та же вещь, далее, вещи, на которые одна и та же вещь влияет больше, чем разные вещи, и вещи, качество которых одно». Вышеупомянутые отрывки показывают, что последнее должно применяться, когда речь идет о концептуальном сопоставлении tauto и ison. Слово имеет это значение качественного равенства в Аристотелесе, а также в других местах, где оно используется в надлежащем смысле терминологической логики. Достаточно вспомнить понятие химического элемента (придуманное в изложении Анаксагора): homoiomeres, под которым понимается вещество, распадающееся при каждом делении на количественно различные, но качественно не «подобные», а равные части. 13Таким образом, гомойоты как качественное равенство не следует понимать как сходство, потому что под «сходством» мы обычно подразумеваем нечто совершенно иное, а именно преобладающее (как сам Аристотель объясняет гомойон в более широком смысле, описанном выше) или относительное равенство. В последнем смысле, как мы знаем, подобие относится и к квантам, когда, например, в паниметрии [геометрия плоскости – wp] и стереометрии [геометрия трехмерного пространства – wp] фигуры описываются как похожие из-за равенства не их размеров, а их пропорций.14

Таким образом, у Аристотеля следует сохранить «тождество» как репрезентативную категорию: с той лишь разницей, что для него репрезентативное имеет метафизический смысл, тогда как для современного критического мышления – трансцендентальный. Равенство же, как качественное, так и количественное, является формой мыслительной рефлексии, которая применяется только к содержанию идей как таковых без каких-либо объективных отношений.

Однако обе категории, тождество и равенство, являются категориями, то есть отношениями, которые по этой самой причине предполагают большинство, по крайней мере два содержания, которые должны быть соотнесены друг с другом, и только в них они раскрывают свою познавательную ценность. Каждый момент этого большинства должен быть каким-то образом отличен от другого и, следовательно, полностью определен в самом себе. Если эту неподвижную фиксацию каждого момента в мышлении снова назвать логическим тождеством, как, в частности, подчеркивает Коген, следуя традиционной формуле так называемого принципа тождества «A = A»,15 то против этого ничего нельзя сказать; в нем мы имеем чистые простые энотезы и то, что по-немецки можно было бы назвать чистым «Selbigkeit»16: но это конечное основное условие для всего мышления вообще и особенно для всех категорий. Ибо никакое отношение не может быть мыслимо, если моменты, которые оно должно связать, сами по себе четко не определены. Из этого логического принципа абсолютной позиции вытекает для всего социального, эмпирического мышления методологический принцип однозначного определения смысла слова17, а эпистемологии, вероятно, всегда придется искать решение вопроса о том, с каким правом мы предполагаем, «что то, что мы думаем, есть в точности то же самое, что мы думали за мгновение до этого»18, в направлении учения о трансцендентальной апперцепции, которое Кант развил из него в качестве постулата. Но это «тождество» самосознания – не категория, а общее условие категориального мышления вообще19. По этой причине, однако, этот основной акт «уверенности» и «утверждения»20 не следует называть суждением о тождестве или даже «тождественным суждением». Характерно, что формула A = A, которая после известной схематизации, вызвавшей многочисленные логические ошибки, легко трансформировалась в другую A = A, дала повод назвать тождество понятием, «возникающим из сравнения вещи (только) с самой собой».21 Это самосравнение как неудачная попытка сравнить даже то, что составляет предпосылку всякого сравнения, несколько схоластически напоминает асеити или causa sui, самопричинение того, что является предпосылкой причинной связи. Удвоение А с целью последующего превращения обоих в тождественные упускает из виду тот факт, что два А тем самым отличаются друг от друга: таким образом, суждение растворяется в бесконечной диалектике. В реальном мышлении так называемое тождественное суждение на самом деле встречается лишь как риторическая форма, смысл которой заключен в некой невысказанной вторичной мысли: право есть право (т.е. и должно оставаться таковым), человек есть человек (т.е. чем бы он еще ни был), sunt pueri pueri [дети есть дети – wp] (т.е. puerilia tractant [и дети поступают по-детски – wp]).

II.

Это связано с тем, что суждение о равенстве может быть вынесено только в отношении содержаний, которые отличаются друг от друга. Равенство – это отношение, в котором различные вещи находятся друг к другу.22 Даже если два концептуальных содержания должны быть оценены как совершенно равные, они все равно должны быть отличимы друг от друга, по крайней мере, как концептуальные состояния. Но мера того, что должно быть равным в сравниваемых идеях и что может быть в них неравным, отнюдь не является четко определенной и самоочевидной: она зависит в каждом конкретном случае от точки зрения рефлексии23, и решение о ней носит уже не логический, а чисто методологический характер. В демографической статистике, как я уже отмечал24, в качестве «одинаковых» регистрируется большое количество случаев (преступлений, самоубийств, браков и т. д.), которые в конечном счете равны только по одной полицейской характеристике, но в остальном демонстрируют самые значительные различия в своих фактических характеристиках. Поэтому было бы неверно считать, что суждение о равенстве относится к «одинаковости» существенных характеристик, независимо от различий несущественных. По крайней мере, это не так, если рассматривать существенное и несущественное как фактические однозначные определения. Напротив, всегда именно точка зрения рефлексии решает, что должно быть существенным или несущественным для сравнения. То же самое происходит и со счетом, который предполагает равенство объектов. Каждый ребенок усваивает, что вместе можно считать только предметы с одинаковыми названиями: нельзя складывать 3 яблока и 4 груши, но как фрукты они дают 7.

Из этого различия одного и того же вытекает требование величайшей осторожности, которую следует соблюдать во всех рассуждениях, стремящихся вывести из равенства некоторых объектов другие равенства в них или для них. Такое умозаключение может быть убедительным только в том случае, если можно доказать, что точка зрения рефлексии, при которой справедливо первое уравнение, остается решающей и для второго: если это не так, то весь аргумент оказывается на волоске. Большое количество политических и социальных теорий всех направлений страдают от этой основной ошибки, согласно которой из утверждаемого выше «естественного равенства» людей следует равенство их прав или их задач и обязанностей. Подобные аргументы будут иметь силу только в том случае, если можно будет с полной уверенностью доказать, что требуемые равенства прямо или косвенно связаны с теми равенствами, из которых следует выведение25. Если вы хотите получить ясное представление об этих трудностях и неадекватностях, а заодно и о последствиях произвольности рефлексивной позиции, в соответствии с которой предицируются «равные» и «неравные», стоит задуматься над известной исторической антиномией. Тезис: все люди, независимо от того, к какой расе они принадлежат, равны по своей природе, поэтому они имеют одинаковые политические и социальные права. Антитезис: расы неравны по своей природе, поэтому их юридическое и социальное неравенство оправдано. То же самое относится и к религиозной точке зрения о «равенстве всех людей перед Богом», поскольку из этого следует вывод естественного права.

Но как бы ни определялось отношение между равенством и неравенством в отдельных случаях, которые при всех обстоятельствах должны мыслиться вместе в сравнительном суждении, – основанием этого суждения служит непосредственный опыт интуиции. Это одна из последних предпосылок нашего мышления, которую нельзя отнести ни к чему другому, – способность с полной определенностью уловить, что в содержании нашего сознания является равным, а что – различным. Против моего утверждения, что содержание одной моей идеи равно или неравно содержанию другой, нет ни одного примера, ни одного критерия, к которому можно было бы апеллировать. Эти различения и уравнения являются элементарными моментами мысли. Но эта интуитивная уверенность и правильность сравнительного суждения относится, следовательно, только к каждому отдельному акту индивидуального сознания, и она так же мало ставится под сомнение возможностью фактической неправильности, как и возможностью быть исправленной опытом. Ведь суждения, которые мы выносим о равенстве и неравенстве «объектов», на самом деле являются лишь суждениями о наших представлениях об этих объектах, и их «фактическая» правильность или неправильность зависит, таким образом, от того, являются ли эти представления адекватными или нет. Зигварт26 справедливо указал, что в силу ограничений, налагаемых на различительную способность человеческих органов чувств, наблюдение, строго говоря, никогда не способно измерить объективно равные, а только «неразличимые» величины, и разработал из этого методы уравнивания и преодоления ошибок наблюдения: но для каждого отдельного наблюдения неразличимость совпадает с субъективным равенством концептуальных образов. Это можно проиллюстрировать и на других примерах. Если мы сначала считаем два относительно небольших объекта одинаковыми, например, по размеру и форме, а затем убеждаем себя в их несходстве с помощью микроскопа, то ситуация как раз такова, что в первый раз мы действительно имели одинаковые, а впоследствии действительно несходные воображаемые содержания. Если способность различать сенсорные качества, такие как цвета и звуки, может быть увеличена до поразительной степени благодаря практике и тренировке способности, благодаря потребности и интересу, то это основано на том, что мы учимся воспринимать более тонко, то есть получать более дифференцированные концептуальные образы. Это также можно отнести к психогенезу логических процессов. Те неопределенные общие понятия27, «первое общее» в душе28, с которых начинается всякое мышление и речь, есть лишь выражение того, что в процессе апперцепции, несмотря на все разнообразие стимулов в сознании, сначала схватывается (и обозначается) только постоянно повторяющееся одно и то же, так что наивные воспоминания и обозначения, которые кажутся такими странными развитому и дифференцированному сознанию, на самом деле являются выражением опыта. В целом, сознание не может обманывать себя относительно равенства или неравенства своих концептуальных содержаний; было бы немыслимо, откуда взяться ошибке: Суждения сравнения становятся неверными только тогда, когда предполагается, что они касаются уже не идей, а объектов. В этом Юм будет прав: хотя совершенно ошибочно, что в своей первой односторонне-эмпирической концепции математики он29 объявляет всякое исправление естественного уравнивания сверх того, чего мы можем достичь с помощью инструментов и искусственных средств, простой фикцией, столь же бесполезной, сколь и непостижимой. Он забывает не что иное, как главное, а именно, что суждения о равенстве в математике основаны не на сравнении впечатлений, а на построениях, определениях и концептуальных умозаключениях.

Но если, объявив заблуждение о равенстве или неравенстве в случае понятийных содержаний невозможным, но возможным в случае «объектов», мы можем говорить о правильности или неправильности суждений сравнения вообще, то это приводит нас к важному объяснению концепции рефлексивных категорий, которые все развиваются из взаимосвязи сравнения и различия30. Равенство, однако, не предполагает реального (конститутивного) отношения между объектами: но суждение о равенстве, тем не менее, полностью зависит от содержания представлений. Что сравнивать – это вопрос размышления, а значит, в определенной степени и произвольности индивидуального суждения: но утверждение о равенстве или неравенстве, лишенное всякого произвола, определяется исключительно сравниваемыми содержаниями. Если мое внимание привлекает гора и я сам нахожу, что контур горы похож или идентичен профилю исторической личности, например, Наполеона, то в этом случае нет даже тени реального отношения между двумя «объектами»: сходство возникает только для рефлектирующего сознания, в котором случайно сходятся представления о том и другом. Несвязанность двух «идентичных» объектов не всегда должна быть столь выраженной; напротив, иногда сходство опосредовано реальными связями, как, например, связь картины с ее оригиналом или сходство индивидов одного и того же пола: в последнем случае сходство может быть даже интерпретировано как (реальная) идентичность органического существа.31 Но чувство равенства как таковое не зависит от таких вторичных возможностей реального опосредования: оно никогда не относится к реальным определениям одного быть равным или похожим на другого. Но даже в таком чистом случае, как уравнивание силуэтов горы и лица, суждение все же основывается на том, что в обоих в остальном столь различных комплексах идей можно найти одну и ту же сильно выделяющуюся линию: в этом случае она составляет ту «самость», ту аристотелевскую enotes (у Юме она иногда называется «samenesse»), которая так же необходима в любом виде равенства, как и в тождестве.

Теперь в типичном для категориального и, в частности, рефлексивного мышления виде приведен ряд основных отношений. Во-первых, очевидно, что категория (равенства) не содержится ни в одном, ни в другом из сравниваемых содержаний, ни в их простой сумме, а представляет собой форму суждения рефлексивного мышления. Со времен Канта это называется априорным характером категории: Платон уже имел ее в виду, когда доказывал в «Теэтете»32, что равенство и неравенство (как, кстати, и тождество и различие)33 не ощущаются никаким органом тела, а мыслятся самой «душой», и когда в «Федре»34, в поддержку доктрины анамнезиса, он отличает идею равенства, которое никогда не может быть неравным, от равных вещей, таких как дерево или камень, которые, будучи одновременно неравными, только «стремятся» к равенству, но никогда его не достигают35: Отсюда следует, что душа должна была принести идею (auto to ison), которую она не может найти в вещах, с собой из своей прежней жизни. То, что Кант трансформирует этот психолого-метафизический приоритет в трансцендентальный, не нуждается в подробном объяснении: логический смысл дела остается прежним.

Второе – это то, что применение категории обусловлено самими содержаниями представления: задуманное в сравнительном суждении отношение есть отношение содержаний представления друг к другу, которое, следовательно, еще не означает (и в этом как раз и состоит различие между рефлексивными и конститутивными категориями) реального отношения объектов друг к другу. И если мы спросим, в чем состоит отношение содержаний воображения друг к другу, то именно в этом, в том, что в обоих «одно и то же», что аристотелевское en, содержится и делается смыслом рефлексивного мышления. Рефлексивные категории – это отношения содержаний воображения безотносительно к объектам. Поэтому, если рассматривать мышление как процесс сознания с точки зрения психологии, то равенство приобретает значение реального отношения между состояниями сознания, т.е. психического тождества. В этом качестве оно фигурирует в теории ассоциаций. Если в этой – если воспользоваться терминологией классической теории ассоциации Юма36 – равенство или сходство причисляется к тем отношениям, которые являются не только «философскими», но и «естественными», если оно должно быть принципом ассоциации, то есть психическим фактором, то оно не может сначала возникнуть из рефлективной мысли, а должно означать реальное отношение «идей», как мы теперь предпочитаем говорить о содержании идей. Предполагается, что одна идея воспроизводит другую, с которой она никогда не была в сознании, потому что она такая же или похожа на нее. Таким образом, сходство должно уже присутствовать как психически действенное отношение, прежде чем две идеи могут быть сопоставлены в суждении. Это значит, что как психический фактор, как психически активный принцип, одинаковость может существовать только в реальном тождестве, т. е. в некоторой идентичности. Что такое тождество между бессознательно воспроизводимым и вновь возникающим в сознании понятийным содержанием должно означать в качестве реальной сущности, как это психическое или психофизическое тождество должно быть представлено в частности или даже эмпирически доказано, мы должны оставить теоретическим соображениям, к которым психологи иногда прибегают в дополнение к своим экспериментам.

Эти отношения подходят для того, чтобы пролить ясный свет на фундаментальное различие между психологическим и логическим рассмотрением «мышления». Ибо, в-третьих, природа и значение истинностного значения, которое приписывается суждениям о равенстве, теперь видны из приведенных выше объяснений. Оно не состоит в согласии с каким-либо объектом, даже с ментальным объектом. Ибо речь идет не о чем ином, как об отношении, которое применяется к содержанию, соотнесенному друг с другом в суждении. В этом мы имеем, возможно, самую простую, но именно поэтому самую правдоподобную форму того, что современная логика подразумевает или должна подразумевать под термином «Gelten» [lotzgelt], который стал общепринятым благодаря Лотце37: не образ, не запись или воспроизведение, не повторение объекта или объективного отношения, но «только» отношение между содержаниями, которое основано в самой мысли. Далеко идущее значение имеет тот факт, что эта эпистемологическая оценка «одинаковости» распространяется на всю систему рефлексивных категорий, выводимых из нее, и в равной степени на оба ряда, на категории количества, которые возникают из подсчета одного и того же в отношении целого к его частям, и на «дискурсивные» формы мышления, такие как формирование родовых понятий и аналитические рассуждения, которые все основаны на «размышлении о том же самом» как результате «сравнения» и «абстракции».38 Все суждения, имеющие место в этих категориях, имеют чисто логический смысл бытия сами по себе, и только путем частично сложных преобразований они выходят из идеальной сферы бытия в реальные сферы бытия и событий. Таким образом, однако, они превращаются в конституирующие категории.

III.

Таким образом, равенство становится тождеством. Если это понимается в трансцендентальном смысле, о котором говорилось выше, то речь всегда идет о том, что различные идеи относятся к одному и тому же объекту, к одной и той же реальности, будь то метафизическая или эмпирическая39. Самый простой случай – это когда разные идеи имеют одно и то же содержание. Но это отнюдь не является абсолютно необходимым; более того, эта примитивная форма даже не является наиболее частой, и это отнюдь не самое важное и ценное применение категории. Но даже в самых крайних и интересных формах, когда уже не стоит вопрос о равенстве идей, связанных с тождественным, в самой категории остается предпосылка, что все связанные с ней идеи связаны с одной и той же «всегда тождественной себе» реальностью, несмотря на максимально возможное неравенство их содержания, даже если эта тождественная реальность никак не может быть определена в терминах содержания. Реальное равенство» в таком случае лишь мыслится и предполагается, но не признается таковым: оно остается постулатом, но тем не менее оказывается необходимым для нашего осмысления мира.