Малинур. Часть 3

Она взволнованно задышала, румянец на щеках стал гуще, в глазах загудело пламя цвета смарагда. Полковник взглянул почему-то на подчинённого и перешёл на дари:

– Это мне посоветовала ты: разобраться в себе, найти ответы в своём прошлом и успеть услышать… ценные указания руководства, так сказать. Причём в очень жёсткие сроки: до дня осеннего равноденствия. А без поездки на родину мне было не успеть.

– Та… – тихо ответила Аиша, перепугано глядя по сторонам и прислушиваясь к собственному голосу, не веря, что звучит именно он. Затем растерянно улыбнулась и достала из кармана седрэ серый листок с молитвой. Отдала его Сергею. Жестом показала, что просит подождать и спешно начала писать в своём блокноте.

– Сергей Васильевич.

Кузнецов обернулся на голос Максима, который сидел сзади в углу на подушке, и вытянув губы трубочкой, пытался отхлебнуть из пиалы горячий чай.

– Да такими темпами, вы её разговорите скоро, будет потом как сестрёнка без умолку болтать, – и с шумом сделал мелкий глоток.

Женщины смущённо заулыбались, перешёптываясь и наблюдая за тем, как быстро девушка умудряется писать.

– Ты сказала «да»?! – Гульнара выпучила глаза, когда до неё наконец-то дошла суть произошедшего только что.

 Сергей оставил обе реплики без реакции, вместо этого молча принял от Аиши блокнот и углубился в чтение: «Эта молитва твоей Бабушки – верно? И крестик ты нашёл в её вещах? О нём бабушка хотела тебе сообщить перед смертью? Молитва не каноническая, но сила её грандиозна, потому что писалась она чистой любовью. С момента, как только утром закрылась за тобой дверь, я читала её непрерывно, добавляя к твоему имени – имя Алишера. Как звали бабушку? Я буду теперь молиться за неё так же как и за своих ушедших близких, ведь её молитва так светла и сильна, что помогла спасти моего племянника».

– Та… Да. Анна Никитична, – вымолвил Сергей и взглянул на женщин, ожидающих узнать, что там написала девушка. Ухмыльнулся, и помахав блокнотом, отдал его хозяйке: – Аиша, оказывается, уже знает, чем закончилась моя история, – и пряча растерянность, натянуто улыбнулся: – Интересно тут у вас, прям как в гостях у сказки.

– Поэтому мы и считаем нашу пиядаси большим шра́маном, – улыбнулась Мадина. – Ей многое открыто в книгах прошлого и будущего. Ну а Вы – расскажите?

– Бабушка хотела сообщить, что во младенчестве, крестила меня в православную христианскую веру, тайно, потому что родители были категорически против. И крестик мой хотела отдать. До прошлого воскресения я ничего не знал об этом. И вот теперь узнал, что, оказывается, почти с рождения, крещён в религию пророка Иисуса. Иса, так его именуют в Коране, – Кузнецов посмотрел на скептическую мину соседки, широко развёл руки и также открыто улыбнулся: – Христиане – единственные люди Писания, у которых не принято каким-то образом метить детей, обращая их в веру. Это у мусульман и иудеев такого быть не может: загляни себе в штаны и всё поймёшь, а у христиан на теле не оставляют никаких свидетельств.

Две женщины не выдержали, и, спрятав лица, захихикали. Мадина же, покраснев, махнула на мужчину рукой и смущённо отвернулась.

– Сергей Васильевич, ни фига себе, так вы крещёный получается? – Колесников подался вперёд, пытаясь заглянуть начальнику в лицо.

– Макс, без распространения, – он обернулся к капитану. – А то начнётся потом.

– Не, я молчок. Но Аиша, а она-то как об этом узнала?

Сергей нагнулся к уху офицера и прошептал.

– Да хрен её знает. Догадалась как-то, наверное. Это тоже без распространения. Не хватало ещё… Вообще, об этой беседе – никому. Понял?

Тот кивнул, и когда полковник уже отвернулся, дёрнул его за рукав, и на ухо спросил:

– Я только не понял, а что такое пиядаси и шраман? Тётка Аишу так назвала.

Кузнецов повернулся к Мадине:

– Максим спрашивает, как переводиться пиядаси и шраман? Я тоже впервые слышу. Это на каком языке?

Женщина заулыбалась:

– «Прекрасная», мы её с детства так называем. Она у нас красавица, любила наряжаться, – Мадина умилённо взглянула на девушку и опять по её щеке покатилась слеза. – А шраман – это человек веры, подвижник. Не знаю на каком языке. У ваханцев много слов заимствованных, вокруг же разные народы живут, а мы народец небольшой. И веры у нас вокруг разные. В нашем кишлаке, к примеру, в основном шииты-исмаилиты, но и сунниты есть, и зардуштов стал много – после возвращения Аиши как раз. А в её семье так вообще всё смешалось. Но мы очень веротерпимы, живём дружно, лишь бы человек был хороший, а в какой вере он находит успокоение – его дело.

Порядок навели и, поговорив ещё немного, женщины разошлись. Гульнару с Алишером уложили спать. Макс тоже еле добрался до своей кровати в соседском доме, где вырубился мгновенно, даже не раздеваясь. Сергей же, вместе с Аишей и самой хозяйкой, также переместились в дом Мадины, где к ним присоединялся и её муж. Время ещё было не позднее, поэтому хозяева предложили попить чаю.

На удивление, но Кузнецов не чувствовал усталости и спать ему не хотелось, лишь болела ушибленная нога и в голове по-прежнему слышался слабый звон – последствие вчерашнего взрыва гранаты. Он сидел у низкого столика и в свете керосиновой лампы наблюдал, как Мадина незлобно шпыняет мужа, который поздно разжёг печь, отчего дом не успел хорошо прогреться. Хозяин выглядел ненамного моложе Карима; такой же седобородый, суховатый и с неизменной улыбкой на тёмном морщинистом лице. Правда, по-русски он совсем не говорил. С ними ещё проживал младший сын с женой, и внук – один из дружбанов Алишера. Сын поздоровался с офицером, но в чаепитии участия не принял, а жену, и вовсе не показал. Аиша написала, что она беременна и… одним словом, очередная местная примета или обычай – Сергей не понял.

На этот раз Кузнецов попросил говорить на ваханском, дабы самому лучше освоить местный диалект. Хозяин настолько удивился знанию русским офицером языка, что от избытка чувств, тут же выставил кувшинчик вина, за что немедленно получил от жены:

– Куда свою отраву суёшь! Что гость подумает? – и удалившись на женскую половину, принесла бутылку «Столичной». – Сергей джан, вы выпьете? Сегодня можно, Али был бы не против. Верно, моя пиядаси? И мы по чуть-чуть выпьем, пока сын не видит. А то он у нас строгих нравов.

Аиша неуверенно кивнула, а хозяин, явно удивлённый наличием у жены столь ценной заначки, и не меньше ей обрадовавшийся, в нетерпении посмотрел на офицера. Сергей, следуя примеру Аиши, поначалу отказался, но взглянув на жалостливый взгляд пожилого хозяина, махнул рукой и подвинул свою пиалу:

– Немного только. Помянем Али по нашей – русской традиции.

Тёплая водка обожгла нутро. Хозяин крякнул от удовольствия и почти сразу потянулся за бутылкой. Мадина опередила его, бросила на мужа гневный взгляд, и сама плеснула в пиалы: Сергею почти на половину, себе вдвое меньше, а мужу вообще – на донышко. Молча унесла бутылку и пока прятала её в своей комнате, Кузнецов отлил в хозяйскую пиалу часть своей порции. Старичок благодарно закивал и, хитро улыбаясь, зна́ком показал Аише, чтоб она их не выдала жене. Аиша с ироничным укором покачала головой, но снисходительно махнув рукой, сама переставила хозяйскую пиалу подальше, чтобы Мадина не раскрыла алкогольного заговора.

– Сергей джан, а у вас большая семья, сколько детей? – опустошив пиалу, спросил хозяин ни с того ни с сего.

Кузнецов чуть не поперхнулся от столь неожиданного вопроса. С досадой взглянул на деда, понимая, что долить ему водки – было его собственной инициативой. Тем не менее стараясь выглядеть невозмутимо и не смотреть на Аишу, ответил, что имеет сына, который живёт в Москве.

– Вай – вай, как далеко! – сочувственно запричитал старик и беззастенчиво уточнил: – Наверное, учится там, что живёт без мамы и папы так далеко?

– Он ходит в третий класс, – произнёс Кузнецов, и, взглянув на Аишу, решил, что лучше самому внести ясность в данную тему, пока вопросы охмелевшего деда не загнали его в ситуацию, любой выход из которой, уже будет походить на оправдание: – Сын живёт с мамой. Она не захотела уезжать из Москвы, – дедок только открыл рот что-то уточнить, но Сергей продолжил сам: – У меня нет семьи. Мы в процессе развода.

– Вот же старый дурак! Что пристал к человеку? – тут же взъелась на мужа хозяйка. – Сергей джан, не обращайте внимания. Возьмите, закусите, – и протянула тарелку с варёной картошкой.

Наверное, Сергей опять переигрывал, так как изо всех сил, удерживая себя от взгляда на Аишу, он вынудил девушку саму привлечь его внимание. Она коснулась запястья мужчины, и Кузнецов предательски вздрогнул.

Спокойное лицо, чуть подёрнутое снисходительной улыбкой, глаза озорно блестят, в протянутой руке блокнот. «Не переживай, это ничего не меняет. Я пойду проверю, как дела дома» – прочёл он и смутился ещё больше, почувствовав, как от волнения кровь схлынула с лица.

Девушка встала, знаками показала Мадине, что скоро вернётся, после чего вышла во двор. Чего «это» не меняет, и что под «этим» она понимает – Кузнецов хоть и догадывался, но чётко сформулировать ответ у него не получалось, хотя почему он из-за «этого» переживает – сомнений уже не было.

– А вы давно знакомы с Мельхиорами? – спросил он Мадину, когда за девушкой закрылась дверь.

– С детства. Наши предки давно жили в Зонге. А с Гульнарой и Аишей, прям с первых секунд их жизни. Я повивала девочек.

– Так вы, повитуха? – удивился офицер

– Ага, – улыбнулась женщина, – здесь до сих пор чаще дома рожают. Аиша, кстати, помогает, научила её, и теперь лучше, чем у меня получается. Дар у неё какой-то, молодая совсем, а роженицы говорят: «С ней нестрашно». Она вообще очень способная и необычная девочка. Не поверите, но я сразу, как её приняла на руки, поняла это.

– Почему? – не сдержался Сергей.

– Она не кричала, родившись, – за женщину ответил хозяин дома.

Мадина кинула укоризненный взгляд на мужа:

– А ты-то, прям как будто рядом был! Не кричала… Кричала, только не как все дети, – и подкрутив фитиль у керосиновой лампы, села напротив Кузнецова: – Аиша родилась молча, глазки сразу открыла. Я несколько секунд смотрю на неё – жду, а она молчит, но глазками водит по сторонам. Мать её аж привстала, «Жива ли?» – спрашивает в ужасе. А я смотрю: она дышит; и слышно, и грудь ходит. Лупает так смешно глазками, а потом раз, и заплакала, и так странно… как будто смеётся… Не поверите, она когда сейчас смеётся, сразу тот момент вспоминаю. Очень похоже, только громче и звонче. Ну а потом так вообще: в два года болтала вовсю, в пять – читала бегло, – женщина глубоко вздохнула и, закрыв лицо ладонью, всхлипнула: – Красавица такая росла, умница. С восьми лет её уже сватали, из женихов очередь стояла. У нас же как, – Мадина убрала руку и промокнула глаза полотенцем, – замуж выходят рано и к годам десяти девочки уже сосватаны, бывает в четырнадцать уже и свадьбы играют, а официально регистрируют уже потом. Иногда вообще, с рождения родители детей договариваются, кого за кого замуж выдают, кто чей жених будет.

– Мадина, – прервал её хозяин, – ну налей ты ещё гостю арака, что ты болтовнёй всё его поишь!

– Ага! За гостя переживаешь… отраву вон свою пей. Не дам тебе, а Сергею налью, конечно. Выпейте еще, Сергей джан? И я с вами чуть-чуть выпью тоже. Врач посоветовал, который с вами приезжал, когда Али привезли. Правда, он коньяк советовал, по рюмочке. Но где нам его взять.

Принесла бутылку, молча выпили. Сергей лихорадочно искал нужные слова, чтобы инициировать хозяев к продолжению рассказа, не выказывая при этом своего истинного отношения к девушке.

– Так, а чего плачете, тёть Мадина? – не нашёл он ничего лучше, как спросить.

– Жалко её, сил нет, – и совсем расплакалась.

– Двадцать шесть лет уже, – печально за жену ответил муж, – бояться её мужчины. Считают, что она па́ри, похитившая в детстве Аишу и приняв её обличие, вернулась в теле ребёнка к родителям. Не Аиша она на самом деле, а горный дух по имени Малинур. Иногда мне и самому так кажется.

– Что ты мелишь, дурак старый! Простите меня, Сергей джан, – рявкнула на мужа женщина и прикрыв рот, повернулась к гостю: – Вы же знаете, что в детстве Аиша загадочно исчезала на два месяца? Эта трагедия сильно сказалась на ней. Она потеряла речь, стала совсем другой, ни с того ни с сего отказалась от ислама. Непонять как нашла у крепостной горы древний алтарный камень зардуштов. Стала исполнять их обряды. А когда её красота созрела, то от неё вовсе у молодых парней головы посносило. Да что там у молодых! Жёны, своих мужей боялись к ней подпускать. Стоило ей в глаза посмотреть, они как ишаки слюну пускали, а молодые – бесились, словно шайтан в них вселялся. Волю теряли, готовы были любую просьбу её исполнить. Словно морок какой овладевал ими. Благо кроме как у алтаря, да по дороге к нему, встретить девушку было больше негде. Все видели, что молится она днями напролёт. Да и сама бедняжка, быстро осознала, что её чары столь влиятельны, – женщина грустно улыбнулась. – Это сейчас, уже и без косынки может со двора выйти, и на собрания ходит. Халифа наш, и мобед их, да что там скрывать – и председатель сельсовета, и тот к ней за советом порой обращается. А раньше – ужас! Когда ей четырнадцать исполнилось и всё это началось, бедненькая аж взгляд в землю прятала – такой огонь у неё бушевал в глазах. Все его ощущали. Какая-то энергия в ней жила. Взглянет своими глазищами зелёными и кажется, словно в душу твою проникла, всеми помыслами и чаяниями овладела, – женщина покачала головой, окунувшись в прошлые переживания. – Да ещё хорошо, что Али в кишлаке уважали и побаивались. Он за сестру горой стоял. Любому, кто хоть слово плохое в её адрес смел произнести, доходчиво мог объяснить, чем па́ри от помазанников божьих отличаются. Порой даже кулаком вдалбливал, что человек преображённый, становится пиядаси… прекрасный всем, и душой, и телом, и красота эта – притягательна, с ней хочется соединиться, – Мадина посмотрела на мужа, сидящего уже с красными и осоловелыми глазами: – Было даже камнями побить её хотели, сначала жёны ревнивые, потом фанатики какие-то из Ишкашима. Али одного чуть не зарезал. У него кинжал был такой, старинный, красивый. Разбежались сразу, побоялись связываться. Семнадцать ей исполнилось, когда она явилась на собрание общины исмаилитской, и, глядя в глаза самым рьяным хулителям, каждому задала вопрос: «Дала ли повод я тебе для срамных мыслей?». Ни один её взгляд не выдержал. Все отрицательно ответили. А потом и женщин двух, самых бойких, тоже взглядом пригвоздила. Тогда халифа такую отповедь прочитал невеждам, что уже никто не смел открыто что-то высказать против Аиши. И мобед сказал, что девушка чиста в своих помыслах настолько, каждому бы следовало брать с неё пример. С тех пор всё вроде бы успокоилось, хотя дураков хватает: многие по-прежнему считают, что не человек она, а горная па́ри, похитившая ребёнка и вселившаяся в его тело. Благо хоть в основном признают, что дух в неё добрый вселился. Вот такая вот история, – женщина глубоко вздохнула. – И где-то к восемнадцати, она женской красотой обогатилась ещё больше, но научилась…

Договорить Мадина не успела: скрипнула дверь, вошла Аиша. Чему девушка научилась, Сергей так и не понял – собеседница сразу сменила тему:

– Моя пиядаси, хорошо всё? Выпьешь ещё чаю?

Гостья отказалась, «спросив», что не пора-ли отдыхать, а то хозяин уже спит за столом. Жена увела мужа в спальню и пока стелила постель, Сергей и Аиша остались наконец-то наедине, впервые за день.

Оба смотрели друг на друга, и Кузнецов заметил, что девушка одела серьги с зелёными камушками, убрала волосы, заколов их с боков, и вроде даже чуть-чуть подвела глаза.

– Как Алишер? Спит?

– Та, – выдохнула Аиша и застенчиво улыбнулась, а в блокноте написала, что мальчик вспомнил, как в дом ворвались бандиты, но сёстры убедили его, что это просто страшный сон. Судя по вечерним играм, спасительный обман удался.

– Мне кажется, с тобой необходимо позаниматься профессиональному логопеду и ты научишься говорить опять. Не думаешь? – Кузнецов наклонился ближе: – Ты раньше произносила эти звуки, что сказала сегодня?

Аиша приподняла ресницы и отрицательно мотнула головой.

– Скажи: «не», – он хитро улыбнулся и только посмотрел в глаза, как сразу поверил в правдивость рассказа Мадины, хотя и без него уже испытывал на себе странное влияние её взгляда. Сейчас пожара там не было, только ровное изумрудное пламя колыхалось в глубине, но и его хватало для понимания: в них точно живёт что-то необъяснимо могущественное.

Девушка чуть запрокинула голову, чтобы вытянуть шею, положила обе руки на стол, быстро захлопала ресницами и резко выдохнула:

– Э! – и тут же прикрыла рот ладошкой, давясь от смеха.

– Ну вот, осталось только «Н» вначале добавить, и получится «Не», правда, с таджикским акцентом, – пошутил Сергей, а рука сама собой легла на её запястье и сразу одёрнулась – внезапно вошла Мадина.

Заметила ли она нескромное прикосновение или претворилась, что нет, но Кузнецов от волнения традиционно побледнел, а женщина, плотно сжав губы, с трудом сдержала улыбку. Словно что-то вспомнив, она остановилась у входа:

– Так. Можете ещё поговорить, если хотите, а я пока пойду делами позанимаюсь, да Кариму приготовлю передачку в больницу.

Аиша придвинулась ближе к столу, выложила свой блокнот. Черканула мысль и повернула сшивку к собеседнику. «Мне нужно не научиться говорить, а вспомнить, как это делать. Также как вспомнила свой дом, близких, всё остальное. Я же когда вернулась, словно увидела весь мир впервые. Настолько свежими были впечатления! Как будто бы знакомилась с ним заново. А по ночам вместо снов ко мне возвращалась память. Первые недели это была просто лавина информации, и я даже рада, что не могла тогда говорить, потому как все бы узнали, что я никого и ничего не помню. Зато сейчас уверена, мой речевой навык просто блокирован. Речь очень сложный феномен, который использует огромный ресурс головного мозга, а у меня, кажется, он весь задействован для иного общения и других целей».

– И… то есть ты хочешь сказать, что, когда вернулась, не просто не помнила последние два месяца, а вообще ничего, даже маму и папу?

– Та, – несмело вымолвила Аиша, в очередной раз забавно округляя глаза, знакомясь с новыми звуками в своём исполнении.

Взяла карандаш и продолжила: «Представь, что ты родился в теле и мозгами, развитыми, как у подростка. Они умеют и знают всё то, что за двенадцать лет, им должен был преподнести жизненный опыт. Но только ничего этого не помнят! Весеннее солнце, синее небо, глиняный дувал, пыльная дорога – самое первое, что ты видишь в жизни, но что это – не помнишь.

А потом несколько минут ты весь занят тем, что идёшь. Ты знаешь, как ходить, но не помнишь, как это делать. А именно: сначала нужно перенести тяжесть тела… с какой ноги на какую? Решаешь, что удобней с левой на правую. Потом вспоминаешь, что следует чуть подать корпус вперёд и одновременно напрячь левое бедро, чтобы стопа приподнялась. Делаешь, и в последний момент успеваешь напрячь все мышцы ноги, потому что ты клонишься и только так останавливаешь падение. И это лишь маленькая толика того, что необходимо для первого в жизни шага. Второй даётся уже проще, третий ещё легче… от начала кишлака и до калитки дома, пять минут ходьбы – мозг занят только ею, к концу маршрута, вспоминаешь, как ходить и можешь уже делать это автоматически. Затем ручка калитки, её нужно толкнуть от себя. Под ногами трава, вспоминаешь, что цвет называется – «зелёный». Огороженное пространство – это двор, фигура человека у глиняного сооружения… приближается, обнимает, издаёт звуки плача. И тут перегретый мозг взрывается: ты чувствуешь всё то, что чувствует этот человек. Спустя секунды, вспоминаешь: это женщина, и он твоя мама».

Сергей, потрясённый прочитанным, поднял голову. У девушки на глазах навернулись слёзы. Она подвинула блокнот к себе. Написала: «Это даже не крупица, это ничтожная часть первых минут моей новой жизни. Где-то месяца три я жила примерно так. А потом стало ещё «веселее»: я вдруг поняла, что весь прошлый жизненный опыт, все воспоминания, они словно хранятся в отдельной шкатулке, и при желании, то, что я уже вспомнила, я могу доставать оттуда, а если захочу – могу закрыть крышку и видеть мир как в первые минут после рождения – напрямую, а не через призму этого опыта. Потом оказалось, что и новый жизненный опыт, он тоже копится в подобной коробочке, только другой, и это хранилище, также подвластно моей воле: хочу использую, а хочу – закрыла и «не помню». Сейчас слёзы бегут сами собой: обе шкатулки открыты, из первой всплыла память о моей счастливой маме до; из второй – какую боль пришлось ей пережить после».

Кузнецов оторвался от чтения, поднял глаза на Аишу. Она плакала беззвучно, прикусив губу и только чуть вздрагивая всем телом.

– Прошу тебя. Не плач, – он взял её за руку, сам находясь в смятении. – Закрой обе шкатулки… и улыбнись мне. Пожалуйста.

Девушка улыбнулась сквозь слёзы. Некоторое время рассеянно понаблюдала за мухой, сонно ползущей по столу, а затем, как-то странно посмотрела в глаза собеседнику и быстро черкнула одну фразу. Не глядя на мужчину, придвинула к нему блокнот: «Когда обе шкатулки закрыты – я настоящая, и становлюсь такой».

Кузнецов, даже не видя лица, сразу почувствовал в ней перемену. Он еле сдержался от рефлекторного желания поднять голову и продолжал сидеть, уткнувшись в блокнот. В абсолютной тишине было слышно, как за стенкой похрапывает Максим.

– Такой, это…па́ри…? – уняв волнение, в конце концов, вымолвил он, находясь всё ещё в прежней позе.

Нежные пальчики коснулись подбородка, и, повинуясь их воле, мужчина поднял голову. Аиша смотрела на него: уже знакомая неуловимая тень улыбки на губах и бешеное изумрудное пламя, которое во влажных глазах, казалось настолько ярким и необузданным, что Сергей физически ощутил подобие солнечного ожога роговицы.

– Настоящая, ты мне нравишься ещё больше…, – вырвалось у него признание, хотя, чтобы спрятать смятение за стеной иронии, он хотел так отшутиться. – В смысле, становишься очень понятной, – после чего наклонился, робко поцеловал её и снова вернулся в прежнее положение.

Лишь дыхание стало чуть глубже и порозовели щёки: Аиша также смотрела на Сергея, по-прежнему слегка придерживая пальцами его подбородок. Кузнецов же, впал в какую-то прострацию: он сам поцеловал Аишу, или на то была её воля? Или… или вообще – поцелуй ему почудился?

Она опустила руку, и как ни в чём небывало, взяла карандаш. Пока строчила в блокноте, Сергей даже чуть запаниковал: силясь поймать за хвост ускользающий образ мимолётного воспоминания, он всерьёз усомнился в реальности произошедшего и пытался теперь найти хоть какие-то тому доказательства.

– Что за… – пробубнил он, облизывая губы в надежде почувствовать вкус поцелуя.

Девушка услышала, подняла взгляд, широко улыбнулась и продолжила писать. Кузнецов же, окончательно растерялся. Опять его ум оказался беспомощным что-то понять. Опять из-под логики выбита почва, и вполне очевидный факт, почему-то оказывается в той «коробочке» головного мозга, где по идее, всегда хранились его фантазии.

Аиша закончила, придвинула блокнот. Сергей даже не взглянул на неё. Сразу принялся читать, опасаясь, что «ведьма» играючи поколет его, как матёрый опер раскалывает неопытного хулигана-первоходку.

«Навык вербального разговора, он где-то на дне первой шкатулки и пока я его не помню. Да и не было, вероятно, должного стимула вспомнить. Мне кажется, я никогда не отличалась разговорчивостью. А тут оказалось, что для общения, слова не нужны вообще. Ведь люди, на самом деле – это книги! Читать – не перечитать! Ну а для обмена информацией в быту, достаточно карандаша с бумагой. Пока не появлялся ты, я не имела интереса к столь активному обсуждению чего-либо. Возможно, в этом кроется сегодняшний «феноменальный» прогресс в моём звукопроизношении, возможно, появился стимул.

Теперь касаемо па́ри. Как бы странно это ни звучало, но ты сам того не замечая, очень точно подметил их главное свойство: они духи, чистая энергия, лишённая личностных свойств. Человек, с его антропоцентричным взглядом на мир, всему пытается придать свои черты. В том числе и духам, наделяя их свойствами личности. Тот, кто способен отказаться от личности, то есть «забыть» свой жизненный опыт, начинает транслировать вовне не её амбиции и чаяния, а свою первородную божественную природу. Также, как это делают па́ри. Только у духов своя природа, а у человека – своя, природа Адам и Евы. В Эдеме, они как дети были непосредственны, абсолютно честны и полны любви. А не имея кандалов личности, которая сжирает почти всю энергию, ещё и стократ сильнее в своих проявлениях.

Закрывая свои шкатулочки, я отключаю личность и живу. Когда приходиться их открывать, я, как и все, ставлю жизнь на паузу и копошусь в них, что-то там разглядываю, выбираю нужное. Помнила бы, как говорить – наверное, обменивалась бы содержимым с другими. Но только надобность практическая в них отпадает, я тут же закрываю и снова продолжаю жить.