скачать книгу бесплатно
Следуя поговорке: «Где камыш – там и утки», – в город съехались чиновники, вельможи и жрецы. Рядом с ремесленным кварталом выросли особняки. Безжизненные песчаные просторы вокруг протоки зазеленели полями пшеницы и ячменя.
Как свет не обходится без тьмы, так и жизнь неизменно соседствует со смертью – на западном берегу протоки появилось первое захоронение, второе… Возник Город мертвых, со всеми его сопутствующими составляющими: с низкими глинобитными домиками-склепами, каменными надгробиями, «святыми домами», в которых бальзамировали умерших людей и животных.
Эли и Горус сидели на каменных ступенях храма богини Маат, ждали, когда вернется Махли. Он забрал у них корзину и, прежде чем удалиться в сторону подсобных помещений храма, велел им дожидаться его возвращения тут, никуда не отлучаться.
В двух шагах от мальчишек скрестил ноги на циновке писец, мужчина средних лет в набедренной повязке, платок скрывал его голову и плечи от палящих лучей солнца. Крохотным ножичком он правил конец тростниковой палочки. На низком столике перед ним лежали принадлежности для письма: глиняная чашечка с водой, деревянный пенал с углублениями для красок и скребок для соскабливания неверно написанного.
Вот к нему подошел молодой египтянин в схенти и с сумкой через плечо. Его трехлетний сын плохо спал всю ночью и теперь капризничал. Не мог бы писец написать заклинание? Сам-то он – безграмотный. Писец подбоченился: как не смочь – за шат[11 - Шат – рубленая пластинка меди или серебра весом в 7 граммов.] серебра он постарается. Мальчишки вытянули шеи в попытке рассмотреть, что же там писец выводит краской из сажи на небольшом, с ладонь величиной, куске папируса. С придыханием они наблюдали за тем, как тот умело регулировал толщину знаков, наклоняя под разным углом палочку. Закончив, писец подержал записку на ладонях, подул на нее и отдал просителю. Плата – серебряная пластинка с ноготь величиной перекочевала из рук просителя в небольшую глиняную шкатулку под столом.
Эли с Горусом восхищенно переглянулись. И тут позади раздалось:
– Горус, ты?! – долговязый паренек в застиранном схенти удивленно смотрел на Горуса узкими глазами.
– Цафнат! – вскочил на ноги Горус.
Эли встал рядом.
Египтяне поприветствовали друг друга, как это делали взрослые: обхватив правое предплечье товарища, потерлись щеками.
– А это кто? – долговязый, словно из лука, стрельнул в Эли недоуменным взглядом.
– Друг мой, Эли!
– С каких пор «черноголовые» стали твоими друзьями? – Цафнат с презрением обернулся к Горусу.
– Не забывай, я живу среди хабиру, – толстяк обиженно надул губы.
– Понятно, – Цафнат тут же потерял к Эли всяческий интерес, потянул Горуса за колонны. – Хоть бы передал кому, где тебя искать. Столько дел без тебя сорвалось…
Эли опустился на ступени.
Писца окружили просители, наблюдать за его работой мальчишке не представлялось возможным, тогда он обратил свое внимание на то, что творилось вокруг.
У тяжелых ворот из дерева, обитых медными полосами, не спеша прохаживались два темнокожих стражника-меджая[12 - Меджаи – нубийское племя.] в кожаных наплечниках и фартуках красного цвета поверх светлой накидки. В руках у каждого – по копью, на поясе висели мечи в ножнах. Они о чем-то лениво переговаривались, изредка бросая взгляды на редких прохожих.
Под высокой оборонительной стеной, украшенной изображениями пальмовых листьев и цветов лотоса, в тени навесов из широких полос ткани скучали торговцы в ожидании послеполуденных посетителей. На столах у них кучками лежали огурцы, виноград, финики, всевозможная зелень. Изредка продавцы окунали пальцы в горшок с водой и брызгали на товар, придавали ему свежий вид. Столяры, медники и горшечники сидели прямо на земле, разложив свои изделия на плетеных ковриках. Обувщик, обвесив всего себя сандалиями из тростника, кожи, коры пробкового дерева, прохаживался туда-сюда по рынку в поисках хотя бы собеседника. Перекинувшись несколькими фразами с одним торговцем, он шел к соседнему навесу, но и там надолго не задерживался, направлялся к следующему. Несколько мужчин разных возрастов сидели на корточках возле шатра брадобрея и о чем-то спорили. Хозяин шатра, высокий египтянин в прямой длинной юбке ниже колен, ловко орудовал бритвой над головой полного мужчины, изредка протирая лезвие об полотенце на плече. Закончив со стрижкой, он взял со столика одну из глиняных баночек, дал понюхать ее содержимое клиенту. Тот утвердительно кивнул массивным подбородком, после чего брадобрей умастил его лысину благовонием. Возле сложенных пирамидой арбузов несколько мальчишек увлеченно играли в кости. Они кидали бараньи бабки на землю и считали, у кого сколько очков выпало…
– Господин судья! Да будет в твоем сердце милость Амона! Да ниспошлет он тебе счастливую старость! – громкий и неожиданный голос писца заставил Эли вздрогнуть.
Писец держал за руку невысокого мужчину с седой порослью на голове, одетого в плиссированную тунику с короткими рукавами.
– Жизнь, здоровье. Да проведешь ты жизнь в радости и достигнешь почета, – бесцветным голосом ответил вельможа и проследовал дальше, оставив писца смотреть ему задумчиво вослед.
Что это был вельможа, Эли догадался по его одеянию и сандалиям из хорошей кожи, по ровным и гладким ногтям на руках и ногах и аромату благовония, исходящего от него.
Мужчина почти прошел мимо, но тут его взгляд упал на Эли. Мужчина остановился, словно наткнулся на невидимую преграду. В его взгляде читалось удивление, сомнение и испуг одновременно.
Только сейчас Эли разглядел красные, опухшие глаза вельможи. Такие глаза бывают у тех, кто долго плачет. Но зачем господину плакать, когда у него есть такое красивое платье, кожаные сандалии и серебряный перстень с бирюзовым камнем на пальце.
– Ты кто? – шагнул он к мальчику.
Только тут Эли сообразил, что не стоит, как подобает, перед вельможей в почтительном глубоком поклоне, а все еще сидит на ступенях. Он соскочил и низко склонил голову.
– Покажи свое лицо, мальчик, я хочу посмотреть на тебя! – мужчина взял Эли за подбородок. – Как тебя зовут, откуда ты?!
– Эли. Меня зовут Эли, – зачастил Эли, испугавшись странного поведения незнакомца. – Я к дяде пришел, его Махли зовут. Я из деревни, меня папа послал, ему кожа толстая на бич нужна, – залепетал он. – Я не один пришел, со мной Горус, он – египтянин, честное слово! Я хабиру, а Горус – египтянин, – завертел головой Эли в надежде увидеть товарища.
Как назло, его нигде видно не было. На глазах Эли выступили слезы.
– Не бойся, Эли, я не причиню тебе зла! – мужчина торопливо полез в сумку, достал оттуда мешочек из цветной кожи с красиво вышитым орнаментом. Трясущимися руками он развязал шнуровку, взял руку Эли за кисть и высыпал ему на ладонь горсть серебряных пластин. – Возьми, Эли, это тебе, – счастливо улыбался вельможа сквозь слезы.
– Господин судья! В милости Амона-Ра, царя богов! Да ниспошлет он тебе здоровье, да ниспошлет он тебе жизнь! – раздался голос рядом.
Махли, невысокий широколобый мужчина с подведенными сурьмой большими глазами, стоял возле них, склонив в почтении голову. Одет он был в короткий схенти, на поясе у него висела небольшая сумка. У его ног стояла корзина, накрытая тряпкой.
– Вот, мой дядя! Я же говорил! – Эли обрадованно показал на дядю.
– Махли, ты?! – как-то растерянно посмотрел судья на него. Через миг он опомнился, снова обратил свой взор на Эли. – Представляешь, Махли, я сына своего встретил! Помнишь, я тебе показывал его?
– Где, где ты его встретил?! – испуганно заозирался тот.
– Да вот же он, перед тобой! – вельможа взял Эли за тощее плечо и развернул лицом перед Махли. – Представляешь, я только что молил Осириса, хвала богу вечности! о встрече с сыном, и он смилостивился надо мной!
– Господин, не хочу тебя огорчать, но это – мой племянник, Эли, – вновь с почтением склонил голову перед египтянином Махли.
– Зачем ты хочешь разбить мне сердце, Махли. Я для тебя столько сделал, а ты… – В голосе египтянина послышалось осуждение. – Пусть, пусть, он твой племянник, но Всемогущий Осирис вселил душу Какемура в тело этого мальчика. Ты посмотри в его глаза! Разве ты не видишь, это – глаза моего сыночка? Ну, посмотри, посмотри внимательно, – подтолкнул он Эли к дяде.
Махли был в отчаянном положении. В его глазах Эли прочитал смятение: с одной стороны, дяде было жалко египтянина, и в то же время – он не мог ему солгать.
Египтянин внезапно пришел в себя. Это видно было по его вдруг опавшим плечам, потускневшему взгляду. Опустив мешочек в сумку, он медленно побрел прочь.
Эли растерялся: что ему делать с тем серебром, что приятно режет своими гранями его ладонь? Вроде, вельможа сам всучил пластины ему в руку, но…
Что стояло за этим «но», Эли не успел додумать, ноги сами понесли его за египтянином.
– Господин! – догнал вмиг постаревшего египтянина Эли. – Возьми это. – Он протянул горсть пластин на ладони.
Вельможа сначала непонимающе оглядел его, потом, словно вдруг проснувшись, опустился перед Эли на колено.
– Оставь серебро себе, мальчик, – с нежностью проговорил египтянин. – Взамен дай мне слово, что когда-либо навестишь мой дом. Твой дядя знает, где меня найти. Обещаешь?
– Если папа отпустит… – неуверенно кивнул Эли.
– Отпустит, обязательно отпустит. Приходите вместе…
– Жалко старика, – смотрел Махли вслед удаляющемуся судье. – Уже сколько лет сына нет, пора бы уж свыкнуться… ан нет. Покажи, сколько серебра он тебе вручил? – обернулся он к Эли.
Тот протянул ему ладонь, полную рубленых пластин.
– Немало! – восхищенно покачал головой Махли. Он опустил серебро на самое дно корзины под бычью шкуру. – Отнеси домой, нигде не оставляй корзину без присмотра. Понял?
– Да.
– Где же твой друг, куда он запропастился? – оглядел дядя площадь.
Горус будто прочитал его мысли, выскочил из-за угла соседнего здания.
– Я тут недалеко был. Друга встретил, давно не виделись, – Горус старался избегать взгляда Махли. Он одной рукой вытер пот со лба, другой схватился за ручку корзины. – Тяжелая!
– А как ты хотел?! Шкура-то – быка! Толстая и свежая! – хмыкнул удовлетворенно Махли. – Ничего, вдвоем донесете. Я провожу вас за ворота…
– Горус, давай, отдохнем, – вытирая пот со лба, Эли опустился на утрамбованный песок дороги, как только показалась деревня.
– Тяжелая, – выдохнул товарищ, присаживаясь рядом.
Полуденное солнце замерло над их головами. Звон стоял в ушах Эли. То ли от натуги, то ли от тишины, царившей вокруг.
– Горус, как так получилось, что твоего отца казнили? Он же египтянин, – отдышавшись, задал Эли вопрос, мучивший его с недавних пор.
Немного подумав, Горус неопределенно пожал плечами.
– Ну и что, что египтянин? Мы тогда жили в деревне, близ Анх-Тауи[13 - Анх-Тауи – жизнь двух земель. Современный г. Мемфис.]. Была засуха. Людям нечего было есть. Начались голодные бунты. Пришли военные. Деревенские стали обвинять, что это мой отец подбил всех. Отца казнили. А потом еще несколько человек… Мы с мамой бросили все, что у нас было, и на барке приплыли сюда.
Горус рассказывал свою историю обыденно, без эмоций, словно речь шла не о трагедии, постигшей его семью, а самом обыкновенном происшествии.
– Мы некоторое время жили в городе, снимали комнату у торговца сувенирами. Но и оттуда пришлось уехать, торговца поймали на продаже золота из гробниц. Так мы и перебрались к вам в деревню…
Эли словно впервые видел перед собой Горуса. Надо же, его товарищ, оказывается, уже столько бед и лишений пережил, что иному взрослому человеку и не снилось…
– Ну, что, отдохнули? – поднялся с места Горус. – Пошли дальше?
– Подожди, я сейчас, – Эли полез в корзину.
Он достал из-под бычьей шкуры серебро, протянул товарищу.
– Возьми, Горус, это тебе. Я знаю, вы бедно живете.
Горус во все глаза уставился на пригоршню пластин.
– Это что – серебро?! Ух, ты! Откуда у тебя столько?!
– Мне их какой-то странный дядя подарил.
Серебряные пластины с приятным звоном посыпались в пухлые ладони Горуса.
– Оставь их себе, что твои скажут? – смутился толстяк. – Или давай разделим пополам!
Они разложили монеты на две кучки прямо на земле, покрутили головами, куда бы их пристроить, положили обратно в корзину: две кучки – рядом…
* * *
Полуденное солнце медленно покатилось на запад. Под натиском освежающего ветра со стороны Великого моря жара начала отступать. Городская площадь постепенно наполнялась людьми. В печах загорелся огонь, в воздухе раздался аромат свежеиспеченных лепешек, жареного мяса с добавками приправ.
Рядом с писцом присел другой писец, через час их было уже трое на ступенях храма.
Махли с напарником по имени Ако, полным египтянином с несколько отвислым носом, стояли возле лавки с тандыром в ожидании, пока юный пекарь разогреет им принесенную Эли рыбу. Из-под сени акации они наблюдали за тем, как их товарищ, молодой меняла, справляется без них.
Вот на ступени поднялся торговец мясом, высокий египтянин в кожаном фартуке поверх схенти, сунул парню в руки порожний мешок и папирус величиной с ладонь. Меняла засунул записку в сумку на поясе, быстрым шагом направился за угол храма. Там, в одной из пристроек, жрецы хранили подношения богам от страждущих. Что-то, как и полагается, шло на алтарь, что-то жрецы оставляли себе, остальное – обменивалось на серебро. Фрукты, овощи и сладости – все, что жрецы сочли ненужным, избыточным, уходило на рынок. Остатки жертвенных животных забирали мясники. Торговцы благовониями и сувенирами тоже внакладе не оставались…
Менялы вели неспешную беседу, как вдруг Махли ощутил тревогу, легким сквозняком проникшую в его душу. Он огляделся. Нет, его взор ни за что не зацепился, что могло бы стать причиной беспокойства. Лишь взгляд узких глаз Цафната, сына Хафрома, стража кошек в храме, немного дольше, чем обычно, задержался на нем. Ну и что с того: какую угрозу может нести ему этот худой мальчишка?
– Что-то голова разболелась. Вроде и духота спала, – Махли с силой потер ладонью шею.
– Освежиться тебе надо, и все пройдет, – оглянулся Ако на глиняную лавку пивовара, стоящую чуть в стороне от тряпичных навесов. – Сейчас принесу.
Напарник ненадолго отлучился. Вернулся он с небольшим кувшином.
Они забрали в пекарне тарелку с рыбой, накрытую лепешкой, у торговца зеленью заняли немного сельдерея и укропа, уселись на земле в тени высокого шатра брадобрея.
Махли с удовольствием поедал рыбу и запивал ее пивом, изредка бросая взор на пятачок возле храма. На ступени поднялся торговец сладостями, заозирался…
– Не дадут спокойно поесть, – забурчал напарник Махли. – Посиди, скоро вернусь, – он тяжело поднялся и, вытирая руки о набедренную повязку, направился к храму.
Внимательно выслушав полного продавца, он, как и молодой меняла, утвердительно кивнув, исчез за углом.
Тем временем вернулся молодой меняла, согнувшись в три погибели под тяжестью груза на спине. Торговец мясом подхватил мешок на руки, прижимая его к животу, засеменил в сторону своей лавки.
Махли в задумчивости жевал рыбу, изредка выплевывая косточки. Ему вспомнилась сегодняшняя встреча с Потифаром.
«Надо же: перепутать моего племянника с давно умершим мальчиком, совсем из ума выжил старик, – качнул головой Махли. – Хотя постой, какой он старик? Ему не больше сорока… Надо же, что горе с человеком сотворило? А я ведь помню Потифара, когда они вместе с беременной Эрте только-только прибыли в город».
Махли вспомнил те события, как будто они были вчера.
Потифар, невысокий стройный мужчина, часто наведывался в свой строящийся дом посмотреть, как продвигаются дела.
Однажды он заявился на стройку со своей женой – красивой египтянкой. Эрте уже вот-вот должна была родить. И Потифар решил порадовать жену, показать ей их будущее жилище. Он очень бережно поддерживал Эрте под локоть и с радостью показывал ей почти достроенный дом.
Но тут его отвлекли, и он на минуту оставил жену. Ей было тяжело стоять, и она решила отойти в тенечек. И запнулась о камень.
Упала она неудачно – на живот.
Поднялся переполох.
Бригадир послал подмастерье за врачом, но тот уехал из города.
Женщине становилось все хуже. Было понятно: начались роды. И некому было помочь ей.
Махли пожалел женщину и сказал Потифару, что его бабка Хенех считается в деревне лучшей травницей и повитухой.
