Собор. Откуда я звоню и другие истории

Реймонд Карвер

Собор. Откуда я звоню и другие истории

Raymond Carver

from FIRES: The Lie; The Cabin; Harry’s Death; The Pheasant

Copyright © 1983 by Raymond Carver

CATHEDRAL

Copyright © 1983 by Raymond Carver

From WHERE I’M CALLING FROM: Boxes; Whoever Was Using This Bed; Intimacy; Menudo; Elephant; Blackbird Pie; Errand; So Much Water So Close to Home

Copyright © 1988 by Raymond Carver

OTHER FICTION: The Hair; The Aficionados; Poseidon and Company; Bright Red Apples; From “The Augustine Notebooks”; Kindling; What Would You Like to See?; Dreams; Vandals; Call If You Need Me

Copyright © 1963, 1967, 1979, 1999, 2000 by Raymond Carver

© В. О. Бабков, перевод, 2007

© Т. П. Боровикова, перевод, 2025

© А. В. Глебовская, перевод, 2007, 2025

© А. В. Голышев, перевод, 2025

© В. П. Голышев, перевод, 2025

© Г. М. Дашевский (наследник), перевод, 2007

© В. Ю. Михайлин, перевод, 2025

© Н. В. Михайлин, перевод, 2007

© М. В. Немцов, перевод, 2025

© К. А. Чугунов (наследники), перевод, 1987

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство Азбука», 2025 Издательство Азбука®

Оформление обложки Вадима Пожидаева

* * *

Из сборника «Огонь»[1]

Посвящается Тесс Галлахер

И разве прошлое не неизбежно,

теперь, когда мы зовем то немногое,

что помним о нем, «прошлым»?

Уильям Мэтьюз. Потоп[2]

Ложь[3]

– Это ложь, – сказала моя жена. – Как ты мог в такое поверить? Она ревнует, вот и все.

Она тряхнула головой и продолжала смотреть на меня. Еще не успела снять шляпу и пальто. Лицо ее раскраснелось из-за обвинения.

– Ты веришь мне, правда? Ты же не поверишь в такое?

Я пожал плечами. Потом сказал:

– Зачем ей врать? Что ей это даст? Какая ей от этого выгода?

Мне было неловко. Я сжимал и разжимал кулаки, стоя в тапочках, и чувствовал себя глуповато и беззащитно, несмотря на обстоятельства. Я не гожусь на роль инквизитора. Лучше бы я никогда этого не слышал и все было по-прежнему.

– Она же вроде подруга, – сказал я. – Наша общая подруга.

– Стерва она, вот кто! Ты же не поверишь, что подруга, даже самая никудышная, да хоть случайная знакомая, могла сказать такое, так нагло соврать? Как можно в это поверить?

Она покачала головой, дивясь моему неразумию. Затем вынула булавку из шляпы, стянула перчатки, выложила все на стол. Сняла пальто и бросила на спинку стула.

– Я уже не знаю, чему верить, – сказал я. – Хочу верить тебе.

– Так поверь! – сказала она. – Поверь мне – это все, чего я прошу. Я говорю правду. Я бы не стала о таком врать. Ну все. Скажи, что это неправда, милый. Скажи, что не веришь этому.

Я люблю ее. Мне хотелось обнять ее, прижать к себе, сказать, что верю ей. Но ложь – если это была ложь – встала между нами. Я отошел к окну.

– Ты должен мне верить! – сказала она. – Ты же видишь, как это глупо. Знаешь, что я говорю правду.

Я стоял у окна и смотрел, как по улице ползут машины. Подняв глаза, я мог бы увидеть в отражении жену. Я терпимый человек, сказал я себе. Могу с этим справиться. И стал думать о жене, о нашей жизни вместе, о разнице между правдой и вымыслом, искренностью и ложью, между иллюзией и реальностью. Я думал о фильме «Фотоувеличение»[4], который мы недавно посмотрели. Вспомнил биографию Льва Толстого, которая лежала на журнальном столике, и слова, которые он говорил об истине, какого шума он наделал в тогдашней России. Потом я вспомнил старинного друга – мы с ним дружили в последних классах старшей школы. Он был не в состоянии говорить правду, хронический, неисправимый лжец, и при этом славный, неравнодушный человек, который был мне настоящим другом в те трудные два-три года жизни. Я был страшно рад, вспомнив этого закоренелого лжеца из прошлого, его пример мог помочь нам преодолеть нынешний кризис в нашем – до последнего времени счастливом – браке. Этот человек, этот вдохновенный лжец, безусловно, подтверждал теорию моей жены о том, что в мире есть подобные люди. Я снова был счастлив. Обернулся, чтобы заговорить. Я знал, что хочу сказать: «Да, в самом деле, так бывает, так оно и есть – люди могут лгать, они лгут неудержимо, возможно, неосознанно, иногда лгут патологически, не думая о последствиях». Несомненно, моя осведомительница была таким человеком. Но в ту же секунду моя жена опустилась на диван, закрыла лицо руками и сказала:

– Это правда, прости меня, Господи. Все, что она тебе рассказала, – правда. Я солгала, сказав, что ничего об этом не знаю.

– Это правда? – спросил я. И сел на стул у окна.

Она кивнула. Не отрывая рук от лица.

– Тогда зачем ты все отрицала? – сказал я. – Мы никогда друг другу не врем. Разве мы не были всегда честны друг с другом?

– Я очень сожалела, – сказала она. Посмотрела на меня и покачала головой. – Мне было стыдно. Не представляешь, как стыдно мне было. Я не хотела, чтобы ты в это поверил.

– Кажется, понимаю, – сказал я.

Она скинула туфли и вытянулась на диване. Потом снова села и стянула через голову свитер. Поправила прическу. Она взяла сигарету с подноса. Я поднес ей зажигалку и вдруг поразился виду ее тонких, бледных пальцев и ухоженных ногтей. Как будто увидел их в каком-то новом, обнажающем свете.

Она затянулась и через минуту сказала:

– А как у тебя прошел день, дорогой? В общих чертах. Ну, ты понимаешь.

С сигаретой в зубах она поднялась, чтобы скинуть юбку.

– Вот так, – сказала она.

– Средне, – ответил я. – Представь, днем тут был полицейский с ордером – искал кого-то, кто раньше жил на нашем этаже. А еще управляющий сам звонил предупредить, что на полчаса отключат воду, с трех до полчетвертого, пока что-то чинят. Ты подумай, ведь воду отключали, как раз когда здесь был полицейский.

– Что ты говоришь.

Она положила руки на бедра и потянулась. Потом закрыла глаза, зевнула и встряхнула длинными волосами.

– Еще я сегодня прочитал порядочную часть книги о Толстом, – сказал я.

– Чудесно.

Она принялась есть соленые орешки, правой рукой бросая их один за другим в раскрытый рот, а в пальцах левой руки по-прежнему держа сигарету. Время от времени она переставала жевать, вытирала рот тылом запястья и затягивалась сигаретой. К тому времени она уже скинула нижнее белье. Она подобрала ноги и устроилась на диване.

– И как тебе? – спросила она.

– У него были интересные соображения, – сказал я. – Занятный человек.

Пальцы покалывало, а кровь бежала по телу все быстрее. И в то же время я чувствовал слабость.

– Иди сюда, мой маленький muzhik, – сказала она.

– Я хочу знать правду, – слабо произнес я, теперь стоя на четвереньках.

Плюш, пружинистая мягкость ковра возбуждали меня. Я медленно подполз к дивану и опустил подбородок на одну из подушек. Она провела рукой по моим волосам. Она все еще улыбалась. На ее полных губах поблескивали крупицы соли. Но пока я смотрел, ее взгляд наполнился невыразимой тоской, хотя она продолжала улыбаться и гладить меня по голове.

– Малыш Паша, – сказала она. – Залезай сюда, пельмешек. Неужели он поверил этой гадкой даме, в ее гадкую ложь? Сюда, положи голову маме на грудь. Вот так. Теперь закрой глаза. Хорошо. Как он мог поверить в такое? Я в тебе разочарована. Правда, ты ведь хорошо меня знаешь. Для некоторых людей лгать – это вроде спорта.

Перевод А. Голышева

Коттедж[5]

Мистер Гарольд вышел из кафе и увидел, что снегопад кончился. Небо за холмами на том берегу реки расчищалось. Он постоял минуту у машины с приоткрытой дверью, потянулся и зевнул, набрав полную грудь холодного воздуха. Он мог поклясться, что почти ощущает его вкус. Потом сел за руль и вернулся на шоссе. Езды до туристской базы было всего час. Пару часов он еще успеет поудить сегодня. И еще завтра. Весь завтрашний день.

У развилки Парк-Джанкшн он переехал через реку и свернул с шоссе на дорогу к туристской базе. Вдоль дороги с обеих сторон стояли мохнатые от снега сосны. Тучи окутывали белые холмы, и трудно было понять, где кончаются холмы и начинается небо. Чем-то похоже было на китайские пейзажи, которые они разглядывали тогда в музее Портленда. Они понравились ему. Он сказал об этом Франсес, но она никак не отозвалась. Еще несколько минут пробыла с ним в зале и перешла на соседнюю выставку.

Приехал он около полудня. Сначала показались коттеджи на склоне, потом, когда дорога выпрямилась, дом администрации. Он сбавил скорость, съехал с дороги на грязную посыпанную песком стоянку и остановился перед дверью конторы. Спустил стекло и посидел минуту, разминая плечи. Закрыл глаза, открыл. На мерцающей неоновой вывеске значилось: «Каслрок», а под ней аккуратная рукописная вывеска: «Коттеджи люкс ® Контора». Последний раз, когда он был здесь, – тогда вместе с Франсес, – они здесь прожили четыре дня, и он поймал пять крупных рыбин ниже по течению. Это было три года назад. Прежде они часто сюда наезжали, по два, по три раза в год. Он открыл дверь и медленно вылез, ощущая одеревенение в спине и затылке. Тяжелым шагом прошел по смерзшемуся снегу, сунул руки в карманы куртки и стал подниматься по деревянным ступеням. Наверху он соскреб снег и песок с подошв и кивнул молодой паре, вышедшей из двери. Он обратил внимание на то, как мужчина поддерживал женщину под руку, когда они спускались.

Внутри пахло дровяным дымом и жареной ветчиной. Слышался стук посуды. Он посмотрел на большого лосося, прикрепленного к стене над камином в столовой, и порадовался, что приехал. Рядом с кассовым аппаратом была витрина с кожаными кошельками, бумажниками и парами мокасин. А сверху на стекле – индейские бисерные ожерелья, браслеты и кусочки окаменелой древесины. Он перешел к подковообразному бару и сел на табурет. Двое мужчин, сидевшие неподалеку, перестали разговаривать и повернули головы к нему. Охотники: их красные шапки и куртки лежали на пустом столе позади. Гарольд подергивал пальцы и ждал.

– Давно вы здесь? – нахмурясь, спросила девушка. Она подошла к нему из кухни бесшумно. Поставила перед ним стакан воды.

– Недавно, – сказал Гарольд.

– Надо было позвонить в колокольчик. – Когда она открывала рот, блестели стальные скобки на зубах.

– Мне должны были оставить коттедж, – сказал он. – Неделю назад я послал вам открытку с просьбой зарезервировать.

– Я позову миссис Мэй. Она на кухне. Коттеджами она занимается. Мне она ничего не говорила. Понимаете, зимой они у нас обычно закрыты.

– Я послал вам открытку. Справьтесь у миссис Мэй. Спросите ее.

Двое у стойки снова повернулись и посмотрели на него.

– Я позову миссис Мэй, – сказала девушка.

Он разрумянился, сцепил руки перед собой на стойке. На стене в дальнем конце комнаты висела большая репродукция Фредерика Ремингтона[6]: вскинулся испуганный бизон, а против него – индейцы с натянутыми луками.

– Мистер Гарольд! – К нему заковыляла пожилая женщина. Низенькая, седая, с тяжелыми грудями и толстой шеей. Из-под белого халата выглядывали бретельки комбинации. Она развязала фартук и подала ему руку.

– Рад вас видеть, миссис Мэй, – сказал он, встав с табуретки.

– Еле вас узнала, – сказала она. – Не понимаю, что иногда с этой девушкой… Эдит… она моя внучка. Теперь здесь распоряжаются дочь с мужем. – Она с улыбкой сняла запотевшие очки и стала протирать стекла.

Он посмотрел на полированную стойку и провел пальцами по узорчатому дереву.

– А где супруга? – спросила она.

– Неважно себя чувствует всю неделю, – сказал Гарольд. Он хотел что-нибудь добавить, но сказать было нечего.

– Печально слышать! Я приготовила домик для вас двоих, – сказала миссис Мэй. Она сняла фартук и положила за кассой. – Эдит! Я провожу мистера Гарольда в дом! Только надену пальто, мистер Гарольд.

Девушка не отозвалась. Она подошла к двери кухни с кофейником в руке и посмотрела им вслед.

Выглянуло солнце – после сумрака в доме слепило ему глаза. Держась за перила, он медленно спустился вслед за ковылявшей миссис Мэй.

– Солнце яркое, а? – сказала она, осторожно ступая по осевшему снегу. Он подумал, что ей нужна палка. – Первый раз показалось за неделю. – Она помахала каким-то людям, проезжавшим в машине.

Они прошли мимо бензоколонки, запертой и покрытой снегом, мимо сарайчика с вывеской «ШИНЫ» над дверью. Он заглянул через разбитые окна на кучи мешков, старые шины и бочонки. Сарайчик выглядел промозглым. На подоконнике за разбитым стеклом лежал снег.

– Это ребята набезобразничали, – сказала она, задержавшись на минуту и показывая на разбитое окно. – Не упускают случая нагадить нам. Целой ватагой прибегают сюда из поселка строителей. – Она покачала головой. – Несчастные чертенята. Что за жизнь для детей – вечно в кочевьях. Отцы их строят там плотину. – Она отперла и толкнула дверь коттеджа. – Утром я протопила, вам будет тепло.

– Благодарю вас, миссис Мэй.

В комнате стояла большая двуспальная кровать под простым покрывалом, комод, письменный стол; за низкой фанерной перегородкой – кухня. В кухне раковина, дровяная печь, старый холодильник, стол под клеенкой и два стула. Дверь в ванную. Сбоку терраска, где можно развесить одежду.

– Все прекрасно, – сказал он.

– Постаралась сделать поуютнее, – сказала она. – Вам еще что-нибудь нужно, мистер Гарольд?

– Спасибо, пока ничего, – сказал он.

– Тогда отдыхайте. Вы, наверное, устали – столько времени за рулем.

– Я пока внесу вещи, – сказал Гарольд, провожая ее к двери.

Он закрыл за собой дверь, и они постояли на террасе, глядя на склон.

– Жаль, что супруга не смогла приехать, – сказала она.

Он не ответил.

Они стояли почти напротив громадной черной скалы, выступавшей из склона за дорогой. Люди говорили, что она похожа на окаменевший замок.

– Как нынче ловится? – спросил он.

– У кого-то хорошо, но большинство сейчас охотятся, – сказала она. – Сейчас ведь сезон на оленей.

Он подогнал машину как можно ближе к дому и стал разгружаться. Последней вынес бутылку виски из бардачка. Поставил бутылку на стол. Позже, разложив на нем коробочки с грузилами, крючками и толстенькими красными и белыми мушками, перенес ее на сушилку. Сидел за столом, курил; перед ним открытый ящичек, всё на местах – мушки, грузила, попробовал на прочность поводки; собирал снасти для сегодняшней рыбалки. Радовался, что все-таки приехал. Сегодня еще оставалось для ловли часа два. И целый день завтра. Решил приберечь часть виски до возвращения вечером и оставшееся – до завтра.

Когда он сидел за столом и собирал снасти, послышалось царапанье на террасе. Он встал из-за стола и открыл дверь – но там никого. Только белые холмы, усопшие сосны под пасмурным небом и внизу несколько домов и машин, стоящих в стороне от шоссе. Он вдруг почувствовал сильную усталость и решил на несколько минут прилечь. Спать не хотел. Приляжет, отдохнет, потом встанет, оденется, соберет снасти и пойдет на реку. Он расчистил стол, разделся и залег в холодную постель. Полежал на боку, подтянув колени к подбородку, чтобы согреться, потом повернулся на спину, пошевелил пальцами ног под одеялом. Жаль, что нет Франсес, – поговорить даже не с кем.

Он открыл глаза. В комнате было темно. В печке тихо потрескивало, на стене лежал тусклый красный отсвет. Он лежал, смотрел на окно, не в силах поверить, что там темно. Снова закрыл глаза, открыл. Хотел ведь только передохнуть. Не собирался спать. Открыл глаза и с трудом уселся на край кровати. Надел рубашку, потянулся за брюками. Пошел в ванную, сполоснул лицо.

«Черт возьми», – бормотал он в кухне, снимая консервные банки с полок и со стуком ставя обратно. Заварил кофе и, выпив две чашки, решил спуститься в кафе, что-нибудь съесть. Он надел куртку и войлочные туфли, поискал, нашел фонарь. И вышел.

Мороз ущипнул щеки, стянул ноздри. Но на воздухе полегчало. Прояснилось в голове. Тропинка была скользкая, но свет из кафе освещал ему дорогу, и он ступал осторожно. Войдя, он кивнул девушке Эдит и сел за столик, около края стойки. Слышалось радио с кухни. Девушка не собиралась к нему подходить.

– Вы закрылись? – спросил он.

– Почти. Убираюсь к завтрашнему утру, – сказала она.

– Значит, поесть не удастся?

– Да нет, чего-нибудь могу вам подать.

Она подошла с меню.

– Скажи, Эдит, миссис Мэй далеко?

– Она у себя в комнате. Вам что-то нужно?

– Еще бы дров. На утро.

– Дрова за домом, – сказала она. – Прямо тут, позади кухни.

Он показал на простое блюдо в меню – сэндвич с ветчиной и картофельный салат.

– Пожалуй, это.

Дожидаясь еды, он двигал по кругу перед собой солонку и перечницу. Эдит подала ему тарелку и стала ходить от столика к столику, наполнять сахарницы и салфетницы, поглядывая на него. Потом – он не успел еще доесть – подошла с мокрой тряпкой и принялась вытирать его стол.

Оставив деньги с лихвой по счету, он вышел через боковую дверь, обогнул угол и набрал охапку поленьев. Потом со скоростью улитки стал подниматься к своему коттеджу. Оглянулся раз – она наблюдала за ним из кухонного окна. К тому времени, когда добрался до своей двери и сбросил дрова, он ее уже ненавидел.

Он долго лежал на кровати, читал старые журналы «Лайф», подобранные на террасе. Камин горел; клонило в сон; он встал, разобрал постель, сложил вещи для завтрашнего утра. Осмотрел кучку – убедиться, что ничего не забыл. Он любил порядок и не хотел проверять с утра всё заново. Взял бутылку, посмотрел ее на просвет. Налил немного в чашку. Подошел к кровати и поставил чашку на тумбочку. Погасил свет, с минуту постоял перед окном и лег.

Проснулся он так рано, что в доме было почти темно. Камин за ночь прогорел, остались только угли. Изо рта у него шел пар. Он поправил колосник и положил в топку несколько поленьев. Он не мог вспомнить, когда в последний раз вставал в такую рань. Сделал три сэндвича с арахисовой пастой, завернул в вощеную бумагу и вместе с овсяными печеньями засунул в карман куртки. Перед дверью натянул болотные сапоги.

На улице – мутная полутьма. На вершинах холмов, в долинах клочьями на деревьях висели тучи. Коттедж ниже по склону был темен. По скользкой утоптанной тропинке он медленно пошел к реке. Он был доволен, что встал так рано и уже идет рыбачить. Где-то в долине за рекой послышались выстрелы. Он считал их. Семь. Восемь. Охотники проснулись. И олени. Он подумал, не те ли двое стреляют, которых видел вчера в баре. Оленям в таком снегу ничего не светит. Он шел, все время глядя под ноги, чтобы не сбиться с тропинки. Тропа спускалась, скоро он очутился в густом лесу, в снегу по щиколотку.

Под деревьями намело сугробы, но не высокие, пройти можно. И тропа была утоптанная – усыпанная палой сосновой хвоей, она похрустывала под его сапогами. У него шел пар изо рта и не сразу рассеивался. Пробираясь через кусты и под низкими ветвями деревьев, он держал удилище перед собой как копье, прижимая катушку к боку. И в отрочестве, когда уходил рыбачить далеко, по два-три дня, один, он нес удилище так же, даже если не было ни кустов, ни деревьев, а только широкий заливной луг. Воображал, что навстречу из леса выедет сейчас на коне противник. С лесной опушки ему кричали сойки. И сам он запевал во весь голос. Кричал ястребам вызывающе, до боли в груди, а они кружили и кружили над лугом. И сейчас вернулись солнце, кружевное небо и домишко с односкатной крышей на берегу озера. Вода была чистая и зеленая, дно видно метров на пять-шесть; дальше оно уходило на глубину. Стало слышно реку. Но тропинка кончилась, и прямо перед тем, как спускаться к воде, он угодил в сугроб выше колен глубиной, запаниковал, стал отгребать руками снег и сухие стебли с дороги.

Река выглядела невозможно холодной. Вода серебристо-зеленая; вдоль берега в заливчиках среди камней – корка льда. Прежде, летом, он удил ниже по течению. Но сегодня не получится. Сегодня он просто рад тому, что он здесь. На той стороне, метрах в тридцати, тянулся песчаный бережок с быстриной. Но переправиться туда не было возможности. Да и здесь неплохо, решил он. Он встал на бревно, расположился поустойчивее и огляделся. Высокие деревья, заснеженные горы вдали. Над рекой стелился пар, красиво, как на картинке. Он сидел на бревне и, передвигая ноги, продевал леску в кольца. Привязал к леске снасть, приготовленную вчера вечером. Когда все было готово, слез с бревна, подтянул повыше резиновые сапоги и пристегнул к поясу. Медленно вошел в реку, затаив дух в ожидании атаки ледяной воды. Вода навалилась на ноги до колен, обжала голенища. Он остановился, потом продвинулся чуть дальше. Снял катушку с тормоза и удачно забросил наживку.

Стоя в воде, он чувствовал, как возвращается к нему былой азарт. Он продолжал удить. Через некоторое время вышел из воды и сел на камень спиной к бревну. Достал печенье. Он не собирался торопиться. По крайней мере сегодня. Из-за реки прилетели маленькие птички и расселись на камнях поблизости от него. Он бросил им горсть крошек, и они взлетели. Вершины деревьев поскрипывали, ветер гнал облака из лощин за холмы. Потом где-то в лесу за рекой послышались выстрелы.

Он поменял мушку и только успел забросить, как увидел выше по течению лань. Она вышла из кустарника на узкую полоску берега. Она мотала головой, из ноздрей у нее тянулись нити белой слизи. Левая задняя нога у лани была сломана и волочилась; на мгновение лань замерла, повернула голову и посмотрела на ногу. Потом она вошла в воду и шла, пока не погрузилась по шею. Добралась до мели на его стороне и неуклюже выбралась на сушу, дрожа и мотая головой. Гарольд стоял не шевелясь и смотрел, как лань уходит в лес.

– Негодяи, – вырвалось у него.

Он забросил еще раз. Потом смотал леску и вернулся на берег. Сел на бревно и стал есть сэндвич. Сэндвич был черствый и безвкусный, но он все равно жевал и старался не думать о лани. Франсес, наверное, уже встала и хлопочет по дому. Но и о ней он не хотел думать. Он вспомнил то утро, когда поймал трех стальноголовых лососей и пришлось тащить их в мешке вверх по склону. Дотащил и, когда она подошла к двери, вывалил их из мешка на ступеньки перед ней. Она присвистнула, нагнулась и потрогала черные пятна на их спинах. А ближе к вечеру он опять отправился туда и выловил еще двух.

Похолодало. Ветер дул вдоль реки. Он встал со скрипом и заковылял по камням, чтобы размяться. Подумал развести костер, но решил, что не стоит здесь дальше оставаться. Из-за реки, хлопая крыльями, прилетели вороны. Когда пролетали над ним, он закричал, но они даже не посмотрели вниз. Он снова поменял мушку, утяжелил грузило и забросил вверх по течению. Пропускал леску в пальцах, пока она не провисла. Он застопорил катушку. Свинцовое грузило стукалось о камни под водой. Комель удилища он упирал в живот и думал, как должна выглядеть в глазах рыбы мушка.

Ребята вышли из-под деревьев выше по течению и спустились на берег. Некоторые были в красных шапках и пуховых жилетах. Они шли по берегу, поглядывая то на него, то на реку вверх и вниз по течению. Когда пошли по берегу в его сторону, он посмотрел на холмы, потом на реку ниже по течению, где ловилось лучше всего. Он стал сматывать леску. Подхватил мушку и воткнул крючок в пробку над катушкой. Потом стал двигаться к берегу, думая только о нем и с каждым осторожным шагом приближаясь к суше.

– Эй!

Он медленно обернулся, жалея, что он сейчас не на суше, а в воде, напирающей на его ноги, и с трудом удерживает равновесие на скользких камнях. Ноги самостоятельно находили щели между камнями, а глазами он нашел вожака. У каждого из них на поясе было что-то вроде кобуры или ножны, и только у одного ружье. У того, догадался он, который его окликнул. Тощий, узколицый, в коричневой кепке, он сказал:

– Видел, тут олень пробегал?

Ружье он держал в правой руке, ствол смотрел в сторону берега.

Один из парней сказал:

– Конечно, видел, Эрл, это совсем недавно было. – И оглянулся на остальную четверку.

Ребята кивнули. Они передавали друг другу сигарету и смотрели на него.

– Спрашиваю… Ты что, глухой? Спрашиваю: видел его?

– Это был не он, а она, – сказал Гарольд. – И задняя нога чуть не отстрелена, черт возьми.

– А тебе-то что? – сказал тот, что с ружьем.

– Смотри, какой умный, а, Эрл? Говори, козел, – куда он побежал? – сказал один из них.

– Куда он побежал? – сказал тот, что с ружьем, и поднял ствол на уровень бедра, почти нацелив его на Гарольда.

– Кто меня спрашивает? – Он крепко держал удилище под правой рукой, направив вперед, а другой рукой натянул пониже шапку. – Вы, шпанята, из тех трейлеров у реки?

– Думаешь, ты очень умный, а? – сказал парень. Он оглянулся на остальных, кивнул им, поднял одну ногу, медленно опустил, потом другую. Потом он поднял ружье к плечу и оттянул курок.