Возвращенец

Нет. Не ошибка. Все на месте. Каждое слово – отточенное, как лезвие. «Семья». Это слово било точно в цель. Они знали. Они всегда знали. Мое бегство было игрой в прятки с самим собой. Они просто ждали, когда я наиграюсь.

И я сам им все преподнес. На блюдечке. Вернулся. Вышел на связь с сыном. Купил новый телефон. Как удобно! Не пришлось даже стараться.

Я чувствовал себя полным идиотом. Слепым щенком, который радуется, что нашел палку, а сам бежит прямиком в капкан.

За мной уже наблюдают.

Эта мысль уже не была панической догадкой. Она была… фактом. Ощущением. Чувством тяжелого, немигающего взгляда в спину. Прямо сейчас.

Я резко обернулся. Моя тень от света из комнаты упала на стену – огромная, искаженная. Никого. Только я и моя паранойя.

Но нет. Это не паранойя. Паранойя – это когда боятся того, чего нет. А они – были. Они – есть. Они только что напомнили о себе.

Я посмотрел на свой новый телефон. Этот символ надежды, мой мост к сыну. Теперь он был и моим проклятием. Мини-устройство слежения в кармане. Я чуть не швырнул его через перила в темноту. Пусть разобьется. Пусть замолчит.

Но… Миша. Его смс. Его «давай как-нибудь еще встретимся». Это было единственное, что грело изнутри. Единственная ниточка. Я не мог ее обрывать. Я не имел права.

Значит, я в ловушке. Между своим прошлым и своим… чем? Будущим? Какое уж тут будущее.

Я сжал телефон в руке так, что костяшки побелели. Глубокий, сдавленный стон вырвался из груди. Злость. Бессилие. Ужасающий, всепоглощающий страх не за себя. За них.

Стены моего нового мира не просто рухнули. Они оказались картонными декорациями. И за ними стояли старые, знакомые, промозглые стены моего кошмара. Я никогда из них не уходил. Я просто ненадолго закрыл глаза.

И тишина. Та самая, звенящая, после сообщения. Они сказали все, что хотели. И замолчали. Теперь ход был за мной.

Но какой ход? Что я мог сделать? Бежать снова? Бросить все только начавшееся? Опять?

Я посмотрел на темный экран. Ни звонков. Ни сообщений. Только эта одна, ядовитая смс, светящаяся в истории, как шрам.

И где-то там, в темноте, за одним из этих темных окон, за стеклом одной из этих припаркованных машин, кто-то ждал. Смотрел. На мой балкон. На меня.

Игра началась. С самого начала.

Глава 3. Первая трещина

Утро после той ночи на балконе было серым и кисловатым. Голова гудела, будто я и правда выпил ту бутылку пива, а не просто подержал ее в руках. Каждый скрип за стеной, каждый гул мотора под окном заставлял сердце екать и сжиматься в комок. Телефон лежал экраном вниз на прикроватной тумбочке. Я боялся на него смотреть.

И тут он завибрировал.

Я аж подпрыгнул. Сердце ушло в пятки, в горле пересохло. Они. Это снова они.

Медленно, словно сапер, обезвреживающий мину, я перевернул его. И… расслабился. Выдохнул. Это был Миша.

«Привет. Сегодня в парке в 12. Буду кататься. Приходи».

Просто. Без смайликов. Но для меня – приказ царя и петиция о помиловании в одном флаконе. Я ответил почти мгновенно, чтобы не передумал: «Буду. Уже выхожу». Солгал, конечно. Я еще даже с кровати не встал.

Парк кипел жизнью. Солнце, которого не было у меня в окне, здесь светило вовсю. Дети визжали на качелях, парочки кормили уток, кто-то бегал. Нормальные люди с их нормальной, спокойной жизнью. Я чувствовал себя волком, забредшим на собачью выставку – весь на нервах, готовый шарахнуться от любого резкого звука.

И вот он. Миша. У рампы. Не один, с парнями такими же, с залихватскими кепками козырьком назад. Увидел меня – кивнул едва заметно. Сказал что-то приятелям. Те оглянулись на меня с легким, почти профессиональным любопытством и откатили в сторону.

– Привет, – сказал Миша, подкатывая ко мне на своей разноцветной доске, всей в царапинах и наклейках – явно не для красоты. Инструмент.

– Привет, – мой голос прозвучал сипло. Я сглотнул. – Круто тут у вас.

– Нормально. – Он посмотрел на мои кеды. – Будешь пытаться?

Я нервно засмеялся.

– Да я, Миш, в свои-то годы… Я кости не то что ломать – сращивать потом дорого выйдет.

– Ничего не сломаешь, – он флегматично оттолкнулся ногой, сделал красивую дугу. – Падать не больно. Это же не асфальт. – Он остановился, посмотрел на меня прямо. Взгляд у него был, черт возьми, как у Жени – пронзительный, насквозь. – Ты же не просто смотреть пришел?

Вот это был удар ниже пояса. Прямо в душу. Он был прав. Я пришел не просто смотреть. Я пришел… участвовать. Быть рядом. Не призраком у школьного забора.

– Ладно, – сдался я. – С чего начинать? С завещания?

Он слегка усмехнулся. Впервые. Уголок губ дрогнул. Это было круче, чем любое «спасибо».

– Стойку сначала определи. Какая нога вперед? Вот, просто встань на доску.

Я послушно встал. Доска подо мной тут же ожила, предательски дернулась в сторону. Я замахал руками, пытаясь удержать равновесие.

– Расслабься, – сказал Миша спокойно. – Не деревянный. Ноги согни немного. Да, вот так.

И пошло-поехало. Буквально. Он был… терпеливым учителем. Коротко, по делу. «Оттолкнись… Сильнее… Переноси вес… Не бойся, я же рядом». А я боялся. Боялся упасть, выглядеть идиотом, старым пнем, который лезет не в свое дело.

Но потом… потом я оттолкнулся. И поехал. Недалеко, криво, пошатываясь, как щенок на льду. Но я ехал. Ветер бил в лицо. Доска громыхала по поверхности рампы. И я услышал смех.

Свой собственный.

Я смеялся! Настоящим, глупым, задорным смехом. Откуда он взялся? Кажется, я этот звук лет десять не слышал от себя.

Я грохнулся. Конечно, грохнулся. Мягко, на самое мягкое место. Миша даже не шелохнулся.

– Нормально, – констатировал он. – Для первого раза.

Я сидел на искусственной траве и хохотал. До слез. Потому что было смешно. Потому что было здорово. Потому что в этот миг не было ни смс от призраков, ни страха, ни прошлого. Был только я, скейт, асфальтовая змея под колесами и мой сын, который смотрел на меня не как на проблему или угрозу, а как на… ну, на немного неуклюжего, но старающегося человека.

– Давай еще, – сказал я, поднимаясь и отряхивая ладони.

Мы провели так, наверное, час. Я падал, вставал, снова пробовал. Он показывал трюки – ловкие, стремительные, от которых захватывало дух. Я пытался просто проехать по прямой. И мы разговаривали. Обрывками. Короткими, легкими фразами, которые не весили тонну.

– Мама говорит, ты раньше на мотоцикле гонял?

– Гонял, – фыркнул я, концентрируясь на равновесии. – Поэтому и выжил. Навык падать без последствий.

– Ага, вижу, – он ухмыльнулся.

Это было… легко. Просто. По-человечески.

Я забыл. Я правда забыл обо всем. О той ночи. О том сообщении. О том, что за нами, возможно, кто-то наблюдает. Все это отступило, сжалось в маленький, темный шарик и закатилось куда-то на самую дальнюю полку сознания. Его затмило солнце, смех и непривычная боль в мышцах.

Когда мы наконец решили сделать перерыв и пошли пить воду, я шел рядом с ним, и чувствовал себя не неудачником-отморозком, вернувшимся с того света, а… просто отцом. Ну, почти. Таким, который пытается вписаться в мир своего ребенка. И который, кажется, не до конца провалился.

Я купил две бутылки воды. Протянул ему одну.

– Спасибо, – сказал он. И после паузы: – Ты неплохо. Для начала.

Это была лучшая оценка в моей жизни. Круче любой премии. Я ухмыльнулся.

– Скоро и трюки буду показывать. Готовься.

Он фыркнул, но не зло. А так… с легким снисхождением. Мол, мечтать не вредно.

В тот момент, глотая теплую воду и глядя на его сосредоточенное, вспотевшее лицо, я был почти счастлив.

Я ведь знал, что это не навсегда. Что трещина уже есть. Но пока я решил не замечать ее. Хотя бы еще час.

***

Мы вышли из парка, и мир снова стал резким, громким, немного враждебным. Как будто я снял розовые очки. Шум машин врезался в уши после относительной тишины парковых аллей. Солнце уже клонилось к закату, отбрасывая длинные, усталые тени.

Миша шел рядом, вертя в руках скейт. Он был молчалив, но это было спокойное, уставшее молчание. Не то, что раньше – натянутое, колючее. Казалось, лед между нами хоть на сантиметр, но подтаял.

– Тебе куда? К метро? – спросил он, когда мы вышли на оживленную улицу.

– Пешком немного пройду, подышу, – ответил я. На самом деле, мне просто не хотелось, чтобы это заканчивалось. Хотелось продлить эти несколько минут тихого шествия рядом с ним.

– Ага. Ну, я тогда налево. – Он кивнул и, оттолкнувшись одной ногой, легко встал на доску. – Пока.

– Пока, Миш. И… спасибо. За урок.

Он лишь махнул рукой, не оглядываясь, и растворился в потоке людей. Я смотрел ему вслед, и это теплое, почти счастливое чувство внутри еще пульсировало. Как будто я украл у вселенной кусочек чего-то неположенного. Хорошего.

Я засунул руки в карманы и побрел в сторону дома. Не торопясь. Пережевывал в голове каждый момент: его ухмылку, мои падения, звук колес по асфальту. Мир снова казался… нормальным. Возможно, не все потеряно? Возможно, они просто напугали, предупредили, а теперь отстанут?

Глупая, наивная надежда. Она разбилась вдребезги о гулкий рев двигателя.

Черный внедорожник. Большой, дорогой, с полностью тонированными стеклами. Он медленно, почти лениво прополз мимо меня по улице и так же медленно начал перестраиваться в правый ряд, будто собираясь парковаться.

Сердце екнуло смутно, на уровне инстинкта. Что-то не то. Машина… я ее уже видел. Не здесь. Она была припаркована у входа в парк, когда мы выходили. Я мельком заметил, потому что какой-то пацан на велике чуть не врезался в ее зеркало. Я тогда даже подумал: «Кому надо такую махину в узкие переулки совать?»

А теперь она здесь. Едет за мной. Медленно. Слишком медленно для этой улицы.

– Не паранойя, – прорычал во мне тот самый, холодный внутренний голос. – Это они.

Я резко остановился, сделал вид, что разглядываю витрину какого-то магазина с дешевой электроникой. В грязном отражении стекла я видел, как внедорожник замер в паре десятков метров позади меня. Никто не вышел. Просто стоит. Ждет.

Кровь отхлынула от лица. Теплое чувство испарилось, оставив после себя липкий, холодный страх. Руки в карманах стали влажными.

Что делать? Что делать?

Бежать? Но куда? И главное – зачем? Чтобы они поняли, что я их заметил? Чтобы началась охота?

Нет. Только не это.

Я глубоко вдохнул, повернулся от витрины и пошел дальше. Но уже быстрее. Уже не бродил, а целенаправленно шел, меняя ритм, подстраиваясь под толпу. Сзади раздался мягкий рев мотора – он снова пополз за мной.

Я свернул в первый же переулок. Узкий, полужилой, с гаражными кооперативами. Здесь не было пешеходов. Только я и… он. Внедорожник въехал в переулок, заполнив его собой почти целиком. Я оказался в свете его фар, свет бил мне в спину.

Я ускорился. Почти побежал. Сердце колотилось где-то в горле. Я слышал, как ровный гул мотора нарастает. Он приближался. Медленно, не спеша. Как кот, играющий с мышкой.

Это был худший кошмар. Хуже, чем прямое нападение. Эта игра. Это психологическое давление. Они хотели, чтобы я боялся. Чтобы я знал, что они здесь. Что они контролируют ситуацию.

Я увидел впереди арку, ведущую на следующую улицу. Туда, где люди, светофоры, жизнь. Сделал последний рывок. Влетел в арку, едва не споткнувшись о неровный асфальт, и вывалился на широкий тротуар.

Оглянулся.

Переулок был пуст.

Черный внедорожник исчез. Словно его и не было. Словно это мираж, порожденный моим больным воображением.

Я стоял, опираясь руками о колени, и жадно глотал воздух. Люди обтекали меня, бросая любопытные взгляды. Какой-то дед с собачкой спросил: «Мужчина, вам плохо?» Я только мотал головой, не в силах вымолвить слово.

Паранойя? Сейчас бы я сам себе поставил диагноз. Но нет. Я видел ее. Я слышал ее мотор. Я чувствовал на спине свет фар.

Они дали мне понять, что вчерашнее смс – не шутка. Не случайность. Это была демонстрация силы. Легкое, почти невесомое прикосновение к плечу в толпе: «Мы здесь. Мы видим тебя. Мы можем подойти вплотную. Когда захотим».

Я побрел домой. Уже не замечая ничего вокруг. Тот короткий час в парке с Мишей казался сейчас сном. Ясным, ярким, но бесконечно далеким.

Страх вернулся. Не тот острый, обжигающий страх от сообщения, а другой – тлеющий, фоновый, знакомый. Как старый, неизлечимый недуг. Он заползал внутрь, занимал все закоулки сознания, вытесняя все остальное.

Они вышли на охоту. И я был дичью.

***

Дом. Моя съемная крепость. Я ввалился в подъезд, прислушиваясь к собственному стуку сердца – он заглушал скрип лифта. Каждый этаж казался вечностью. Каждый щелчок механизма заставлял вздрагивать.

Дверь. Я вставил ключ – рука дрожала, и он со скрежетом промахнулся мимо скважины с первого раза. Второго. Наконец, щелк. Я ворвался внутрь, резко захлопнул дверь за спиной и прислонился к ней спиной, как будто за мной гналась свора голодных псов.

Тишина. Глухая, давящая тишина пустой квартиры. Только мое прерывистое дыхание нарушало ее.

И сразу же – взгляд на дверь. Старая, советская, с филенками. С одним замком – крепким, но одним. И с той самой ручкой, которая с внутренней стороны просто нажимает на язычок. Ни засова, ни цепочки.

Один поворот ключа снаружи – и все.

Эта мысль впилась в мозг, как заноза. Они знают, где я живу. Они только что это доказали. Что мешает им подойти? Просто подойти и войти? Ночью. Когда я буду спать.

Спать… Да я глаз не сомкну.

Я оттолкнулся от двери и начал метаться по квартире. Маленькой, тесной, состоящей из одной комнаты и прихожей. Искать… что? Что я мог им противопоставить? Нож? Смешно. Дубовую палку? Ее у меня не было.

Взгляд упал на стул. Обычный стул из-за обеденного столика. Деревянный, не тяжелый, но прочный.

Память. Глубокая, мышечная память, которую я старательно закапывал десять лет, вдруг ожила. Ритуал. Старый, проклятый ритуал из той, прошлой жизни.

Я схватил стул. Поднес к двери. Примерился. Перевернул его так, чтобы спинка уперлась в саму ручку, а ножки – в пол под углом. Получился клин. Примитивный, но эффективный заслон. Любая попытка нажать на ручку снаружи встретит сопротивление. Дверь не откроется бесшумно. Раздастся скрежет, грохот. Меня это не спасет, но предупредит. Даст лишние секунды.

Я отошел, посмотрел на свою работу. Стул под ручкой. Абсурдная картина. Как в дешевом триллере.

Но это было не кино. Это была моя реальность.

Я проверил окна. Их было два: одно в комнате, другое – крошечное, в санузле. Я задернул все шторы, хотя на улице еще было светло. Мне вдруг стало казаться, что из темноты за окнами за мной наблюдают. Что черный внедорожник сейчас стоит прямо под моими окнами, а его невидимые пассажиры смотрят вверх, на мои зашторенные окна, и улыбаются.

Я включил свет – все лампы, какие были. Яркий, неестественный свет должен был разогнать тени. Но он только подчеркивал мое одиночество и уязвимость. Я был словно мотылек, приколотый булавкой к светильнику – очень заметный, очень доступный.

Паранойя.

Это слово снова зашевелилось где-то на задворках сознания. А вдруг? Вдруг это действительно игра моего воспаленного мозга? Вдруг я сам себе все придумал? Смс… может, и правда ошибка? Машина… ну, черных внедорожников в городе тысячи. Могла быть и другая.

Но нет. Я знал. Я чувствовал это нутром, всеми фибрами души, которые помнили вкус старого страха. Это не паранойя. Паранойя – это когда боятся того, чего нет. А они – были. Они вернулись.

Я сел на пол в центре комнаты, спиной к стене, чтобы видеть и дверь, и окно. Поджал колени. Телефон лежал рядом на полу. Молчал.

Тишина снова сгустилась вокруг. Но теперь она была другой – напряженной, зловещей. Каждый скрип дома, каждый гул в трубах заставлял меня вздрагивать и впиваться взглядом в дверь. В тот самый стул, что стоял под ручкой.

Я сидел так, наверное, час. Не двигаясь. Слушая. Вглядываясь в щель под дверью – не мелькнет ли там тень.

И вдруг я осознал. Понял всей своей измотанной душой.

Ничего не изменилось. Ровным счетом ничего. Все эти годы я не жил. Я просто прятался. И стоило мне высунуть голову из укрытия, показаться, сделать шаг к чему-то светлому – как старые демоны тут же подняли головы.

Я снова был загнанным зверем. В клетке. Только клетка теперь была побольше, да и называлась «нормальная жизнь». Но чувство было тем же – абсолютное, животное, всепоглощающее ощущение ловушки.

И самое ужасное – я уже знал, что побег не выход. От себя не убежишь. От них – тоже.

Я обхватил голову руками и закрыл глаза. Но за веками я снова видел его. Черный кузов. Тонированные стекла. Немое обещание в ночи.

Они пришли за мной. По-настоящему.

Глава 4. Визит

Стул под спинкой все еще стоял – кривой, немой свидетель моего ночного безумия. Я вглядывался в щель между ним и дверным косяком, словно мог увидеть сквозь дерево и металл все угрозы этого мира. Тишина. Такая гулкая, звенящая, что в ушах отзывалось эхом собственное сердцебиение – глухой, частый стук, будто молоток по сырому песку. Туки-туки-туки. Мой личный саундтрек к паранойе.

Прошло три часа. Или три дня? Время сплющилось, потеряло форму, стало липкой и тягучей массой. Я не мог есть. Не мог спать. Только сидел тут, на холодном полу в прихожей, спиной к двери, и слушал. Каждый скрип лифта в шахте – ледяной иглой по позвоночнику. Каждый отдаленный шаг на лестничной клетке – прямое объявление войны. Мой мир сжался до размеров этой тесной прихожей. И я был его единственным, никчемным стражем.

И вот… Стук.

Не громкий. Не яростный. Нерешительный, скребущий. Прямо над моей головой.

Вся кровь разом отхлынула от лица, застучала в висках. Мурашки, холодные и колючие, побежали по коже. Они. Это они. Пришли. Знают. Стул… Стул же не выдержит. Он старый, ножка шатается…

Стук повторился. Настойчивее.

– Артем Михайлович? Вы там?..

Голос. Сиплый, прокуренный, спотыкающийся на каждом слове. Незнакомый? Нет. Знакомый до тошноты. Сосед. Алкаш Валерий из сорок седьмой.

Выдох вырвался из меня таким шумным, таким предательски громким, что я сам вздрогнул. Не они. Пока не они. Но расслабляться нельзя. Никогда нельзя. Кто сказал, что они не могут использовать его? Прислать его впереди себя? Проверить оборону.

– Артем Михайлович? – Валерий постучал костяшками пальцев уже по всей поверхности двери, настойчиво, словно дятел. – Я вижу, свет у вас… Одолжите до завтра? Совсем чуть-чуть.

Сердце все еще колотилось где-то в горле. Руки влажные. Включись, черт возьми! Сыграй! Ты же умеешь. Ты годами это делал. Обычный человек. Обычный сосед. Никакой паники. Никаких глаз-блюдец.

Я медленно, очень медленно поднялся с пола. Ноги были ватными. Отодвинул стул с таким скрежетом, что он прозвучал как выстрел в тишине. Взялся за ручку. Помедлил. Вдохнул. Выдохнул. Обычный человек.

Приоткрыл ровно настолько, чтобы просунуть голову и перегородить проход плечом. Цепь, тугая и холодная, впилась в ладонь.

– Валерий, здравствуйте, – голос мой прозвучал неестественно ровно, будто натянутая струна.

Он стоял, пошатываясь. Лицо одутловатое, небрито. Глаза мутные, плавающие. От него тянуло дешевым портвейном и чем-то кислым. Старое засаленное пальто. Обычная картина. Слишком обычная. Слишком.

– Артем Михайлович… Извините, что побеспокоил, – он качнулся вперед, пытаясь заглянуть мне за спину, в квартиру. Я инстинктивно перекрыл обзор. – Беда у меня… Совсем швах. Одолжите сотню? Завтра жена переведет – и сразу отдам. Честное слово.

Он смотрел на меня. Но не так, как обычно – с тупой, пьяной надеждой. Мне почудилось… что-то еще. Притворство? Нет. Или да? Паранойя – она ведь хитрая тварь. Она подкидывает самые правдоподобные версии.

– Сейчас, – буркнул я. – Подождите тут.

Мне нужно было отступить. Закрыть дверь. Сделать паузу. Но повернуться к нему спиной… Это все равно что подставить шею под нож. Я отступил в прихожую, не отпуская дверь, пятясь, как краб. Взгляд прилип к его потрепанным ботинкам в просвете между дверью и косяком.

Кошелек. Где кошелек? На тумбе. Я потянулся к нему, движения деревянные, резкие. Вытащил первую попавшуюся купюру. Сто. Хорошо.

– Держите, – просунул ее в щель.

– Ой, спасибо вам, большое человеческое… – он ухватился за деньги жадными пальцами. – Выручили… Я вам завтра…

Он не уходил. Стоял и комкал купюру.

– Еще что-то? – спросил я. Голос дрогнул. Слишком резко. Слишком нервно.

– Да нет… просто… – он снова попытался заглянуть ко мне за спину. Его взгляд скользнул по прихожей, по полу… и задержался там. У его ног. На самом виду, будто специально подкинутый, лежал простой белый конверт. Без марки. Без адреса. Чистый, девственно-белый прямоугольник на грязном полу коридора.

Ледяная рука сжала мое горло.

Я его не клал. Я сто процентов не клал. Его там не было, когда я сидел у двери три часа назад. Его не было, когда он подошел. Его… подсунули. Пока мы говорили. Пока я пялился на его ботинки.

– Что это у вас? – сипло спросил Валерий, нагибаясь. Его движения были заплетающимися, пьяными. Слишком нарочитыми?

– Не трогайте! – я рывком распахнул дверь. Рванулся вперед, отталкивая его. Рука сама собой сжалась в кулак.

Он отшатнулся, испуганно поднял руки.

– Да я ничего… просто упало что-то…

Я не слушал. Весь мир сузился до этого конверта. Он лежал на паркете, белый и безмолвный, как похоронное приглашение. Я наклонился, схватил его. Бумага была шершавой, холодной.

– Артем Михайлович? Вы чего? – голос Валерия доносился будто из-за толстого стекла.

Я поднял на него взгляд. Видел свое отражение в его мутных глазах – перекошенное лицо, дикий взгляд, звериный оскал. Я видел в них чистый, неподдельный испуг. Он был ни при чем. Просто пешка. Случайный курьер. Его использовали, чтобы отвлечь меня. И у них это получилось. Блестяще.

– Уходите, – прошипел я. Звук был чужим, низким, не моим. – Немедленно. Уходите.

Он что-то пробормотал, развернулся и почти побежал к лифту, спотыкаясь. Я не смотрел ему вслед. Я вжался спиной в косяк своей двери, сжимая в дрожащих пальцах этот проклятый конверт.

Он был не толстый. Внутри что-то плотное, прямоугольное. Фотография.

Игра началась. И мой ход был проигран, даже не начавшись.

***

Дверь захлопнулась у меня за спиной с таким грохотом, будто рухнул весь мир. Я прислонился к холодному дереву, пытаясь поймать дыхание. Оно срывалось с губ короткими, прерывистыми рывками. В ушах – звон. В груди – бетон.

Конверт. Он жег ладонь, этот проклятый белый прямоугольник. Казалось, сквозь бумагу исходит ледяной холод. Я оттолкнулся от двери, одним движением защелкнул все замки, вернул на место дурацкий стул-заслон. Ритуал. Бесполезный, идиотский ритуал.

Руки тряслись так, что я едва мог удержать эту штуку. Спокойно. Дыши. Вдох-выдох. Сейчас только паника. Только страх. А они на страхе и паразитируют. Это их кислород. Их оружие.

Я побрел в гостиную, плюхнулся на диван, отставив конверт на столик, будто ядовитую змею. Он лежал между нами, безмолвный и веский укор. Белое на темном дереве. Слишком чистое. Слишком явное.

Что внутри? Отравленная пудра? Иголка с ядом? Бред. Это не их стиль. Они тоньше. Больнее.

Сердце все еще колотилось где-то в горле. Я закрыл глаза, пытаясь взять себя в руки. Не вышло. Перед веками тут же всплыло лицо алкаша – испуганное, непонимающее. Он был не в игре. Просто пешка. Разменная монета. Его использовали, чтобы убедиться: я здесь. Я на нервах. И чтобы подсунуть этот… этот гроб с посланием.

Медлить больше не было сил. Я рванул конверт. Бумага порвалась с сухим, грубым звуком. Внутри – глянцевая фотография.

Я перевернул ее.

И мир перевернулся вместе с ней.

Парк. Прошлая суббота. Яркое солнце, которое сейчас казалось издевкой. Резкие тени от деревьев. И мы с Мишей. Крупный план.

Мы стояли у скейт-рампы. Я – с доской под мышкой, лицо раскрасневшееся, улыбка до ушей. Настоящая. Такая, какой не было, кажется, сто лет. А он… Миша. Смотрел не на рампу, а на меня. Его взгляд – это было самое ужасное. Взгляд, полный такой открытой, такой светлой и глупой привязанности, что сейчас от него свело желудок. Он что-то говорил мне, рот полуоткрыт в улыбке, и я смеялся в ответ.

Кто-то снял это. Кто-то стоял совсем рядом. В десяти шагах. А мы… мы ничего не видели. Мы были счастливы. Я был счастлив.

Меня бросило в жар, потом сразу в ледяной пот. Руки стали ватными, фотография выскользнула из пальцев и мягко шлепнулась на ковер лицевой стороной вниз.

Нет. Нет-нет-нет-нет-нет.

Это не угроза. Это… что-то другое. Хуже. Гораздо хуже.