Малинур. Часть 3

Царь похлопал животное по шее, сгрёб в кулак пучок гривы, растёр его в пальцах:

– Да, конь чёсан, волос гладок, недавно значит прошлись гребнем и скребком.

К вечеру табун удалось взять под контроль. Лошадей увели в лагерь, и стало ясно, что конь Птолемея, наряду с ещё одним жеребцом из числа оставленных в горах Па-и-мирха, находятся здесь минимум с лета: с десяток кобыл являлись беременными, причём две уже вскоре должны были ожеребиться. И, судя по защитной реакции Тора на приближение к ним кого-либо, именно он будущий отец.

Неделю заготовительные команды македонской армии скрытно рубили жерди, собирали по всей округе верёвки и плели всевозможные маты, обвязки и грузовые корзины, которые по ночам доставляли к подножью скалы. За это же время, действуя нарочито открыто, на противоположных от крепости склонах ущелий соорудили с десяток осадных катапульт, собрали переносные укрытия, лестницы и иные штурмовые приспособления. Под стрелами неприятеля отсыпали подъезд для штурмовых башен к единственной тропе, которая связывала цитадель с внешним миром. Уложили на крепостных склонах деревянные настилы и лестницы, чтобы иметь возможность быстро преодолеть открытое пространство до неприятельских стен. Одним словом, проявили максимум активности, дабы враг воочию убедился: армия готовится в лоб штурмовать Узундару через ущелья.

Когда накопленных материалов для прокладки верёвочных дорог с обратной стороны горы набралось достаточно, началась одна из крупнейших за всю историю восточного похода операций по дезинформации противника и введения его в заблуждение. А именно – демонстративный штурм крепости. Сотни камней и тысячи стрел полетели на осаждённых с двух сторон, а с третьей, скрытой от них неприступной скальной стеной, началась работа: за двое суток соорудили тропу, помосты и прокинули верёвки на две трети высоты горы. Оставшейся участок лишь разметили для креплений, так как вражеские наблюдатели уже могли заметить подготовку. Сами верёвки предстояло прокидывать скалолазам в процессе непосредственного подъёма в гору.

В ночь перед реальным штурмом Александр лично встретился с тремястами отобранными смельчаками и авансом выдал им обещанную плату. Таким образом, каждый солдат был награждён за будущий, и ещё несовершённый подвиг. Плата равнялась годовому жалованию, и все понимали, теперь у них всего два пути: вскарабкаться на вершину живыми или вернуться к подножью перемолотыми о камни телами.

Всю ночь осаждённых отвлекали закидыванием горящих смоляных ядер и подожжённых стрел. Царь не спал. Он то и дело выходил из палатки, устремляя свой взгляд на скалу: не виден ли сигнальный огонь близ её вершины, свидетельствующий об успешности его дерзкой затеи. И почти на рассвете, Александр всплеснул руками от радости, что как минимум половина солдат успешно взобралась на скалу.

– Вперёд! – скомандовал он

Под прикрытием деревянных защитных матов к крепостным стенам ринулись отряды педзетайров и гепаспистов. Залповыми пусками, на головы осаждённых обрушился ливень стрел и камней, а на вершине горы, в лучах восходящего солнца заблестели сотни начищенных шлемов. Лишь одна стрела прилетела оттуда вниз. Она упала рядом со ставкой самого Аримаза и была с длинной красной лентой, которая крепила к ней кусок папируса.

– Я последовал совету и договорился с па́ри, – читал послание от Александра командующий крепостным гарнизоном. – Теперь тысяча летающих воинов находится в твоём тылу, и если ты не откроешь ворота, то это сделают за тебя горные дэвы, с которыми я тоже хорошо подружился. Даю время до полудня!

Не успело солнце подняться в зенит, как Узундара сдалась. Неизвестно, что думал Аримаз, наблюдая, как ещё сутки, с горы еле-еле спускались всего лишь две с половиной сотни измученных солдат, несколько из которых, сорвались вниз как обычные люди, и никакие па́ри их не спасли. Однако через злобу, на его лице проступало восхищение: как искусно и хитро его обманули. Кроме того, он надеялся на пощаду, ведь гарнизон сдался на милость захватчиков и за исключением десятка сорвавшихся со скалы македонцев, их армия иных потерь почти не понесла.

Возможно, войдя в крепость, Александр тоже думал о милосердии. По крайней мере, Аримазу он оказал честь, позволив остаться под охраной в привычной обстановке своего жилья. Но через пару дней, решительно всё поменялось: ни согдийской казны, вывезенной два года назад из Шизы; ни второй копии Авесты, которую царь уже открыто вознамерился уничтожить – ничего этого в крепости не нашли. Спустившись в тайный подвал, на который указал пленённый вельможа бывшего шахиншаха – Оксиарт, Птолемей сразу понял, что помещение предназначалось для хранения Священного Писания: оно точь-в-точь походило на такое же из крепости Намат-Гата. Обитые свинцовыми пластинами и выкрашенные в золотистый цвет стены, говорили сами за себя.

Началось дознание. Аримаз утверждал, что возглавил гарнизон в начале прошлой осени и с этого момента в крепость лишь везли грузы, и точно, ничего не вывозили. А о хранении здесь казны или Авесты, он и вовсе слышит впервые. Сначала царь ему поверил, но когда к вечеру того же дня нашли архив, который Аримаз прятал в своей башне и при обнаружении попытался сжечь, Александр вновь проявил свой непредсказуемо-взрывной характер: Аримаза кинули в зиндан и пленных начали допрашивать под пытками. Кроме того, сдавшийся гарнизон роптал и явно не был сломлен, так как солдаты, хоть и обезоруженные, вели себя довольно смело, а некоторые, даже на допросах, высказывали презрение Аримазу и другим вельможам-предателям.

– Бо́льшую часть из них нельзя оставлять здесь, а даже те, кто на словах согласен встать в ряды нашей армии – ненадёжны, – резюмировал свой вывод Александр на совещании. – Если мы не проявим жёсткости, эти бунтари вновь поднимут мятеж, как только армия уйдёт за Окс.

Стратеги молчали. На этот раз все понимали, что уничтожение наиболее ретивых и авторитетных командиров и солдат пленённого гарнизона едва ли не единственный выход из ситуации, и Александр хочет, чтобы эту мысль огласил кто-то из присутствующих. На воинском собрании все имеют равный голос, но за последние два года, вековая традиция по воле сумасбродного царя была низведена до декларативной формальности и предложения свои присутствующие высказывать лишь по вопросам тактики сражений. Всё остальное Александр решал единолично, а слышав альтернативные мнения, скатывался до обвинений и обид, порой с непредсказуемыми последствиями для оппонента. Сейчас же, он словно очнулся от морока тщеславия, затмившего ему сознание, и, следуя совету ещё не растерянных друзей, спустился с неба к ним на землю:

– Я готов выслушать каждого, и решение мы примем вместе. Начинай ты, Лисмах.

Следующим утром несколько сотен солдат распяли у подножия скалы, а самого Аримаза, бо́льшую часть командиров и согдийских вельмож с их семьями, укрывающихся в крепости, повесили на её отвесной стене, привязав верёвки к вбитым жердям. Страшной казни могли быть подвергнуты и остальные, но внезапно к Александру прорвался Оксиарт, которого тот пощадил. Он упал на колени и, целуя властителю ноги, взмолился о пощаде своим родственникам. Царь велел показать ему их, и, увидев дочь, тут же сменил гнев на милость: прекрасная девушка сразила Александра наповал своей красотой.

– Роксана. Её зовут Роксана, – в поклоне Оксиарт подвёл дочку, и они вместе упали ниц.

Казнь была прекращена. Оставшихся приговорённых бичевали, но не до смерти – всего по семь ударов. Оксиарта назначили наместником в приокской Согдиане и Бактрии, и передали в подчинение помилованных солдат. Вечером для всех устроили очередной пир, откуда Александр необычно рано удалился: в царской палатке его ждала Роксана. Он уже знал, какую роль ей надлежит исполнить в его глобальном плане по созданию мировой империи без этнических предрассудков, но основанную, на верховенстве идеалов западной эллинской цивилизации.

Птолемей также не стал задерживаться на празднестве. Накануне он не поддержал общую идею казнить пленных, а предложил расселить их по окраинам соседних сатрапий или предать рабству, но большинство командиров, почуяв, что желает царь, из конъектурных соображений высказались за расправу, в назидание оставшимся в живых.

Солнце ещё заливало светом и теплом ущелье, когда он велел привести вновь обретённого боевого коня. Хотелось прогуляться и побыть одному. Несмотря на столь успешный захват неприступной цитадели, стратег пребывал в крайне растерянных чувствах. Неужто акинак такой спокойный, потому что «знал» об отсутствии здесь Авесты? Мысль не давала покоя, так как мешала ему убедить самого себя в никчёмности слов Мельхиора о силе кинжала. Умом он понимал, что раненый палец, а теперь ладонь, в столь тяжёлых условиях могут заживать очень долго, но обстоятельства, при которых раны воспалялись, всегда странным образом были связаны с упоминанием Авесты. Или это ему просто кажется? Может, всё наоборот, и раны начинают кровоточить ввиду его страха и самовнушения? Как только он нащупывает след Авесты, сразу вспоминает о заклятии и одурманенный внушением организм даёт волю болезни. И акинак тут вовсе ни при чём? Тогда как объяснить свою уверенность в нахождении Авесты в крепости и отсутствии на этот раз той самой реакции? Да, Птолемей был уверен: Писание в Узундаре. Тем более и Александру кто-то доложил об этом. Однако…

Стратег сел на коня и, опустив поводья, предоставил лошади свободу идти туда, куда она сама пожелает. Взглянул на ладонь. Плюнул в неё, стёр грязь. Присмотрелся. Шрам всё ещё был розовым, но точно уже зажившим, лишь в уголке виднелось нечто вроде трещинки с почти незаметным покраснением в глубине.

…однако уверен он был тогда, в момент нечаянного признания Фирюзы о нахождении здесь Валтасара. Но и мысль, что Мельхиор не позволит этой информации выбраться за стены Намат-Гаты, возникла тоже тогда сразу. Тем не менее дастур позволил Птолемею уехать, ограничив его волю к розыску Авесты, волей защитного кинжала. Необъяснимая сила акинака, его, конечно, страшила и данный аспект ощутимо влиял на объективность восприятия реальности. Но тем не менее несмотря на духовную мощь, Мельхиор всё же был человеком крайне рациональным, и поэтому стратег не питал иллюзий: вряд ли священник уповал только на силу своего заговорённого металлического дитя. Имея опыт тяжёлого и плодотворного физического труда, владея словом лучше греческих ораторов и обладая невероятной силой мысли, дастур не практике демонстрировал истинность одного из принципов зороастрийской веры: единство благих мыслей, слов и дела – угодны Богу и способны сокрушать любые планы злого Аримана. Влияние мыслей и слов священника Птолемей ощутил всецело, а вот его дела… каковы они?

Конь не спеша шёл по тропе, и впереди появился косой крест, с распятым на нём вражеским солдатом. Невдалеке с земли поднялись двое часовых, завидевших приближение всадника. Конь фыркнул.

– Неужто, Мельхиор, ты ловко так сыграл спектакль? – вслух сам себе проговорил Птолемей. – Конечно! Привлёк для этого свою дочь с наместником и внушил мне, что Авеста хранится в Узундаре. Хотя она лежала в это время в десяти шагах от нас! А в день моего отъезда отправил и её в другое место, дабы не искушать судьбу, – он потянул уздечку, подсознательно не желая идти к месту казни; жеребец замер. – И, вероятно, данная дезинформация была готова загодя, ведь даже в Согдиане её кто-то продвигал успешно, коль она дошла до Александра.

Задумавшись, наездник ослабил поводья. Конь двинулся вперёд, и с первым его шагом у стратега родилось осознание причин отсутствия реакции кинжала на спасение царя и захват крепости: умом мужчина понимал, что Книга где-то здесь, однако интуиция шептала: «Не факт!». Птолемей только сейчас вспомнил, что ещё по дороге с Па-и-мирха, когда Элия ему рассказал о своих наблюдениях, у него возникли сомнения. При этом он их не опроверг, почему они и спрятались где-то внутри, на периферии сознания, не позволяя запустить механизмы, созданные внушением. Ведь Мельхиор его не обманывал, а выводы о месте схрона – он сделал сам. Сам! Поэтому они и затмили его разум, не дав объективно оценить факты. И всё, что противоречило этим выводам, он попросту в дальнейшем игнорировал, а что подтверждало – радушно принимал без всякой критики.

Как всегда, найдя объяснение «необъяснимому», Птолемею стало легче, однако появилось неуловимое ощущение, что и эти выводы, им попросту надуманы. Разбираясь во множестве деталей, он закопался в глубину, где уже нечем дышать и целостной картины точно не увидеть.

Стратег плотнее обжал конские бока ногами и замотал головой, словно пытаясь выбросить из неё всё ментально-чувственное содержимое. Конь воспринял лёгкие толчки в бок шенкелями за команду, и пошёл быстрее. Часовой стоял на тропе. Птолемей перекинул из-за спины яркий плащ – солдат тут же освободил дорогу.

Несчастных распяли на Х-образных крестах, привязав помимо запястий и лодыжек, бёдра. Такой способ казни позволял избежать смерти от удушья, постепенно возникающего, когда жертву крепят лишь за руки. Грудные мышцы под тяжестью тела очень быстро устают расширять лёгкие и гипоксия лишает мученика сознания, а вскоре и жизни. Дабы продлить мучения, привязывают лодыжки, но сила ног тоже конечна и через несколько часов они уже не держат вес.

Птолемей тяжело вздохнул, увидев, как солдат поднял на него взгляд, вполне ещё осмысленный, хотя уже и потухший. Впереди послышались стоны и мольбы о пощаде. К утру здесь будет тишина… но умрут несчастные нескоро, ведь смерть от удушья, им не грозит. Зачем он сюда приехал? Стратег множество раз видел казни, и всякий раз его начинало трясти, словно это ему предстоит умереть. Он поднял голову и тут же отвернулся: десятки тел, беспорядочной гирляндой висели на разной высоте каменной стены. К чему подобная жестокость? Стало дурно, он потянул повод, чтобы развернуть коня, но тот почему-то воспротивился и вместо этого продолжил идти по тропе вперёд. Стратег затянул уздечку, однако жеребец тут же встал на дыбы, и когда наездник рефлекторно ослабил хват, конь рванул вперёд уже крупной рысью.

– Тор! – крикнул Птолемей, с силой рванув уздечку так, что трензельное железо чуть не порвало скакуну рот. – Стоять!

Конь чуть взбрыкнул, но далее противиться не стал – замер, тяжело дыша. Наездник спешился.

– Куда ты меня ведёшь? – стратег похлопал жеребца по скуле, прекрасно понимая, что теперь его конь больше хозяин своего табуна, нежели боевая и послушная машина. – Твои кобылы не там, – он проследил взгляд лошади, устремлённый в сторону череды крестов.

В ответ конь фыркнул и раскатисто заржал. После чего пару раз стукнул копытом и опять пошёл вперёд по тропе.

– Ну давай, посмотрим, может там в ракитнике осталась какая-нибудь твоя невыловленная подружка, – смирился Птолемей, двигаясь с животным рядом; часовой поплёлся за ними следом.

Однако Тор не дошёл до зарослей, а толкнув хозяина, внезапно сошёл с тропы в направлении к крестам. Миновав с дюжину распятий, он подошёл к очередному и ткнулся мордой в лицо несчастному. Стратег от удивления замер. Измученное лицо медленно поднялось, глаза открылись, и тень улыбки пробежала по устам.

– Что?! – стратег наклонился ближе, увидев, как треснувшие от солнечных ожогов губы, что-то попытались произнести.

Ответа не последовало, голова обессиленно поникла.

– Иди сюда! Быстрее! Помоги мне, – крикнул Птолемей часовому, и они вдвоём сняли тело.

Залив в рот воды и ополоснув лицо, мученика удалось вернуть в сознание. Мужчина был крепок и, судя по шрамам, довольно опытным воином.

– Где ты нашёл моего коня? – красный от возбуждения, стратег немедля начал свой допрос. – Он пришёл к тебе, ты был его хозяином? Говори, и я спасу твою жизнь.

Мученик лишь застонал и посмотрел на курдюк с водой. Беднягу напоили вдоволь, перенесли в тень. И только сейчас, Птолемей обратил внимание, что лицо человека ему знакомо. Определённо он уже где-то видел этого солдата. И главное, тот тоже смотрел на него, явно пытаясь вспомнить собеседника.

– Ты же Птолемей? – прохрипел солдат. – Намат-Гата … – он скривился от боли.

Стратег вспомнил! Это был слуга Мельхиора. Он видел его и на приёме у наместника, и на плато, когда дастур приехал проводить македонца.

– Да… я Птолемей, а ты… почему ты здесь? Ты же… а где Мельхиор? Ты же его слуга, верно?

Несчастный кивнул, с трудом поднял руку и провёл ей по носу коня, который склонился над ним, вероятно, тоже страдая. Еле улыбнулся, после вымолвил:

– Хороший конь… третий раз спасает меня. Это ты, значит, оставил его у Гунда? Там его встретил, прошлым летом, когда вёз письмо сюда. От Мельхиора.

Птолемей выпрямился. Как вспышка, в голове возникло понимание, что на самом деле тогда предпринял мудрый и хитрющий дастур. Он не разыгрывал представление, Авеста точно была в Узундаре, и как два года назад, он просто направил гонца с посланием о необходимости срочно её увезти. Поэтому стратегу позволили уехать, а чтобы выиграть время, отправили иной дорогой: незнакомой, более длинной и сложной.

– О чём говорилось в письме? – тихо спросил стратег, тоже погладив конский нос. – Только не лги, ты же бехдин. Да и крест твой ещё стоит…

– Не знаю. Отдал его Валтасару. Спроси Оксиарта, он был тогда здесь главным, – взгляд бедняги помутнел, и сознание покинуло его.

Утром стратег рассказал Александру историю о спасённом солдате. Царь велел его привести, но Птолемей сослался на его немощность и предложил сразу же допросить Оксиарта. Почти до смерти перепуганный вельможа, дрожащим голосом поведал о прибытии в конце прошлого лета курьера из горной крепости Намат-Гата. Он привёз письмо для дастура Персии Валтасара, который к этому времени находился здесь уже около года. О содержании письма, дастур никому не говорил, но приказал вельможе готовить караван для вывоза содержимого того самого подвала, что он показал неделю назад, сразу после сдачи крепости. Через сутки, двадцать гружёных лошадей, в сопровождении остатков дарийской гвардии «бессмертных», вместе с Валтасаром, убыли на север в крепость Хориена. По крайней мере, первой точкой маршрута была именно она, а какой являлась конечная, дастур не сказал.

– Что за груз увёз караван? – спросил Александр, когда вельможа закончил рассказ, позабыв или намеренно избегая ответа на главный вопрос.

Птолемей перевёл вопрос. Оксиарт привычно рухнул на колени, подполз к ногам царя и, лобызая его пыльные сандалии, пролепетал:

– Я поклялся Валтасару молчать об этом, иначе обреку свой род на вечные муки! Будь милостив мой царь, я готов на всё, но не губи моих потомков!

Александр скептически взглянул на Птолемея, после перевода улыбнулся и развёл руки:

– Ну что ж. Дал клятву, значит молчи.

Он высвободил ногу из объятий вельможи, присел на корточки, и, взяв Оксиарта за руку, поднял его с колен. Подвёл к столику, указал на приставленную скамью, положил перед ним лист папируса и сунул в руки перо, предварительно мокнув его в сепию:

– Оказывается, ты столько от нас скрыл… – обратился царь к вельможе, но улыбаясь, вновь взглянул на стратега. – Теперь только не говори, что и писать об этом, небезопасно для твоего рода… не пойму.

Последнюю фразу Александр произнёс тихо и непривычно ласково, словно общался с ребёнком.

Вельможу трясло от страха. Он кое-как нацарапал несколько букв и положил перо, уставившись в стену.

– Дэн, – прочёл царь. – Что это, ты знаешь Птолемей?

Тот подошёл и взял лист в руки:

– Да… с персидского переводиться «Закон». Так, в просторечье называют Авесту.

Повисла пауза, которую вскоре нарушил Александр:

– И всё же значит это не легенда, второй экземпляр существует. И где он сейчас?

Царь вытянул папирус из рук соратника и вернул его на стол:

– Оксиарт, пиши теперь сам. Всё что знаешь. Я и так слишком милостив к тебе… не искушай судьбу.

– Пять насков, записанных на золотых пластинах, хранились здесь больше года, – через несколько минут читал вслух Птолемей. – Из Шизы привёз их Валтасар, и он же прошлым летом вывез Дэн назад – на север. Узундара была одним из четырёх мест, где для него имеются хранилища. Об остальных мне ничего не известно.

Александр и Птолемей переглянулись. «Ну, акинак, чего же ты молчишь?» – покрывшись липким потом, думал Птолемей. Вельможа наблюдал за ними, и, чуя в этом перегляде что-то для себя опасное, вновь рухнул на колени:

– О, великий Александр! Клянусь, не знаю больше ничего! Пощади, помилуй! – он поднял голову и уже чуть спокойней закончил: – В архиве, что нашли вы, есть зашифрованная карта. Шифр знает только Аримаз. На ней указано хранилище. Её оставил Валтасар перед отъездом, опасаясь, что погибнет, и тайна места нового схрона может быть утеряна навеки, – и прислонился опять лбом к ногам правителя.

– Аримазу уже сутки, как вороны выклевали глаза, – безучастно вымолвил стратег, огласив перевод, и от резкого укола в ладони, выронил папирус.

Царь задумчиво смотрел вниз, наблюдая, как вельможа, не поднимая головы, подгрёб листок и трясущемся руками сунул папирус в рот. Александр дождался, пока тот замер у его ног, и, глядя на дрожащую от страха спину, ответил Птолемею:

– Почтовые курьеры, два дня как убыли в Бактры. С собой они забрали и архив. У Эвмена есть знатоки, они расшифруют карту.

***

Уже оделись в белые сердэ яблоневые сады и горы нарядились в изумруд спелых трав, когда македонской армии сдалась последняя согдийская крепость. Скала Хориента, так, по имени командира её гарнизона, называли цитадель, что располагалась в трёхстах стадиях на север от Узундары18. При помощи Оксиарта, осажденных удалось уговорить капитулировать без боя, и на этот раз, Александр помиловал всех.

Как и ожидалось, ничего особо ценного за стенами укрепления не нашли. Поэтому почти сразу, в Согдиане оставили небольшой гарнизон, и повернув на юг, в конце весны, армия переправилась через Окс. Одним из последних, реку форсировал Птолемей, командовавший арьергардной илой гетайр. Накануне переправы, он вызвал бывшего слугу Мельхиора, которого всё это время держал рядом с собой. Из числа местных воинов отобрал ещё семерых, которым представил солдата в качестве старшего для выполнения ответственного задания:

– Забирай Тора, он явно к тебе привязался, и направляйся в Намат-Гата. Передашь наместнику, что обещание исполнено: македонская армия ушла из Согда и вскоре покинет Бактрию. Пусть отпустит македонцев. В Александрии Кавказской их будут ждать. А Мельхиору, передай вот это, – стратег снял с пояса кинжал и протянул оружие. – Только не сжимай рукоять, и вообще, не извлекай его из ножен, а то хлопот потом не оберёшься. Мне кажется, я сделал всё, что он от меня хотел, пришло ему время искать для себя нового хозяина… или раба. Ещё. Найди Воруша, моего помощника, ты его видел. Скажешь, что я очень надеюсь на его возвращение. Для его головы есть много работы.

Ранним утром следующего дня, когда армия готовилась совершить последний переход до главной ставки в Бактрах, Птолемей обратился к Александру с просьбой возглавить авангард.

– Не терпится узнать, есть ли в канцелярии вести от Таис? – засмеялся царь, а Птолемей похолодел от мысли, что правитель уже знает и о её письме, и о результатах дознания в отношении предателей, укрывших Валтасара.

Пряча волнение, стратег лишь глупо улыбнулся и зарумянился.

– Поедем вместе в передовом отряде! – понимающе ухмыльнулся Александр, – Нагрянем без предупреждения! – и рассмеялся ещё пуще.

Двести стадий до Бактр, всего один дневной переход верхом, но для стратега, он показался самым мучительным за последние годы. Ум словно парализовало. Ни одной здравой мысли, как объяснить то, что царь у него спросит уже через пару дней – в голове не было. Тем более, как можно этому воспрепятствовать. Проницательный Александр заметил угрюмое настроение товарища, однако с расспросами не лез, чем вызывал у стратега ещё большую тревогу. Катастрофа близилась неотвратимо, и слабый нарыв в ладони Птолемея уже не беспокоил вовсе.

Вечером того же дня царь пригласил своих соратников вместе отужинать, а заодно послушать Эвмена и других военачальников о проделанной в тылу работе по рекрутированию новых подразделений, заготовке продовольствия и подготовке всей армейской инфраструктуры к предстоящему походу в Индию. Птолемей прибыл одним из первых. Александр беседовал с архиграммом, и, завидев товарища, предложил ему тоже присоединиться к разговору:

– Заходи. Держи, – он выбрал из принесённой Эвменом корзины один из свитков и хитро улыбаясь, взглянул ему в лицо.

Это было письмо от Таис. Ещё запечатанное. Свыше десятка похожих свитков, только с красными печатями, лежали там же в ожидании своего прочтения. Вероятно, начальник канцелярии успел лишь доложить об адресатах, от кого пришли личные донесения царю и его ближайшим соратникам, но до ознакомления с ними дело ещё не дошло.