Малинур. Часть 3

Конечно, завтра Сергей будет действовать, используя всё, что возможно для спасения ребёнка, но принесёт ли это облегчение? Если спасёт – конечно. Но, надолго ли? Ведь ужас нынешнего состоянья явно неслучаен: Али ещё был жив, а мерзкое унынье уже пыталось поселиться внутри. А если не спасёт? «Я же не вывезу себя такого» – обречённо подумал полковник и поднял взгляд на лампаду, свистящую над столом с низкого потолка. От влаги в глазах казалось, что хилый язык пламени подрагивает так же робко, как и те самые осенние листья у лавки, что сквозь слёзы казались суворовцу Кузнецову дрожащими от ветра. Сергей глубоко вдохнул и медленно, чтобы не нарушить ночной тишины, выдохнул. Лампада чуть качнулась, пламя ожило, и маленький крестик блеснул на золочёном боку.

– Господи, прости меня… или покарай, но только помоги спасти Алишера, а потом делай со мной, что пожелаешь, – сами собой пролились слова из его уст.

Он достал из нарукавного кармана клочок серой бумаги, развернул его, положил перед собой. Оловянное распятие на верёвочке лежало поверх текста:

– Прошу тебя, Господи, дай Серёже… – прошептал Кузнецов, и спустя мгновение, начал бабушкину молитву сначала: – Прошу тебя, Господи, дай Алишеру всё, о чём он тебя попросит. Дай ему это в полной мере, так как умеешь давать только ты один, – он остановился, глядя, как вокруг крестика образовалось тёмное пятнышко от упавшей слезы. Вытер лицо ладонью, продолжил: – И пусть он будет счастлив во все дни, а если невозможно такое, то хотя бы сколько-нибудь. Даруй крепкое здоровье и любовь ближних, понимание и сочувствие. Сделай так, чтоб душа его светилась одной лишь любовью ко всему сущему, огради его от дурнословия, от обид и зависти, от войн и смертей, от боли физической и душевной. А если всё это неизбежно – не покинь его, и тогда – дай утешение. Спаси всё, что дорого ему на этой земле. Пусть Ангел-хранитель помогает ему, когда его крылья опустятся вниз. Аминь.

Сзади послышался шорох. Проснулась Аиша, а может, она и не спала – просто лежала, не смея тревожить свою сестру пока та крепко не заснёт. Девушка подошла и присела рядом. Кузнецов смутился, свернул листок, но убрать не успел. Аиша положила свою ладонь на его руку. Посмотрела ему в лицо. Он смутился ещё больше:

– Опухший? Это от усталости… и недосыпа.

Она понимающе чуть кивнула и устало улыбнулась. Глаза в глаза – так и сидели в сумраке, пока Сергей беззвучно не сказал:

«– Не переживай, потерпи немного, я найду Алишера. Всё будет хорошо. Я тебя не оставлю».

Аиша сжала пальцы, и молитва с крестиком оказались у неё в кулачке. Слёзы покатились из её глаз, она обняла мужчину и, прижавшись к груди, затряслась в беззвучном рыдании.

Сердце к сердцу – теперь ни слов, ни взгляда в лицо, им не требовалось. Беззвучный диалог шёл, минуя ум, его образы и память. Спустя минуту, Аиша престала вздрагивать, подняла на него свой взгляд:

«– И ты не бойся. Только молись и не сдавайся. Потерпи, всё будет хорошо» – услышал Сергей и словно вернулся в то удивительное утро, когда Ангел, рукою Дизеля, укрыл мальчишку под своим крылом.

Лишь прикусив губу, Сергей сдержал эмоции, которые томились в нём уже как месяц. Он крепко обнял девушку, зарывшись в волосы и так скрывая вновь нахлынувшую слабость. Сидели бы обнявшись, они наверно долго, но огонёк начал затухать, и девушка поднялась, чтобы добавить в лампаду масло. Принесла свой блокнот, черканула там что-то и протянула мужчине: «Ты привёз мне ракушку?».

Манера общения Аиши была, конечно, неординарной. Предугадать лихие повороты её мыслей было точно невозможно, но то, как одной фразой она умудрялась пробуждать в Сергее целые пласты воспоминаний и ощущений – в который раз его так поразило, что даже полуживые рыбки-мысли в голове рванулись кружить в очумелом хороводе. Он сразу вспомнил Владивосток, море на Седанке в утреннем тумане, сейнер, ракушку и чайку. А ещё её шутку про кошек и птиц, в которых она может превращаться.

Аиша смотрела на него заплаканными, но ясными глазами, в которых мерцал знакомый Кузнецову изумрудный костерок. Ещё слабый, но уже набирающий силы и готовый вот-вот разгореться в настоящий пожар. Вопрос прозвучал так, словно Сергей успел рассказал ей о поездке на родину, причём со всеми деталями и нюансами. Заметив смятение мужчины, Аиша слегка улыбнулась и дописала в блокноте: «Мне показалось, что ты пахнешь морем. Даже соль не лице ещё осталась. Я правда не знаю, как оно пахнет, но думаю, именно так». Он прочёл. Аиша опять взяла карандаш и черканула: «Я просто решила отвлечь тебя. Чтобы ты смог сейчас лечь и хоть немного поспать. Тебе нужны силы. Без них одной молитвой ничего не исправишь. А я пока буду молиться за двоих». Кузнецов молча взял свой вещмешок и достал из него газетный комок, развернул его. Протянул Аише ракушку. Она аж открыла рот от удивления… или искусно его сымитировала – Кузнецов теперь уже ничего не исключал. Его веки вдруг непосильно отяжелели:

– Ты права. Мне нужно поспать. Потом расскажу всё. Положи меня куда-нибудь.

Девушка пошла готовить постель, а Сергей достал лист бумаги, карандаш и карту. У него не было плана, как действовать завтра, лишь только предчувствие и уверенность: всё неспроста, всё из-за него; теперь он и причина, и следствие; изменить ничего уже нельзя, можно только искупить. Преодолевая сон, Кузнецов быстро начертил примитивную схему для завтрашней встречи.

Он лёг в её комнате. Она села рядом.

– Разбуди через полтора часа, – сквозь сон прошептал Сергей, чувствуя на лбу тепло крыла Ангела.

Спустя пять минут Аиша убрала свою руку с головы Кузнецова, и сев на колени перед лампадой, забылась в молитве.

Глава 3

1983 год.

Раннее утро. Ожидая прибытия начальника заставы, Кузнецов стоял на берегу, куда загодя приехал, чтобы успеть осмотреть место гибели Богача. В бинокль он напряжённо поглядывал то на Колесникова, копошащегося на склоне крепостной горы, то на троих бойцов, которые позабыв себя, ползали на карачках в низкой траве у её подножья. Капитан, собственно, и занимался осмотром, а вот солдаты, должны были нести службу и наблюдать за местностью. Первые минут пятнадцать они так и делали, пока не обнаружили в траве багровые капли поздно поспевшей земляники. «Офицеры далеко, не заметят» – так вероятно рассуждали бойцы, не в силах оторваться от душистого лакомства. Сергей устало улыбнулся, понимая, как это бывает, когда поднимаешь листик и находишь под ним ягоду, размером с ноготь. «Это последняя» – убеждаешь себя, но какой там! Опустив голову ухом к прохладной земле, видишь алую россыпь вокруг, скрытую от посторонних… оторваться невозможно.

Вместо пограничников он окинул взором афганский берег – никого нет, и решив, что пора завязывать с потаканием нарушению правил несения службы, заливисто свистнул. Бойцы тут же сделали вид добросовестных наблюдателей, тревожно озираясь в попытках понять, где в собирательном азарте умудрились выронить или автоматный магазин, или того хуже – оставить само оружие.

Раздался натужный гул двигателя. Спустя минуту, из-за поворота выехало два БТРа. Солдаты бегом поспешили к месту переправы. Колесников тоже двинулся вниз, к реке. Пока начальник заставы ставил задачи подчинённым, Максим делился увиденным с полковником: от Богача остались только чёрные пятна крови да клоки одежды с мелкими ошмётками плоти.

– Вот ещё, – он дрожащей рукой протянул радиостанцию, американский кольт и квадратную карточку, – станция вроде ещё работает, фото в кармане разорванной крутки лежало. Фонарик валялся, нож, и куски ткани с… ничего интересного, и всё в кровище. Я что собрал, сложил там невдалеке и засыпал камнями. Пойду руки помою, – не дожидаясь ответа, капитан направился к воде.

Переправа через Пяндж представляла собой специально оборудованный участок с пологими берегами и ровным каменистым дном. Русло здесь было не глубоким, из-за чего река разливалась шире обычного, но зато текла спокойнее. Использовать её разрешалось только с конца лета и до начала октября, когда уровень воды был минимальный. После малоснежной зимы и жаркого лета, на бронетранспортёре реку возможно было переехать вброд, но даже если БТР и переходил на плав, то буквально секунд на пятнадцать. Водомётные движители быстро проталкивали машину вперёд, хотя прибойное течение само несло её к афганскому берегу. Сложнее оказывалось возвращаться, так как если БТР начинало сносить, то это же течение могло утянуть его вниз и выбираться там на берег становилось уже непросто из-за множества крупных валунов.

– Ты раньше встречался с этим старейшинами? – поинтересовался Кузнецов у начальника заставы, наблюдая, как на втором БТРе проверяют лебёдку, трос от которой, за собой должна будет тащить машина, форсирующая реку. На обратном пути его для страховки перецепят вперёд, как раз чтобы удержать БТР на правильном курсе вторым бронетранспортёром.

– Месяца полтора назад. Втроём приезжали. Один из них мулла. Ещё несколько бармалеев с ними, в том числе и тот, чья корова взорвалась. Без оружия все. Тогда мне команду дали просто керосин и муку им передать, а у них мясо забрать. Почти не говорили. Они хоть и пуштуны, но хорошо дари понимают. Кстати, брать мне бойца-таджика для перевода?

– Возьми на всякий случай. А что за мясо они передавали, зачем? – разведчик не понял смысла для пострадавший стороны в таком урегулировании проблемы.

– Говядину привезли. Не выкидывать же павшую скотину. Она же не халяльная, вот и получается, что мы выменяли мясо на тушёнку. Три к одному договорились, плюс керосин – компенсация недополученного молока.

– А, понял, – улыбнулся Кузнецов, – была умерщвлена без упоминания имени Аллаха. Истинному правоверному кушать нельзя.

– А тушёнка, она что, по их мнению – халяль? – нервно хохотнул Колесников, стоявший рядом и вытирающий мокрые руки о края бушлата.

– Халяль, халяль, – отреагировал Сергей, – мы с банок всегда наклейки сдираем, прежде чем передавать. И без коробок. Говорим, что в Казахстане тушняк готовят, специально – халяльный. Хотя они и так знают, что обычная тушёнка, лишь бы в присутствии всех им заявили, что халяль, а там уже без разницы: Аллах доверчивых не карает. Ну и не свинина, хотя и её едят, втихушку, чтоб никто не видел. Не все, конечно, но жрать захочешь – всё съешь.

– Эх, вечером, значит, будут котлетки? – как-то злобно воодушевился Макс, второй раз упомянув мясную тему.

Кузнецов даже посмотрел на него – всё ли нормально с парнем, а то может после увиденных останков растерзанного тела, у него какой нервный сдвиг случился по поводу употребления мясопродуктов. Парень был бледен, с красными глазами, но взгляд имел ясный – живой. Скорее всего, так его психика пыталась заместить травмирующие впечатления чем-то схожим, но обыденным и знакомым, а бледность и глаза – это от усталости и недосыпания.

– Из тушёнки, – съёрничал начальник заставы, незнающий, чем капитан занимался десять минут назад, и поэтому не заметивший в его вопросах ничего странного. – В тот раз корову на следующий день привезли, а эта вроде лежит до сих пор там же: подходить боятся, мины.

Всех отвлёк доклад наблюдателя, сидевшего на башне БТРа: на афганский берег вышло шесть человек. Приехали на машине.

– Без коровы? – также нервно, попытался пошутить Колесников.

– Дай бинокль! – раздражённо перебил его Кузнецов и, ругаясь матом от боли в колене, полез на борт. Столкнув наблюдателя с башни, он опёрся на неё локтями и уставился в прибор: – Так, белый пикап… Слышь, Макс? Вчерашний пикап, – он оторвался от окуляра и с задумчивым видом посмотрел на капитана, потом сфокусировал взгляд на его лице и добавил: – Без коровы… – и уже начальнику заставы: – Всё готово? Погнали?

Аксакалы перешёптывались, наблюдая, как двое человек, в том числе и знакомый им начальник заставы, помогают спуститься с машины раненому офицеру. Прихрамывая, Кузнецов подошёл к ним и поздоровался на пуштунском. Сразу же представился заместителем советского погранкомиссара. Старики от удивления переглянулись, и, расплывшись в улыбке, протянули каждый обе руки для приветствия.

– Салам аллейкам грана мулла сахиб Мухамад, – первому, Кузнецов пожал руку мулле, узнал которого по характерному головному убору, а имя ему ещё ночью сообщил его подчинённый с комендатуры.

Деды аж зацокали языками от столь высокого уважения, проявленного большим командоном, приехавшим, наверное, специально для них из самого Душанбе, а может, даже из Москвы, уже знающего муллу, и ещё говорящего на пуштунском – невиданная честь! Разговор сразу потёк в нужном разведчику русле. Трое сопровождающих стояли рядом и с интересом слушали, не в силах сдержаться от улыбок и даже смеха, когда Кузнецов умудрялся отпускать шутки.

Проблему с коровой решили за десять минут: Сергей пожал руку афганцу – хозяину животного, на пуштунском попросил прощение за своих нерадивых солдат и что-то пошутил по поводу невнимательности бурёнки. В такой радушной атмосфере двое сопровождающих загрузили продукты с горючим в кузов пикапа, ну и всё – инцидент оказался исчерпан. При этом договорились, что пока русские не приедут и не осмотрят кусок заминированного пастбища, выпаса там производиться не будет. Эта корова последняя, за которую они платят, тем более без предъявления говядины.

Общаясь, Кузнецов напряжённо пытался понять, кто из них может иметь родственное отношение к убитому Наби Фаруху? Машина точно его, водитель значит тоже. Второй пуштун – мужчина лет сорока, хозяин коровы. Третий, примерно тех же лет, стоял всегда рядом. Был учтив, в разговор не лез, но один из дедов периодически поглядывал на него. Возможно, они родственники, ну или иначе как-то связаны. Причём дед этот, почти всегда молчал, лишь кивая иногда одобрительно. Ни один из старейшин, фамилии Фарух не имел, по крайней мере, так сообщил Колесникову разведчик с комендатуры, а вот сопровождающие – не ясно. Они вообще не представлялись.

Встреча уже подходила к концу, когда Кузнецова окончательно убедился, что из всех шестерых, на его шутки открыто реагировали трое. Каждый из них хоть раз засмеялся. Один – вероятно водитель, пару раз улыбнулся, а когда стали грузит керосин, Кузнецов его сразу отмёл, так как команды ему давал тот самый третий, молчаливый, он же – почти нереагирующий на шутки. Примерно также лишь раз улыбнулся и старик – его знакомец. Логика разведчика была проста: вряд ли родственник убитого накануне человека, будет расположен к юмору на следующее утро. При этом оба выглядели очень усталыми, а молчаливый пуштун, вроде даже сонным.

Погрузка закончилась. Кузнецов продолжал болтать со старейшинами, намерено подкидывая всё новые темы, отчаянно соображая, как же перейти к главному. Деды были рады такому общению, а сопровождающие отошли к машине. В этот момент, в кармане его бушлата раздался писк – ожила радиостанция Богача. Сергей выхватил её, и тут же увидел, как водитель передаёт молчаливому пуштуну такую же радиостанцию. Кузнецов приложил к уху свою:

– Абдулвали, ты скоро? Пора ехать, – услышал он пуштунскую речь, глядя, как молчаливый смотрит на него, удерживая радиостанцию у рта.

– Скоро, – раздался в динамике его ответ, и пуштун повернулся к Сергею всем телом, не отрывая от него взгляда.

Абдулвали, так звали брата Наби Фаруха. Значит – это был он. И ночью, вероятно, с Богачом был тоже он, коль до сих пор их радиостанции настроены на единую частоту.

Спина похолодела. От нервного напряжения и недосыпа, Кузнецов почувствовал, как под ногами слегка качнулась земля. Машина находилась метрах в сорока, так что разведчик вполне мог изобразить, будто у него свой разговор и вызовы просто совпали случайно. Однако взгляд обоих друг на друга был настолько говорящим, что шанса скрыть наличие у офицера именно душманского средства связи, не оставалось.

– Абдулвали, подойди. Есть разговор, – медленно и тихо произнёс в радиостанцию Сергей, качнув ему головой.

Пуштун замер. Ни двое других сопровождающих, ни старейшины, ни пограничники рядом – никто ничего особого не заметил. Только Колесников, сидящий у реки и зачем-то опять моющий руки, оглянулся на знакомый звук вызова.

Абдулвали посмотрел по сторонам, затем на БТР с несколькими вооружёнными солдатами, что-то сказал водителю пикапа и направился к офицеру. Встал рядом со стариками.

– С коровой мы закончили, – по-прежнему пытаясь выглядеть непринуждённо, улыбнулся Сергей. – Но у меня есть ещё одно дело. Значительно более серьёзное. Сегодня ночью, на нашу территорию перешёл нарушитель границы. Рядом, вон там, – он рукой указал по направлению к горе. – Далеко уйти не смог, на него напала волчья стая. Пограничники его заметили и успели отбить у хищников. Сейчас он в больнице, даёт показания, а на месте задержания, мы нашли эту радиостанцию, – Кузнецов нажал тангенту вызова, и пуштун аж дёрнулся, когда его радиостанция запищала. Он тут же её выключил и явно испуганно уставился на Сергея. Старцы обернулись, пытаясь сообразить, чтобы это значило. – Абдулвали, почему у тебя такая же и на той же частоте? – строго спросил Сергей и, выдержав короткую паузу, сразу продолжил: – Можешь не отвечать. Джабраил, тот, что задержанный – всё рассказал. Не волнуйся, тебе ничего не угрожает: я уважаю законы гор и не позволю себе злоупотреблять гостеприимством в чужом доме.

Старейшины, выпучив глаза смотрели на командона. Мулла – перепугано – удивлённо, второй аксакал – растерянно и тоже в ужасе, а третий, знакомец пуштуна – с нескрываемой злобой и досадой. Скорее всего, мулла и второй аксакал ещё не знали о похищении мальчика, а вот третий, явно был посвящён в ночные события.

Окинув взглядом каждого и оценив, что резкой сменой темы разговора ввёл собеседников в ступор, Сергей вытащил из кармана кусок верёвки и повесил её на шею. Взял в правую руку Коран, специально захваченный из дома Аиши:

– Я иноверец, мой пророк Иса, о котором сказано в Коране: «О Марьям! Воистину Аллах радует тебя вестью о слове от Него, имя которому – мессия Иса, сын Марьям. Он будет почитаем в этом мире, и в последней жизни, и будет одним из приближённых». Глубокоуважаемый мулла, я верно процитировал третью суру сорок пятого аята? – он почтительно склонил голову в направлении священника.

Мулла ещё больше округлил глаза, совершенно сбитый с толку, но обращение к его авторитету в настолько льстивой форме, затмило страх, и он беззубо улыбнулся:

– Да, командон джан, в Священном Писании есть такие строки.

– Значит, я Ахль аль-Китаб, то есть – человек Писания. Верно? – он вновь посмотрел на муллу.

Несмотря на спорность довода, озвученного офицером шурави (то есть «советским», и априори не имеющим отношения к какой-либо единобожьей вере), мулла многозначительно качнул головой, и Кузнецов тут же сам за него ответил:

– Многоуважаемый мулла считает также, а значит, я могу просить за мусульманина перед пуштунской джиргой (собрание старейшин) и родственниками, которые объявили несправедливый бадал (плату) его роду. Поэтому я здесь, по древнему пуштунскому обычаю нынавати, у меня на шее верёвка, в руках Коран и, – Сергей присел и сорвал пучок прелой травы, – пук соломы. Так сделать, мне посоветовал Джабраил, когда узнал, кому род Фарухов назначил бадал. Чтобы успеть и остановить непоправимое, от имени тысячелетнего рода Мельхиоров, я признаю смерть Наби из рода Фарухов, свершённую Мельхиорами по закону кровной мести в ответ за убийство двух их женщин.

Сергей почувствовал, как мелко начали дрожать коленки и пересохло горло. Третий старик вышел вперёд и недоверчиво спросил:

– А почему никто из их рода не пришёл, или ты не привёл с собой? Какой нам толк от этого признания?

Сергей сглотнул, взял себя в руки, и пытаясь оставаться внешне невозмутимым, ответил:

– Да потому что в их роду остался единственный мужчина, и тот немощный старик, а мальчика – последнего наследника, сегодня как барана выкрали из кишлака и вывезли сюда. Там некому представить интересы рода, остались две девушки, которые так перепуганы, что отрицают факт похищения. Говорят, что братик их вчера пропал на речке. По этой же причине здесь нет священника… халиф и жители Зонга ещё не знают об истинной причине исчезновения ребёнка.

Аксакал смотрел на офицера прямо. Во взгляде уже не было той злобы, а в выражении лица Сергей заметил некую растерянность. Что-то подобное, только по-прежнему со страхом, мелькнуло и в мимике муллы. Абдулвали молчал. Прищурив глаза, пуштун вероятно пытался сообразить, как дальше реагировать на происходящее.

Кузнецов вздохнул, попытался сделать максимально миролюбивый взгляд:

– Сейчас я говорю не как официальный представитель Советского Союза на ваханском участке границы, где выкрали советского гражданина, а как человек Писания. От имени рода Мельхиоров, я прошу изменить назначенный бадал… не отменить, а изменить. И после полученной компенсации, закрыть страницу кровной мести между родами Фарухов и Мельхиоров, – Сергей опять почувствовал волнение, и, повернувшись к старикам, повысил голос: – Скажи, многоуважаемый мулла, скажите Вы, седые отцы, разве возможно назначать бадал в виде убийства ребёнка из рода виновного? А позволяет ли пуштунвали, убивать по мотивам кровной мести немощного старика? А женщину? А похищать дитя из дома? Тем более в котором, даже некому дать отпор? Это поступок, достойный смелого воина из племени пуштунов, восходящего к прямыми потомкам правоверного Кяйса, который принял ислам лично от великого Мухамада? Так велит поступать пуштунвали – кодекс чести пуштунов?

Старейшины, все трое, вылупив глаза, стали похожи на разогретые чайники, вот-вот готовые закипеть. Разведчик чётко уловил, что задел их за живое:

– В роду у Мельхиоров не осталось тех, кого пуштунвали позволил бы карать смертью… даже за смерть! Поэтому прошу изменить бадал и вернуть ребёнка, пока он в Лангаре и, возможно, ещё ничего не понял. Кровная месть – свята, вина требует отмщения или компенсации, прошу прям сейчас и здесь, разрешить роду Фарухов получить достойную компенсацию вместо неправедного отмщения. Так, вы сохраните честь своего племени и добрые отношения с советскими властями.

Повисла пауза.

– Бача (мальчик) не шурави, – прервал её Абдулвали, – он был рождён в Лангаре, он афганец, и жил в Советах нелегально. Его увёз дядя – Али. Поэтому не притягивай сюда добрые отношения с шурави – никто не намерен на них покушаться. А что касается пуштунвали, то бача в безопасности и до шестнадцати лет ему ничего не угрожает…

– Я знаю, что такое твоя безопасность, – резко остановил его Кузнецов, чувствуя, как уже не может себя держать в руках. – Мать бачи, была гражданкой СССР, и он гражданин моей страны! А её, убил твой брат, и ты – это знаешь! Знаешь же? – Еле справившись с желанием ткнуть пуштуна кулаком в грудь, Сергей повернулся к подошедшим Колесникову и начальнику заставы, которые заметили перемену атмосферы беседы: – Нормально всё, политинформацию провожу, но держите ухо востро и не мешайте. Оставайтесь в стороне, – полковник налепил на себя улыбку и так повернулся к афганцам: – Я всё знаю и не хочу углубляться в причины возникновения конфликта. Я предлагаю его завершить на условиях, который удовлетворят всех. Для этого лишь нужно ваше согласие заменить отмщение на компенсацию.

– Тебе, значит, известно, кто убил моего брата? – пуштун по-прежнему оставался удивительно спокоен.

– Это была кровная месть. Его убила воля Али, исполненная посредством древнего заклятия огнепоклонников, – глядя ему в лицо, ответил Сергей.

«– Соглашайся на компенсацию – она будет достойной, не пожалеешь» – послышалось пуштуну и понимая, что шурави молчал, его спокойствие мгновенно пошатнулось. Он растерянно взглянул на аксакалов, словно пытаясь в них увидеть источник своих слуховых галлюцинаций. Но те были растеряны и вряд ли могли что-то сказать про то, какую компенсацию имеет в виду русский офицер.

– Это сделал дух Али? – пуштун с ухмылкой озвучил версию, которую вероятно ему уже кто-то предлагал, когда стало известно о смерти ваханца, случившейся ещё до гибели брата.

– Разве тебе, о правоверный мусульманин, неизвестно, что духи бесплотны и ничего не могут сами изменить в материальном мире? – также ухмыльнулся Кузнецов, уже почувствовав, что вроде взял ситуацию под контроль и теперь следует только довести её до нужного финала. – Они лишь могут свою волю навязать кому-то, – офицер сделал шаг к собеседнику и на ухо ему прошептал: – Наби заколола рука его близкого знакомого, – и отшагнув, добавил: – Очень близкого. Клянусь, я не лгу. Но это уже точно не дела шурави, это ваши внутренние дела. Соглашайся на компенсацию, она будет достойной, не пожалеешь.

– Ты прав, командон, – в конце концов, заговорил мулла, – пуштунвали не позволяет воздаяние за дела рода возлагать на детей, женщин, немощных и убогих. А если мужчина последний наследник, то до появления очередного, пролить его кровь, тоже нельзя. Но смерть требует отмщения, в противном случае позор, который хуже смерти и несмываем тоже. Оставь нас, дай одним обсудить, я позову тебя.