Чабанка

В квартире отца мы застали приготовления к семейному торжеству, но самого отца ещё не было – он опаздывал, то есть гости уже собрались, а хозяина все нет. Мы представились, вначале был шок, но нам на удивление все однозначно обрадовались. Новая жена отца уверяла, что тот будет счастлив познакомиться с сыном. А меня больше заинтересовала, так сказать, сестра моего друга – Настя, приятная во всех отношениях девочка. Она рассказала, что ещё один гость сильно опаздывает – её суженный, которого она как раз собиралась представить сегодня семье. Я предложил подменить его. То есть мы договорились со всеми, что я буду женихом, а Клава просто мой приятель. Хотели разыграть отца.

Я упивался своей ролью.

Отец мне показался симпатичным – живой, крепкий мужик с умными глазами. Меня же он возненавидел с первых минут. А я старался сделать для этого все возможное. Начал с того, что сел во главе стола. Чувствуя безнаказанность, наглел дико. Гости до крови кусали губы. Мама таращила покрасневшие глаза, вот-вот должны были брызнуть слезы. Настя закрывала лицо тонкими ладошками, плечики мило вздрагивали при каждом вопросе «папе», которые так и сыпались из моего набитого едой рта:

– А где вы работаете?

– А какая у вас зарплата?

– А сколько метров эта комната? – невпопад к тосту спрашивал я, мило улыбаясь. Надо заметить, что в это время я ножом намазывал горчицу на кружочек колбасы, грубо удерживая последний пальцами. Глумился.

– А, позвольте спросить вас, вы где учитесь или работаете? – отца от моих вопросов передергивало, но он старался оставаться в рамках приличия, уводя беседу в сторону.

– Пока нет. Я хочу мир сначала посмотреть… Пусть быки пашут.

Это было откровенное хамство, а моя жертва была настолько поражена выбором любимой дочери, что не замечала реакции окружающих. Но так как настроение его быстро приближалось к критической точке, я решил ускорить развязку банальным:

– А можно я буду называть вас папой? – и тут же добил, – А где вы собираетесь жить, когда мы поженимся?

– Настя!!! Скажи ему! – Он вскочил из-за стола, бросив салфетку прямо в салат, поджал рот, подбородок его посинел и структурой стал напоминать овсяное печенье. – Настя… можно тебя на минуточку.

Здесь всё счастливо и объяснилось. Гости, уже не сдерживаясь, начали хохотать. Настя сказала, что это шутка. Он быстро и с радостью поверил, без оглядки и без обид:

– Ну молодцы, ну развели! Ха-ха-ха! Стоп! А кто же вы тогда, ребята?

– Я друг вашего сына, – ответил я скромно.

– Какого сына? – его глаза остановились, улыбка сошла на нет.

– Вот этого, – указал я на замершего Клаву. – Ваш сын Александр.

Я не подряжался писать сценарии бразильских сериалов, я пропущу сцену встречи отца с сыном, а равно как и их прощание.

Отец очень даже понравился – ржал над собой больше других, не отводя от Клавки счастливых глаз. Он нас отвез на «Советский Союз», где нас прямо у трапа и приняли тепленьких Светка с Натахой. Они всю поездку настойчиво нас домогались, мы же их так же настойчиво избегали. А здесь они воспользовались нашим размякшим состоянием – не успели мы опомниться, как оказались в их каюте. На столе стояла большая бутылка крутой водки «Пшеничная» и арбуз, другой закуски не было.

Присев на койку, я опомнился и запаниковал – назад дороги нет! Девочки сразу оказались на наших коленях. Как быть?

– Ну что, выпьем мальчики?

– А закусить есть чем?

– Так вот арбуз.

– А посущественней? Мы и так тяжелые, а без закуси вообще развезет.

Это подействовало, наше «нерабочее» состояние было бы им некстати. Девочки ринулись в буфет, торопились, с нас взяли честное благородное, что не сбежим.

– Клава, делаем ноги.

– Не, мы слово дали.

– Кла-ава, мы же щас по пьяни с тормозов слетим. Поздно будет.

– Не бзди. Положись на меня.

Я доверился, не верить мне было лень. …И добавить хотелось. Вернулись «очаровашки» и немедля заняли прежние позиции. Выпили, закусили, выпили, закусили. Погас свет. Поцелуи становились все менее пионерскими, периодически я осознавал, что мои руки таки не для скуки – я их отдергивал, вынимал из разных мест. В эти мгновения вернувшегося разума я вопрошал темноту:

– Клава?

– Сча.

– Клава?

– Сча.

– …

– Стой, мне плохо.

В плотном сумраке каюты я разглядел, как Клава отодвинул рукой в сторону сидящую у него на коленях девочку и выдал на коврик между коек весь сегодняшний день, я только успел ноги подогнуть.

– Твою мать…! – включила свет Светочка.

– Девочки, мы воздухом подышим, а вы уберитесь пока тут, – сказал мой друг ровным трезвым голосом.

Мы сразу поднялись и к выходу.

– А вы вернетесь?

– А как же!

Спасла нас таки Клавкина смекалка. Грязно? А если бы не спасла, чисто было бы? А на глаза нашим подругам мы старались больше не попадаться. Они побаивались ресторанной мафии и поэтому не трогали нас, когда мы были с официантками, а мы, соответственно старались из под крыши и не высовываться.

Вскорости после нашего путешествия Клава оказался на службе военной на Балтийском флоте. Кстати, я все три года отправлял ему трогательные поздравления с праздником 8 марта. Чтобы за моего товарища могли порадоваться и его друзья-сослуживцы, использовал я обычные открытки, которые пересылались без конвертов, а текст начинал со слов «Дорогая Клава…».

Наше путешествие настолько запомнилось, что через два года я решил повторить его. Уговорить из друзей никого не смог, а поэтому поплыл сам. Провожать меня поехал мой друг Сашка Крассовский. Официально турпоездка начиналась утром, хотя корабль и отплывал поздно вечером. Просто среди туристов были не только киевляне, а люди со всего Союза и для них экскурсия по Киеву была главной во всей поездке. Я экскурсию, по понятным причинам, мог пропустить, но приезжать поздно не хотелось, хотелось пораньше занять нормальное место в каюте – верхнее и у «окна».

Так как интересующие нас с приятелем магазины в те времена открывались только с одиннадцати часов, приехали мы к причалу уже к обеду. Ещё когда шли вдоль борта по причалу, с палубы раздались радостные женские крики. У Крассовского восторженно покраснели глаза:

– Не хило тебя встречают!

– Помнят.

Прямо с вахты, даже не дав зайти в музсалон зарегистрироваться, официантки утянули меня с Сашкой в ресторан. С особой гордостью показали нам сохраненную нашу гитару и, грубо вырезанную ножом, надпись на внутренней стороне буфетной дверцы «Гена и Клава тут были». Убейте, не помню кто из нас увековечивал наши имена.

Нас с Крассовским покормили и отпустили заниматься делами.

В музсалоне было пусто, то есть очереди не наблюдалось. За столом только томился одиночеством массовик-затейник, он же турдиректор. Сверив паспорт с путевкой, он определил мне каюту. Взяв на стойке ключи, я привычно спустился в трюм, Сашка за мной. Зашли в каюту. Пусто. Пассажиров нет, но на некоторых койках валяются какие-то вещи. Слава Богу, мною вожделенная дальняя верхняя правая выглядела свободной, как впрочем и койка под нею.

Глаза у Крассовского уже увлажнились в нетерпении. Я бы предпочел сначала заселиться, но не дал мой друг разложить вещи.

– Доставай.

Достал. Присели. Разлил по полному стакану.

– Ну, чтоб наиболее и.., как грится, тем не менее… – любимый тост Сашки.

Я опрокинул в себя стакан, утерся рукавом. Сижу и наблюдаю за другом, который медленно, не отрываясь, с любовью вливает в себя вино мелкими глоточками. Его, слезящиеся от удовольствия, глаза блуждают в соответствии с углом запрокинутости головы по стенам, по шкафу, потом по потолку. Пуст стакан. Медленно его взгляд опускается вниз и на уровне моих ног замирает. У меня такое впечатление, что Сашка хлебнул стакан жидкого азота – глаза его начали выдавливаться наружу неудержимым давлением изнутри.

– Что это? – его палец четко указывал мне между ног.

– Саша, ты меня смущаешь, – я посмотрел вниз. У меня между ног стояли женские босоножки, – Хм.., хотя… Здесь же даже супружеские пары расселяют, если у них путевки в восьмиместную каюту. Здесь муж, а жена в другой.

– Ага. А почему её вещи здесь?

– Ну мало ли. Ключа от её каюты не было, например. На экскурсию спеши.., – мой взгляд наткнулся на женский платочек, висящий за спиной Крассовского, – не может быть..!

Я поднялся и открыл шкаф. Он был полон женской одежды. По новому мы осмотрели каюту, всюду глаза натыкались на следы пребывания женского пола.

– А ну пошли в музсалон! Здесь ошибка какая-то.

– Как он тебя попутал, не представляю, хотя фигурка у тебя ничего… – подхихикивал сзади семенящий Крассовский.

В музсалоне ничего не поменялось, с той же кислой миной сидел затейник. Сашка тормознулся в дверях, а я на нервах подскочил к столу:

– Вы меня куда определили?!

– Чаво?

– Вы куда меня поселили?

– А куда?

– В сто двадцать восьмую.

– Ну?

– Так она же женская!

– Не может быть.

– Проверьте.

Он стал рыться в документах, перекладывал бумажки, важно смотрел на чертеж судна. Я не знаю, с какого надо было быть бодуна, чтобы забыть такое, но только минут через пять он выдал:

– Ну да. Все правильно. У вас совмещенная каюта.

– Что-о-о! Как это – сов-ме-щен-ная!?

– А раньше приезжать надо было, – скандально запричитал неожиданным фальцетом директор, – вы последним зарегистрировались, мест уже нет и вы попали в совмещенную каюту. Путевки ж не по половому признаку продают. Куда я вас расселю? Нет мест.

– Вот это да…!

– Пустили козла в огород, – надрывался от смеха сзади Крассовский.

– Зато у вас не полное заполнение, только шесть пассажиров на восемь мест.

– Вот за это спасибо! Гуляй, значит, не хочу! И кто у меня соседи?

– А я что всех упомнить должен?

Я грюкнул дверью. Пошли мы со смеющимся Сашкой назад в каюту.

– Не, ну ты везунчик!

– А вдруг кикиморы старые? Пенсионеры?

– Да ты на туфли посмотри! Какие пенсионерки? Клевые чувихи! Представляешь пять чувих и ты!!! Полный писец! Пост наведения какой-то!

Мы допили вино и уехали погулять по городу. Вечером к отправлению корабля проводить меня приехали родители с внучкой – моей племянницей. Она сидела на руках у бабушки, тянула ко мне ручки и голосила на весь речной вокзал:

– Папочка, не уезжай!

Бабушка научила. Пошутила. Верхняя палуба была забита туристами и все на меня смотрели с удивлением. На меня вообще обращали внимание: на голове дикий одуванчик, прическа «а-ля Николай Гнатюк», необычная одежда, а одет я был в рубашку и штаны из одного материала – тонкого велюра стального цвета, мама пошила. Шик, Элит-Классик!

Сцена с голосящей дочкой запомнилась многим.

Отошли, начинались традиционные танцы, а мне не терпелось повстречаться с моими соседями. Я покрутился на палубе, осмотрел публику и спустился в каюту. В каюте собиралась к выходу в свет девушка. Лет двадцати восьми-тридцати, наверное. Симпатичные огромные глаза на выкате, достаточно стройная, но тип откровенно не мой. Был август и я на палубе заприметил другие, более свежие экземпляры. Я вежливо представился:

– Геннадий. Геной меня зовут.

– Белла. Простите Геннадий, а что вы здесь делаете?

– Живу я здесь, Белла.

– Это, к сожалению, ошибка. Это женское купе.

– Это совмещенная каюта, Белла, – решил я не острить, так как она насторожила меня своим подчеркиванием слов «к сожалению».

– Да-а? Тем лучше! Проводите меня наверх, Геннадий.

– Охотно, Беллллла, – мне нравилось произносить её имя, растягивая «л» до бесконечности.

На палубе я был вынужден станцевать с ней первый танец и она меня уже не отпустила. Крепко держа под руку, как доставшийся после нелегкой битвы трофей, отвела в сторонку, типа перекурить.

– Ген, давай откровенно. Я больше года в разводе. Представь, за это время я не видела ни одного мужика голым. Так что здесь я, чтобы трахаться. Мы с тобой живем в одной каюте, думаю, это судьба.

– Бел, ну ты как-то очень уж в лоб. А о Булгакове поговорить?

– Какой Булгаков? Времени на шуры-муры нет, да ни тебе ни мне это и не надо. Пока наши соседи не вернулись с танцулек бегом в купе, по быстрому успеем.

– Ну ты иди, а я докурю.

Она пошла, подозрительно на меня оглядываясь.

В каюту я зашел под утро. Светало. Постарался нешироко открыть дверь, и неслышно просочиться внутрь. Мою левую ногу сразу схватила крепкая рука. Белла попыталась усадить меня к себе на койку. Мне не пришлось притворяться сильно пьяным, я таким и был, а потому с миром, после детального обследования, был отпущен.

Утром меня разбудил женский бас:

– Э, вставай, ты же завтрак уже проспал.

Я разлепил глаза и сел, почему-то на нижней койке. Говорить не хотелось, хотелось чистить зубы. Мутно осмотрелся. Напротив меня сидели мужик с женщиной, лет по тридцать пять каждому, слева стояла крупная дама, за её спиной маячили пацан и Белла.

– Доброе утро, – я.

– День уже. Мы на экскурсию. Тебя добудиться на завтрак не смогли, алкаш, так что извини, – глаголила дама, с интересом меня рассматривая.

– Ничего. Меня накормят.

Белла только сверкнула глазами.

Моими попутчиками оказались, кроме Беллы, супруги Ваня с Леной и дама с сыном. Лена меня всю поездку обвиняла, что я совращаю её мужа. Ваня смотрел на меня завистливыми глазами и каждый раз старался смыться со мной на гульки от жены подальше. Лена кричала «кобель!» и прятала от Вани единственные штаны.

Дама была крупным торговым работником в Черниговской области. Тоже приехала порезвиться по возможности, которую ей резко ограничивал сын – очкастый школьник дебильноватого вида. Он очень интересовался физикой и математикой. Типичный «ботаник», одним словом. Я пытался его споить. Не вышло. Даму стал называть «мамой», она обо мне заботилась. Она спала сразу при входе справа внизу, а сынок наверху, соответственно. Будучи всё же дамой, она подтыкала простынь под матрац сына, простынь свисала и таким образом она спала как бы за ширмой. Я, шалапутный, приходил поздно, если не сказать рано. Мама по утрам мне выговаривала:

– Ты, когда входишь, всё время срываешь с меня простынь. Так если ты уже это делаешь, делай ещё что-нибудь.

Белла продолжала испепелять меня своими телячьими глазами.

Личная жизнь на корабле у Беллы не сложилась. Она все ещё верила в меня, как в самый удобный, а может быть и в последний вариант. Проходу мне не давала. В буквальном смысле этого слова – в какое бы время я не пришел в каюту, с первым с чем я встречался, была рука Беллы. Конечно и я не раз оказывался на её койке и она ко мне по ночам пробиралась, никого не стесняясь. Но я был всегда пьян, поэтому и не знаю, насколько далеко зашли наши отношения. Подозреваю, что таки недалеко.

Меня больше привлекала компания балетных девочек с потрясающими фигурками и с уродливо перекрученными пальцами ног. Но днем Белла была всюду, одним своим присутствием она надежно предохраняла меня от недостойных излишеств. Я прямо не знал, что и делать. Помог случай.

Не помню в каком городе это было, но точно уже на обратном пути, сидели мы на пляже, не поехали на очередную экскурсию смотреть банно-прачечный комбинат. Мы – это неотступная Белла и Гарик, родная душа, с которым я подружился на корабле. Белла в открытую нудила, мол, почему бы двум благородным донам не трахнуть её сейчас в каюте, вместо того, чтобы потеть зря на пляже. Рядом в воде резвились балерины в не по-советски откровенных купальниках, смотреть на них было просто любо-дорого. Слишком уж продолжительный мой взгляд Белла прервала просьбой намазать ей спинку кремом. Я содрогнулся. Не найдя ничего лучшего, я со своей стороны попросил Беллу сходить на корабль, и взять из моей спортивной сумки карты. Белла не смела отказать. Ушла.

Бегом в воду и вот наконец-то я познакомился со старшей из балетных. Киевский театр оперы и балета. Её двоюродная сестра – балерина из Свердловска, а малолетка только учится в киевской балетной школе. Видели бы вы глаза этой малолетки! Только лишь этими глазами она меня за три секунды раздела, оценила, приласкала и показательно отвергла. А здесь Белла..!

Белла вернулась, принесла нам карты и, неожиданно, замкнулась в себе. Я посчитал, что это её реакция на мои игрища в воде. Но вечером она не выдержала:

– Гена, ты кто?

– Ты о чем Белла?

– Кто ты? Где работаешь?

– Что с тобой? Я Руденко Геннадий, работаю на кафедре квантовой радиофизики, а сейчас я отдыхаю.

– Я видела твои документы, – не глядя на меня.

– Что ты видела? – её тон насторожил.

– Ты сам попросил, чтобы я взяла карты из твоей сумки. Я начала рыться, сначала я обнаружила какие-то странные палки на цепочке, догадалась, что это оружие. Потом я заглянула в карманчик сумки, там я обнаружила твой паспорт. Прости, но я его посмотрела.

– Ну и…?

– По паспорту у тебя нет дочери и ты намного младше. Там твоя фотография, но это получается не твой паспорт.

– Не выдумывай Белла! Что за бред?

– Брось, я видела твою дочь на причале, несложно прикинуть, что тебе не может быть двадцать лет, если дочь у тебя лет четырех, как минимум. Ты всё врёшь!

– Это была шутка…

– И ещё. Там же в карманчике я обнаружила красную «корочку», но увидев надпись КГБ, я испугалась и твоего удостоверения не открывала. Можешь не беспокоиться.

Вот тут я всё понял. Белла, морально подготовленная найденными неизвестными ей, да и редко, кто о них знал тогда, нунчаками и несостыковками с моим семейным положением, потянула мое краснокожее удостоверение, прикрыв, возможно, последнюю букву пальцем. Но разгулявшееся воображение убедило её, что видит она грозное КГБ, а на самом деле там стояли большие золотые буквы КГУ – Киевский Государственный Университет. Я не стал больше её разубеждать, я постарался придать лицу государственное выражение:

– Белла. Всё очень серьёзно. По глупости моих родителей моя легенда оказалась под угрозой с первых минут моего здесь пребывания. Ты меня дешифровала. Я действительно здесь на работе. И давай больше не будем об этом. Ты мне должна пообещать, что будешь молчать, – я вопросительно замолчал.

– …

– Белла, о том кто я, знает только капитан. По правилам я должен потребовать, чтобы он ссадил тебя с рейса, так как ты можешь стать причиной моего полного провала. Но я не хочу этого делать по многим причинам.

– …

– Белла, ты должна мне пообещать…

– В каком ты звании?

– Капитан, – мне очень хотелось сказать «подполковник», так мне нравилось это слово, но было бы это уже слишком.

– Хорошо. Чего ты от меня хочешь?

– Первое – молчать и второе – не мешать мне работать.

– А за кем ты следишь? За Гариком? Он же какой-то там кибернетик, да?

– А вот это уже не твое дело. Всё. Забыли. Иди в каюту. Мне надо ещё задержаться.

Я строго посмотрел ей в глаза. Её глаза сочились ненавистью – нормальная реакция обычного советского человека, хорошего человека.

Так я обрел долгожданную свободу.

А Клавку нашли с проломленной головой напротив Киевского Дворца спорта морозным утром во второй половине восьмидесятых. Он не выжил. Он был первым из моих друзей, ушедших так рано.

Болит до сих пор.

Часть 3. Молодой ли?

Осень 1984 года. Чабанка. Приказ

Время летело все быстрее и быстрее.

– Сколько дней до приказа?!..

– Пять!

– Нэ поняль!

– Салабоны, день прошел!..

– Сколько дней до приказа?!

– Два!

– Один!

– Прика-а-аз!!!

Так как оба каптерщика были из УПТК, наш бригадир объявил, что будет принимать нас в молодые вечером прямо в нашей каптерке. Но сначала мы увидели, как он повышал армейский статус Гажийского в вагончике, заставив того стать на табурет и снять штаны. Кемельдинов всыпал Вовке ремнем крепко, прямо бляхой по заднице так, что у того увлажнились глаза. Вечером бил нас. Нежнее, но все равно чувствительно.

– Пацаны, мы сегодня у вас бухать будем в каптерке, – «обрадывали» нас наши деды, а вернее уже дембеля.

– Накроют, как пить дать накроют, – справедливо побаивается Серега в такой день.

– Не сцы, мы на стрёму салабона поставим. Все будет чики-пики!

– Салабонов теперь в роте нет!

– Это правда, но и моложе молодых нет никого, так что вашему призыву еще ебошить до третьих морозов, мы ж не погранцы64.

Перед ужином в роту зашел прапорщик Байков, фура на затылке, сам в дровах.

– Дежурный, роту в Ленкомнату, на! Бегом!

Собрались все, кто мог, в Ленкомнате.

– Что, жизнь попёрла, военные? Старослужащие, на, к вам обращаюсь. Деды хреновы.

– Дембеля, товарищ прапорщик.

– Ага, хуеля, бля. Приказ, гришь, вышел, на? – осоловело обвел нас взглядом и неожиданно добавил, – Песню будем учить. На.

– Че-его?

– Я тебе, блядь, дам «чего». Песню, на. Классную!

Прямоугольная рожа Байкова расплылась в блаженной улыбке.

– Не, серьёзно, мужики. Классная песня, на. Строевая! «Взвейтесь, соколы, орлами» называется. Слышал кто-нибудь?

– Не-а.

– Учить будем.

И он запел. Прямо надо заметить – не Карузо, но слух у него был. Целых два часа мы учили песню. И в Ленкомнате, и сидя, и стоя, и на ходу на плацу. Пока прапор не устал. Тогда мы пошли на ужин.

А после отбоя вся казарма гудела. В спальном отделении Блувштейн принимал в дембеля Аргира. С идиотской миной на лице Аргир лежал на койке задом к верху и томно стонал. На его заднице лежала подушка, через которую Алик Блувштейн с остервенением хлестал дедушку белой ниткой. Тут и там принимали в молодые, оттуда кричали не шуточно. В нашей каптерке появился огромный чан красного вина, со столовки принесли кружки, немного хлеба и консервы. Нас с Войновским никто и не думал выгонять, на правах хозяев каптерки мы пили вместе со всеми, вот только, что мы пили, разобрать я не мог, в напитке градуса не было, а вкус был как у плохого домашнего вина.

– Парни, а что мы пьем?

– Бромбус!

– Чего?

– Эх, сразу видно, что салабон. Это великий одесский напиток!

– Коктейль какой-то что-ли?

– Угадал. Короче, это домашнее сильно разбавленное вино, которое настаивают то ли на карбиде, суки, то ли на курином помёте.

– Зачем?!

– Забирает плотно!

– Так оно же не крепкое.

– Не крепкое. Норма – чайник на человека, и уноси.

– Ага, точняк, сколько я его тут вылакал, пьешь, что тебе тот компот, трезвый как стекло, а чайник выпил и тебя мешком с говном по голове, раз! Всё, завтра увидимся.

– И где его берут?

– В Красном доме.

– Где это?

– С части на трассу и направо, дорога уходит вниз и там слева стоит коммуна, одинокий старый длинный дом под красной черепичной покосившейся крышей. Там любого спроси – продаст, все бромбус калапуцают.

– Но голова от него болит.., мама милая!

Выпили много, братались, появилась гитара, пели, пытались драться, уважали друг друга, мы с Войновским мирили других, после очередной кружки меня не стало.

Вот я уже опять молодой?

Осень 1984. Кулиндорово. На холодильнике

Работа была разнообразной. Бригада – классной! Бригадир стал нам доверять – кралось всё. Тонна цемента – пятьдесят рублей. С водилой договорились, три тонны в машину забросили и на ближайшие дачи по Николаевской трассе, но так, чтобы проселками, минуя КПП на выезде из Одессы. Алик всегда брал для торговли меня и пятьдесят процентов. В бригаде появились общие деньги. Обедали ужасом с нашей солдатской столовки только в самые плохие дни, когда были на мели. Нас уже знали в столовых на всех ближайших заводах. Стали регулярно мыться в заводских душевых, ближе всего было на ЗЖБИ, а лучше всего на Центролите, там в цехе главного энергетика мы нашли даже циркуляционный душ с сумасшедшим давлением. Устоять внутри можно было только в позе футболиста, стоящего в «стенке». Плотные струи, казалось, пробивали кожу, только Баранов умудрялся стоять, подняв руки, и не в ритм диких струй томно покачивал задницей с криком «Я кончаю, пацаны!».

А по дороге на работу мы просили дядю Яшу остановиться на поселке, покупали продукты, курево, звонили с почты домой, там же получали свои письма «до востребования», минуя военную цензуру, отправляли свои. Мы дышали свободой!

На Кулиндорово весь дом по частям проходил через наши руки, чего только не приходилось грузить, оттачивая мастерство, придумывая свои методы. Например вагон с рубероидом. Стою я на машине и мне ребята с вагона бросают рулоны, много времени и сил тратится на преодоление силы инерции. Бросили рулон, я поймал, он тяжелый, мои руки ушли вниз под его тяжестью, остановился, теперь я трачу силы на подъем, перехват и укладку в нужное место. А если использовать инерцию на пользу? Получилось! Мне бросают рулон в, примерно, нужном направлении, а я его не подхватываю, не останавливаю, только кистями рук продолжаю и направляю его полет в нужное место. Мы могли бы выступать в цирке. Этим методом мы даже разгрузили вагон огнеупорного кирпича на заводе Центролит. На нас приходили смотреть. Огнеупор тяжелый и складывать кирпич надо было в стопки с перевязкой между слоями, то есть у каждого кирпича было строго свое место. Я последний в цепочке, мне летит кирпич опять только примерно в нужном направлении, но в воздухе он все время вращается, а я умудряюсь, не ловя его, одной рукой подправлять направление полета так, что он сам влетает в нужное место в стопке. Скорость сумасшедшая, примерно кирпич в секунду или даже быстрее. Много били? Что? Кирпич? Нет, только если сбой в цепочке – кто-то замешкался с предыдущим, то несколько последующих упадет на землю. А пальцы и так были разбиты всегда, не помню дня, чтобы где-то не кровоточило.