скачать книгу бесплатно
Зэев крепко ухватил Эли за запястье, резким движением сделал надрез каменным ножом на его предплечье. Эли даже не успел толком испугаться, увидев выступившие капли крови на ране. То же самое Зэев проделал со своей рукой. Затем он обмакнул указательный палец в рану на руке Эли, провел им по карте. То же самое он повторил со своей кровью. В результате получился крест, где-то между нарисованными горами.
– Духи наших предков были свидетелями нашей клятвы, – осипшим от волнения голосом завершил Зэев. – Когда мы станем взрослыми, мы покажем нашу карту всем. Они увидят, что мы поклялись на крови, и пойдут за нами в Ханаан!
Часть 2
Глава 1
В третий месяц периода перет[16 - Перет – период сева.] во второй год правления фараона Хоремхеба учитель права в школе писцов Саба, широкоплечий мужчина средних лет в белоснежной накидке, достал из льняной сумки на плече ключ с фигурной ручкой в виде леопарда, вставил в замочную скважину. Со скрежетом ключ повернулся в замке, дверь из темного дерева, усиленная медными полосами, от толчка со скрипом отворилась.
– Петли надо будет смазать, – обернулся учитель к Мшэт.
Вчерашний выпускник школы писцов в светлом схенти стоял рядом, возле большого чана с водой. Продолговатый лоб, небольшие серые глаза, подведенные сурьмой, смотрящие на Сабу с некоторым волнением, прямой нос, резко очерченные губы. Ямочка на угловатом подбородке.
– Проходи, Мшэт, смелей, – учитель Саба взял его за руку и подтолкнул к двери.
Юноша поправил на плече сумку из тонкой кожи с откидной крышкой и переступил порог архива.
Утрамбованный глиняный пол. Побеленная штукатурка на стенах кое-где пошла трещинами. Стеллажи из кедра в четыре ряда упирались в потолок справа и слева от входа. Несколько стоек у стеллажей ради устойчивости были подбиты клиньями.
«Мда-а-а, нужен ремонт, – словно, впервые увидел помещение Саба. До этого он как-то не особо обращал внимания на его запущенный вид. – А ведь архив – важнейшая составная часть жизни города! Здесь, на полках, в плетеных корзинах лежат свитки, которые таят в себе судьбы всех здешних жителей: от мала до велика».
Прямо напротив двери под узкими вертикальными окнами стоял низкий столик из черного дерева с ножками в форме бычьих копыт. Над рабочим местом заведующего архивом Хуфу на стене художник изобразил охоту фараона на зверей. Антилопы, пара львов, пантера и крокодил бежали, тесно прижавшись, друг к другу, а фараон с колесницы, запряженной двумя конями, приготовился метнуть в них копье. Когда-то яркие краски поблекли. Справа от столика стоял деревянный сундук с фигурными ручками по бокам. Цветы лотоса из листовой меди на его крышке невольно притягивали взгляд.
– Там – самое ценное, что есть в архиве, – проследил за взглядом юноши Саба. – «Свод законов Зала суда» и «Главы о выходе к свету дня».
Юноша попытался открыть сундук, но тот оказался заперт.
– Наверное, ключ господин Хуфу с собой унес, – учитель недовольно качнул головой.
«Неладное в последнее время творится с Хуфу, – поморщился он как от зубной боли. – На старости лет начал спиваться мой верный соратник, добрый и отзывчивый друг. Все не может забыть жену. Подумаешь, сбежала из города с молодым купцом, давно бы себе другую нашел».
– Теперь о твоих обязанностях, Мшэт. Слушай внимательно и запоминай. Все дела, что поступают в архив, фиксируются здесь. – Саба выдвинул с нижней полки стеллажа плетеный короб с крышкой, достал оттуда свиток, передал юноше. – Посмотри для примера.
Тот склонился над папирусом.
Дождавшись, когда Мшэт поднимет голову, учитель забрал у него свиток, вернул на прежнее место.
– Как видишь, ничего сложного. Пишешь: год и месяц правления фараона, имя писца, сдающего отчет. Визируешь печатью.
После этих слов Саба достал из сумки перевязанный бечевкой мешочек, протянул парню:
– Держи.
Мшэт развязал узелок, достал оттуда искусно вырезанную из зеленого камня печать в виде жука-скарабея. На одной ее стороне было вырезано изображение гепарда, на другой – имя бога Ра.
– Береги печать, никому не передавай. Сам знаешь, что бывает за подделку документов. Тебя, может быть, и не казнят, но… – учитель многозначительно посмотрел на юношу.
Мшэт бережно положил печать себе в сумку.
– Здесь лежат чистые папирусы, здесь – по годам поступления: деловые бумаги, письма, завещания, списки жрецов храма и должностных лиц, ведомости о выполнении разных работ и других повинностей в пользу храма, поденные записи, расписки, – прохаживаясь вдоль стеллажей, вельможа продолжал знакомить юношу с профессией…
Оглянувшись, Саба увидел в глазах Мшэта панику. Будь на месте того кто другой, Саба рассердился бы и выгнал его взашей из архива. Но перед ним – приемный сын Потифара.
– Ты не представляешь, как тебе повезло, – положил Саба загорелую руку на плечо парня, увидел, что серебряный перстень с изумрудным камнем на его безымянном пальце сбился набок. Большим пальцем он поправил кольцо. – Если бы не Потифар, сидел бы ты сейчас в зале суда и вел запись допроса какого-нибудь бедолаги. Поверь мне, это очень тяжело – вести запись допроса. Иной раз обвиняемый или обвинитель такую чушь несет, путается в показаниях, меняет их так часто, что несчастный писец, обливаясь потом, только и успевает менять папирусы. Но и это не все! Когда участники процесса разойдутся: кто – домой, кто – в темницу, писец должен будет начисто переписать все: без исправлений и помарок, со смыслом. Ты этого хочешь? – Саба посмотрел на Мшэта по-доброму, по-родственному. – Скоро твои товарищи потянутся в архив сдавать отчеты, сам увидишь и услышишь, как тебе повезло, – потрепал его по щеке учитель. – И жалованье у тебя будет повышенное.
Страх в глазах парня сменилась на растерянность.
«Ну и ладно, хватит на этом. Об остальном Потифар позаботится».
– Если у тебя больше нет ко мне вопросов, – Саба направился к выходу, – ключ от двери я в замке оставил. Обустраивайся, привыкай.
Скрипнула дверь – учитель ушел.
Оставшись наедине со своими мыслями, Эли (а это был он) вновь почувствовал, как страх заполняет его нутро. А вдруг он не справится со своей должностью?! А если печать потеряется?!
Несмотря на приятную прохладу в помещении, юноша почувствовал, как увлажнились его подмышки. Наверное, для учителя все, что он говорил, звучало обыденно, буднично. Оно и понятно: человек многие годы варится в этом соку, знает свое дело от и до. Но для Эли каждое слово учителя было сродни укусу скорпиона: не смертельно, но – беспокоит.
Эли сел на циновку, положил ладони на темную поверхность столика, огляделся. Стены архива выглядели не столь мрачными, как показалось с первого взгляда. Подергал крышку сундука – вдруг откроется. Нет, не открылась…
Потифар как-то приносил домой свитки из тонкой кожи – «Главы о выходе к свету дня», богато украшенные рисунками со сценами погребения, совершения заупокойного ритуала, посмертного суда. В школе по таким копиям заставляли заучивать тексты наизусть.
– Слава тебе, бог великий, владыка обоюдной правды, – вслух вспомнил Эли особенно нравившийся отрывок из текста. – Я пришел к тебе, господин мой. Ты привел меня, чтобы созерцать твою красоту. Я знаю тебя, я знаю имя твое, я знаю имена сорока двух богов, находящихся с тобой в чертоге обоюдной правды, которые живут, подстерегая злых и питаясь их кровью в день отчета перед лицом Благого. Вот я пришел к тебе, владыка правды; я принес правду, я отогнал ложь. Я не творил несправедливого относительно людей. Я не делал зла. Не делал того, что для богов мерзость. Я не убивал. Не уменьшал хлебов в храмах, не убавлял пищи богов, не исторгал заупокойных даров у покойников. Я не уменьшал меры зерна, не убавлял меры длины, не нарушал меры полей, не увеличивал весовых гирь, не подделывал стрелки весов. Я чист, я чист, я чист, я чист…
Он встал, подошел к полкам, осторожно коснулся кончиками пальцев папирусов. Среди множества свитков, скрепленных печатью, попадались и без оного, загнутые по краям для удержания в свернутом состоянии. Эли осторожно развернул один: перед ним открылось письмо, написанное на финикийском языке.
Не зря Потифар провел с Эли много времени над изучением финикийской письменности, юноша в совершенстве овладел письмом родственных хабиру племен.
«Учи, сынок, не ленись, – говорил Потифар. – Мало ли куда тебя судьба забросит».
«К царю Египта, нашему владыке, жители Тунипа, старейшины города, с глубоким почтением обращаемся. Боги царя Египта, моего владыки, обитают в Тунипе. Пусть наш владыка спросит своих старцев – так ли это? И, однако, теперь мы не принадлежим более нашему владыке, царю Египта. Если его воины и его колесницы явятся слишком поздно, Азиру поступит с нами как с городом Ния. Если же нам приходится горевать, то и царю Египта придется горевать над тем, что сделал Азиру, ибо он обратит свою руку против нашего владыки. И тогда Азиру вступит в Симиру, Азиру сделает с нами, что ему угодно на земле нашего владыки-царя; и это придется оплакивать нашему владыке. Тунип, город твой, плачет, и слезы его текут; и нет нам помощи. Не первое письмо посылаем мы нашему владыке, царю, царю Египта, но не получили в ответ ни слова, ни единого. Вся земля моего владыки-царя близится к гибели…»
«Не дождались жители Тунипа помощи – послание застряло на полпути. Как же так получилось, что письмо не отправили фараону? Может, переводчика не нашлось?» – удивленно качнул головой Эли.
Он положил письмо на прежнее место.
Взгляд Эли остановился на табличке с надписью: «Период правления фараона Эйе», привязанной обрывком веревки к стойке стеллажа. Значит, тут хранятся документы того времени. «Интересно… А что, если удастся разыскать дело о гибели Махли?»
Эли долго перебирал свитки, пока не наткнулся на нужное. Привалившись плечом к стойке стеллажа, углубился в чтение:
«Первый месяц периода ахет во второй год правления фараона Эйе. В своей комнате на полу было найдено тело менялы по имени Махли. Обнаружил его меняла Ако: пришел узнать, почему напарник не появляется на службе. Соседи рассказали, что слышали шум. Когда они выглянули в общий коридор, то увидели, как худой мальчик уже выходил на улицу. Он нес сверток узкий и длинный, как если бы это был кинжал. Им показалось, что это был Цафнат, сын стража кошек Хафрома. Сын Хафрома сказал, что никогда не был в доме Махли и даже не знает, где тот живет. Никаких кинжалов при нем не было. Убийца не найден. Дело прекращено и передано в архив».
Эли со свитком в руке заходил меж стеллажей, туда-сюда, туда-сюда.
Остановился перед столиком.
«Цафнат! Неужели соседи на самом деле видели сына стража кошек в тот день?! Если это так, я жизнь положу, но отомщу этому египтянину за смерть Махли!» – от ненависти руки Эли сжались в кулаки. И он увидел, что все еще держит папирус в руке. Он бережно разгладил его, скатал в трубку и положил на прежнее место.
Вернувшись к столику, Эли вновь уставился в пустоту.
«Но как мальчишка смог совладать со взрослым? Хотя с ножом… Уж не тот ли самый нож, с оком Гора на рукоятке из черного дерева, которым восхищались все, кто его видел, и я в том числе?! Завяжи мне сейчас глаза платком и дай в руки тот кинжал, я без запинки перечислю все щербинки на его бронзовом клинке».
Постояв некоторое время неподвижно, он понял, что неотрывно смотрит на картину.
«Нет, вовсе не фараон охотится на зверя! Это я буду искать любую возможность всадить копье в спину Цафната!» – мстительно засмеялся Эли.
Немного успокоившись, он задался вопросом: «Как подступиться к Цафнату?»
Эли за эти годы не раз сталкивался с этим долговязым парнем. Несколько раз тот наведывался в их особняк, с Потифаром о чем-то толковали. И их мимолетное знакомство пятилетней давности Эли помнит отлично. А вот египтянин, видимо, забыл о том событии. По крайней мере, при встрече он ни словом не обмолвился об этом. Или ему и в голову не приходило, что хабиру, который пришел с Горусом, и Мшэт – это одно и то же лицо.
До ушей Эли доходили слухи, якобы Цафнат в составе банды промышлял разграблением гробниц. Кто ими руководил, никто не знал, но поговаривали – кто-то из сановников. А иначе, как грабители могли творить свои гнусные дела и до сих пор гуляли на свободе? Явно у них был – влиятельный покровитель.
В коридоре раздались шаги, в архив вошел Потифар. Его глаза, увлажненные слезами, с любовью смотрели на Эли.
– Я рад за тебя, сынок, – обнял он Эли. – Теперь у тебя начинается взрослая жизнь.
Только после этих слов до сознания Эли начала доходить значимость сегодняшнего дня. На самом деле: беззаботное детство, забавы, учеба остались позади, впереди – работа, ответственность за свои поступки и слова. Еще: от понимания того, что за столько лет никто из окружения не смог разглядеть в нем хабиру, у Эли в душе даже зародилось чувство гордости за себя: вот он какой – умный и бесстрашный. Потифар не уставал ему повторять: чтобы быть как египтянин, ты должен быть выше египтянина на целую голову. И Эли не подвел своего наставника: в школе не было более старательного и усидчивого ученика, чем он. Доходило до того, что его ставили в пример перед соучениками-египтянами. Его – хабиру – ставили в пример перед египтянами! Вот он, Эли, – какой! Жалко, деревенские не видят его успехов… Интересно, что сказал бы теперь Шамма-писец?
– Надо бы ремонт сделать в кабинете, – прервал его приятные размышления Потифар. – Разве можно плодотворно работать в таких ужасных условиях?
– Саба просил петли смазать, скрипят, – вспомнил Эли.
– Петли – само собой. И со стенами разберемся. Интересно, как Хуфу терпел эту безвкусицу? – округлились глаза Потифара от вида картины. – Ладно, будем делать ремонт, закрасим… Идем домой. Будем отмечать твой первый рабочий день! – Потифар потянул Эли к выходу. – Я с Саба договорился.
Эли, выходя из комнаты, задержал взгляд на картине. Ему почему-то стало жалко расставаться с картиной, он уже не представлял свой кабинет без нее. Наверное, художник рисовал с душой. И часть его души осталась на этой обшарпанной стене. Надо будет попросить мастеров, чтобы картину не трогали…
Глава 2
В беседке с камышовой крышей на шерстяном ковре с незатейливым орнаментом сидел Потифар. Эли полулежал напротив, облокотившись на валики, набитые овечьей шерстью. Оба – в светлых набедренных повязках. Лучи полуденного солнца едва пробивались до них сквозь кроны пальм, окружавшие внутренний дворик особняка со всех сторон. Между мужчинами на больших блюдах из серебра лежали остатки трапезы, на войлочной подставке стоял глиняный кувшин с именем винодела на боку, подле валялись осколки глиняной крышки и бирка с надписью: «Самое лучшее красное вино».
Кнофер, широколицый смуглый слуга-ребу[17 - Ребу – древнее ливийское племя.] с большой родинкой на щеке, рыхлил остро заточенной палкой почву вокруг молодых кустов акации. Он старался быть все время у хозяина на виду, чтобы по первому зову предстать пред ним. В честь торжества по поводу устройства Эли на работу, слуга был в схенти, сшитом из цветных полос ткани, – подарок господина.
Множество котят разных возрастов резвились в палисаднике меж кустов в густой траве. Слуга-ребу следил за тем, чтобы дети богини любви, плодородия и семейного очага Баст, женщины с кошачьей головой, в пылу игр не повредили цветы, любовно высаженные рукой хозяйки. Да разве уследишь за ними! Не успел слуга на миг отлучиться, чтобы зачерпнуть воду в горшок из небольшого бассейна у высокой глиняной стены, как котята вырвали из земли цветок с нежно-розовыми лепестками и устроили на него охоту. Ребу, бормоча себе под нос проклятия, выпроводил озорников из палисадника, попытался вернуть растение на прежнее место. Тщетно…
– Брось, Кнофер, пустая затея, – окликнул его хозяин. – Принеси нам еще вина.
Слуга потерянно огляделся: куда деть цветок, махнул рукой, пошел в дом, бережно удерживая растение перед собой на открытой ладони.
– Выбрось его, – раздался из гостиной глухой голос Эрте, отдыхавшей после обильного застолья. – Вино кончилось? Спускайся в погреб.
Вскоре Кнофер вернулся во двор. Проходя мимо палисадника, он окинул взором клумбы: вроде все на месте.
Эли принял из его рук кувшин с такой же печатью, как и предыдущий. Бронзовой колотушкой он осторожно расколол глиняную пробку.
Кнофер поднял с земли большой, с бычью голову, горшок с водой, направился к кустам акации. Слышно было, как он поминает свою жену, ушедшую к реке стирать белье:
– Где Бену носит? Разве один углядишь за всеми.
Крупный кот с рыжеватой короткой шерсткой появился словно из ниоткуда, улегся на скрещенные ноги Потифара. Кроме кота, в имении жили еще три кошки. Обычно в это время они отправлялись к зернохранилищу охотиться на голубей. Нет, хозяева не жалели для них еды. Торговцы, зная щедрую руку главного судьи, всегда держали в запасе для его питомцев свежую рыбу, молоко и отборные куски мяса. Несмотря на это, охотничий инстинкт каждый раз заставлял кошек рыскать по округе в поисках добычи. Наверное, в городе не было более ревностного приверженца кошек, чем Потифар, если, конечно, не считать жреца богини Баст Хафрома, содержащего кошачий питомник по долгу службы. Не кто иной, как Хафром, и подарил Потифару первых котят.
Потифар, поглаживая кота по спине, украдкой любовался Эли. Наблюдал за плавными, неторопливыми движениями своего приемного сына, за тем, как он разливает вино по кружкам, как ест кусок холодной гусятины с пшеничным хлебом, макая в кисло-сладкий соус. На груди Эли висело широкое ожерелье из отполированных золотых пластин, жемчуга и драгоценных камней, на запястьях и лодыжках блестели золотые широкие браслеты с начертанными на них заклинаниями и молитвами. Средний палец левой руки украшал серебряный перстень с бирюзовым камнем. Все это Потифар подарил Эли в честь окончания школы писцов. Вчера во время торжества в Зале истины родители выпускников, жрецы-учителя, Саба, его ближайший друг, – все они восхищались красотой его сына! Потифар тогда расчувствовался, чуть не заплакал от счастья. Хорошо, Эрте рядом была: успокоила.
Сын! Пусть не родная кровь. Пусть хабиру. Это ничего не значит. С тех пор, как умер Какемур, их с Эрте сын, Потифар не делит людей на египтян и не египтян, он делит людей на живых и неживых. Боги забрали Какемура на «Ладью вечности», не спрашивая, кем он был рожден.
Потифар до сих пор в деталях помнит тот день, когда впервые повстречал Эли. Помнит, как перед этим он долго стоял на коленях в святилище бога Осириса и умолял дать успокоение его истерзанной тоской душе. Как он уже было прошел мимо мальчика, сидящего на каменных ступенях храма, но в этот момент его поприветствовал писец. Потифар обернулся и натолкнулся на взгляд мальчика. Он увидел глаза Какемура! Его взгляд! Добрый и наивный! Уже вечером, находясь дома, Потифар понял, что это Осирис послал ему этого мальчика. Потифар должен помочь ему стать счастливым.
Что мальчик из семьи хабиру – это к лучшему. Осирис дал Потифару испытание: сможет он сделать иноплеменника счастливым, быть Потифару успокоенным. На следующий день он направился с Кнофером к храму, чтобы разыскать Махли, но их там ждало разочарование: меняла к тому времени был уже мертв. Им пришлось самим идти в деревню наудачу, зная лишь имя менялы…
Так, в период ахет во второй год правления фараона Эйе, когда с большой водой в город начали прибывать суда, из поселения хабиру исчез мальчик по имени Эли. В это же время в городе появился сирота, сын дальних родственников Потифара по имени – Мшэт.
– Отец, долго мне ходить в помощниках господина Хуфу? – прервал его раздумья Эли. – Я-то думал, окончу школу писцов и стану как ты – судьей…
Потифар попросил Эли с первых же дней называть его отцом. Благо, Шуну, настоящий родитель Эли, был не против. И не было для Потифара большего счастья, чем быть для Эли отцом, хотя бы названным.
Юноша смотрел на Потифара захмелевшими, подведенными сурьмой глазами, улыбка не сходила с его губ.
«Дурачок, куда ты спешишь жить, наслаждайся тем, что есть. Ты еще не догадываешься, через что тебе предстоит пройти, какие испытания встанут на твоем пути, – думал Потифар. – Судья. Ты, наверное, думаешь, что я, Потифар, стал главным судьей благодаря своему незаурядному уму? Нет, сынок, ты ошибаешься, и притом – сильно. Еще до начала суда я знаю, кто выиграет процесс. Кто больше заплатит, тот и выиграет. Я поначалу был такой же, как ты: верил в правосудие, волю богов. Со временем жизнь расставила все на свои места. И тебя, сын мой, поставит».
– Не торопи судьбу, сынок, станешь и ты когда-нибудь судьей. На большом месте сидеть – много ума надо иметь. Хуфу научит тебя всему, что знает. И я не останусь в стороне. Не спеши, сынок.
Эли поставил полную кружку поближе к Потифару, другую – поднял.
– Отец, порадуйся за меня, сегодня я узнал, кто убил Махли! – словно здравницу, провозгласил он торжественным тоном.
Рука судьи лишь на мгновение дрогнула, повисла над кружкой с вином. Годы, проведенные в Зале правосудия, не прошли даром: научили его скрывать эмоции. Уже твердой рукой Потифар взял кружку – пригубил. Поставил на место.
– Да? И кто же?
– Судя по записям, которые я обнаружил в архиве, это сделал Цафнат, – Эли, погруженный с головой в свою радость, даже не заметил перемены в настроении приемного отца.
Потифар сделал удивленное лицо.
– Прямо так и написано: Цафнат убил Махли?
– Ну, не совсем… – уже не столь уверенно, как вначале, отвечал Эли. – Но все указывает на то, что именно Цафнат – убийца. Я найду доказательства и заставлю его признаться в содеянном!
Потифар вдруг почувствовал, как у него кольнуло под сердцем. Пот, несмотря на приятную прохладу, заструился по спине.
– Подожди, сынок, не горячись, послушай меня, – как на неразумное дитя посмотрел Потифар на юношу. – Искать, а тем более доказывать – забудь об этом. Ты, по-видимому, стал забывать, кто ты есть на самом деле? Что ты на меня так посмотрел? Ты – хабиру, скрывающий от всех свое происхождение! – Потифар ткнул пальцем в сторону юноши и с удивлением обнаружил, что его рука трясется. Он сжал руку в кулак и продолжил: – У любого может возникнуть резонный вопрос: с какой стати племянник Потифара задался целью найти убийцу менялы-хабиру. Уж не родственные ли связи – тому причина?
Повисла тягостная тишина.
Потифар, чтобы унять трясущиеся руки, с силой сжал их в кулаки, а потом разжал. И так – несколько раз. Вроде отпустило. Он вновь поднял кружку, пригубил и продолжил:
– Ладно, если пострадаем только ты, я да и Эрте тоже… – судья махнул рукой за плечо, в сторону жилища. – Но кроме нас есть и другие люди, причастные к твоей тайне, – твои настоящие родители, сестра, брат. Их тоже может коснуться беда. Они в чем виноваты? – подлил Потифар масла в огонь, чтобы наверняка, до самого дна души проняло Эли.
Эли, уронив подбородок на грудь, задумался.
«Это хорошо, что думает! – Чувство жалости к Эли комом подступило к горлу судьи, увлажнило глаза. – Сгоряча можно таких дел натворить! Остатка жизни не хватит, чтобы исправить… Жесток ли я по отношению к сыну? Жесток! Если он не дурак, поймет меня и простит».
