Чабанка

Очень часто наша начальница направляла нас на работу на ближайшие заводы – продавала в рабство, но не корысти ради, а токмо волей просившего за нас товарища Шамиса. Присутствовала ли корысть в действительности утверждать не берусь, а вот Шамис был начальником ж\д узла Кулиндорово, он мог подать наши вагоны быстро, а мог медленно, за простой вагонов он мог выставить нашему УНР штраф, а мог и не выставить. Чтобы дружить с товарищем Шамисом, мы должны были помогать выгружать вагоны не только наши, стройбатовские, но и другие. Так однажды мы попали на городской холодильник.

Если ехать трамваем, то холодильник примерно на полпути между поселком Котовского и Кулендорово, но если идти напрямик через городскую свалку, то от нашего вагончика до холодильника всего километра два-три.

– Ребята, давайте на холодильник, идите напрямик, там его увидите, не ошибётесь. На входе вахтеру скажите, что вы в бригаду грузчиков, к Бульбе в помощь, – напутствовала нас с утра Людмила Николаевна.

Алик остался с Гажийским, а старшим пошел я.

– Мы к Бульбе в помощь.

– Ага, вот сюдою по калидору в раздивалку и идите, служивые, там они, переодягаются.

В раздевалке было полно неспешно переодевающихся мужиков.

– А кто здесь Бульба? – спрашиваю я.

– Кому Бульба, а кому Николай Степанович!

Мужики засмеялись, один в длинных усах, ну прямо точь как у Тараса Бульбы, выдвинулся из общей массы:

– Что помощничков военных прислали? Что ж вы хлипкие все такие? Не кормят вас? Кто старший?

– Военный строитель рядовой Руденко.

– Хохол значит?

– Украинец! А вы кем будете, если вы Бульба, Николай Степанович? Из цыган?

– О борзота в стройбате ошивается! А вы чё ржете, работать пошли, раздолбаи! – скомандовал усатый своим работягам.

– Задел ты его, парень, смотри, бригадир у нас злой, – похлопал меня по плечу мужик в подшлемнике на выходе из раздевалки. Мы вышли из административного корпуса и пошли в сторону высокого здания без окон.

– А чего он обижается? Если Бульба, понятно же, что тоже хохол.

– Зеленяк его фамилия, белорус он, а Бульба – кличка.

– А-а-а, ну тогда понятно.

Мы зашли на платформу, которая тянулась вдоль всего здания холодильника, а вдоль неё стояли вагоны-рефрижераторы. С ними дела иметь нам еще не приходилось.

– Ваша задача простая, салаги…

– Салаги акул в море кормят.

– Глохни. Ваша задача простая: мои ребята грузят тележки с полутушками и выкатывают их из вагона, вы подхватываете и толкаете тележку через весовую в лифт, поднимаетесь на третий этаж, там на выходе из лифта у вас эту тележку опять примут мои ребята. Всё. Вопросы?

– Понятно. Нет вопросов. Пошли.

– Нет, стой хохол, у тебя будет отдельная задача, иди за мной.

Пломбы с двух вагонов-рефрижераторов в присутствии человека, который привез эти вагоны, сняли, двери откатили. Один вагон был полон, плотно уложенными друг на друга, говяжьими полутушами, а второй – свиными, значительно меньшими по размеру. Мои парни подкатили первые тележки, местные грузчики уложили с первого вагона пять говяжьих туш на одну тележку и семь свиных на другую. Бульба стоял рядом со мной и что-то высматривал, наконец он остановил своих рабочих, грузивших очередные говяжьи туши, и указал на одну из них. Рабочие оттянули ее в сторону, появился огромный топор, бригадир, лично, буквально в пару точных ударов вырубил весь живот, а потом перерубил все ребра на двое, а потом еще вдоль и поперек. За минуту получилась большая куча мяса на кости, в основном на ребрах. При этом присутствовали официальные представители как передающей, так и принимающей сторон, но никто из них не вмешивался, да и вообще внимания на происходящее не обращал, видно, это была традиционная процедура.

– Так, хохол, берешь вон в том углу казан, за вагонами под забором найдешь место специальное, кирпичи там стоят и следы костра. Варишь мясо. Это наш обед, опоздаешь или пересолишь, мужики тебя кончат и самого съедят. Что не ясно?

– А дрова, соль?

– Пачка соли в казане, а дрова… ты сегодня, считай, в наряде по кухне, так что остальное это твои проблемы.

Взял я большой казан, ведра на полтора, внутри действительно были пачка крупной соли и большой черпак. Сложив в казан мясо, я с трудом потянул его с рампы, за вагоны. Место нашел сразу, но что делать дальше, как казан наполнить водой, где найти дрова? Если я потяну казан вместе с мясом в поисках воды, то, наполнив его, я уже не дотяну его обратно. Выложить мясо на землю было невозможно, я пошел искать чистое ведро и воду. Должна же быть здесь столовка. По пути в административное здание рыскал глазами, надеясь увидеть дрова, но ничего похожего не попадалось. Как я сделаю костер? Поставленная боевая задача выглядела, как дешевая подстава, проверка на вшивость.

Но столовую я нашел и ведро с чистой водой притарабанил. Казан сразу поставил на кирпичи и залил его почти доверху водой. Дрова? Ни тебе поломанных ящиков, ничего. Надо искать снаружи холодильника, а время шло. Я вышел через проходную, передо мной простиралась бесконечная одесская степь, ни деревца, ни кустика. Пришлось идти на свалку. Там я быстро нашел обломки старой мебели, остатки ящиков. Чтобы сократить расстояние подтягивал, что нашел, к забору, к тому месту, где, как предполагал, с другой стороны находится мое кострище-пепелище. Потом перебросил достаточное количество досок, мебели через забор, вернулся. Костер запылал на славу, не скоро, но таки закипела вода с мясом, на поверхности воды начала образовываться серая грязная пена. Вспомнив как это делала моя мама, я черпаком собирал пену и сбрасывал ее под забор. Посолил, попробовал. Подбросив дров побольше, пошел снова в столовку и выпросил там листа лаврового, перца черного горошком, две большие луковицы и морковку. Готовить я умел и любил. Только супы, тем более в таких огромных объёмах, готовить мне еще не приходилось – боялся ошибиться с солью, часто пробовал. Через некоторое время пришли Бульба и двое его рабочих с лопатой. Ничего не спрашивая у меня – готово ли, не готово ли мясо – они нацепили на черенок лопаты казан и потянули его в сторону админздания. Я поплелся за ними. В открытом окне раздевалки нас с нетерпением поджидали другие рабочие. Мы передали им через окно мою стряпню, а сами зашли нормально, через дверь.

В раздевалке на длинном столе стояли граненые стаканы, миски, ложки, кирпичики хлеба, свежие помидоры, лук и две трехлитровые банки, наполненные мутной жидкостью. Казан парил на кафельном полу в углу, к нему никто не притрагивался, ждали бригадира. Бульба хмуро выбрал огромный кусень мяса на ребре, бросил его в миску и передал мне. Себе в миску он, вместо мяса, черпаком налил бульон. Все сидели и смотрели на него, он зачерпнул ложкой бульон, шумно щербнул, подождал, пробуя, вытер тыльной стороной ладони усы, затем, не поднимая глаз, кивнул в мою сторону головой. Рабочие, так же молча, наполнили стакан до краёв жидкостью из банки и протянули мне. Бульба поднял свои колючие глаза и, продолжая молчать, угрюмо сосредоточился на моей переносице. Из гранчака несло страшной буряковой сивухой, я выдохнул и средними глотками, не отрываясь, осушил весь стакан залпом. Самогонка обожгла, дыхание перехватило, мне в миску плеснули моего бульона, я запил почти кипятком, не чувствуя вкуса, и открыл глаза. Бригадир лыбился во все свои усы.

– Ну, удивил, хохол, ты меня! Отменный бульончик.

– А мясо? – просипел я таким севшим голосом, что все рассмеялись.

– А с мясом что сделается? Я его сам выбирал. Если бульон вкусный, то и мясо должно было получиться. Горячее сырым не бывает! Налетай братва!

Честно говоря, никогда в жизни не ел такого сочного, вкусного мяса. Отварившись большими кусками, мясо сохранило весь свой сок внутри, было сладковатым и совсем по вкусу не похоже было на то, что мясо мороженное. Все ели и меня нахваливали, добавки всем хватило, еще и осталось, а две трехлитровки закончились быстро.

После перекура вернулись к работе. Вначале меня вело сильно от выпитого залпом стакана, но работа быстро хмель из головы выветрила. При всей кажущейся простоте, толкать тяжеленную тележку по жирному бетонному полу было не так легко, а повернуть на девяносто градусов самостоятельно после взвешивания так и вовсе невозможно, приходилось звать кого-нибудь из своих на помощь, отрывать от других повозок. Это было непродуктивно.

– Леха, бросай тележку. Давай становись за весами, твоя задача, не останавливая, на ходу, помочь повернуть тележку.

– А кто мою тележку катать будет?

– Брось ее, все равно так будет быстрее, а то каждый из нас останавливается и тратит кучу времени на поворот.

Бульба только улыбался в свои усы. С тех пор он с радостью встречал меня, если я с бригадой опять оказывался на холодильнике. А мы были и не против, кто ж откажется от хорошего куска мяса с бульоном и самогонкой! Здесь же и то и другое было всегда.

Эх, была же жизнь! Стабильная, простая и понятная.

Осень 1984. И снова комсомол

Еще на стрельбище я обратил внимание на незнакомого мне прапорщика – голубоглазый, белобрысый, с круглым озорным, мальчишеским лицом, роста среднего, но плотный, фуражка висит на самом затылке. Нашим офицерам строевики дали пострелять из пистолетов, так этот прапорщик всех задевал, вызывал на спор и стрелял, картинно закинув за спину левую руку, не только лихо, но и метко, судя по одобрительным возгласам строевиков. Ни дать, тебе, ни взять, Дантес на дуэли.

Балакалов. Еще один тезка, прапорщик Гена Балакалов. С ним я познакомился, когда пришло время платить по счетам – выступать на первом для меня трибунале в качестве общественного обвинителя. Балакалов был освобожденным секретарем комсомольской организации части, политическим замом майора Кривченко. А не встречал я его со стрельб потому, что он был на комсомольском съезде всей Советской Армии, а затем месяц в отпуске.

– Ты до завтра набросай свое выступление в трибунале, мы с тобой его подкорректируем и вперед!

– Виноват, товарищ прапорщик! Как же я напишу, если я ни самого подсудимого не видел, ни дела его не читал?

– А на фига оно тебе надо? Убежал из части твой товарищ, преступление налицо, ты же его осуждаешь, как комсомолец?

– Осуждаю, наверное, но…

– Отставить «но»! Выполняйте приказ, товарищ солдат!

– Есть! Разрешите идти, товарищ прапорщик?

– Ген, ну чё ты мне мозги ебешь? Ну дернул чушок, ну поймали его за жопу аж по месту жительства. Что здесь можно изменить?

– Он же не из части дернул, а с командировки, а там, говорят, сплошной беспредел. Его же затравили, товарищ прапорщик.

– А чего ж он по уставу к командиру не обратился?

Что здесь скажешь? Разговор двух слепоглухонемых.

Выступление я написал, мы его почти даже не корректировали, его отличал универсализм, такое выступление со стороны общественного обвинителя можно было зачитать в адрес и самовольщика, и насильника, и убийцы.

За день до трибунала я как последний идиот залил себе хэбэшку зеленкой. На разгрузке разбил себе пальцы левой руки. Дело совершенно обычное. В вагончике в левую руку я взял флакончик с зеленкой, правой вынул пробку, смочив её предварительно встряхиванием. И приложил пробку к поврежденным костяшкам пальцев левой руки, перевернув при этом флакон на себя. Повторите эти действия хотя бы мысленно, это просто. Получилось? Ну не придурок?

Старшина так смеялся, что и ругать толком не мог. А что ругать, если все равно замена за мой счет? Но времени подготовить новую хэбэ у меня не было. На трибунал мне подогнали, подходящую по размеру одежку, да только позорного ефрейторского звания. А само первое заседание трибунала у меня из памяти стерто, наверное мой стыд сделал это. Ничего не помню, только в конце, когда председательствующий объявил приговор – два года дисбата, помню, как на меня накатило, я вдруг ясно осознал, что принимал участие в решении судьбы реального человека. И это не игра, не спектакль, парню теперь в течении еще четырех лет свободы не видеть и то, если он выживет в первые два года, что крайне сомнительно. Меня крепко придавило.

Очень скоро с Балакаловым мы подружились, мужик он был умный, старался быть справедливым, за дело тоже болел. И уговорил он меня избраться комсомольским секретарем роты. Вскорости дело было сделано, в октябре я стал вождем передовой молодежи, оплота, так сказать, коммунистической партии. А вот свое первое, после моего уже избрания, комсомольское собрание, в отличии от первого трибунала, я помню хорошо. Дело было так.

Утром на разводе уже по походке комбата, когда тот летит сцепив зубы, а свита за ним не поспевает, мы поняли, что он не на шутку рассержен. За отсутствием начальника штаба, командовал разводом Кривченко:

– Батальон, смирно! Равнение на середину! Товарищ майор, батальон…

– Отставить, майор! Батальон, слушать сюда! У нас ЧП! Я получил письмо из политуправления округа! Это письмо нашего солдата. Послушайте, что пишет этот мудак. Я зачитаю только то, что подчеркнуто красным, – комбат начал захлебываться от крика, потрясая на ветру письмом перед строем, – но здесь все письмо, как прошитый пулеметной очередью красноармеец, …блядь, слушайте: «Привет, у меня все по старому, только анаша закончилась, но зато бухаем мы не просыхая. Капитан Царьков, чтобы, типа, залетов по дороге не было, приказал бромбус прямо в нашей столовке варить…»

Пауза, комбат повернулся к Царькову и, грозно насупив брови, посмотрел на того. Царьков сделал недоуменное лицо, развел руками, стал бордовым, выпучил глаза и икнул. Комбат продолжил:

– «…но у нас нет куриного помета, чтоб настаивать бромбус, но зато свой свинарник. На навозе тоже получается ништяк!..,»

Что за бред, подумал я.

– «…Деды из хозвзвода недавно украли в Одессе кубовую бочку на колесах с пивом, мы ее поставили на плацу и теперь все, кто идет в столовую, сначала останавливаются и пьют пиво, все, и солдаты, и офицеры. Наши офицеры вообще всегда бухие, хорошо, что им, как и нам, оружия не дают, а то бы они перестреляли бы всех на хуй. Как там строевики живут, у них же тоже, наверное, офицеры не просыхают? А недавно мы с моими друзьями продали вагон цемента…» – при этих словах у меня упало сердце, прямо на отполированные носки сапог.

– «…бабла много наварили. Так мы проституток привезли с Комсомольского бульвара, целых пять штук. У нас теперь на тумбочке одна из них, типа дневальная, стоит голая, только в пилотке, ремне и сапогах. Это нам командир роты Меняйлов приказал, чтоб, типа, всё по уставу. А другие девчонки в спальном помещении в очередь ебутся. Но уже все плачут, домой хотят, они у нас уже четыре дня, а мы их еще не кормили,» – в строю начали раздаваться первые смешки, впереди и справа от меня давился смехом Корнюш.

– «…наш старшина, прапорщик Корнюш…» – лицо Корнюша заледенело.

– «…посылает нас каждое воскресенье на Привоз пиздить для его детей свежие фрукты, а нас там ловят и сильно бьют, мы тоже плачем…»

– Убью, суку, – аж свистит наш старшина.

– «…А замполит роты, наверное, пидорас, он сказал, что я ему очень нравлюсь. Но мне нравится другой. Я люблю Сашу Баранова…»

– Пиздец, я понял кто это, – выдохнул слева от меня Барашек.

– «…мы любим нюхать друг у друга подмышки…». Тьху, блядь, меня сейчас вырвет от этой мерзости, – комбат прекратил чтение, поднял свои глаза на нашу роту и рявкнул, – Рядовой Близнюк!!!

– Я, – несмело за моей спиной.

– Выйти из строя!

– Есть.

Леша хлопнул меня по плечу, я освободил ему дорогу, он вышел на положенное по уставу расстояние из строя и развернулся. Голову он наклонил и ни на кого не смотрел.

– Вы можете внятно объяснить, что за бред вы, ты, блядь, написал… гандон?

– Мы-пы, прсти, – что-то залепетал Леша, втягивая голову в плечи по самую пилотку.

– Голову подними, в глаза своим товарищам, которых ты обосрал на всю Советскую Армию, смотри!

– Ми-ты, так, тврыщ мйор… – Лешка поднял глаза на уровень наших ремней.

– Громче, военный!

– Мы так с другом прикалываемся, товарищ майор, виноват, шутим.

– Вы, что пиздаватые со своим другом?

– Никак нет, товарищ майор.

– Так точно, товарищ солдат. Батальо-он! Смирно! Слушай мой приказ! Замполитам майору Кривченко и лейтенанту Вилкову за слабую воспитательную работу объявляю выговор. Ты комсомолец, распиздяй?

– Так точно, товарищ майор.

– Балакалов, провести комсомольское собрание, от его результатов будет зависеть дальнейшая судьба этого придурка. Стать в строй!

– Есть!

Оглушенные неожиданным, мы молча ехали в нашем кузове, курили, каждый думал о последствиях лично для себя из этой истории. О чем мог думать бригадир мы не знали, тот, как всегда, ехал в кабине. В вагончике, закрыв плотно дверь, Алик сразу налетел на Близнюка:

– Так ты с нами машину цемента продал, падла?!! – сильный удар в челюсть, Лешка падает на Гажийского, недоуменно сидящего на койке. Алик разворачивается для второго удара, я ловлю его за руку, он с бешеным лицом поворачивается ко мне, я смотрю в его смоляные глаза.

– Алик, не надо. Вечером собрание.

– Ты чё, салабон, совсем оборзел?!! Службу забыл?

– Алик не надо, на это собрание все придут, что ты будешь объяснять? Ты командир, что с бойцом произошло? Попадешь под горячую руку.

– Да мне похуй!

– С УПТК слетишь.

– Ладно, – подумав, – я его потом, гниду, закопаю.

– Лешка, ты чё действительно мудак? – я повернулся к Близнюку, он молчит, – Ну, что за бредятину ты написал?

– Так реально, я с другом так прикалываюсь, мы вместе разное сочиняем.

– Ты нас всех раком поставил, сказочник – возмущенный Войновский перешел на фальцет, – тебя ж убить мало!

– Остынь, Серый, разобраться надо. Меня, кстати, вот что интересует во всей этой истории в первую очередь: каким образом письмо в политуправление округа попало. Ты его откуда отправлял, тормоз?

– Что я дурак, что ли, не из части же. Как всегда отправил с поселка Котовского.

– Ни хрена себе, КГБ что все письма в стране читает или только выборочно? – понял, куда я гну, Баранов.

– А адрес обратный?

– Как обычно – «до востребования», – отвечает Близнюк.

– Ну тогда я ничего не понимаю, не могут же они действительно шерстить все письма?!

– Постой-ка Леха, а куда ты своему другу написал, его адрес какой? – пробило меня.

– В/ч, Забайкальский военный округ, его призвали на месяц раньше меня…

– Ну ты тормоз!!!!!

– Придурок!!!!

– Ху… – с силой выдохнул я, – аж легче стало. Настоящий тормоз, ручник с упором! Баранов дай ему подмышки у себя понюхать.

Остальное свободное время в вагончике мы потратили на подготовку комсомольского собрания.

1983 год. Киев. Радиофизический факультет

Перед самым уходом с работы, ко мне в лабораторию вломился мой приятель Сашка Резуненко, который работал на нашей же кафедре. Резун был со своим родным братом Женькой. Того через день забирали в солдаты, он отучился в сельхозакадемии и военной кафедры у них не было. Невооруженным, как говорится, взглядом было видно, что братья уже начали обмывать это событие. Меня приглашали присоединится, с ними были две бутылки вина. Мы их распили прямо у меня в лаборатории и пошли догоняться в пивнушку «Рак» на выставке65, где бармен Виталик меня знал и с пивом, следовательно, обмануть не должен был. Выпили там бокала по четыре пива и засобирались домой. Мы с Женькой остались расплачиваться, а очень уже не трезвый к тому времени Резун вышел первым из бара. Расплатившись и выйдя на воздух, мы увидели следующую безрадостную картину: сразу в метре от входа, хихикающий Резун справлял свою малую, но долгую нужду на стенку бара, а с двух сторон его аккуратно под локотки поддерживали два мента. Резун закончил, затих, его повели в участок, мы плелись с Женькой сзади и канючили, чтобы нашего брата отпустили. Нас просили отстать, мы не отставали. Пришли в участок, те, кто вел Резуна, исчезли, а дежурный, узнав, что Женьке послезавтра в армию, его выгнал, а нас двоих с Резуном описал под протокол, что тебе «Ленина и партию, близнецов-братьев».

Времена были андроповские, строгие. С ужасом мы с Сашкой ждали «вонючки» – милицейские письма в университет. Преграды им всякие воздвигали, с девочками из деканата, которые почтой занимались, договорились, что перехватят. Но просочились таки «вонючки» из ректората в деканат в руках ненавистного замдекана Юдина. Был, сука, в ректорате и первый раз в жизни зашел в отдел писем захватить почту с собой на факультет. Писец! В те времена за пьянку можно было легко вылететь из комсомола, а это автоматически означало вылет из университета. Всё, приплыли, жизнь полетела под откос! Ночи я не спал.

Наконец заседание факультетского комитета комсомола, персональные дела комсомольцев Резуненко и Руденко. Я пошел первым. Некоторых членов я знал хорошо, другие лица были просто знакомы, знал я и секретаря комитета Игоря Анисимова – большого, очень умного и очень флегматичного парня. Он зачитал письмо из милиции, где описывалось, что я «в виде позорящем моральный облик строителя коммунизма», ну и так далее… Дали слово подсудимому:

– Ну расскажи, как все было.

– Родного брата Резуненко забирали в армию…

– В Советскую Армию у нас призывают, а не забирают, – Анисимов.

– …призвали. Он нас пригласил в пивбар пива выпить по такому поводу…

– Да уж, повод уважительный, – полный сарказма комментарий.

– …ну, мы выпили, а на выходе нас арестовала милиция.

– Вот так, ни за что?!

– Ага.

– Не может быть! Вы хулиганили, наверное, – одна из членок комитета комсомола.

– Да может такое быть, – другой.

– А ты откуда знаешь? – смех.

– Серьезней товарищи, в соответствии со временем, пожалуйста, – постучал ручкой по столу Игорь, – Сколько вы выпили?

– По два бокала пива, – врал я, не краснея, не буду же говорить, что пива было больше, а перед этим было еще вино, люди то передо мной просвещенные, Степу Лиходеева все помнят – «водку с портвейном, помилуйте, да разве можно-с?!».

– Да я бы не встал из-за стола после двух бокалов!

– Так это ты, Игорь. А для других это не доза. В общем так, Гену мы знаем, влепим ему строгоча без занесения. Вот и все, – предложил Серега Сёка, я его немного знал.

– У меня другое предложение, – весомо и очень медленно начал чеканить по словам Анисимов, а у меня увлажнились ладошки, – Комитет комсомола радиофизического факультета осуждает недостойный советского человека проступок комсомольца Руденко Геннадия, который работает на кафедре квантовой радиофизики радиофизического факультета Киевского государственного университета имени Тараса Григорьевича Шевченко с 1978 года и за это время проявил себя активным комсомольцем, принимающим участие в общественной жизни кафедры и факультета. Комсомолец Руденко является членом комсомольского бюро кафедры, членом редколлегии кафедральной стенгазеты, активным участником Дней Радиофизика, неоднократно защищал честь факультета на спортивных соревнованиях. С учетом вышеизложенного, а также учитывая положительную характеристику, выданную администрацией кафедры и искреннее раскаяние комсомольца Руденко, комитет комсомола считает возможным ограничиться строгим выговором без занесения в учетную карточку, – в комнате царила тишина, все и я в том числе, пытались достичь сути в монолитной формулировке секретаря. Первым достиг Сёка.

– Игорь, а чем твое предложение отличается от моего?

– Ар-гу-мен-ти-ро-ван-но-стью! – как камни выплюнул по складам Игорь Анисимов.

Пошла бы моя жизнь по другому пути и, скорее всего, таки под откос. Спасли меня тогда ребята, спас Игорь, спас Сёка, царство ему небесное. Альпинист, погиб в горах в конце восьмидесятых.

Осень 1984. Чабанка. Снова комсомол (продолжение)

Ленкомната была забита, кроме наших комсомольцев на собрании присутствовали все прапорщики и офицеры роты, все два ротных члена партии, а также Кривченко и Балакалов от имени и по поручению центральной власти. Я повел собрание, на повестке дня только один пункт – персоналка комсомольца Алексея Близнюка.

Лешке дали слово, он заученно мямлил, что со своим товарищем они пишут в письмах юмористический рассказ, фантазируют, шутят, так сказать. Но сейчас он осознал, что шутка была глупой, что он подвел своих товарищей и больше так делать никогда не будет.

Дальше пошли выступления, многие Лешку вообще начали оправдывать, но это не входило в мои планы – так можно было все испортить, я дал сигнал и к жестоким изобличениям приступили комсомольцы УПТК. Юра Тё, Баранов и Войновский вовсю клеймили позором рядового Близнюка, не забывая при этом упомянуть и его заслуги. Осуждение звучало так яростно, что другие начали нападать уже на нашу бригаду. Встал Райнов и внес предложение – строгий выговор без занесения, сама формулировка была мною полностью содрана с памятного мне выступления Игоря Анисимова, сути за ее бюрократической монотонностью сразу никто и не расслышал. По инерции все продолжали оспаривать мнение бригады УПТК, уже требовали дать просто выговор, начался полный бардак.