скачать книгу бесплатно
– Зря ты! Горус хороший, я чувствую.
Внезапно Зэев остановился. Его пальцы больно впились в худое плечо Эли.
– Скажи лучше, что ты чувствовал, когда на уроке всем быков раздавал? Чтобы никто не голодал… – повторил он издевательски. – Гляди-ка, какие мы богатые…
– Ты чего сегодня съел? – сбросил Эли руку Зэева с плеча. – Я думал, ты мой лучший друг, а ты, ты… Сам без настроения, а все кругом – виноватые, – обиженно уставился он в помутневшие от злости глаза Зэева.
Тот вдруг сник. Взяв Эли за локоть, вновь заковылял рядом.
«Какая муха его укусила? – терялся в догадках Эли. – Что с ним такое случилось? Ну, упал. Не насмерть же…»
– А я смотрю, вас нет, решил подождать тут! – широко улыбаясь, зашагал им навстречу Горус.
– Тебе чего от нас надо… – рассердился было Зэев, но вдруг осекся и вполне миролюбиво продолжил: – Мы быков Эли в деревне раздавали, вот и задержались.
– Мне тоже досталось! – Горус завел руку за спину, почесал между лопаток.
Мальчишки расхохотались, вспомнив, как Шамма охаживал их плеткой.
Моля о процветании для обоих берегов, процветай же, процветай же, Хапи,
Процветай же, дарами полей оживляющий людей и скот.
Процветай же, процветай же, Хапи,
Процветай, процветай, ты, прекрасный дарами.
Священная река еще окончательно не вышла из берегов, чтобы полностью насытить поля плодородным красным илом и влагой. Она постепенно, неспешно, заполняла собой свои многочисленные протоки, вдыхая в них жизненную силу. Сезон ахет[7 - Ахет – сезон половодья.] только начался, но берега рек уже радовали глаз разнотравьем. Множество шадуфов[8 - Шадуф – колодец-журавль.], словно цапли на охоте за лягушками, замерли в ожидании крестьян.
Один из рукавов Хапи шириной в двадцать локтей[9 - Локоть – 48 см.], мутным, зеленым от перегнивших растений потоком бежал мимо крепости.
Когда Эли, Зэев и Горус пришли к реке, их соученики лежали на насыпном берегу напротив того места, где река делала крутой поворот, ударившись о берег, кружила на месте, прежде чем продолжить свой путь.
Горус и Эли с разбега вонзили свои тела в воду.
Зэев, так и не научившись плавать, осторожно, дабы не зацепиться калеченой ногой за кусты, спустился к мелководью.
– Один, два, три… – наперебой повели счет мальчишки на берегу, рисуя на песке палочки и дуги.
Первым вынырнул толстяк Горус.
– Двадцать пять, двадцать шесть… – озабоченно завертели головой мальчишки, высматривая в толще воды Эли.
На четвертом десятке, ниже по течению, на поверхности показалась его голова. Весело кружась, он веером запустил брызги из-под ладоней.
Никто не заметил, как Зэев, поскользнувшись на илистом дне, с головой ушел под воду.
Прошло некоторое время, прежде чем Горус, показывая рукой на то место, где стоял соученик, дрогнувшим голосом воскликнул:
– Зэев!
– Он плавать не умеет! – раздался чей-то испуганный голос.
Мальчишки попрыгали в воду…
Шуну сидел, вытянув ноги, на плетенном из тростника коврике. Голова его была покрыта льняным платком, на поясе – набедренная повязка серого цвета, какой обретает вещь из-за долгой носки. Уперев иссиня-черную бороду в волосатую грудь, он жилистыми руками перебирал части бича, с тоской смотрел на расплетенные косички, изготовленные из тонкой козлиной кожи. В местах соединения кожа вытянулась, истончилась, кое-где и вовсе истлела, пришла в негодность. От бахромы на конце хлыстика не осталось и следа. Кнутовище тоже требовало ремонта: отверстие для ремешка-наручника треснуло, грозило расщепить рукоять пополам.
«Мда-а, из козлиной кожи хорошо сумки шить, кошельки да передники. А на кнут надо – толстую и широкую, – потеребил мочку уха Шуну. – Чтобы не из лоскутков кроить полоски, а из цельного куска. Бычья шкура – самое то».
Шуну посидел, повспоминал, кто из поселенцев в последнее время колол скотину.
«Нет таких, – с сожалением покачал он головой. – В город надо идти, к брату. Махли как-никак менялой при храме работает, наверняка достанет».
За низкой, по пояс высотой, тростниковой изгородью, разделяющей двор от переулка, пробежали трое мальчишек лет шести-семи, с криками: «Тетя Либа, тетя Либа!» – скрылись у соседки в хижине. Гонцы что-то наперебой затараторили, из их гвалта Шуну различил лишь несколько слов: река, Зэев, Горус. Раздался женский вскрик, звук треснувшей глиняной посуды.
Во двор жилища выскочила соседка и, на ходу покрывая голову платком, устремилась к переулку.
– Что случилось, Либа?! – с места крикнул Шуну.
Соседка остановилась, растерянно переминаясь с ноги на ногу. Руки ее нервно теребили край платка.
– Представляешь, Горус моего сыночка спас! – всплеснула женщина руками. На ее лице отразились и радость, и испуг одновременно. – Мальчишки сказали: еле откачали моего… – дрогнул ее голос.
Женщина заплакала, закрыв лицо ладонями.
– За что? За что боги наказывают меня?! – запричитала она. – Бедный мой мальчик! Сколько бед на его несчастную голову…
Шуну уже хотел было отложить в сторону свое занятие, как из жилища выбежала его жена Кара, бросилась к подруге.
– Либа, что случилось?! Дорогая, что с тобой?! – приобняла она соседку за плечи.
Так, обнявшись, они направились к жилищу соседки.
«Что у женщин за натура такая, радоваться надо – пацан живой остался, а они…» – покачал головой Шуну.
Его взгляд упал на разобранный кнут.
Он задумчиво огладил бороду.
«В город идти надо, да бороду сбривать жалко: вон она, какая длинная и густая выросла! Если египтяне увидят меня в таком виде – несдобровать: вместе с бородой можно и головы лишиться. Скажут еще, что подражаю фараону…»
Шуну, не вставая с места, дотянулся до корзины у стены жилища, сгреб в нее части бича, сел, скрестив ноги.
«Куда, интересно, дочка подевалась? Вроде недавно тут крутилась».
– Гила!
«Нет ее. Наверное, у подружек. Гилу не пошлешь в город: кто матери будет помогать? Агарон утром рыбы принес, сейчас отсыпается. Вечером опять пойдет, пока половодье, запасаться рыбой надо. Улов хороший! Надо почистить да засолить. Работы для Кары с Гилой – на весь день. Остается Эли. Точно, как я сразу не сообразил! – хлопнул себя по коленям Шуну. – Горус, товарищ его, чем не помощник, вон какой здоровый! Пусть вместе и идут!»
Довольный, Шуну заозирался: с кем бы поделиться радостью от решения проблемы.
«Интересно, Эли тоже на речку бегал? Ну, я ему всыплю, когда придет. Нет, надо просто поговорить с ним, как со взрослым, объяснить, что детство кончается, пора за ум взяться. Почти на каждом занятии ему учитель делает замечания, недавно при встрече Шамма пожаловался: мечтает наш Эли много на уроках. Есть в кого: в брата моего старшего, Шамея. Тот тоже много мечтал, пока в одну ночь ему не пришлось убегать из Египта…»
Громкое хрюканье раздалось из хлева.
Шуну не спеша поднялся, направился на кухню. Взял большой глиняный горшок, куда жена складывала отходы – внутренности и остатки рыбы, и понес в хлев, находившийся напротив кухни через коридор.
Вылив корм в корыто, Шуну некоторое время наблюдал за тем, как две свиньи и с десяток поросят поглощают пищу.
«Быстро поросята вес набирают, одного уже можно заколоть и зажарить, – мечтательно улыбнулся он. – Надоело на одной полбе сидеть».
Шуну в сопровождении суетливых кур вернулся во двор, снял с плоской крыши жилища, покрытой соломой, невыделанную козью шкуру, бросил у стены, сел.
Какая-то мысль вертелась у него в голове, какая – не мог вспомнить.
Взгляд Шуну упал на корзину с кнутом.
«Ах, да! Эли – мечтатель. Такой же, как Шамей».
Шуну прижался спиной к неровно оштукатуренной стене, закрыв глаза, погрузился в воспоминания…
Фараон Аменхетеп IV в одночасье сменил свое имя на Эхнатон и объявил о единобожии. То ли голову ему напекло в тот момент, то ли еще чего, неведомо никому. Фараон воздвиг грандиозный храм богу Атону, якобы единственному творцу вселенной.
Для всех это был удар, в первую очередь для жрецов прежних богов!
Лишившись поддержки, храмы начали приходить в упадок, некоторые и вовсе закрылись.
Шамей всей душой прикипел к новой вере, не раз посещал храм Атона, чтобы послушать проповедь из уст самого Эхнатона, наместника Единого бога.
Он пытался и соплеменникам привить любовь к единобожию, но наткнулся на стену непонимания с их стороны.
Все закончилось со смертью Эхнатона: его зять, воссев на трон, восстановил почитание Амона и иже с ними. Начались гонения на бывших сторонников единобожия, в числе коих оказался и Шамей.
Так и вышло, что Шамей сложил нехитрый скарб в узел и, дождавшись, когда очередной караван отправится на восток, ушел вместе с ним.
Легкая поступь Кары прервала воспоминания Шуну. В руках у нее он увидел большую глиняную кружку.
– Либа угостила вином, – протянула она кружку ему.
– Ты смотри-ка, из граната! Где она его раздобыла?! – вдохнул Шуну терпкий аромат, прежде чем припасть губами к вину.
– Говорит, для особого случая берегла. Сегодня – тот самый случай.
– Эхе-хе, бедовый пацан у нее растет, – вытер губы ладонью Шуну. – В отца. Недавно приковылял к нам во двор с куском козлиной кожи, с Эли склонились над ней, что-то высматривают. Дай, думаю, и я погляжу. И что, ты думаешь, это было?! Карта! Самая настоящая карта! Отец ему когда-то рассказывал о Ханаане, а этот хромоножка потом по памяти углем на коже нарисовал: где он находится. Горы, пустыни! И дорожка – как пройти туда. Красиво получилось у него, ничего не скажешь, – заулыбался Шуну. Опомнившись, он напустил на себя серьезный вид. – Я спросил у него – зачем ему карта, а он мне отвечает, мол, когда он и наш Эли вырастут, по этой карте они выведут всех хабиру в Ханаан! Представляешь?! Я ему велел спрятать ее от греха подальше и никому больше не показывать. А еще лучше – сжечь.
Кара понимающе улыбнулась.
– А ты почему не пьешь? – Шуну протянул ей кружку.
– Мы с Либа уже попробовали, хватит. Дети скоро придут голодные, – добавила она, переступая порог.
«Повезло мне с женой: спокойная, заботливая, работящая, – думал Шуну, потягивая вино. – Гила и Эли лицом в нее пошли: глаза серые, прямой нос. Агарон – моя копия: нос с горбинкой, губы тонкие. И характером дети отличаются: старший больше молчит, а Эли с Гилой как начнут языками чесать – не остановишь. Разные у нас дети, словно не одна женщина их родила. Другой на моем месте засомневался бы в верности жены, но только не я! А чего мне сомневаться, когда прямо под боком живой пример: Шамей и я – одно лицо, Махли, средний брат, – совершенно по-другому выглядит. Как-то в детстве он глаза сурьмой подвел, на шею чей-то ускх[10 - Ускх – широкое шейное украшение египтян.] нацепил – вылитый египтянин! Оттого Махли и в городе смог обосноваться, что египтяне его за своего принимают. Всегда при деле, сам не бедствует и нам помогает. Жалко, родители рано умерли, что мои, что Кара, не видят, каких Махли высот достиг. Забрала чума с собой много стариков в нашей деревне. Да и не только стариков… Мда-а, вроде, недавно буйствовала эта зараза, а гляди ж ты, уже лет десять минуло. Эли тогда только родился…»
Шуну вновь приложился к кружке.
«Вкусное вино, не оторваться…» – почувствовал он, как хмельной дурман пытается насильно прикрыть его веки.
Разбудили Шуну детские голоса.
Сначала из переулка послышался заливистый смех, следом показалась стая мальчишек.
В центре веселой процессии Горус с еще одним рослым подростком несли сияющего Зэева на плечах, двое других держали его ноги. Эли за их спинами нес пышную пальмовую ветвь, размахивал ею как опахалом над головой Зэева.
«Ну, как на них сердиться?! Совсем еще дети…» – улыбнулся в бороду Шуну.
Глава 2
На следующий день сразу после занятий Эли позвал Горуса к себе домой. Зэев увязался за ними.
Эли сдвинул в сторону плетенную из тростника калитку, пропустил друзей во двор.
– Мы пришли! – громко крикнул он.
Из жилища выбежали Гила и Нава, младшая сестра Зэева, обе – в легких светлых туниках. О чем-то весело перешептываясь, прислонились к стене. Они явно готовились к приходу мальчишек: голову Гилы украшал венок из мелких голубых и сиреневых цветков, глаза – подведены сурьмой, у худенькой Навы на голове стожком высился пышный парик из овечьей шерсти, окрашенный в коричневый цвет.
Горус как вкопанный встал посреди двора, не сводя восторженных глаз с Гилы.
Зэев подскочил к Наве.
– Ты почему здесь? Иди домой… – прошипел он ей в лицо.
– Ты чего раскомандовался?! – обиженно надула губы та. – Я все маме расскажу.
– Сними эту дрянь с головы, – схватил Зэев сестру за руку и потянул к своему двору.
Эли с Горусом растерянно переглянулись.
– Что тут у вас произошло? – показалась на пороге мать Эли с корзиной в руках.
– Зэев опять характер показывает, – обиженно насупилась Гила.
– Проходи в дом, Горус, покушаешь с нами вместе, – мать поставила плетеный короб, накрытый холщовой тряпкой, у стены. – Дяде тоже рыбы нажарила.
Эли заметил, как Горус и Гила, столкнувшись в проходе, обменялись смущенными взглядами…
Сорок лет назад возникла крепость на берегу протоки, самого крайнего восточного рукава Хапи. Богатые залежи бирюзы и меди в горах Синая послужили первопричиной постройки города. Еще город являлся отправной точкой во время военных походов фараона на восток.
Старожилы помнили, как на этом месте, когда города еще не было и в помине, после каждого половодья образовывалось озеро. Чтобы оградить этот участок пустыни от затопления, фараон распорядился насыпать дамбу вдоль русла реки. Возле дамбы довольно быстро выросли стены крепости высотой в десять локтей, следом, напротив восточных ворот построили храм богине истины и справедливости Маат, со всеми его пристройками и Залами.
Площадь для собраний перед храмом использовалась и как рынок. За храмовым комплексом разместились склады для хранения запасов зерна и овощей, у западных ворот – воинский лагерь: с жилищами для воинов и конюшней.
Для снабжения города водой вокруг его стен и под ними прорыли каналы, проложили по их дну желоба из обожженной глины. Снаружи к стенам крепости прилепились мастерские, хижины ремесленников, сады и огороды.
