Возвращенец

– Я ненавижу тебя за это! – выдохнула она, и из глаз у нее снова покатились слезы. Уже не от страха. От бессилия. – Я ненавижу тебя за каждый его испуганный взгляд, который будет теперь! За каждую закрытую на все замки дверь! За то, что ты отнял у него самое обычное детство! Ты не демонов привел… ты сам и есть демон!

Мы стояли друг напротив друга в узком пространстве прихожей. Между нами была не просто распахнутая дверь. Между нами зияла пропасть. Десять лет лжи. Страх. Непонимание. Ее – чистое, материнское, желание просто спрятаться. Мое – темное, отчаянное, знание, что прятаться бесполезно.

Я видел, как она смотрит на меня. И видел в ее глазах не человека, а олицетворение всей той беды, что на нее свалилась. Я был не Артемом, а воплощением ее кошмара.

И я понял, что слова тут бессильны. Логика не работает. Остается только одно. Последнее. Самое страшное.

***

Я видел, как она смотрит на меня. Не как на человека. Как на воплощение беды, болезни, смерти. Ее взгляд был пустым, выжженным. В нем не осталось ничего, кроме леденящего ужаса и ненависти.

Слова кончились. Объяснения, доводы, попытки достучаться – все разбилось о ее материнский инстинкт, острую и простую как клинок мысль: Убери угрозу от моего детеныша.

Я сделал шаг назад. К двери. Рука сама потянулась к ручке.

– Хорошо, – сказал я. Голос мой был тихим, плоским, безжизненным. – Я уйду.

Она не шевельнулась. Не кивнула. Просто смотрела.

– Но прежде чем я развернусь и уйду отсюда навсегда… – я сделал паузу, заставляя себя говорить дальше, хотя каждое слово было как порез стеклом. – …скажи мне одно. Скажи, что я тебе не нужен. Как… – я сглотнул комок в горле, – …как отец твоего сына. Скажи, что ты справишься одна. Что моя помощь, моя защита, мое присутствие – ничего не значат. Что я лишь угроза. И больше ничего.

Я посмотрел на нее прямо. В упор.

– Скажи это. И я уйду. И ты никогда меня не увидишь.

Тишина.

Она стояла, не двигаясь. Дышала неглубоко, прерывисто. Мои слова висели в воздухе между нами, требуя ответа. Простого. Однозначного. Да. Ты не нужен. Уходи.

Я видел, как в ее глазах что-то происходит. Бушует внутренняя буря. Мать в ней кричала «Да!», требовала выгнать меня, запереть дверь, забыть как страшный сон. Но была там и другая часть. Та, что знала меня много лет назад. Та, что видела, как Миша смеется со мной. Та, что понимала – как ни ужасно мое прошлое, но угроза – реальна. И я – единственный, кто знает, как она выглядит.

Ее губы дрогнули. Она попыталась что-то сказать. Издать тот самый звук – «да». Не получилось.

Она снова попыталась. Сжала кулаки. Напряглась вся.

– Скажи, – тихо повторил я. – И все кончится.

Она покачала головой. Не отказываясь. Нет. Словно отгоняя назойливую муху. Или – сбрасывая с себя чьи-то руки.

– Я… – голос ее сорвался на первом же звуке. Она сглотнула, поправила прядь волос дрожащей рукой. – Я не могу…

– Не можешь что? – я не давал ей отступить. Давил. Был жестоким. Но это был единственный способ.

– Не могу… сказать этого, – она прошептала, и в ее голосе послышалась растерянность. Страшная, детская растерянность. Ненависть отступала, оставляя после себя выжженное поле. Пустоту. И страх. Просто страх.

– Почему? – спросил я, уже зная ответ.

– Потому что… – она подняла на меня глаза. В них не было прощения. Не было доверия. Только горькое, безрадостное понимание. – …потому что ты прав. Они придут. И я… я не справлюсь одна.

Она произнесла это с таким отвращением к самой себе, с такой ненавистью за собственную слабость, что мне стало ее безумно жаль.

– Значит, я остаюсь, – тихо сказал я. Не вопрос. Констатация.

Она молча кивнула. Один раз. Коротко. Потом отвернулась и, не глядя на меня, прошла вглубь квартиры. Остановилась у окна в гостиной, обняла себя за плечи, смотря в серое осеннее стекло.

Я переступил порог. Вошел. Закрыл за собой дверь. Щелкнули все замки. Теперь мы были заперты здесь вместе. В ее тихом, уютном мире, в который я принес бурю. Двое взрослых людей, объединенных только одним – смертельной угрозой ребенку. И абсолютной пропастью между нами.

Я не подходил к ней. Не пытался утешать. Просто стоял у двери, чувствуя себя чужаком. Нарушителем. Непрошеным гостем, который принес с собой погибель.

– Что мы будем делать? – ее голос донесся от окна. Без эмоций. Усталый до самого дна.

– Выживать, – так же тихо ответил я. – И ждать их следующего хода.

Она снова кивнула, не оборачиваясь. Мы оба понимали – перемирие было заключено. Но это не было союзом. Это был сговор двух заложников одной и той же бомбы. Счетчик тикал. И мы ждали взрыва.

Глава 7. Немая сделка

Тишина после бури всегда какая-то липкая, знаешь? Не легкая, не очищающая. А густая, как сироп, в котором тонут все недоговоренные слова и несделанные шаги. Мы так и стояли в прихожей, два острова в одном затопленном мире. Я – Артем. Она – Женя. Между нами – сантиметры пространства, заряженные током взаимного недоверия.

Она первая пошевелилась. Отвернулась. Не глядя, прошла в комнату, к окну, будто продолжая тот разговор, который вела с самой собой. Я не стал лезть с дурацкими вопросами, просто последовал за ней, как тень, как тот самый призрак, которым я, по сути, и был.

– Значит… сговор, – ее голос был глухим, без эмоций. Констатация факта. Не более того.

– Не самый плохой вариант, – я попытался вставить нотку чего-то… не знаю, оптимизма? Звучало это фальшиво и тут же повисло в воздухе мертвой тяжестью.

Она обернулась. В ее глазах не было ни ненависти, ни страха. Пустота. И от этого становилось еще страшнее.

– Хорошо, – сказала она. Одно-единственное слово. – Правила. Сейчас. Пока я не передумала и не выбросила тебя с этого этажа.

Прямо так и сказала – «выбросила». Холодно и без обиняков. Я кивнул. Внутри все сжалось в тугой, болезненный комок. Это было правильное решение. Единственно верное. Но черт, как же оно далось тяжело.

– Первое, – я сделал шаг вперед, но она тут же отступила, сохраняя дистанцию. Я остановился. – Я – тень. Для всех. Для соседей, для твоих подруг, для кого угодно. Я не существую. Ты живешь одна. Со своим горем. Понятно?

Она молча кивнула. Скрестила руки на груди. Защитная поза. Крепость, в которую я не имел права войти.

– Второе. Никаких звонков с домашнего. Никаких сообщений в обычных мессенджерах… Они все слушают. Я почти уверен.

– Кто… они? – в ее голосе прорвалась трещина. Слабый, испуганный интерес.

– Не знаю. Искренне. Не знаю. Пока. Но тот, кто провернул это со мной… у того ресурсы серьезные. Предполагать худшее – наша новая норма.

Женя закусила губу. Смотрела куда-то мимо меня, в стену, пытаясь осознать масштаб безумия, в котором оказалась.

– Третье. Сигнал. Нам нужен тихий, незаметный сигнал на случай, если… что-то пойдет не так. Если почувствуешь опасность. Любую. Мелкую, как соринка в глазу. Ты сразу…

Я замолчал. Мысли метались, ища простое, но гениальное решение. Искали то, что не привлечет внимания.

– Цветок, – вдруг сказала она. Сама не ожидая. – Горшок с геранью на кухонном подоконнике. Если я его уберу… значит, стоп. Тревога. Не заходи. Уходи.

Я посмотрел на нее с новым, внезапным уважением. В состоянии шока она мыслила четко и практично.

– Идеально, – выдохнул я. – А если… если мне нужно будет предупредить тебя? Сказать, что я иду? Что все чисто?

Она задумалась на секунду. Пальцы бессознательно теребили край свитера.

– СМС. Пустая. Без текста. Только на этот… специальный номер. Я получу – пойму. Ты получишь пустую – все в порядке. Больше ничего.

– Договорились, – кивнул я. Это была немая сделка. Заключенная не на бумаге, а на хрупком льду нашего общего страха. Лед трещал под ногами, но другого пути у нас не было.

Она вдруг подошла к окну, отдернула край шторы. Улица жила своей жизнью. Машины, люди. Мир, который не подозревал, что в этой самой обычной хрущевке двое людей заключили пакт о ненападении с самим дьяволом.

– Они там? – спросила она, не оборачиваясь. – Смотрят?

– Возможно, – честно ответил я. – Но теперь… теперь мы тоже смотрим в ответ.

***

Тишина в квартире стала другой. Не враждебной, нет. Деловой. Напряженной, как струна, но с общим пониманием цели. Мы больше не метались по комнатам, как пойманные звери. Мы начали… готовить окопы.

– Ладно, – я провел рукой по лицу, смахивая невидимую усталость. Пора было переходить от слов к делу. – Телефоны. Давай сюда.

Женя посмотрела на свой смартфон с таким видом, будто я попросил ее отдать мне на растерзание первенца. Ее пальцы сжали корпус так, что костяшки побелели.

– Зачем? – голос снова стал колючим, защитным.

– Чтобы нас не слушали. Ну, по крайней мере, не так легко. – Я достал из кармана свой кирпич, подарок из прошлого. Он смотрелся убого рядом с ее тонким устройством. – Есть пара относительно безопасных мессенджеров. Шифрование. Установим. Научишься пользоваться за пять минут.

Она не двигалась. Стояла, прижимая телефон к груди. Глаза – два огромных вопросительных знака, полных недоверия.

– Женя. – Я не стал настаивать, просто опустил руку с телефоном. – Послушай. Ты же умная. Ты сама только что придумала систему с цветком. Это – просто цифровой аналог. Такая же герань в телефоне. Только вместо «тревога» – кнопка «сообщение». Все.

Она замерла на секунду, потом резко сунула мне свой телефон, словно пытаясь от него избавиться.

– Пароль… Мишин день рождения. Ноль семь, ноль три.

Сердце у меня ухнуло куда-то в живот. Острая боль. Я кивнул, стараясь не показывать вида, и быстрыми движениями стал набирать код. Попасть в личное пространство человека, который тебя ненавидит – это странное, щемящее чувство. На экране светилась фотография Миши. Улыбка до ушей. Я торопливо пролистнул ее.

Скачивание, установка… Минуты тянулись, как резина. Я чувствовал на себе ее взгляд. Сверлящий, изучающий. Она наблюдала за каждым моим движением, как за работой сапера с опасной бомбой. И в каком-то смысле так оно и было.

– Готово, – я протянул ей аппарат. – Вот этот значок. Нажимаешь. Только один контакт там – я. Нажимаешь. Отправляешь. Все стирается само через минуту.

Она молча взяла телефон, водя по экрану пальцем. Пальцы дрожали. Совсем чуть-чуть.

– А если… у меня не будет интернета? Или деньги на счету кончатся?

Вопрос был настолько простым, настолько бытовым и оттого еще более жутким, что я невольно усмехнулся. Горько.

– Тогда… старомодным способом. Герань на окне. Дымовые сигналы. Кричишь в форточку «караул». – Я попытался снять напряжение. Не сработало. Она смотрела на меня не мигая. – У тебя всегда должен быть запас на счету. Зарядка полная. Это теперь – твой главный инструмент выживания. Понимаешь? Как ключи или кошелек.

Она кивнула. Медленно, обреченно. Потом неожиданно спросила:

– А тебя… они тоже так учили? Там, в прошлом? Все это… конспирация?

Вопрос застал врасплох. Я отвел взгляд. Вспомнил скупые, сухие инструкции, похожие на машинный код. Никаких эмоций. Только цель. Только задача.

– Меня учили другому, – честно ответил я. – Меня учили находить слабые места. В системах. В людях. – Я посмотрел на нее. – А это… это я просто пытаюсь эти места прикрыть. Интуитивно. Методом тыка.

Наступила пауза. Она переваривала мои слова. Переваривала тот факт, что ее единственный защитник – это тот, кого прислали уничтожить ее жизнь, и он действует наугад.

– Еще правила, – сказала она тихо, но уже без прежней агрессии. С вызовом. – Мои правила.

– Давай.

– Ты не выходишь на балкон. Никогда. Соседка сверху, тетя Люда, она как спутник-шпион. Видит все, знает все, обо всем болтает.

– Не выхожу, – покорно согласился я.

– Мусор – только поздно вечером. В большом черном пакете. И сразу в контейнер, не оставляя у двери.

– Хорошо.

– И… – она запнулась, снова покусывая губу. – И не подходи ко мне близко. Вообще. Если не срочно. Если не… тот самый случай.

Это было произнесено с такой ледяной окончательностью, что по спине пробежал холодок. Не «не прикасайся ко мне». А «не подходи». Создать буферную зону. Санитарный кордон.

– Женя, я же не маньяк, – я не сдержался. – Я не…

– Я не знаю, кто ты! – она вдруг взорвалась, и в ее глазах блеснули первые за этот разговор слезы. Гневные, отчаянные. – Я не знаю, что ты можешь! Что ты сделаешь в следующий раз! Ты – непредсказуемый! Для меня! Поэтому – не подходи. Держись там, – она махнула рукой в сторону дальней стены, – а я – тут. Понятно?

Да. Все было абсолютно понятно. Я был для нее сбоем в матрице, живой гранатой с выдернутой чекой. И ее правила были попыткой отползти на безопасное расстояние.

– Понятно, – тихо сказал я. – Я буду там.

Она резко кивнула, отвернулась и уткнулась в экран телефона, изучая новый мессенджер. Ее плечи были напряжены, спина – прямая и неприступная.

Я отошел к заветной стене, прислонился к обоям и закрыл глаза. В ушах стучало: «не-подходи-не-подходи-не-подходи».

Акт второй был окончен. Цифровой мост был наведен. Но настоящей, живой связи между нами не возникло. Только протокол. Только аварийные частоты.

И тиканье счетчика, которое теперь доносилось и оттуда, из телефона в ее руках.

***

Время в квартире текло по-новому. Оно больше не тянулось, как пережеванная резина, и не мчалось кардиограммой паники. Оно дробилось на мелкие, острые осколки правил, запретов, взглядов исподтишка. Мы жили, как два заряженных одноименных полюса – отталкиваясь с силой, прямо пропорциональной сокращению дистанции.

Я – у своей стены. Она – у своего окна. Между нами – нейтральная полоса прихожей, которую мы пересекали с крайней осторожностью, как саперы, не глядя друг на друга.

Прошел час. Может, два. Я проверял старые контакты в своем телефоне-кирпиче, пытаясь оживить в памяти обрывки информации, которые сейчас могли стоить жизни. Все было тленом и пеплом. Пустые номера, отключенные сервисы. Меня стерли начисто, как ластиком.

Женя сидела на подоконнике, обняв колени, и смотрела на улицу. Ее телефон лежал рядом. Она изучила приложение вдоль и поперек. Делать там было нечего – только один чат, с одним контактом. «Возвращенец». Я так подписал себя. Не знаю даже, зачем. То ли черный юмор, то ли попытка принять свою новую сущность.

Внезапно она пошевелилась. Спустила ноги на пол. Медленно, почти нерешительно, повернулась ко мне. Я почувствовал ее взгляд на себе, как физическое прикосновение. Холодное и любопытное.

– А что они хотели? – ее голос прозвучал хрипло от долгого молчания. – Там… у тебя. Конкретно. Какую «цель» тебе поставили?

Вопрос повис в воздухе. Прямой. Неожиданный. Она перестала смотреть на меня как на стихийное бедствие и начала рассматривать как инструмент. Понять механизм.

Я отложил телефон. Вздохнул. Как ей объяснить? Как описать тот ледяной, бездушный алгоритм, который вложили в мою голову?

– Информация, – начал я, подбирая слова. – Все, что могло бы скомпрометировать… определенных людей. Кто-то из них был у власти тогда, кто-то пришел сейчас. Неважно. Система – она живая. Она умеет защищаться. Зачищать тех, кто знает слишком много.

– И ты должен был это… найти? Украсть?

– Не совсем. Скорее… активировать. Я был ключом. Меня вставили в замок и провернули, но что именно щелкнуло внутри, я не знал до самого конца.

Она слушала, не мигая. Ее лицо было каменной маской, но в глазах плавало понимание. Страшное, неотвратимое.

– И… щелкнуло? – прошептала она.

Я посмотрел на нее. Прямо. Честно.

– Да, Женя. Щелкнуло. И теперь за нами охотятся те, кого эта дверца прищемила. И те, кто меня запустил. Мы – живые доказательства. Просчет системы. Сбой. Нас нужно ликвидировать. Обоих.

Она отвела взгляд. Снова к окну. К обычному миру, где люди просто жили, а не были сбоями в программе.

– Значит, мы… пешки, – констатировала она без эмоций.

– Пешки, которые вдруг научились ходить не по тем клеткам. Что злит игроков еще больше.

Наступила тишина. Но на этот раз она была другой. Не пустой. Насыщенной. В ней плавало тяжелое, горькое знание, которое наконец-то стало общим. Не «я» и «она». А «мы». Мы – пешки. Мы – сбой. Мы – мишени.

И тогда случилось то, чего я никак не мог ожидать.

Она медленно поднялась с подоконника. Сделала шаг. Второй. Пересекая нейтральную территорию. Она шла ко мне. Не быстро. Не уверенно. Как по тонкому льду, который вот-вот треснет.

Я замер. Не дышал. Инстинкт кричал: отступи, соблюди дистанцию, ее же правило! Но я не смог пошевелиться.

Она остановилась в метре. Ближе, чем за все это время. И посмотрела на меня. По-настоящему. Впервые – не сквозь призму страха или ненависти. А с холодным, безжалостным любопытством хирурга, рассматривающего уникальный клинический случай.

– Дай мне твою руку, – тихо сказала она.

Это было так неожиданно, что я машинально, не думая, протянул ладонь. Она не взяла ее. Не прикоснулась. Только внимательно, подробно рассмотрела. Тыльная сторона. Пальцы. Запястье. Как будто искала швы. Люк. Надпись «сделано в прошлом».

Потом ее взгляд поднялся на мое лицо. Она изучала черты, искала фальшь, несовпадение, цифровой артефакт.

Я выдержал этот взгляд. Под микроскопом. Бездонное одиночество в ее глазах встречалось с моим. Два разных вида одиночества, которые вдруг на мгновение отразились друг в друге.

– Ты… настоящий, – наконец выдохнула она. И в ее голосе не было ни удивления, ни разочарования. Была лишь усталая, страшная констатация факта. – Из плоти. И крови.

Она не ждала ответа. Развернулась и так же медленно, как пришла, пошла обратно к своему окну. Ее силуэт снова уперся в стекло, в ночные огни.

Но что-то сдвинулось. Лед не треснул. Он выдержал. Один шаг. Один взгляд.

Она не доверяла мне. Нет. Ни капли. Но она начала доверять факту моего существования. Моей физической реальности. Я перестал быть для нее призраком, кошмаром, голограммой. Я стал… проблемой. Материальной, осязаемой. С которой можно иметь дело. Вести переговоры.

Это было до смешного мало. Ничтожно мало. Но в той кромешной тьме, в которой мы оказались, это было подобно первому проблеску звезды. Одинокой, холодной, но – звезды.

Я все еще стоял у стены, с протянутой рукой. Потом медленно опустил ее.

Счетчик тикал. Враги выжидали подходящий момент.

Но в тот вечер взрыва не произошло.

Глава 8. Старый друг

Тишина. Она была самым тяжелым испытанием. Не та тишина, что между криками, а та, что после. Густая, как кисель. В ней плавали микроскопические осколки нашего вчерашнего разговора с Женей. «Настоящий. Из плоти и крови». Ее слова грели, как одинокий уголек в промерзшей печке. Но ненадолго.

Потому что враг не из плоти. Он – тень. Система. И против системы мне нужен был… другой системщик.

Женя ушла на работу. Я остался один в этой стерильной, чужой коробке. Правила висели в воздухе, как паутина: не подходить к окну, не выходить на балкон, быть тенью. Тенью, которой для выживания нужен свет. Чей-то свет.

Мой телефон был мертвым грузом. Вынутая SIM-карта лежала на столе – крошечный пластиковый надгробный памятник моей старой жизни. Но у меня был планшет Жени. И ее Wi-Fi. И ее доверие, хрупкое, как яичная скорлупа. Расплескать его было нельзя.

Мозг лихорадочно просеивал обрывки прошлого. Кто? Кто мог понять? Кто не сломался бы сразу от моего имени? Списки стирались один за другим. Одни – уже в тюрьме. Другие – прикормлены системой. Третьи – просто сгинули.

И тогда я вспомнил про Костяна.

Костян. Не Константин. Именно Костян. Человек-призрак. Лучший из нас в свое время. Тот, кто умел не оставлять следов еще до того, как это стало мейнстримом. Он не продался. Он – ушел. Слился с реальностью так же мастерски, как раньше сливался с цифровыми сетями. Последняя служебная записка по нему гласила: «Выбыл по причине несогласия с корпоративной этикой». Это был наш корпоративный способ сказать: «послал всех к черту и скрылся в неизвестном направлении».

Найти его – все равно что купить лотерейный билет, единственным призом в котором была смерть: его, моя или наша общая.

Руки вспотели. Сердце колотилось где-то в горле, сдавливая его. Каждый щелчок по клавиатуре отдавался в тишине громче выстрела. Я лез в самые темные уголки сети, куда обычные пользователи не заглядывают, использовал старые, полузабытые каналы. Места, где цифровые бродяги оставляли друг для друга метки. Как уголь на стене пещеры.

Поиск занял вечность. Часы расползались в тягучем страхе. Каждый скрип в подъезде заставлял вздрагивать и замирать, вжимаясь в спинку стула. Не подходить к окну. Не подходить к окну.

И… я нашел. Не адрес. Не телефон. Координаты. Шифрованную строку, которая означала место в заброшенном промышленном районе. И временное окно – завтра, с полуночи до часа ночи. Как будто он все еще ждал. Как будто знал, что однажды кто-то придет.

Теперь нужно было вызвонить его. Не позвонить – именно вызвонить. Старая, мертвая схема. Я набрал номер, который вел в никуда, на автоответчик, купленный на левые данные и живущий пару недель. Процесс напоминал спиритический сеанс. Ты шепчешь в пустоту и надеешься, что что-то откликнется.

Я продиктовал в трубку координаты и время. И добавил кодовую фразу из нашего общего прошлого. Ту самую, с того проваленного дела на нефтебазе, после которого мы сидели в подвале, пахшем мазутом и страхом, и смеялись до слез, потому что иначе можно было сойти с ума.

– Костян, это я. Артем. Помнишь тот дождь из мазута? – голос мой звучал хрипло и неуверенно. – Мне нужна помощь. Я в дерьме по уши. По самые помидоры.

Я положил трубку. Руки дрожали. Все. Послание ушло в эфир. Теперь – ждать. И надеяться, что на том конце провода окажется друг, а не безжалостный оператор, который уже печатает мои координаты для группы захвата.

Я сидел и смотрел на чистый, без единой пылинки, подоконник. Туда, где в случае беды должен был стоять тот самый злосчастный цветок. Сигнал опасности. И думал о том, что только что, возможно, сам поставил его. Не горшок с геранью – а себя самого.

Тишина снова сгустилась. Но теперь она была другой. Она ждала. Как и я.

***

Полночь. Я стоял в тени развороченного кирпичного забора и смотрел на ангар. Он был похож на мертвого кита, выброшенного на берег индустриальной эпохи. Ржавые ребра каркаса торчали в бледное небо, кое-где еще держались клочья шифера – словно облезшая шкура. От него пахло старым железом, пылью и тихой, безмолвной смертью.

Каждый шаг по щебню отдавался в тишине пушечным выстрелом. Я шел, вжимая голову в плечи, кожей ощущая тысячу невидимых прицелов на своей спине. Это была паранойя. Здоровая, трезвая, жизненно необходимая паранойя.

Внутри было еще хуже. Мрак. Не просто темнота, а густая, почти осязаемая субстанция. Луч фонарика из телефона выхватывал из тьмы сюрреалистичные картины: горы непонятного металлолома, покрытые вековой паутиной; скелет конвейерной ленты; лужи на бетонном полу, черные, как нефть.

И тишина. Та самая, давящая. Я замер, прислушиваясь к стуку собственного сердца. Оно колотилось где-то в висках, отдаваясь глухим эхом в ушах.

– Стоять, – голос прозвучал прямо над ухом. Тихий, безжизненный, без эмоций. Как скрежет металла по металлу.

Я ахнул, резко обернулся. Из тени, буквально из ничего, возникла фигура. Высокая, худая. В темной куртке, лицо скрыто глубоким капюшоном. Он двигался бесшумно, как призрак.

– Руки. Покажи, – скомандовал тот же голос.

Я медленно поднял руки, растопырив пальцы. Фонарь брызнул мне в лицо, заставляя щуриться.

– Телефон. На пол. Отпихни ногой.

Я повиновался. Пластиковая коробочка с шуршанием уехала по пыльному полу, луч света закрутился безумным карусельным огнем.

Только тогда человек в капюшоне сделал шаг вперед. Он сбросил капюшон.

Костян. Но это был не тот Костян. Не тот бесшабашный гений с вечной хитринкой в глазах. Передо мной стоял его двойник. Постаревший на двадцать лет. Лицо – изможденная маска, испещренная морщинами усталости. Но глаза… глаза были прежними. Серыми, холодными, сканирующими все вокруг с безжалостной точностью аналогового прибора. Они уперлись в меня.

– Артем, – произнес он. Мое имя прозвучало как приговор. Как диагноз. – Жив. Ну конечно жив. Везучий ты ублюдок.

– Костян, – выдохнул я, опуская руки. – Черт, я так рад тебя…

– Молчать! – его шипение было резким, как удар хлыста. Он быстрыми, отработанными движениями обыскал меня, похлопал по карманам, проверил, нет ли проводов. Его пальцы были холодными даже через ткань. – Рад? Ты, бл…ь, с какой планеты свалился? Ты знаешь, что за тобой сейчас идет самая масштабная охота со времен дефолта? Что твое лицо – это билет в морг для любого, кто его увидит?