Собор. Откуда я звоню и другие истории

Перевод Г. Дашевского

Консервация[16]

Муж Сэнди не расставался с диваном уже три месяца – с тех пор, как его сократили. В тот день, три месяца назад, он пришел домой бледный и расстроенный. При нем была коробка со всеми его рабочими принадлежностями.

– Поздравляю тебя с Днем святого Валентина, – сказал он Сэнди и поставил на кухонный стол бутылку виски «Джим Бим» и сердцевидную коробку конфет. Потом снял кепку и тоже положил на стол. – Сегодня меня «законсервировали». Что будем делать? А?

Они посидели, выпили, закусили шоколадными конфетами. Потолковали, кем он еще может работать. Но ничего так и не придумали.

– Что-нибудь да подвернется, – сказала Сэнди. Она хотела подбодрить мужа, но ей и самой было страшно.

– Утро вечера мудренее, – сказал он наконец, постелил себе на диване и с тех пор спал только там.

На другой день после увольнения предстояли хлопоты о пособии по безработице. Он поехал в центр, на биржу труда, заполнил бланки, спросил, нет ли работы. Работы не было ни по его специальности, ни по какой другой. Когда он вернулся домой и стал описывать Сэнди жуткую толпу безработных мужчин и женщин, лицо его покрылось испариной. Вечером он снова расположился на диване. Он вообще стал проводить там все время. Будто нечем ему больше и заняться, раз уж остался без места, подумала Сэнди. Иногда муж вставал и звонил кому-то насчет работы, а раз в две недели ездил что-то там подписывать и приносил домой пособие. Все же остальное время сидел или лежал на диване. Будто, кроме как на диване, ему и лечь негде, дивилась Сэнди. Прямо как гость в чужом доме. Время от времени он просматривал журналы, что она заодно покупала в продуктовом магазине; иногда же Сэнди, придя с работы, заставала мужа за разглядыванием книги под названием «Тайны прошлого», которую она получила бесплатно в виде премии за то, что вступила в клуб книголюбов. Держа книгу в обеих руках, склонив голову над текстом, он, казалось, был погружен в чтение. Но спустя некоторое время Сэнди обнаружила, что он так и застрял где-то на второй главе. Однажды она взяла эту книгу, раскрыла на заложенной странице и прочла рассказ о найденном в Нидерландах человеке, который пролежал две тысячи лет в торфяном болоте. На одной из страниц была помещена фотография. Лоб весь в морщинах, лицо спокойное. На голове кожаная шапка. Человек лежал на боку. Руки и ноги усохли, но в целом он не выглядел страшным. Сэнди пробежала глазами еще несколько строк и положила книгу на прежнее место, на кофейный столик рядом с диваном, – муж легко мог дотянуться до нее рукой. Проклятый диван! Даже сесть на него теперь неприятно. Подумать только, на этом самом диване они когда-то лежали вместе и занимались любовью.

Газету им приносили ежедневно. Он прочитывал ее от первой до последней страницы. Сэнди сама видела, что он читает все подряд, вплоть до некрологов и сводок погоды в больших городах, а также сообщений о слиянии фирм и процентных ставках, публикуемых в отделе экономической информации. По утрам он вставал первым и шел в ванную. Потом включал телевизор и варил кофе. В этот час он казался бодрым, деловитым. Но ко времени ее ухода на работу снова занимал привычное место на диване, так и не выключив телевизора. В большинстве случаев телевизор продолжал работать вовсю и тогда, когда она возвращалась домой, а муж либо сидел на диване, либо лежал на нем все в тех же джинсах и фланелевой рубашке, которые обычно надевал, отправляясь на работу. Но случалось и так, что телевизор был выключен, а муж сидел – разумеется, на диване, – держа перед собой книгу «Тайны прошлого».

– Как дела? – спрашивал он, поймав на себе ее взгляд.

– Нормально, – отвечала она. – А у тебя?

– Нормально.

На плите всегда был для нее горячий кофе. Сэнди входила в гостиную, садилась на кресло напротив его дивана и рассказывала, как у нее прошел день. «Попиваем кофе и мирно беседуем, будто у нас и вправду все нормально», – думала Сэнди.

Она все еще любила мужа, хотя видела, что все идет не так, как нужно. Хорошо еще, что у нее самой есть работа, но надолго ли? А что ждет их и всех остальных людей завтра? У Сэнди на работе была подруга, которой она однажды рассказала про своего мужа – о том, что он все время проводит на диване. Но та, казалось, не находила в этом ничего особенно странного, и ее реакция поразила и огорчила Сэнди. Подруга, в свою очередь, рассказала ей о своем дяде, проживающем в штате Теннесси: когда этому человеку исполнилось сорок лет, он залег в постель и заявил, что больше с нее не встанет. И стал очень слезлив, каждый день плакал. Это оттого, предположила подруга, что он испугался старости. А может, опасался сердечного приступа или еще какой-нибудь болезни. Но вот ему уже стукнуло шестьдесят три, а ничего такого не случилось. Эта история потрясла Сэнди. Если подруга говорит правду, то это значит, что ее дядя провел в постели уже двадцать три года. Мужу Сэнди сейчас тридцать один. Тридцать один да двадцать три – получается пятьдесят четыре. Ей и самой будет тогда за пятьдесят. Господи, не может же человек провести всю жизнь на кровати или, что все равно, на диване. Другое дело, если бы муж был ранен, заболел или пострадал в автомобильной катастрофе. Тогда она поняла бы. Смогла бы вынести. Тогда, даже если бы он вовсе не мог подняться с дивана и она должна была бы кормить его с ложечки, в их отношениях присутствовало бы даже нечто романтическое. Но какая может быть романтика в том, что молодой и здоровый, в общем, человек завалился на диван и не желает вставать с него, разве что сходит в туалет или включит телевизор утром и выключит его вечером? Ей было стыдно за мужа; больше она ни с кем уже о нем не заговаривала. Даже с подругой, дядя которой как залег в постель двадцать три года назад, так и не расстается с ней до сих пор.

Как-то раз, уже под вечер, Сэнди вернулась с работы, поставила машину и вошла в дом через кухонную дверь. Было слышно, что в гостиной включен телевизор. На плите стоял горячий кофейник. Из кухни, с того места, где она остановилась с сумочкой в руке, ей была видна гостиная, диван, обращенный к ней спинкой, и экран телевизора. По экрану двигались какие-то люди. С одного конца дивана свисали голые ноги мужа, а на другом виднелась его голова на подушке. Ни ноги, ни голова не шевелились. То ли спит, то ли нет. То ли вообще не слышит, что кто-то вошел. Впрочем, вздохнула она, какая разница? Она положила сумочку на стол и открыла дверцу холодильника, чтобы взять стаканчик йогурта. В тот же миг ее обдало теплым, затхлым воздухом. В холодильнике творилось нечто невообразимое. Мороженое, которое она оставила в морозилке, растаяло и стекло на недоеденные рыбные палочки и капустный салат. Часть его попала в миску с рисом по-испански, а на дне холодильника скопилась целая лужа из мороженого. Оно испакостило все. Сэнди открыла дверцу морозилки. Оттуда потянуло такой одуряющей вонью, что Сэнди едва не стошнило. Днище морозилки тоже было залито мороженым, в нем плавал сверток с тремя фунтами мясного фарша. Сэнди нажала пальцем на целлофан, в который был завернут фарш, – палец вдавился в мякоть. Оттаяли и свиные отбивные, и все остальное, в том числе непочатый пакет с рыбными палочками, бифштексы и два набора полуфабрикатов китайской кухни. И сосиски, и соус к макаронам… Она захлопнула дверцу морозилки и взяла с полки холодильника стаканчик с йогуртом. Сняла крышку и понюхала. И тут громко окликнула мужа.

– Что такое? – спросил он, сев на диване и повернув к ней голову. – Ну, чего ты? – Он провел по волосам рукой. По его виду трудно было определить, спал он все это время или нет.

– Этот окаянный холодильник сломался. Вот чего!

Муж встал и уменьшил громкость телевизора. Потом выключил его совсем и прошел на кухню.

– Дай-ка я взгляну, – сказал он. – Не может быть, чтобы совсем сломался.

– Взгляни, взгляни. Теперь все продукты испортятся.

Он заглянул внутрь холодильника, лицо его помрачнело. Потыкал пальцем морозилку. Так и есть. Не работает.

– Час от часу не легче, – сказал он.

Ей вдруг захотелось высказать ему все, что у нее накопилось на душе, но она сдержалась.

– Черт побери, – продолжал муж. – Вот уж не везет так не везет. Этому холодильнику не больше десяти лет. Когда мы его покупали, он был почти новый. У моих родителей холодильник прослужил двадцать пять лет. А потом они его брату подарили, когда тот женился, так он продолжал прекрасно работать. В чем же тут дело? – Он заглянул в щель между стеной и холодильником, покачал головой. – Странно. Вилка в розетке. – Потом ухватился руками за края холодильника и качнул его из стороны в сторону. Потом, упершись плечом, отодвинул на несколько дюймов от стены. Внутри что-то упало и разбилось. – Вот дьявольщина!

Сэнди вдруг осознала, что все еще держит в руке стаканчик. Подошла к бачку для мусора, приподняла крышку и бросила его туда.

– Придется мне все это пережарить… – Она представила себе, сколько мяса ей предстоит сегодня переработать на плите и в духовке. – Нам нужен новый холодильник.

Он промолчал. Снова заглянул в морозилку и покивал.

Она чуть оттеснила его от холодильника и начала выкладывать на стол продукты. Он взялся помогать. Вытащил из морозилки фарш и мясо. Отдельно сложил другие продукты, извлеченные из холодильника. Потом взял несколько бумажных салфеток и тряпку и стал вытирать внутри.

– Фреон вытек, – вдруг сообщил он, перестав вытирать. – Вот в чем дело. По запаху чувствую. Точно, вытек. Помню, такая же история у кого-то из моих знакомых случилась. – Теперь он как-то даже успокоился и снова принялся вытирать. – Ну конечно, фреон.

Сэнди остановилась в раздумье и посмотрела на мужа.

– Нам нужен новый холодильник.

– Легко сказать. А где мы его возьмем? На деревьях они не растут.

– Но ведь нужен же. Или, может быть, нет? Может, нам хранить скоропортящиеся продукты на подоконнике, как народ в многоэтажках? Или приобрести холодильный ящик, чтобы нам каждый день привозили лед? – Она положила на стол рядом с фаршем головку салата и помидоры, села на стул и закрыла лицо руками.

– Ладно, раздобудем другой, – сказал муж. – Вот увидишь. Разве можно нам без холодильника? Никак нельзя. Вопрос лишь в том, где его найти и сколько мы можем за него заплатить. Подержанных холодильников, я думаю, продают сколько угодно. Погоди, посмотрим объявления в газетах.

Она отняла руки от лица и посмотрела на него.

– Вот увидишь, Сэнди, через отдел объявлений подберем что-нибудь. Ведь холодильникам в большинстве случаев износу нет. Вот только с нашим, черт его дери, что-то стряслось. Всего второй раз в моей жизни холодильник вот так сразу вышел из строя. – Он опять уставился на злосчастный агрегат. – Не повезло нам, черт побери.

– Неси сюда газету, – потребовала она. – Посмотрим объявления…

– Минутку. – Он подошел к кофейному столику, перебрал кучу газет и возвратился на кухню. Она отодвинула продукты в сторону, чтобы муж мог расстелить на столе газету. Он сел на стул.

Она взглянула на газету, потом на оттаявшие продукты.

– Свиные отбивные придется на ужин поджарить. А еще сделать котлеты. И обжарить бифштексы. И рыбные палочки. Да и про китайскую еду не забыть бы.

– Все этот фреон, будь он неладен! По запаху чувствую.

Они начали просматривать объявления. Он водил пальцем по строчкам сперва первой колонки, потом второй. Быстро пробежал объявления под рубрикой «Требуются». Она заметила две-три галочки, поставленные им, но не стала вчитываться в текст. Не имеет значения, что он там отметил. Потом шла рубрика «Товары для путешественников» и наконец «Бытовые приборы – новые и подержанные».

– Вот, – сказала она и задержала палец на этой строке.

– Дай я взгляну, – сказал он, отодвигая ее руку. Но она начала читать сама.

– «Холодильники, кухонные плиты, стиральные машины, сушилки и прочее. Аукцион». Аукцион? Ах да, понятно. – Она продолжала читать: – «Новые и подержанные бытовые приборы. Новые поступления вечером, по четвергам. Начало в семь часов». А сегодня как раз четверг. Значит, вечером будет аукцион. И это недалеко от нас. На Пайн-стрит. Я сто раз по ней проезжала. И ты тоже. Ты же знаешь эту улицу. Совсем рядом с «Баскин-Роббинс».

Муж молчал. Оттянув двумя пальцами нижнюю губу, он не сводил глаз с объявления.

– Аукцион, – проговорил он наконец.

– Поедем, а? Рассеешься немного. Может, и подберем себе холодильник. Двух зайцев одним выстрелом.

– Вот уж никогда в жизни не бывал на аукционах, – сказал он. – Да и сейчас как-то нет желания.

– Да брось ты, что с тобой? Там интересно. Уж сколько лет я не была на аукционе. Еще девчонкой с отцом ходила. – Ей вдруг ужасно захотелось пойти на этот аукцион.

– С папенькой, – сказал он.

– Да, с папенькой. – Она взглянула на мужа, ожидая, что он скажет еще. Но он молчал.

– На аукционах бывает занятно, – сказала она.

– Может быть. Но я не хочу туда ехать.

– Я бы еще и лампу для ночного столика купила. Они там тоже бывают.

– Мало ли чего нам надо. Но я безработный. Ты что, забыла?

– Я все равно поеду. Без тебя, если на то пошло. Хочешь – поедем вместе. А нет – не надо. Сказать по правде, для меня это несущественно. Вот так.

– И я поеду. С чего ты взяла, что я отказываюсь? – Он взглянул на нее и тотчас отвел глаза в сторону. Взял газету и перечитал объявление. – Я же ничего в этих аукционах не смыслю. Ну ладно, съезжу разок, посмотрю, как и что. Кто мог подумать, что нам придется когда-нибудь покупать с аукциона холодильник?

– Никто. А вот мы поедем и купим.

– Ладно.

– Прекрасно, – сказала она. – Только если ты хочешь.

Он кивнул.

– Я, пожалуй, начну готовить, – сказала она. – Поджарю сейчас эти треклятые отбивные, и мы поедем. Остальное мясо может подождать. Потом все сразу сделаю. Когда мы вернемся с аукциона. Однако надо поторапливаться. В газете сказано – в семь часов.

– В семь часов, – повторил муж.

Он встал из-за стола и ушел в гостиную. Постоял немного у окна. Посмотрел на проезжавший по улице автомобиль. Потрогал пальцем губу. Наблюдая за ним из кухни, жена увидела, как он сел на диван, взял свою всегдашнюю книгу и открыл на странице, заложенной закладкой. Но минуту спустя отложил книгу и улегся на диван сам. Поправил подушку, лег на спину, закинув руки под голову. Полежал некоторое время неподвижно, потом руки его расслабленно вытянулись вдоль тела.

Она сложила газету. Поднялась со стула, тихо вошла в гостиную и через спинку дивана посмотрела на мужа. Он лежал с закрытыми глазами. Его грудь вздымалась и опускалась едва заметно. Сэнди возвратилась на кухню и поставила на плиту сковороду. Включила плиту и подлила в сковороду масла. Положила отбивные. Вспомнила, как ходила с отцом на аукцион. Там распродавали по большей части домашний скот. Насколько она помнила, отец вечно пытался продать или купить теленка. Иногда распродавали сельскохозяйственный инвентарь и предметы домашнего обихода, но чаще всего – скот. Потом, когда родители разошлись и она уехала с матерью, отец писал Сэнди, что ему стало скучно без нее на аукционах. В своем последнем письме – тогда она уже стала взрослой и вышла замуж – он сообщил, что купил с аукциона за двести долларов прекрасный автомобиль. Если бы Сэнди была с ним, говорилось в письме, то он и ей купил бы машину. А через три недели, глубокой ночью, ей позвонили по телефону и сказали, что отец умер. Оказывается, через днище машины, которую он купил, просачивалась внутрь окись углерода. Он потерял сознание, сидя за рулем. Жил он в глуши, на ферме. Мотор автомобиля работал до тех пор, пока не кончилось горючее. Уже мертвый, отец пробыл в машине несколько дней, прежде чем его там обнаружили.

Сковорода задымила. Сэнди подлила масла и включила вентилятор. Она не была на аукционе уже двадцать лет и вот теперь поедет. Но сначала надо пережарить свинину. Досадно, что сломался холодильник, но она все же радовалась, что поедет на аукцион. Ей было жаль, что уже нет отца, что нет матери, хотя они ссорились между собой все время, пока Сэнди не вышла замуж и не переехала к мужу. Она стояла у плиты, переворачивала куски мяса на сковородке и с тоской думала об отце и матери.

Снимая держалкой сковороду, она все еще думала о родителях. Дым уходил в воздухоочиститель над плитой. Через края сковороды разлетались брызгами масло и сало. Она подошла к двери: в сумерках из-за дивана едва виднелись голова и босые ноги мужа.

– Ну иди, – позвала она. – Мясо готово.

– Иду.

Увидев, что он поднял голову, она поставила сковороду обратно на плиту и достала из шкафчика с посудой две тарелки. Лопаточкой переложила одну из отбивных на тарелку. Мясо вовсе не было похоже на мясо. Скорее – на лопатку старого животного или на обломок садовой лопаты. Но Сэнди-то знала, что это свиная отбивная, и положила на вторую тарелку точно такой же кусок.

Через минуту на кухню пришел муж. Сначала взглянул на холодильник, по-прежнему стоявший с открытой дверцей. Потом обратил внимание на эти отбивные. Открыл было в изумлении рот, но так ничего и не сказал. Она ждала от него каких-то слов, но не дождалась. Поставила на стол соль и перец.

– Садись, – сказала она и протянула ему еду. – Ты должен это съесть.

Он взял тарелку и уставился на нее, продолжая стоять. Она отвернулась и взяла свою тарелку. Потом убрала газету и сдвинула продукты на край стола.

– Садись же, – повторила она.

Он переместил тарелку из одной руки в другую. Но продолжал стоять. И тут Сэнди заметила на столе лужицы воды. Было слышно, как вода капает со стола на линолеум. Сэнди опустила глаза: на полу, рядом с лужей воды, белели босые ноги мужа. Более странного зрелища она не могла себе представить. Но не знала, как с этим быть. Лучше всего, пожалуй, подкрасить губы, надеть пальто и уехать на аукцион. Но Сэнди не могла оторвать взгляда от ног мужа. Поставив тарелку на стол, глядела на них до тех пор, пока они не ушли из кухни и не скрылись в гостиной.

Перевод К. Чугунова

Купе[17]

Майерс ехал по Франции в вагоне первого класса на встречу с сыном, студентом Страсбургского университета. Он не видел сына восемь лет. За это время они ни разу не поговорили по телефону, даже не обменялись открытками. Майерс с матерью сына разошлись, мальчик остался с ней. Майерс считал, что разрыв был ускорен вредным вмешательством сына в их супружеские отношения.

Когда они увиделись в последний раз, была тяжелая ссора, и сын бросился на него. Жена Майерса стояла перед буфетом в столовой и бросала на пол одну фарфоровую тарелку за другой. Потом она принялась за чашки.

– Хватит, – сказал Майерс, и тут сын на него бросился.

Майерс сделал шаг в сторону и захватил его за голову – мальчик плакал и колотил его по спине и почкам. Майерс не отпускал его и воспользовался своим преимуществом. Он притиснул сына к стене и пообещал убить. Всерьез.

– Я дал тебе жизнь, – Майерс помнил свой крик, – и я же ее отберу!

Вспоминая сейчас эту безобразную сцену, он качал головой, словно произошла она с кем-то другим. Да так оно и было. Просто он теперь был другим человеком. Теперь он жил один и с людьми не общался помимо работы. Вечерами он слушал классическую музыку и читал книги о приманках для водоплавающих птиц.

Он закурил и продолжал смотреть в окно вагона, не обращая внимания на соседа, который сидел рядом с дверью и спал, надвинув шляпу на глаза. Было раннее утро, над зелеными полями, проплывавшими за окном, висел туман. Изредка показывался фермерский дом со службами, окруженный каменными стенками. Подумалось, хорошо так жить – в старом доме, обнесенном стеной.

Было начало седьмого. Майерс не спал с одиннадцати прошлого вечера, когда сел в поезд. Выезжая из Милана, он счел удачей, что едет в купе один. Свет он не погасил и просматривал путеводители. Жалел, что не прочел нужного, пока был в описываемых местах. Выяснилось, сколько упустил из виду и не посетил. Даже огорчался, с запозданием узнавая что-то о стране, – теперь, когда уезжал из Италии после первого и, несомненно, последнего визита.

Он сложил путеводители в чемодан, поднял его на верхнюю полку и снял пальто, чтобы накрыться им как одеялом. Выключил свет и сидел в темном купе, закрыв глаза, надеясь, что придет сон.

Время тянулось, он уже как будто задремывал, но тут поезд стал сбавлять ход. Он остановился на маленькой станции перед Базелем. В купе вошел немолодой мужчина в темном костюме и шляпе. Он что-то сказал Майерсу на непонятном языке и положил кожаный чемодан на полку. Сам сел напротив и расправил плечи. Потом надвинул шляпу на глаза. Когда поезд снова тронулся, человек уже спал, тихо посапывая. Майерс позавидовал ему. Через несколько минут дверь открыл служащий-швейцарец и зажег свет. По-английски и еще на каком-то языке – немецком, предположил Майерс – он попросил предъявить паспорта. Сосед сдвинул шляпу на затылок, поморгал и полез в карман пиджака за паспортом. Чиновник проверил паспорт, внимательно посмотрел на пассажира и вернул документ. Майерс дал ему свой паспорт. Чиновник прочел данные, посмотрел фотографию, потом на самого Майерса, кивнул и отдал паспорт. Он погасил свет и вышел. Сидевший напротив Майерса надвинул шляпу на глаза и вытянул ноги. Майерс подумал, что он тут же уснет, и снова позавидовал.

Сам он не уснул и стал думать о встрече с сыном – до нее оставалось всего несколько часов. Как он поведет себя, когда увидит сына на станции? Обнять его? При этой мысли он ощутил неудобство. Или просто подать ему руку, улыбнуться, словно не было этих восьми лет, и похлопать парня по плечу? Может быть, сын скажет несколько слов: «Рад тебя видеть… Как прошло путешествие?» И Майерс скажет… что-нибудь. Он не знал, что сказать.

Мимо прошел швейцарец-контролер. Он взглянул на Майерса и на спящего напротив. Тот же самый контролер, который прокомпостировал их билеты, – Майерс отвернулся и продолжал смотреть в окно. Домов стало больше. Но теперь, без стенок вокруг, дома были меньше и стояли теснее. Майерс не сомневался, что скоро покажется французская деревня. Туман редел. Поезд дал свисток и промчался мимо переезда с опущенным шлагбаумом. Мелькнула молодая женщина в свитере, с узлом волос на макушке, она стояла с велосипедом и смотрела на проносящиеся вагоны. «Как там мать?» – может быть, спросит он сына, когда они отойдут от станции. «Что слышно от матери?» Мелькнула нелепая мысль, что она могла умереть. Но он понимал, что это невозможно – он бы узнал об этом так или иначе, услышал бы. Он понимал, что, если позволит себе думать о таком, у него может не выдержать сердце. Он застегнул пуговицу на воротнике и подтянул галстук. Положил рядом с собой пиджак на сиденье. Зашнуровал туфли, встал, переступил через ноги спящего. И вышел из купе.

Он направился в конец вагона, из-за качки придерживаясь за окна. Закрыл за собой дверь тесного туалета и заперся. Потом пустил воду и ополоснул лицо. Поезд на скорости въехал в поворот, и Майерсу, чтобы устоять, пришлось ухватиться за раковину.

Письмо от сына пришло месяца два назад. Оно было короткое. Сын писал, что живет во Франции и с прошлого года учится в Страсбургском университете. Никаких объяснений – что побудило его поехать во Францию и чем занимался предыдущие годы. Вполне уместно, подумал Майерс, что мать сына в письме не упомянута – ни как она живет, ни где. Но необъяснимо было то, что сын завершил письмо словами «С любовью», и Майерс долго размышлял над этим. В конце концов он на письмо ответил. После некоторого размышления Майерс написал, что подумывает съездить в Европу. Не захочет ли сын встретиться с ним на вокзале в Страсбурге? И подписался: «С любовью, папа». Он получил от сына ответ и занялся приготовлениями. Его самого удивило, что, кроме секретарши и нескольких сотрудников, ему даже не надо никому сообщать, что уезжает. В технической фирме, где он работал, у него накопилось шесть недель отпуска, и он решил, что все это время потратит на путешествие. Он был доволен своим решением, но не планировал провести все это время в Европе.

Поехал он сначала в Рим. Но через несколько часов, нагулявшись по улицам в одиночку, пожалел, что не записался в группу. Ему было одиноко. Поехал в Венецию – жена всегда говорила, что хочет там побывать. Но Венеция разочаровала. Видел однорукого, евшего жареного кальмара; всюду, куда ни посмотри, мрачные дома в разводах сырости. Поехал на поезде в Милан, остановился в четырехзвездочном отеле и ночью, пока не выключилась программа, смотрел по цветному телевизору «Сони» футбол. Утром встал и, пока оставалось время до поезда, бродил по городу – Страсбург предполагался вершиной его поездки. Через два-три дня – смотря как сложится – он поедет в Париж и оттуда полетит домой. Он устал от попыток объясниться с местными и с облегчением вернется домой.

Кто-то подергал дверь туалета. Майерс заправил рубашку в брюки, застегнул ремень. Отпер дверь и, покачиваясь с вагоном, вернулся в купе. Открыв дверь, он сразу увидел, что его пиджак переместился. Пиджак лежал на другом сиденье. Майерс почувствовал, что очутился в нелепой, но, возможно, серьезной ситуации. Он поднял пиджак, сердце зачастило. Сунул руку в грудной карман и вынул паспорт. Бумажник он держал в брючном кармане. Так что бумажник и паспорт при нем. Недоставало подарка для сына – дорогих японских часов, купленных в Риме. Для верности он держал их во внутреннем кармане. Теперь часов не было.