Чабанка

– Молчать!!! – не самым демократическим образом слово взял замполит части – Какой не строгий?!! Тьху ты! Какой без занесения? Да здесь из комсомола надо исключать!!!

– А я согласен с вами, товарищ майор, – тихо так говорит Балакалов, сидя на подоконнике. После его слов воцарилась тишина.

– Гнать в шею, да. Вот только я думаю, а как мы сформулируем, за что мы выгоняем из комсомола рядового Близнюка?

– Ну так, это просто… там, за…ммм…

– Вот в том то и дело, товарищ майор, что ничего в вину поставить ему нельзя.

– Как это нельзя?!! Сейчас сформулируем…

– Я вот только одно смог придумать, – продолжает Балакалов.

– Ну так давай свое предложение, хули ты…

– Исключить мерзавца за разглашение военной тайны!

– Чего?!! – у майора один глаз стал уже второго, – какой, нах, военной тайны?!!

– Так он же пишет, что все офицеры Советской Армии всё время пьяные. А вдруг враг об этом ещё не знает?

Ленкомната взорвалась смехом, ржали все, комсомольцы, партийные и даже офицеры, на грани был и Кривченко, но должность расслабиться не позволила.

– Пошел ты на хуй, клоун, – уходя, майор с силой хлопнул дверью.

Лешка не просто отделался выговором без занесения, а еще и, неожиданно, вышел из этой глупой истории героем – как же самую главную военную тайну врагу выдал, Плохиш! Вот только я стал замечать, что они с Барановым действительно друг друга обнюхивают в разных местах. Странно. А Балакалова я страшно зауважал после этого.

А вы говорите, не в формулировке дело!

Осень 1984. Чабанка

За кражу быка на комбата завели дело. Говорят, забрал бы себе – трибунал обеспечен, но так как он отдал тушу в солдатскую столовую, дело обошлось судом офицерской чести. Стройуправление округа понизило нашего майора в должности и уехал он от нас начальником штаба на Военветку – так называли один из одесских стройбатов в городе. Не прошло и недели, как вслед за комбатом исчез Эдик Луговой. Вот он был вчера на соседней койке, а на завтра его нет. Но так как шухера никто не поднимал, стало понятно, что без нечистой силы в лице самого Бочкарева тут не обошлось: служба службой, а бизнес – дело святое, чехлы для машин, производство которых наладил Эдик Луговой, были в тотальном дефиците.

Теперь я знал часть, часть знала меня. Если раньше виделось все в темных, угрюмых тонах, то теперь всё больше и больше проявлялись и другие краски. Мир многоцветен. Как расчесывает первые ростки на голове Серега Войновский: в зеркале видно, что глаза его смотрят не на волосы, а на бицепс руки, в которой зажата расческа. Сереге нравится, как бугрятся его мышцы, напрягаемые неадекватно прилагаемым к расческе усилиям. Как самозабвенно курит «Мальборо» Баранов, лежа на ворохе чистого белья у нас в каптерке. «Приму» он курит как слесарь, «Беломор» – как зек, а «Мальборо» – как ковбой, этак презрительно щуря глаза – нам понты дороже денег.

Костя Сапог стал абсолютно нормальным парнем, даже салабоны, то есть, простите, молодые могли над ним подшучивать. Помню после работы захожу я в ленкомнату, там деды телевизор смотрят, в первом ряду сидит Сапог. А я принес новый анекдот:

– Костя, хочешь анекдот про молдаван расскажу?

– Пшель нах, Руденька! – незло, не оборачиваясь, говорит Костя.

– Ну не хочешь, как хочешь, – я сделал вид что ухожу.

– Э, стой, стой! Давай свой анекдот, – просят остальные.

– Ну давай, уже, – Костя их милостиво поддерживает.

– Костя, а ты знаешь, почему молдаване картошку ночью сажают?

– Не-а, а чего? – Сапог лыбится в ожидании шутки уже во весь рот.

– А это, чтобы колорадский жук не видел.

Костя смеется вместе со всеми.

А после отбоя он заходит к нам в каптерку, где все молодые с УПТК сидят, курят и подшивают подворотнички. Зашел как-бы невзначай, спросил подшивку, а потом уже уходя, решившись, обратился ко мне:

– Слышь, Руденька, глюпый твой анекдот, я в селе всю жизнь, блат, живу и ни разу не видель, чтобы картошку ночью сажали.

Вот здесь мы уже хохотали до слез.

Или помню, идем мы от КТП в часть, перед нами проезд длиной метров пятьдесят и видим мы такую картину: медленно едет нам навстречу по этой дороге наша мусоровозка, мы в недоумении застыли – в кабине спокойно так сидит на пассажирском месте и смотрит вперед Корнюш, а на месте водителя никого нет, а машина едет, а Корнюш спокойный. Чертовщина какая-то! А вечером старшина рассказывает:

– Надо было мне домой быстро в Дофиновку смотаться, здесь мне Геныч и попался.

Генычем называли нашего со старшиной тезку Гену Аграномова из Казахстана. профессионального водилу, парня на год старше меня и ростом не более полутора метра.

– Сели мы с ним, значит, в кабину, поехали, а я смотрю, сапоги у него грязные, ну и сделал замечание, а он мне: «сей момент исправим, товарищ прапорщик». Взял тряпку наклонился и начал сапоги пидорасить. Он и так подушку под задницу себе подстилает, чтобы его из-за руля видно было, а тут наклонился и под руль залез, а ехать продолжает. Вижу нам навстречу бригада УПТК идет, ну я виду и не подал, что Геныч под рулем сапоги чистит, смотрю себе прямо. Вы бы видели обалдевшие глаза УПТК!

Скучать теперь не приходилось. После работы на мне с Войновским была по прежнему каптерка, дела комсомольские требовали свое время, продолжали мы выпускать и Боевой листок. А дома ждала меня жена на шестом месяце беременности. Очень мне в Киев захотелось. Как? Есть в стройбате такое замечательное слово – аккорд. Это от «аккордные работы», сдельщина с премиальщиной, короче. Договариваешься, что сделаешь в счет своего личного времени то-то и то-то, и получаешь за это то, что выторговал. Старшина хотел аквариум для всей роты. Я взялся. На строительство самого аквариума у меня были помощники, а вот изготовить и расписать стену я должен был сам.

Купить аквариум длиной три метра, высотой метр, а шириной восемьдесят сантиметров возможным не представлялось. Наши ребята с УММ сварили из широкого уголка каркас на ножках, дно сделали из толстого листового металла. Старшина в Одессе договорился и привез витринное стекло толщиной в сантиметр. Свезли мы это все в казарму, установили каркас поближе к нужному месту на взлетке и приступили к поклейке.

Как установить в уголок стекло, которое с трудом поднимают шесть человек, как его потом приклеить и загерметизировать? До всего доходили опытным путем. В итоге лучшим клеем и герметиком признали чистый цемент на олифе. С грехом пополам склеили, двенадцать самых крепких парней развернули аквариум и прислонили его к торцевой стене коридора. Принесли длинный шланг и начали наполнять наше корыто водой, а воды надо было около двух с половиной кубов, времени на это понадобилось больше трех часов. А пока занимались мы службой военной, то есть сидели в ленкомнате и смотрели телевизор.

Вдруг громкий хлопок, я одним из первых вылетаю в коридор и вижу, что навстречу мне с выпученными от ужаса глазами на вершине волны несется дневальный по роте рядовой Джафрединнов. Непроизвольно я захлопнул дверь, крик Джафрединнова пронесся мимо, в сторону спального помещения.

– Лопнул, товарищ прапорщик!

– Да, Геша, накрылся наш аквариум, как говорится, мехом вниз.

– Что делать? – плакал мой отпуск.

– Что делать? Роту поднимай, казарму сушить после цунами.

На следующий день я взял у лейтенанта Меняйлова книги по физике – он вечно собирался куда-то там поступать, очень уж ему из армии слинять хотелось. С помощью формул и таблиц пришел я к неутешительному выводу, что никакой толщины стекло при такой длине не выдержит давления воды. Выход был один – надо было ставить несколько вертикальных перемычек. Вид будет, конечно уже не тот, но зато стекло должно выдержать. Через две недели заполненный водой аквариум стоял на своем месте – длинной стороной впритык к торцевой стене взлётки. Еще неделя ушла на то, чтобы зашить от пола до потолка всю стену листами ДВП заподлицо с передней стенкой аквариума. Таким образом аквариум смотрелся как-бы вмонтированным в стену или окном в подводный мир. При этом снизу можно было открыть дверцы в ДВП, там были сделаны полки, стоял разный аквариумный мотлох – корм, компрессор, а над аквариумом лист ДВП был закреплен на длиннющей рояльной петле для того, чтобы можно было кормить и пересаживать рыб. Всё это сделать мне помогли, а вот дальше была уже только моя работа.

Сначала я всю стену загрунтовал белой краской, а потом расписал гуашью, покрыв ее сверху лаком. От пола и до верхнего уровня аквариума я изобразил подводное царство, рыб, водоросли и прочую мокрую нечисть, а от аквариума и до потолка у меня была Одесса, знаменитый вид со стороны Морвокзала: Приморский бульвар, памятник Дюку и Потемкинская лестница, которая спускалась прямо в аквариум. За эту неземную красоту и в честь славной годовщины Великой Октябрьской социалистической Революции я отбыл домой на десять суток.

В какой стране, в какой частной коллекции хранится сегодня этот образец разнузданного социалистического «риализьма»?

Осень 1984 года

Вернувшись, часть я не узнал. И дело было не в погоде, ставшей вдруг мокрой, холодной и ветреной. Дело было в новом климате в роте, деды действительно становились дембелями, почти гражданскими лицами – мало кого гоняли, не помню, чтобы били кого, а занимались они только своим дембелем, который требовал большой подготовительной работы и прилежания.

Только один раз рота отвлеклась от главного – рядом с нашим автопарком, на обрыве над морем снимался фильм «Подвиг Одессы», если не путаю название. К тому времени я уже имел опыт съемок в массовках и меня этот процесс никак не увлекал, чего нельзя было сказать о моих братанах. Потешно выглядели азиаты в немецкой форме и наши немцы в партизанской. В фильме на экране никого разглядеть не удалось, а вот фоток наделали превеликое множество.

Но делу время – потехе час. Дембель на носу. Прежде всего внешний вид. Парадка должна быть «нулячая, чтоб муха не еблась»66, погоны прошиты мелкими стежками золотой ниткой, под погоны и петлицы, чтобы форму держали, вставляется белый пластик, новая шапка наяривается, как уже описывалось, на стопке книг. Кому повезло и денег не жалко, покупает себе офицерские хромовые сапоги, каблук дотачивается до семи сантиметров и скашивается. Особой удачей считалось достать у героев-гвардейцев аксельбанты. Ну и самое, наверное, главное – дембельский альбом – лебединая песня всякого уважающего себя дембеля.

В этом сезоне в моду вошли альбомы обтянутые солдатским шинельным сукном, перепоясанные настоящим ремнем с бляхой. Фотографии хозяина, хозяина и боевых друзей и просто друзей хозяина должны были соседствовать с автографами оных друзей и желательно в поэтической форме, при этом внизу полагалось быть имени автора сего произведения, например:

Всё может быть

Всё может статься,

Жених с невестою расстаться,

Но чтоб в стройбате бросить пить —

Нет, этого не может быть.

И подпись, например, Анна Ахматова, прости Господи.

Точно, кто такая Ахматова, никто не знал, но поставить имя более известного поэта, типа Пушкина или, чего ещё страшней, «этого, как его… о!» – Чехова, никто не осмеливался, так как под сомнение могли поставить тот спорный факт, а существовал ли стройбат в их времена.

Всё свободное время, то есть всё время, Алик на Кулиндорово занимался дембелем – лично прошивал погоны золотинкой, клеил фотографии, старательно высунув язык, писал стихи каллиграфическим почерком. Меня он попросил нарисовать рисунки на военную тему на кальке между страницами альбома. Мне было в лом этим заниматься. Я ему предложил сделать то, чего ни у кого не было – оригинальную чеканку стройбатовской эмблемы. Для порядка Алик свою заинтересованность постарался не показать.

Надо сказать, что эмблема у стройбата еще та: здесь собраны элементы изо всех родов войск: и молнии, и якорь, и шестеренка, а главное – древний трактор производства ХТЗ, Харьковского тракторного завода в центре композиции. Соль идеи состояла в том, чтобы центральный круг внутри шестеренки вместе с трактором можно было открывать, как дверь, а там – о чудо! – польтрет самого сержанта Кимельдинова. Понимаете? Вместо трактора – Алик, трактор – Алик, Алик – трактор. Слава Богу, Алик аллегорий не понимал.

– Да, как ты такое сделаешь? – недоверчиво скривился Алик.

– Возьму толстую алюминиевую фольгу на цветмете67, там такого добра навалом, и с помощью куска резины, в виде подложки, и таких специальных инструментов чеканщика, как ножницы и отвертка все будет сделано в лучшем виде. Не боись.

– А как будет открываться трактор, алюминий же хрупкий, два, три раза согнешь и он лопнет, – полным дураком Алик не был.

– Делать буду не из одного листа, а из двух. Тогда можно будет скрутить петельку, как дверную, и вставить кусочек проволоки. Таким образом получим, как бы дверцу на завесе, вот и все.

– Ну давай, от работы ты до конца недели освобожден, – алчный огонь разгорался в глазах сержанта.

Так как дуракам половину работы не показывают, я смело гулял по окрестностям пять дней, сделав «чеканку», от силы, часа за четыре. К концу недели, затемненная в углублениях – работа моторного масла и обыкновенной свечи, – и блестящая белым алюминием на всех выпуклых частях, чеканка заняла почетное место на первой странице дембельского альбома. Под трактором красовался парадный портрет сержанта Кимельдинова. Такого чуда Алик скрывать от своих земляков долго не мог. Уже в первый вечер альбом оказался в части. Ко мне потянулись ходоки.

Следующим субботним утром замполит роты проводил политинформацию, в конце он заучено спросил, какие будут вопросы, жалобы, предложения? Я встал и сказал, что готов сделать такие чеканки любому желающему. Дембеля одобрительно загудели. Для меня это был своеобразный стеб68 – вместо тракторов наши дембеля. Но лейтенант Вилков сказал только одну фразу:

– Ну ты и прогнулся, Руденко!

Мои сопризывники посмотрели на меня вполне презрительно. Меня от макушки до пяток как током пробило – я вмиг понял, что именно так и видится мое предложение окружающим. В течении секунд я потерял то, что зарабатывал уже не первый месяц. Оправдываться поздно, последний вагон уходящего поезда тускло краснел стоп-сигналами. В жизни не помню, чтобы мне было так стыдно. Стыдно и сейчас, в чем откровенно и признаюсь.

Никому я больше таких чеканок не делал, направив в должное русло желание Алика обладать эксклюзивом, но полностью поправить свою репутацию быстро, как бы хотелось, я уже не мог. Надо было начинать всё с самого начала. Корнюш, который как всегда был в курсе всех дел, был такому повороту только рад – для него, чем хуже мои отношения с другими, тем лучше для него. Иногда он мне устраивал показательные уроки, мол, смотри, кто в доме хозяин. Так, например, той осенью во время вечерней проверки он мне выдал один из своих сюрпризов:

– Так что, деды, совсем оборзели? Дома уже себя почувствовали? На службу хуй забили? Рота, слушай мою команду! Завтра в наряд заступают: дневальными – военные строители, рядовые Балухта и Гейнц, дежурным – рядовой Руденко.

– Пиздец котенку! Руденко завтра за троих ебошить будет, – вокруг меня комментировали небывалое.

– Да, неподфартило салабону.

– Забъем, что повесится?

– Не-а, Балухта не даст, но зачморит по полной!

Расходясь, рота шелестела – дембелей в дневальные, молодого в дежурные!!! Где это видано?!! Я шел, как во сне. Наряд заступает на сутки, при этом дежурный по роте командует дневальными, с помощью рук которых в течении этих суток в казарме и на прилегающей территории поддерживаются чистота и порядок. Кроме того, дневальные, сменяя друг друга стоят на тумбочке. Дед по определению мог стать на тумбочку только по приколу. Что делать? Подставил старшина обдуманно и сильно.

Но на утро ко мне подошел Балухта:

– Слышь, ты, как там тебя, блядь, Руденко, не бери в голову. Мы же понимаем, что старшина тебя подставил, нас на тебя натравить хочет. А я ему что пес цепной? Хуй ему в грызло, чтобы голова не шаталась! Поможем тебе салабонов на уборку припахать. Не сцы в пилотку, военный! – он ободряюще мне усмехнулся фиксатым ртом.

– А с тумбочкой как же быть?

– Ну, земеля, ночь тебе отстоять придется. Ходи себе, кури, я в канцелярии или у вас в каптерке кемарить буду. Если шухер – поднимай меня, я встану на тумбочку.

– А днем?

– Днем будем вместе крутиться. Если паливо, скажешь, что услал нас куда-нибудь. Да и то, офицерам похуй, кто на тумбочке стоит, только старшине втирать надо будет.

Так мы и отстояли эти сутки – я один в трех лицах, но надо отдать должное Гейнцу с Балухтой – порядок и чистоту они обеспечили показательные без моего вмешательства. А командованию только того и надо. Офицеров интересовал результат, и только старшину – сам процесс.

Офицерского состава хронически не хватало, те немногие, что имелись, лейтенанты и прапорщики приезжали в часть к разводу, а затем исчезали до следующего утра. Только Корнюша мы видели дольше. Кто командовал ротой, кто водил роту в столовую, кто проводил утренние проверки? Сержанты. Так как сержанты-деды перед дембелем все меньше и меньше хотели заниматься службой, роту начал водить черпак сержант Аронов, Узиэл Аронов или просто Узик – годичник из Таджикистана, полное высшее и очень гуманитарное образование, экспедитор из нашего УПТК. Ко мне Узик был особо благорасположен:

– Уеду я из этой страны.

– Узик, а куда таджики едут?

– Я еврей.

– Узиэл Аронов? Еврей?

– Гена, имя Узиэл у нас, у бухарских евреев, это как здесь у вас Абрам.

Узик был интеллигентнейшим человеком, во всем, в языке и в мелких жестах. Когда на Кулиндорово у нас случались авралы и все экспедиторы приезжали на станцию нам в помощь, заставить Узика физически работать ни у кого язык не поворачивался. Узик сам, откровенно желая помочь, надевал стропальные, например, рукавицы и растерянно замирал посреди площадки в такой позе: ноги на ширине узких плеч, обширная задница оттопырена как-бы в готовности сорваться с места, руки вытянуты по швам, внутренней частью запястий прижаты к ногам, а ладошки растопырены под углом девяносто градусов в разные стороны. Вот такой вот спец такелажных работ.

Погода становилась все более противной, промозглый ветер по утрам выдувал все накопленное за ночь тепло. Надо заметить, что ходить в столовую в верхней одежде у нас было не положено, то есть по утрам мы выскакивали в хэбэшках на аллею и там в строю ждали опоздавших:

– Давай бегом в строй! Не май месяц, чушок! – то и дело слышалось в сторону опоздавших в строй, естественно, молодых, а мой словарный запас обогатился еще одним, принятым в холодное время года, военным оборотом.

Удивительная одесская погода – холод, ветер и туман по утрам одновременно. Мы коченели.

– Узик, давай быстрей, блядь! – поторапливали проверку деды.

– Не блядь, а голубчик! – неизменно поправлял спокойно Узик.

Сам он матерился редко. Но даже несмотря на это, а может быть и в том числе благодаря этому, бригадиром УПТК он стать не мог. Бригадир должен был работать на Кулиндорово, Узик и физический труд были вещами несовместимыми. Наша начальница видела, что работами на станции давно руковожу я. Она сообщила, наверное, об этом в УНР, мнение начальника работ было непререкаемым. После очередного мелкого залета Алика выгнали с УПТК, меня назначили бригадиром. Корнюш был сильно против, ведь мне надо было уходить из каптерщиков. Вместо «Геша» он стал называть меня по фамилии, я уже знал, что следующая, она же и последняя, стадия натянутости отношений – это когда старшина называет кого-то «товарищ солдат» или там «товарищ сержант» и на «вы». С огромным трудом удалось с ним не поссориться, полюбовно решили, что теперь Войновский официально будет каптерщиком, а я ему буду помогать. Я проскочил в ливень между струек воды и остался сухим.

За бригадирством должны были последовать воинские звания, лычки на погоны. Одна лычка, ефрейторская – сопля на плечи, – считалась позором. Ефрейторства надо было избежать.

Старшина пытался все более очеловечить казарму. Его новыми идеями были койки в один ярус и телевизор в спальном помещении! Это было напрочь против армейских правил. Даже если в казарме на сто человек в настоящее время было только двадцать солдат, все они должны были спать в два этажа. Чтобы стойко переносить все тяготы и… и дальше по тексту. А уж о телевизоре в солдатском кубрике, когда его в те времена не было ни в санаторных номерах, ни в больничных палатах, и речи быть не могло.

Благо половина роты была всегда в командировке, мы это сделали. В казарме стало необычайно светло, а засыпать под убаюкивающий гомон из телевизора было намного приятней. Заходите в казарму – слева от вас огромная картина с живыми рыбками, справа – спальное помещение с кроватями в один ярус – светло, телевизор, опорные столбы в зеркалах. Пионерлагерь Артек, мечта родителей!

Советская Армия долго такого разгула либерализма терпеть не могла!

Ноябрь 1984. Поездка на свеклу

Уже после ноябрьских праздников, наверное, чтобы поздравить нас с прошедшими, к нам засобиралась высокая комиссия из стройуправления округа. Не желая, как ненормальный, топать по плацу и горланить ротную песню, я договорился, что буду в этот день дежурным по роте. Лучше бы я топал голым и к тому же стал ротным запевалой, но… как сказано «нам не дано предугадать…».

Пришел светлый, радостный для каждого военнослужащего день проверки, в этот день мы могли рапортовать Родине о неуклонном повышении обороноспособности нашей армии. Уж не знаю, достаточно ли сарказма я вложил в эти слова? За час до приезда комиссии оказалось, что на командировку едет машина и надо отправить с ней сменное белье. В это непростое мирное время наши бойцы выполняли особую боевую задачу – собирали свеклу в одном из совхозов Одесской области.

Так как за нашей частью был закреплен свинарник всего Чабанского гарнизона, а опыт с полным круговоротом еды в природе не удался – свинина не попадала в солдатские котелки, а свиньи отказывались доедать то, что солдаты не доели, свинарник требовал кормов. Каждый год сводный отряд представителей всех рот во главе с дембелями свинарника отправлялись на уборку кормовой свеклы, за это совхоз расплачивался с нами урожаем. Для дембелей из свинарника это был аккорд – после уборки урожая они могли уходить на дембель, первыми в части. Это была наша традиция и мы ее берегли.

Вот так в парадной форме одежды я и попался на глаза старшине:

– Геша, на хрена тебе торчать здесь во время проверки. Езжай, поменяешь ребятам постельное белье на свекле и назад.

– Есть, товарищ прапорщик.

Я был рад слинять из части, исчезнуть в такой день было несомненной удачей.

Водитель попался мне незнакомый, гражданский. Познакомились, его звали дядя Саша. Поехали, путь был неблизким, ехали часа три. Когда приехали на место, было уже пять часов вечера. Дядя Саша сказал мне, что он должен доложится старшему по командировке капитану Адаменко и мы можем возвращаться, так что надо быстро поменять белье и бегом назад, а то и так уже к ночи вернемся.

Место выглядело неуютным, наших бойцов поселили в фанерных домиках летнего лагеря, как их тогда называли, «труда и отдыха». Степи, поля, лесопосадка пирамидальных тополей, а под ними холодные, рассчитанные только на летнее проживание, неотапливаемые домики, пять или шесть. И всё. Более ничего из всех благ цивилизации только фанера, электричество и вода из колодца, но колодца одесского – воду туда заливают из цистерны, которую привозит раз в три дня грузовик. Из развлечений – восход и закат, последний наступает рано, а поэтому делать там после окончания дневных работ совершенно нечего, а ничегонеделание в армии самое страшное, что только может быть, для салобонов в особенности.

Лагерь был пуст, когда мы приехали, народ был в поле. Одиноко околачивался только Геныч Аграномов, в лесопосадке он пытался развести костер под чаном с водой.

– Меня назначили, типа, вечным дневальным. Вот в мои обязанности и входит подогрев воды перед возвращением парней с полей, – пояснил Геныч, – а попробуй ее подогрей, суку, если дров нет, нах. Тут пять домиков, два заняли солдаты, а в одном капитан Адаменко с прапорщиком из первой роты. Так я уже спалил все, типа нах, тумбочки из двух свободных домиков, сейчас с них, типа, фанеру начинаю сдирать, а она быстро сгорает, что дальше делать буду, не знаю.

– А деревья?

– Сухое давно уже все попалили, а сырое не горит.

– А чего ж тебя не поменяют, чего ты стал вечным дневальным?

– А я в первый же день, сука-падла, ногу вывихнул.

– Так вернулся бы в часть.

– Ага, отсюда вернешься… ты бы сам, Геша, Бога молил, чтобы вернуться.

– А мне то чего, белье поменяю и назад.

– Ну-ну, – Геныч с сожалением посмотрел на меня.