Германия: философия XIX – начала XX вв. Сборник переводов. Том 3. Идентичность

Суждение о тождестве имеет совершенно иной смысл, как если представить себе соединение чисто духовного элемента, из которого исходит понятие тождества и различия, с простым чувственным восприятием. В этом случае первое ощущение, еще не понятое, было бы субъектом, но в качестве предиката оно является как бы вторым, теперь уже понимающим, фиксирующим взглядом, который снова узнает его, накладывает на него печать духовного обладания и, устраняя индивидуальную определенность, превращает его в общую мысль о красном или твердом, остром или круглом и тому подобном. Иными словами, духовный аналог, ничем от него не отличающийся, теперь утверждает себя за него, неся в себе всю его сущность, составляя тем самым его отчетливость и идентифицируемость, его дальнейшую полезность и пригодность в человеческом общении.

Но такое представление об этом процессе имеет лишь относительную ценность, в отличие от других, совершенно ошибочных представлений о нем. Следует признать, что, во-первых, эти два компонента не могут мыслиться независимо друг от друга, а во-вторых, соединительный союз «есть» уже предпослан здесь в его особой природе и значении как декларация тождества. Действительно ли нам нужно это маленькое слово, или другая форма, или только расположение слов выражает связь, не имеет значения. Здесь важен только смысл. Поэтому мы должны представлять себе этот процесс не как обычное суждение, в котором предикат соединяется с субъектом, а как соединение духовного элемента с чувственным, осуществляемое той таинственной силой, которая как раз и есть этот духовный элемент, сама мысль, без которой невозможно дальнейшее использование и соединение, которая не только превращает первый чувственный стимул в мысль и слово, но и приводит все дальнейшие соединения мыслей и слов в суждения и выводы, сравнимые, например, с силой, которая таинственным образом соединяет различные вещества в клетки и продолжает их жизнь, рост и размножение.

Однако самое важное, что можно извлечь из этого рассмотрения, – это осознание того, что не просто несовершенство моей или вообще человеческой проницательности мешает нам найти адекватную форму суждения для обсуждаемого процесса, но что именно в силу природы материи этот духовный элемент, который при своем первом появлении объединяет мысли в суждения, в своем первом действии на сырой материал чувственного стимула, на самом деле еще не является суждением того же рода, но безымянным непосредственным соединением, что этот элемент, естественно, должен по-другому представлять себя одному чувственному стимулу, должен проявлять себя и действовать иначе, чем на две или более идей, уже объединенных с ним и уже вызванных им.

Соответственно, связь принятия в сознание, превращения в мысль, с принципом тождества неоспорима, но фактическое различение и отождествление есть лишь видимое необходимое следствие этого акта. Если Ульрици утверждает, и, конечно, не ошибается, что сознание впечатления невозможно без определенного представления о нем, которое делает его отличимым от всего остального, то столь же правильно утверждать, что различение или признание тождества невозможно без приема в сознание, и что ограничение этого процесса одной мыслью является простым произволом. Но так как последнее возникает исключительно в первом, а последнее имеет свою видимую активность исключительно во втором, то опять-таки ничего нельзя возразить, если, в целях экономии терминов, принцип тождества в обсуждаемом широком смысле будет принят за второй чисто психический фактор, под действием которого полученный нервный стимул становится мыслью.

В каждом слове, следовательно, в каждом понятии, от простейшего чувственно воспринимаемого качества до самого абстрактного элемента научных концепций, присутствует указанный фактор, действует принцип тождества, именно принцип тождества или мысль о тождестве, которая, соединяясь с другой частью, несет в себе детерминированность, отчетливость и идентифицируемость того же самого и в каждом отдельном случае приводит к различию или идентификации. Поэтому не абстрактная идея тождества, или, в прилагательной форме, идентичного, одинакового, была включена в другой первый компонент, но именно этот второй компонент, из которого в первом случае, то есть при втором стимуле, который становится идеей, возникает понятие, одинаковое или различное, разное, как предикат двух сравниваемых вещей.

VI Понятие в широком смысле и первое суждение.

Суждение в обычном смысле слова еще не было первым движением, о котором только что шла речь. Мы видели, как так называемый принцип тождества соединяется с впечатлением, приходящим извне, – движение, следовательно, и суждение, но не движение идей, а движение элементов одного и того же к первой идее. Это было первое движение и как таковое единственное, не имеющее в качестве причины никакого другого движения, суждение, не основанное на выводе. Принцип тождества сам есть движущая сила, логический протон кинезан [перводвигатель – wp], не просто форма или сила, но сама мысль, но именно та мысль, которая производит движение. Этот принцип не работает и в том виде, в каком его обычно представляют, – как общее положение, которое получает свое применение только через субституцию индивида. Скорее, именно природа человеческой души проявляет себя в этом необходимом действии. Общая формулировка предложения является лишь следствием теоретического рассмотрения того, что каждый человек делает в отдельных случаях в силу естественной необходимости. Поэтому делать из этого принципа заповедь, например, в смысле «будь осторожен, чтобы ничего не перепутать», представляется абсурдом. Тех, кто не привык в юности к энергичному вниманию, логика с ее принципом тождества не может защитить от путаницы, так же как знание законов, на которых основана ходьба, делает нашу походку быстрой и безопасной, если мы привыкли прогуливаться, или предохраняет нас от падения, если мы любим ходить по опасной тропинке с полузакрытыми глазами.

В самом широком смысле понятие или концепция есть не что иное, как впечатление, вызванное в сознании вышеупомянутыми средствами, независимо от того, является ли явление действительно простейшим по нашему современному представлению, так называемым качеством покоя или движением, простым или более или менее сложным движением, сочетанием многих явлений, относящихся к различным чувствам, и от того, уловил ли воспринимающий общее впечатление от всех их, или оставил одно или несколько из них совершенно незамеченными, или же оставил одно или несколько из них совершенно незамеченными. Конечно, понятия первых создателей языка не были иного рода, конечно, многие понятия необразованных или очень некомпетентных людей и сегодня являются не более чем фиксированными впечатлениями. И если не принимать во внимание то, что свойство как таковое противостоит вещи, к которой оно примыкает, то все наши понятия о свойствах – не что иное, как именно такие фиксированные впечатления.

Но невозможно создать второе и третье слово после первого и даже использовать их каким-либо образом без того, чтобы не было вынесено суждение.

Если первая полученная мысль живет в памяти и закреплена словом, то первое реальное суждение безошибочно возникает вместе со вторым. Если бы мы могли представить акт, превративший первый сенсорный стимул в мысль, как самоидентификацию, то обоснование суждения было бы, конечно, простым. Но мы должны были бы признать, что это представление неверно именно ради этой формы. Если же речь снова идет о том, чтобы объяснить странное сочетание самых разных понятий в суждении, то я, конечно, должен заранее сказать, что полное объяснение в обычном смысле невозможно. Но, возможно, что-то удастся получить, если удастся показать, что все различные суждения имеют в основе только один и тот же смысл и что тысяча и тысяча различных предикатов, связанных с субъектами, являются предикатами только в грамматической форме, что, если брать действительный смысл только с логической точки зрения, существует только один предикат, и что этот предикат есть тождество и нетождество. Это не объяснение, поскольку мы не можем доказать происхождение предикации, но, тем не менее, мы кое-что приобрели, когда признали, что предикация не вкралась как бы случайно, но что она является конститутивным элементом человеческого разума, из которого она берет свое начало – принцип тождества. – Та же самая сила мысли, которая создает нервный стимул в его своеобразном и ограниченном, а потому узнаваемом и неразличимом понятии, эта же сила в своем беспокойстве заново овладевает только что полученным продуктом. Теперь он предстает как сравнение и соотнесение, но, тем не менее, является ничем иным, чем прежде. Она схватывает приобретенные идеи так же, как ранее схватывала простой нервный стимул, и ее второе действие на произведенные идеи – это познание или предикация того же самого или не того же самого. Таким образом, предикат изначально заложен в человеческом разуме. Если различные явления воспринимаются вместе, то это может привести к единому представлению, постольку, поскольку их сочетание производит своеобразное впечатление. Но если уже произведенные представления, не в той мере, в какой они производят своеобразное впечатление в своем сочетании, ощущаются, а только постигаются рассудком и предстают перед силой мысли, перед деятельностью принципа тождества, то это дает им их предикат, и поэтому безошибочным результатом является суждение, что эти два, например, то, что было видно или слышно раньше, и то, что видно или слышно теперь, являются или не являются одним и тем же.

Таким образом, тождество и нетождество – это категория в самом реальном смысле. Она является предикатом по своей сути и по своей природе. Идентичность, конечно, может стать и грамматическим субъектом, но это всегда не собственно «то же самое», о котором мы говорим, а либо слово, значение которого мы обсуждаем, либо мысль «то же самое», тот факт, что у нас есть эта мысль, то, о чем мы говорим. В том смысле, в котором «то же самое» предицируется, оно никогда не является субъектом и не может им быть.

Так что «это то же самое, что и то» или «это не то же самое, что и то» – это первое и самое простое суждение, возникающее непосредственно в результате действия принципа тождества. Более чем вероятно, что такие суждения уже делались, что они, так сказать, происходили в душе воспринимающего, не будучи выраженными. Лишь субъективное побуждение, устранение собственного сомнения или чужого возражения, практическая заинтересованность в признании и предотвращении путаницы приводят к произнесению. Форма такого суждения («такой же, как» и «такой же или подобный» с дательным падежом), кажется, противоречит моему вышеприведенному описанию. Везде в предикате мы видим нечто большее, чем простое выражение тождественного. Простое осуществление тождества еще не требует этого слова. Выражение idem = same основано на демонстративе, а демонстратив опирается на уже завершенное разделение элемента внешнего вида места. Поэтому выражение относится к более поздней стадии мышления.

Необходимое добавление предиката idem (или same или similar; подробнее об этом ниже), когда только одно впечатление является подлежащим, к другому, не является возражением против моего утверждения, что на самом деле предикатом является только тождество, или одинаковость, или сходство. То, что оба впечатления можно по желанию сделать субъектом или дополнением предиката (А равно В и В равно А), доказывает, что дополнение не является существенной частью высказывания, а обусловлено только формой (если вместо обоих впечатлений субъектом становится только одно из них).

Высказывание, одинаковое или равное и похожее, не модифицируется дополнением. В понятии этих предикатов заложено, что они могут быть предикатами только по крайней мере двух субъектов, что они утверждают одно в двух или более. Таким образом, понятие предиката не обогащается формой, которая делает одно из двух впечатлений грамматическим дополнением. Только если я сделаю «как то» парафрастическим выражением определенного качества, которое я либо не могу, либо не хочу выразить иначе, тогда, конечно, дополнение по существу принадлежит предикату. Но в этом случае, который я упоминаю только потому, что знаю, что он будет использован в качестве возражения современными софистами, речь идет не о предикате в произведенном познании тождества, а о самом этом познании; не о том, что фактически утверждается в предложении «А есть то же самое, что и В», а об истинности познания, о том, действительно ли В есть то же самое, что и А, или нет. Только что упомянутые современные софисты вынуждают меня к другому объяснению. Если, как я утверждаю, высказывание есть не что иное, как признание тождества, то, помимо других трудностей, которые будут рассмотрены ниже, копула в вышеупомянутых суждениях о тождестве должна также иметь смысл «тождественен», что является очевидным абсурдом. Сама по себе предикация не была первоначально выражена глаголом substantivum. Как и все логические ссылки, оно когда-то было оставлено на усмотрение контекста. Более поздний период лишил verbum его фактического значения и стал использовать его как знак признания тождества. Но если понятие тождества как такового теперь выражено словом и связано с копулой в качестве предикатного существительного, то само собой разумеется, что этот знак, который мы делаем носителем признания тождества без предикатного существительного idem, теперь должен рассматриваться лишь как средство, с помощью которого выражается процесс признания, а означаемые объекты признаются таковыми.

Но этого акта мышления еще недостаточно, чтобы создать этот мир внутри и вокруг нас; через него мы сначала получаем материал, из которого он строится. Тот же принцип, который сделал стимул органов чувств первым понятием, позволяет нам снова и снова сравнивать вновь приобретенные понятия, которые проникают в нас со всех сторон. Окружающий мир для первобытных предков, еще лишенных языка и воображения, был практически несуществующим, хаосом красок и звуков. Даже самое знакомое, самое обычное было недифференцированным, безымянным. Конечно, именно общее впечатление от более редкого события впервые захватило и запомнило внимание. Повторение психического акта сознательного восприятия в целом, а затем повторение того же восприятия, должно быть, обостряло способность видеть и воспринимать. Это свойство человеческой души – способность к восприятию и пониманию возрастает в силе благодаря повторению этой деятельности – является одной из обязательных первых предпосылок. Первоначально большое количество отдельных явлений, происходящих вместе, конечно, часто воспринималось как одно впечатление, например, драка между дикими животными, в которой одна часть одолевает другую и тут же исчезает в горле той, вместе не только с криком дерущихся, который касается уха, и запахом, который касается носа, но даже с окружающей природой и, возможно, со случайными обстоятельствами погоды, времени суток и сезона, которые подчеркивают сцену.

Когда восприятие и реализация впечатлений становятся плавными, привычными, даже менее заметные вещи занимают свое место, и – идеи вскоре начинают раздваиваться. То, что раньше воспринималось как одно впечатление, оказывается комбинацией и последовательностью двух или более. Именно действие этого принципа заставляет нас воспринимать часть во втором и третьем впечатлении, различать впечатление, которое идентично предыдущему или является его частью. Как только это происходит, возникает новая идея, новое слово. Я говорю об идентичности, конечно, только в смысле воспринимающего. Я уже упоминал, что не все детали явления были восприняты. Впечатления неопределенны. Постепенно обнаруживаются различия и в том, что считалось одним и тем же, и таким образом круг восприятий продолжает расширяться. Хорошо известно, что за новыми восприятиями не всегда следовали новые слова, что старые слова также меняли свое значение. Здесь невозможно определить, какие черты явления доминировали в воображении как наиболее яркие, в то время как другие впечатления, оставшиеся незамеченными, вносили свой вклад в общее впечатление. Лингвистические исследования должны консультироваться с психологией и физиологией. Для данной цели достаточно осознать, что в зависимости от внешних обстоятельств и внутренних способностей из всей совокупности явления выделяется та или иная черта, сначала принимаемая за целое, но постепенно распознаваемая в другой обстановке, а теперь и отделяемая от своей первой оболочки, мыслимая сама по себе, будь то в виде нового слова, будь то в виде преобразованного значения старого.

Описанный процесс – это именно то, что мы сейчас называем абстракцией. Самая тонкая и четкая абстракция есть не что иное, как непрерывная дифференциация впечатлений и узнавание элемента в самом разнообразном окружении.

Если это особенность впечатления произвольного движения, которое мы отделяем от общего впечатления и снова находим в человеке и каждом животном, если это особенность впечатления человеческой формы, то труд легкий; если это элемент одной только величины, если это отношение нескольких величин друг к другу, если это элемент образа действия, образа мыслей, то труд более трудный, и часто только в последнем случае говорят об абстракции. Но процесс тот же самый, и уровень абстракции или общность абстрактного понятия не являются причиной трудности его осмысления. Это вовсе не логическая причина; она кроется во всей организации человека, в его мозгу, сенсорных нервах и образовании, а также в самих явлениях, в том, что некоторые элементы нам труднее уловить, чем отдельные, и оперировать с ними в дальнейшем мышлении. Поэтому то, что называется абстракцией, лишь в самых редких случаях является актом постепенного устранения так называемых характеристик с намерением продвинуться от низшего вида к высшему роду, в большинстве же случаев это естественный процесс, в котором мыслитель ничего не знает об абстракции в собственном смысле этого слова. Поэтому определенные родовые понятия естественным образом обнаруживаются уже на самых низких ступенях развития, в то время как подчиненные им и другие, не более общие, чем эти, еще отсутствуют. В одной области названы только некоторые виды, а род, к которому они принадлежат, еще неизвестен; в другой – только родовое название, которым пользуются все без исключения.

Теперь необходимо также исправить приведенное выше описание первого применения принципа тождества к уже созданным идеям. Эта первая активация не может быть реализацией тождества, но должна быть дифференциацией. Конечно, кажется, что это различие проводится бессознательно. Само собой разумеется, что идентичность может быть признана только по крайней мере двумя людьми, а это значит, что признанию идентичности должна предшествовать дифференциация впечатлений. В случае идентичности эта дифференциация, конечно, заключается только в том, где и когда произвести впечатление. На только что описанном пути время впечатления или места и время впечатления или места и времени должны быть разделены, чтобы можно было воспринять впечатления как два и признать их идентичными, отделенными от времени и места. Осознание тождества или противоположности является первым фактическим суждением. Оно уже основано на предшествующем движении, поскольку не только впечатления должны были стать представлениями, но и второе представление добавляется к первому, пока оно еще находится в сознании. Однако фактический вывод еще не существует. Познание происходит сразу. Мы должны рассматривать здесь не только первое познание тождества, которое должно быть предпослано, но и все познания одновременно, включая то, которое имеет место и сегодня, поскольку оно есть не что иное, как познание тождества. Последнее, конечно, несет в себе другие результаты мышления, но для рассматриваемого здесь вопроса не имеет значения, является ли признанный idem впечатлением, ставшим концепцией, или только абстрактным элементом, или рядом хорошо дифференцированных явлений, удерживаемых сознанием в качестве единства, или же в него уже включены идеи причины и цели. Во всех случаях можно утверждать, что осознание тождества и различия происходит сразу. На этой первой стадии мышления, конечно же, не возникает мысли о посредничестве. Сегодня, конечно, мы доказываем существование idem в различных явлениях или концептуальных комплексах. Вскоре мы доказываем это длинным рядом опосредующих тождеств (A = B, B = C, следовательно, A = C – случай, возможный только благодаря особенностям человеческого способа представления и выражения, поскольку мы представляем себе одну и ту же вещь с разных сторон и обозначаем ее по-разному, и поскольку после возникновения описанных выше понятий мы обычно думаем только об одном ярком впечатлении, и даже если другие сопутствующие обстоятельства или необходимые следствия уже признаны и допущены, мы все же не всегда думаем о них при упоминании этого слова), вскоре следствием и причиной, что оно должно или не может существовать, потому что причина его существует, или его единственно возможная причина не существует, потому что единственный вытекающий из него эффект существует, или его эффект, неразрывно связанный с ним, не существует, согласно известным методам индукции. Конечно, тождество и нетождество могут быть доказаны при определенных обстоятельствах. Но есть познания, которые не могут быть доказаны, которые являются непосредственными, и каждое доказуемое познание тождества опирается в последней инстанции на предпосылку недоказуемого тождества, которое может быть познано только непосредственно. Тот, кто способен это отрицать, выиграл спор, если над ним не смеются. Тот, кто не признает определенный красный цвет как таковой или, даже если ему прямо указывают на разницу, путает его с похожим, кто не может отличить синий от зеленого в зависимости от того, как устроены его глаза, не подлежит обучению. Однако путаница и неузнавание лишь в редких случаях, как в упомянутом случае, обусловлены строением того или иного органа. В большинстве случаев причиной является недостаток энергии и остроты первоначального восприятия, обычно в первый раз, как и во все остальные, небрежность и мимолетность в схватывании, то есть отсутствие интереса к истине. В тысячах и тысячах случаев предрассудки мешают распознать идем или его противоположность. В редких случаях это действительно простейшее явление или элемент такого явления. В конце концов, существует огромное количество концепций, которые по своей природе являются только фиксированными впечатлениями, состоящими из множества отдельных явлений, которые еще не были успешно проанализированы. К этой категории относятся прежде всего явления душевной жизни, часто едва понятные внутреннему чувству самого воспринимающего и еще более неопределенные для других в подлежащих интерпретации физических проявлениях. Отчасти вопросы, основанные на этом, включают в себя идеи причины или мотива.

Однако я могу упомянуть о них здесь, потому что это всегда внешние признаки, впечатления, получаемые органами чувств, которые, как факты, в первую очередь формируют суждение. Здесь мы можем совершенно ясно видеть, что наши понятия не только начали колебаться в результате разложения, постигшего мир, но что они по своей природе неустойчивы, что наши усилия исправить их лишь отчасти увенчались успехом и отчасти привели к признанию их неустойчивой природы. Разумеется, в основе этих отношений лежат тысячи противоречий, которые невозможно разрешить. Здесь оплот невежества и злобы. Насмешка или немое презрение – вот их роль. Конечно, хорошо известно, что это легкое оружие часто используется вместо трудных доказательств, и что немедленное знание утверждается там, где доказательство еще возможно.

При наличии доброй воли знание часто может быть передано простым упоминанием об идиоме или различии; указание на эту идиому или различие в другом окружении, в котором она с первого взгляда оставалась такой же скрытой, как и в данном, упоминание о подобных случаях тождества или различия, которые трудно распознать, постепенное продвижение в этом упражнении от более легкого к более трудному – вот единственные средства. Разумеется, называть такое пробуждение познания в других доказательством – некорректное использование языка. В обсуждаемых случаях часто предпринимаются попытки реального доказательства. Если человек воспринял определенные детали в впечатлении, то приведение этих деталей рассматривается как доказательство. Если бы детали действительно были полностью узнаваемы в их сочетании, то ссылка на них была бы, однако, доказательством применимости имени, поскольку оно тождественно сочетанию этих деталей. В таком случае, однако, непосредственное познание лишь отодвигается. В свою очередь, приводимые детали должны быть осознаны как таковые. Нередко, чтобы придать видимость острейшей логики, в таких случаях упускают возможность давать и требовать доказательств, а отсутствие доказательств для утверждения рассматривают как доказательство обратного. Поскольку сведение впечатления к деталям, какой бы впечатляющей ни была острота обнаружения отдельных, ранее незамеченных черт, все равно остается неполным, именно благодаря этой зачастую самой честной попытке и предотвращается истинное познание. Нередко такая попытка делается с нечестным умыслом. Восприятие опытного и практичного беспристрастного наблюдателя обычно оказывается выше, чем искусство.