Чабанка

– Там за забором сразу кустарник. Как только я продрался сквозь кустарник, я получил камнем в голову. А потом они ко мне подскочили и начали бить ногами.

– Большой камень?

– В полкирпича.

– Куда точно, попал камень?

– В лоб.

– Когда вам камень попал в лоб, что вы сделали?

– Как это?

– Ну, покажите, куда вам камень попал? И что вы сделали, какие действия предприняли?

– Камень попал мне сюда, – он показал себе на правую надбровную дугу, – и я так наклонился сразу, наверное, опасаясь новых камней.

– А затем? Человек обычно хватается рукой за такое место, стараясь его прикрыть. А вы?

– Да, конечно, я двумя руками схватился за лицо и почувствовал, как руки у меня все в крови.

– Сильно текла кровь, – сукой подколодной, участливо спросил я.

– Очень, мне сразу полностью залило глаза.

– И здесь на вас напали преступники?

– Да, меня сбили с ног и начали бить. Я только успевал прикрывать голову.

– А ваш товарищ?

– Я не видел его, только слышал его крик в самом начале избиения. Наверное, ему тоже сразу в голову попали. Не знаю, не могу сказать, я скоро потерял сознание.

– А видели ли вы лица нападавших? Подумайте, от вашего ответа зависит судьба возможно невиновных людей.

– Протестую. Это давление на потерпевшего, – вмешался немедленно прокурор.

– Протест суд поддерживает. Задавайте следующий вопрос, – судья.

– У меня больше нет вопросов.

Зал уже не смотрел на меня с негодованием, люди умные поняли и мои вопросы и ответы на них. По крайней мере, этот потерпевший опознать никого не мог. Я вновь сел прямо, ко мне наклонился прокурор и зашипел:

– Сержант, что с вами? Вы задаете вопросы, которые могут задавать только защитники. Вы на чьей стороне? Не забывайте, вы – обвинитель.

– Я только хочу разобраться, что произошло на самом деле.

– Ну ладно, – протянул с угрозой, не поверивший мне прокурор.

Во время обеденного перерыва мы переговорили с Камышаном и нашим адвокатом. Так как мои вопросы были действительно вопиющими для обвинителя, я попросил, чтобы последующие вопросы, которые я заготовил, задавал наш защитник. Я продиктовал ей свои наработки, назвал номера страниц соответствующих ссылок. После обеда снова на допрос была вызвана потерпевшая. Вместо нее в зал вошел инспектор уголовного розыска и пояснил суду, что найти потерпевшую ему не удалось. Так как потерпевшая была несовершеннолетняя и таким образом частично за неё отвечали родители, к даче показаний вызвали мать потерпевшей. Эта убитая горем женщина, будучи, как я понял, уверенной, что самое худшее в её жизни уже произошло, ничего не боялась и рассказывала всё без оглядки. Рассказала, что дочь её пропала три дня тому назад, что ещё в прошлом году к ним приходили люди с угрозами и требовали, чтобы они забрали своё заявление из милиции. Потом год их никто не беспокоил. А недавно к ним домой заявился отец Белозерцева. Сначала предлагал деньги, потом угрожал, угрожал, что что-то страшное может произойти с её дочерью. А за три дня до суда дочь пропала. Здесь с бедной женщиной снова случилась истерика, её долго успокаивали, приводили в себя. Успокоившись, она сказала:

– Я знаю, я чувствую, моей доченьки уже нет. Я ничего не боюсь. Я хочу справедливости, я требую, чтобы всех этих негодяев посадили, я требую, чтобы Белозерцева старшего расстреляли. Это он всему виной, от него вся беда. Как таких только земля носит?

В ответ на этот призыв матери суд был вынужден снова вызвать в зал заседаний инспектора и поручить ему доставить в качестве свидетеля Белозерцева старшего. Затем вернулись к допросу матери. Моя очередь вопросов уже прошла, я старался быть очень осторожным на этот раз, я надеялся, что все необходимые вопросы задаст защитник. Но не задала, она не задала тех вопросов, о которых мы с ней договаривались. Спросила какую-то ничего не значущую херню и всё. Круг прошёл, я не выдержал и поднял руку, как в школе. Мою правую щеку обжигал взгляд прокурора. Судья:

– У вас, что возник вопрос к свидетелю?

– Да.

– Пожалуйста.

– Скажите, а не описывала ли вам дочь конкретно, кто тогда был с ней вечером на школьном дворе. Вы же знаете все эти имена, живете же в одном районе.

– Ну, я не всех до этого знала, поэтому она мне имен и не называла, а может и она не всех по именам знала. Это же шпана, а она у меня была девочка… – мать снова заплакала.

– Прекратите немедленно, товарищ сержант, – демонстративно на весь зал зашипел прокурор.

– У меня тогда просьба к суду, – не унимался я.

– Пожалуйста, – вздохнул судья.

– Прошу зачитать страницу дела номер тридцать два.

Хорошо видно было, как председательствующий начал вяло листать дело, перелистал явно больше, чем тридцать страниц, начал листать в обратную сторону уже внимательней, круглое лицо его, насколько только природа позволила, вытянулось, после короткого размышления он произнёс:

– Страница номер тридцать два в деле отсутствует.

– …!!!

В зале зашумели. Судья повернулся на секунду к одному кивале, затем ко второму и выдал:

– Суд, совещаясь на месте…

Уж кто-кто, а я хорошо знал цену такому совещанию на месте.

– … постановил продолжить слушание в отсутствие страницы дела номер тридцать два. У вас есть ещё вопросы или просьбы, товарищ общественный обвинитель?

– Нет. Больше нет.

Всё стало до ужаса понятным. Потерпевшая пропала, протокол ее первого допроса, где идет речь только о трех преступниках, из дела исчез. Вчера был, я с него выписку делал, а теперь исчез. И суд решает продолжать слушания, а прокурор, видя всё это беззаконие, не вмешивается. Картина была ясной и я со своими вопросами в эту картину ну никак не вписывался.

Объявили перерыв до завтра. Все пошли на улицу, по дороге в коридоре меня дернул за рукав старенький адвокат-фронтовик, он защищал немого:

– Молодой человек, можно вас на минутку?

– Конечно.

Мы остановились.

– Молодой человек, те вопросы, которые вы задаете, делают честь вашему знанию дела…

– Спасибо большое…

– Простите, это не всё, что я хотел сказать. Главное, что ваши вопросы делают честь вашей смелости и, простите ещё раз, глупости. Смею заметить, безрассудной смелости и вопиющей глупости. Вы понимаете, с кем вы боритесь?

– Кажется, да.

– А мне кажется, что нет. Поверьте, это очень опасные люди, а вы ещё молоды, вам есть, что терять. Не рискуйте. Я человек уже старый и знаю, что говорю. Не рискуйте больше. Я вам помогу, я задам те вопросы, которые вы хотели бы задать.

– Спасибо. Так давайте я вам их передам.

– Вам кажется, что вы умнее всех? Молодость… Не будьте так наивны. Все здесь люди умные и все понимают, что, у кого и как надо было бы спросить и если не задают этих вопросов, так это потому, что не хотят. А я вам обещаю, что эту ношу я возьму на себя.

– А вы не боитесь?

– Я?

Он немного театрально усмехнулся и поковылял вниз по лестнице, не ответив. Я вышел на улицу вслед за ним. Пока мы разговаривали, к зданию суда подъехал «воронок». Стал он на минимально возможное расстояние от двери, получилось метров десять. Милиционеры образовали коридор. Сейчас должны были выводить подсудимых. Оказавшись на краю толпы, которая окружила этот живой коридор, я обратил внимание на трёх человек идущих от стоящего недалеко «жигуленка». В центре этой троицы выделялся мужик с большим животом и властным лицом. Вывели подсудимых. Люди зашумели, родственники и друзья старались крикнуть что-то одобряющее. Шум толпы накрыл рокот за моей спиной:

– Сына, держись!

На голос дернулся Белозерцев.

– Батя, спасибо тебе!

Его сразу в спину подтолкнул конвоир. Белозерцев младший поднялся в проход воронка, остановился там и повернулся, его глаза обегали толпу в поисках отца.

– Сына, не боись, люди тебя встретят.

– Батя, спасибо, спасибо тебе за всё!

Конвоир втолкнул подсудимого в черную утробу. А из оцепления обернулся пожилой старшина милиции:

– Не положено! Немедленно прекратите разговаривать с подсудимым!

– Пошел ты на хуй, ко-о-озёл, – довольно беззлобно ответил Белозерцев старший, повернулся, и троица неспешно зашагала обратно.

Вся толпа с ужасом и страхом смотрела им вслед. Мы с Камышаном, его матерью и Светкой пошли домой. Молчали. Все понимали, что мы столкнулись с глухой и опасной стеной. Без аппетита поужинали. У меня на душе было мерзко, сосало под ложечкой. Действительно, надо было быть более осмотрительным, решил я перед тем как заснуть. Ну, кто он мне этот Камышан? Не сват и не брат, личность, признаться довольно мерзкая. Наконец, я не был уверен в его невиновности на все сто процентов. Помятуя, как он всех обманывал со своей первой судимостью, я не мог полностью ему доверять. Смущало меня и то, как трое могли сразу завалить двоих молодых здоровых мужиков. Четверо могли. А трое? Я сомневался. Но я, как ненормальный, действительно хотел найти правду.

А утром не смог встать на ноги. Ступня правой ноги сильно распухла. Не сразу я понял, в чем дело. Потом только вспомнил, что несколько недель назад, работая в своих изношенных кроссовках на Кулиндорово, проткнул ногу арматурой. Вроде и не сильно – так зеленкой помазал и всё, а оказалось, что не всё. Нога с огромными трудами втиснулась в полностью расшнурованный ботинок. Мы поковыляли в суд.

Первым для дачи показаний был вызван инспектор уголовного розыска. Мерзкая личность с наглой вызывающей улыбкой. Формально он был предупрежден об ответственности за дачу ложных показаний, так как выступал по делу свидетелем. В основном вопросы суда касались того периода, когда дело было приостановлено год назад, как и где скрывался Белозерцев. Мой ветеран вдруг начал расспрашивать свидетеля о роли отца Белозерцева в сокрытии сына. Эти вопросы не касались защиты его подзащитного, но он их упорно задавал. Молодец дед, исполняет обещаное, подумал я. С прокурором мы не разговаривали. В конце допроса председательствующий спросил, привел ли инспектор, которому вчера это суд поручил, на допрос отца Белозерцева.

– Нет.

– Почему?

– Я его не нашёл.

– Какие действия вами были предприняты для его поиска?

– Ему передали повестку в суд.

– Лично?

– Нет, просто оставили по месту его прописки.

– Он был дома в это время?

– Насколько я знаю, нет.

– Вы пытались его найти?

– Да. Безуспешно.

– Вы врете… – прервал адвокат.

Инспектор заулыбался персонально ему.

– …вы хотите сказать, что не виделись вчера с Белозерцевым старшим?

– Да.

– Что да? Будьте точнее в ваших ответах суду под присягой.

– Нет, не встречал.

– Но я вас видел вместе с ним под зданием районного отделения милиции в восемь часов вечера.

– Ах, да, кажется, мы встречались, запамятовал, простите, – ещё больше разулыбался мент.

– Так и где же он?

– А он отказался прийти, что я его арестовывать буду? У меня на то санкции прокурора не было.

– Ещё вопросы есть к свидетелю? – прервал допрос председатель, – нет. Вы свободны.

Цирк. Только что был уличен во лжи под присягой свидетель и ему суд это, походя, прощает. Чего можно было ждать ещё в продолжение?

Потом выступали другие свидетели, среди них Светка, которая целиком и полностью подтвердила версию Камышана. Перед самым перерывом допросили первого подсудимого, немого. Он по сути ничего нового не добавил. Наученный мною, Камышан попросил его подтвердить, что его, Камышана с ними не было. Немой опустил голову, не отвечает. Пауза в пользу Камышана. Потом немой голову поднял, повернулся и встретился взглядом с Белозерцевым. Всё, этого было достаточно, чтобы он подтвердил – Камышан был с ними. В перерыве я настроил Камышана нарушить ход процесса и в любой момент задать тот же вопрос второму малолетке, благо тот сидел буквально в двух метрах от него.

После перерыва все обратили внимание, что Белозерцева вернули в зал в наручниках. Председатель:

– Начальник конвоя, почему подсудимый в наручниках?

– Нарушение режима конвоирования.

В чем это выражалось, читалось по покрасневшей щеке немого. Белозерцев улыбался.

При допросе третьего настал момент нашего психологического трюка. Воспользовавшись минутной тишиной в зале, Камышан громко попросил его:

– Владик, ну скажи правду!

– Подсудимый Камышан, прекратите немедленно!

– Влад, ты же меня в зону ни за что ни про что гонишь!!! Пожалей, скажи правду!

Видно было, еще мгновение и тот колонётся, голову уже вскинул. Мига не хватило. Всё тело Владика только дернулось и он снова голову втянул в плечи, молчит. Увесистый удар ногой по ноге он получил от сидящего рядом Белозерцева. Бросился конвой, но уже поздно. Подтвердил Владик – был с ними Камышан.

После обеда начались прения сторон. Первым выступил государственный обвинитель. В конце своей изобличающей речи он потребовал двенадцать лет Камышану, семь Белозерцеву и по три года малолеткам. Настал мой черед. Я, как в холодную воду с головой, стараясь не задумываться о последствиях, выдал на гора свое выступление. Я упомянул обо всех неточностях в деле, о несостыковках, высказал свои сомнения в виновности Камышана и завершил тем, что в дурацком, киношном, оптимистическом ключе выразил уверенность в том, что, дескать, Советский суд во всём разберётся и вынесет справедливый приговор. Я сел, в зале царила тишина, она была прервана объявлением очередного перерыва. Я с опаской посмотрел на прокурора. Он без намека даже на ухмылку, не мигая, пристально смотрел мне в глаза. Очевидно, что даже моя оптимистическая концовка его не удовлетворила.

– Вы хорошо подумали, товарищ сержант? – от его взгляда, наверное, и змеи бы цепенели, ранее симпатичные глаза, приобрели лезвиеобразное выражение.

– Я вас не понимаю, товарищ прокурор.

– Сергей Иванович, можно вас на минуту, – прокурор подозвал к нашему столику инспектора.

– Я вас слушаю.

– Вы где остановились в Симферополе? – неожиданный вопрос прокурора был адресован мне.

– А какое это имеет значение?

– Имеет. Отвечайте на поставленный вопрос?

– У Камышана дома.

– Ага, я так и думал, – многозначительно удовлетворился прокурор, – А вы знаете, что все военнослужащие, находящиеся не по адресу расквартирования своего воинского подразделения, обязаны останавливаться только в гостинице «Красная звезда»?

– Впервые об этом слышу.

– А стали ли вы вместе с подсудимым на воинский учет в городской комендатуре в день вашего прибытия в наш город?

– Нет.

– Сергей Иванович, вам надо объяснять, что происходит?

– Нет, не надо. Военные находятся в самовольной отлучке, – лицо инспектора растянулось в улыбке, которой бы позавидовал и Седой.

Фигура инспектора нависла надо мной, в его глазах я уже видел своё избитое тело, валяющееся в его ногах на допросе. Какой, однако, улыбчивый и доброжелательный город.

– Так принимайте меры к пресечению преступления.

– С удовольствием.

Инспектор выпрямился, улыбка стерлась с его лица, лицо приобрело государственно-озабоченное выражение, и он покинул зал заседаний. Я тоже встал и захромал вон из зала. На улице закурил, руки у меня тряслись. Ко мне подошли Камышан, Светка и несколько незнакомых мне пацанов.

– Слышь, сержант, чего тебе эта сука прокурорская со сыскарём впаривали?

– За мое выступление ущемить меня пытаются. Оказывается, Камышан, мы с тобой в самоволке находимся.

– С каких это дел?

– Да я и забыл, что мы должны были отметиться в комендатуре. Просто никто и никогда, по моему, этого не делает. И жить мы не имеем права у тебя на квартире. По всему выходит, мы в самоволке.

– А значит вне закона, – процедил один из парней и сплюнул.

– Плохо дело, сматываться тебе, сержант, надо срочно, – второй.

– Как же я смотаюсь, суд ещё не закончен.

– Ты чё деревянный? Какая тебе в жопу разница? Делу ты уже не поможешь. Тебе бы выжить, в натуре. Мы то нашего сыскного знаем, он стольким пацанам кости поломал. Уже вечером на очняке ты подпишешься, что малолетку уболтал на майдане и терпила тебя опознает.

– Да, на тебя они конкретно наедут. Сильно ты им насолил. Плохо это.

– Так, что же делать? – растерялся я.

– Срочно на вокзал и дуй в свою Одессу. Мы тебя проводим, прикроем на вокзале. У тебя в Одессе подписка99 надёжная есть?

– Наверное. Полковник Зелёный, председатель Одесского трибунала.

– Ого! Нищак отмазка! Подходяще. Как приедешь, сразу к нему, расскажи обо всём на всякий случай.

– Как же ехать? У меня «дипломат» с вещами остался у Камышана дома, – поплыл я по течению.

– Так, Колено, ты на квартиру, Сеструха дай ему ключи. А мы на вокзал, Тюня вперед нас поедет, билет пробьет и ждать нас на перроне будет, чтобы ты там не рисовался своим портретом раньше времени. Если ты не вернёшься в зал суда, менты могут вокзал перекрыть. Надо успеть проскочить.

– А если поезда на Одессу сейчас нет?

– Слава Богу, почти каждые два часа что-нибудь идет в сторону Одессы.

– Ты это точняком знаешь?

– Уж он то знает о поездах и вокзалах всё, – заржали парни.

– Всё. По коням! Не хер время терять.

Попрощались мы наспех с Камышаном и рванули. Поберег я Светку, так и не спросил у Камышана – как это он статью свою первую забыл? На вокзале мне казалось, что каждый мент пасет мою фотографию. Как только люди в бегах живут?! Но обошлось, через час я уже лежал на верхней полке бокового места в плацкартном вагоне пассажирского поезда «Симферополь-Кишинев». Лежал спиной к проходу, как научили меня пацаны. Лежал и переживал все события, которые произошли со мной в Симферополе, а ещё больше события, которые могли со мной произойти, если бы не расторопность незнакомых мне парней. Заснуть мешала дикая боль в ноге. Нога пылала, как Лазо в паровозной топке. Дико, нестерпимо. Боль толчками пульсировала сквозь всё тело. Ну почему это случилось со мной именно сейчас?

Есть такая закономерность по жизни, что сильные, особенно длительные переживания, нервные дни будят спящие болезни. Наблюдал я такую закономерность не только за собой, но и за моими родственниками и друзьями. Но тогда я об этом подумал впервые. У меня начинался жар, так в полубред вместо сна я и провалился.

Ранним влажным утром поезд прибыл в Одессу. Чтобы затолкнуть распухшую мою культяпку в ботинок и речи не могло быть. Ботинок я втиснул в «дипломат», а сам, что делать, с одной босой ногой запрыгал на остановку автобуса, благо было не далеко. Вниз опустить ногу было невыносимо больно. О том, чтобы ехать к Зеленому босиком и речи не могло быть. Я поехал в часть. Дорога от автобусной остановки до ворот части заняла у меня не менее часа, несчастных двести метров я шёл час. В глазах темнело каждый раз, когда я должен был ступить на правую ногу, подолгу отдыхал на левой. На КПП меня подхватили под руки и я попросил ребят прежде всего отвести меня к замполиту. В штабе рассказал всё Кривченко, а потом меня отнесли в санчасть.

– Резать. Немедленно резать, – был вердикт нашего лепилы.

– А может таблеток дашь? – канючил я.

– Дурак, тебе в госпиталь надо срочно. У тебя серьёзнейший абсцесс.

– Нет, дай мне антибиотиков. Я отлежусь.

– Полный дурак. Завтра может быть поздно. Возможно заражение крови. Пока гангрены нет, но нога твоя мне активно не нравится.

Нога не нравилась и мне. В неё можно было смотреться, как в зеркало. Опухшая до слоновьих размеров стопа переливала всеми цветами радуги с преобладанием синих и бордовых оттенков. Отек заметно поднимался вверх.

– Нет. Дай мне день.

– Хуй с тобой. Но ложись ко мне в лазарет, под контроль.

– Я в роте буду. Какая разница? Сто метров.

– Ладно. Только потом на себя пеняй. На тебе антибиотики и жаропонижающее. Утром ко мне, если сможешь, …что вряд ли.

На утро мне показалось, что мне стало легче. Я предупредил старшину и уехал с ребятами на Кулиндорово. Идти я не мог, до машины меня несли, ехал в кабине, нога пылала. На Кулиндорово, увидев мою ногу, всполошилась Людмила Николаевна. Она напомнила старый дедовский метод, сама смоталась с дядей Яшей домой, привезла муки и мёда. Мы лепили лепёшки с медом и я стал прикладывать их к ноге. Я остался в вагончике. Ночью бредил. На третьи сутки ногу прорвало бурным потоком, но прорыв произошёл не снизу стопы, не со стороны проколотой подошвы, а уже сверху, то есть все связки и сухожилия были задеты процессом гниения. Но я сразу почувствовал облегчение. Еще неделю я не мог вставать, если ногу опустить вниз, то её дергало до ушей. За мной ухаживал Гажийский, мы меняли лепешки, гной продолжал выходить. Несмотря на полную антисанитарию, молодой организм и антибиотики победили болезнь и через две недели я снова смог приехать в часть. Сначала я посетил нашего лепилу.

– Ты в рубашке родился, – первое, что сказал он, осмотрев мою ногу, – Рана плохая, но жить будешь. Теперь только не дури, побудь в части, каждый день надо обрабатывать рану. Иначе будет рецидив, тогда всё – отрежем ногу к ядреной фене.

– Ладно, не пугай. Пуганный. Лечи давай.

Вторым я посетил Кривченко.

– Письмо мы получили из Симферополя и копию приговора. Восемь лет наш Камышан получил.

– А Белозерцев?

– Четыре.

– Значит таки пошел Камышан заместо паровоза.

– Похоже. Кстати, о тебе в письме ни строчки. Так что не дергайся, служи спокойно. В обиду мы тебя не дадим.

В подробностях меня расспрашивали о деле ребята в роте и Корнюш. Рассказывал им, как оно было. Но всем первую статью Камышана я не назвал. Один на один с Зиней, с которым сложились уважительные отношения, я рассказал об этом.

– Ты меня не удивил. Камышан всегда мутный был, с гнильцой. Никогда не мог я его прохавать до конца, – в такой манер высказался Зиня.

Был ли там Камышан или нет? До сих пор это остается вопросом для меня. Хочу ли я знать ответ? Наверное, уже нет.

Не люблю я бархатный сезон в Крыму.

Часть 5. Дед ли?

Осень 1985 года. Чабанка, Кулиндорово

Выздоровление шло очень медленно. Ходить было сложно, лежать все время в роте невозможно. Я набрал перекиси водорода для промывки раны, мази, таблетки и снова укатил на Кулиндорово прованивать родной вагончик чудным ароматом мази Вишневского. Парни стойко терпели. Вовка начал пользоваться тем, что я уже не при смерти, а все время на хозяйстве, начал каждый вечер сматываться ночевать домой. За это он мне привозил утром домашнюю хавку на завтрак.

Я старался помогать ребятам, но от меня было пока мало проку. Откровенно скучал. Как-то в выходной день, когда я был в вагончике один, поймал очередного, живущего у нас, кота, понавыдергивал из хвоста у него шерсти. Взял тонкую палочку и с помощью кусочка алюминиевой фольги и котячей шерсти смастерил кисть для рисования. Дело в том, что я давно уже перевез из Киева в вагончик масляные краски своего отца, а кисти забыл. О том, чтобы в те времена свободно купить хорошие кисти и речи быть не могло. Нашло на меня вдохновение и я изобразил пару пейзажей, портрет Аманды Лир100, всё с помощью только одной кисти, этот портрет до сих пор висит у нас дома. Боже, что бы только могли сотворить, изобрести, понавыдумывать люди, если бы они не изобрели телевизор!? У нас телевизора в вагончике не было. Из развлечений – надоевшие, одни и те же книги и редкие гости, заскакивающие на огонёк в вагончик перекурить. В основном трамвайщицы и сцепщики со станции, так что особо увлекательных интеллектуальных бесед мы вести не могли. Трамвайщицы использовали положенный им перерыв на конечной остановке и заскакивали к нам и покурить и чайку попить.

Женский пол со всей округи нас, конечно, знал, но не более того. Всё заканчивалось невинным флиртом, в основном с раздатчицами в заводских столовых. Наш интерес получить больший кусок мяса и гарнир с добавкой пересиливал даже сексуальную неудовлетворенность. Трамвайщицами были в основном тупые девки из сёл, приехавшие покорять Одессу. Их очень интересовал Гажийский, как холостой одессит, а я им был до фени – бесперспективный кандидат. Только с одной трамвайщицей у нас получался диалог – с хриплоголосой очень симпатичной хулиганкой, одесситкой по кличке Беломорина. Она всегда старалась заглянуть ко мне на огонёк в вагончик, покурить и покалякать. Как-то она даже, можно сказать, меня спасла.

Случилось это уже поздней осенью. В тот вечер, решив отдохнуть в нашем вагончике, я остался на ночь. Мы выпили с Гажийским и я отпустил Вовку домой. После его отъезда мне показалось мало. Поехал на поселок Котовского догоняться. Пляшку взял, а в вагончик, в привычную скуку возвращаться не захотел. В каких-то дворах познакомился с местными пацанами. Выпили, добавили, под магазином мелочи нашкибали, ещё добавили. Пили по подъездам, компания менялась, меня несло. Очнулся я на своем одеяле на Кулиндорово утром. Как я здесь оказался? Каким образом доехал? Ни зацепки в мозгу. Через пару часов приехала Беломорина: