Собор. Откуда я звоню и другие истории

– Это правда? – сказала она.

Он кивнул.

– Могло быть опасно. Он мог пробить ветровое стекло. Но и это еще не все.

– Да уж наверное, не все. Раз ты так говоришь. Но меня это не удивляет, Джерри, ты не думай. Я не удивлена, – сказала она. – Меня уже ничто в тебе не удивляет. Удовольствие получил, да?

Они въехали в Поттер. Он сбавил скорость и стал искать взглядом ресторан, рекламу которого заметил перед тем на щите. Увидел его, проехав несколько кварталов в центре, и остановился на гравийной парковке. Было еще раннее утро. Он поставил большую машину на ручной тормоз; головы в ресторане повернулись в их сторону. Он вынул ключ зажигания. Они повернулись сидя и посмотрели друг на друга.

– Я расхотела есть, – сказала она. – Знаешь что? Ты испортил мне аппетит.

– Я и себе испортил, – сказал он.

Она продолжала смотреть на него.

– Знаешь, что тебе стоило бы сделать, Джеральд? Тебе бы стоило чем-нибудь заняться.

– Что-нибудь придумаю.

Он открыл дверь и вылез. Нагнулся над передним крылом и осмотрел вмятину и разбитую фару. Потом перешел на другую сторону и открыл ей дверь. Помешкав, она вышла из машины.

– Ключи, – сказала она. – Ключи от машины, будь добр.

У него было ощущение, что они разыгрывают сцену и это уже пятый или шестой дубль. Но было неясно, что произойдет дальше. Он вдруг ощутил тяжелую усталость, но и пьянящую бодрость вместе с тем, грань чего-то. Отдал ей ключи. Она сжала их в кулаке.

– Полагаю, Шерли, тут я с тобой попрощаюсь, – сказал он. – Надеюсь, это не прозвучит мелодраматически. – Они стояли перед рестораном. – Попробую привести мою жизнь в порядок. Для начала найти работу, настоящую работу. Какое-то время ни с кем не видеться. Хорошо? Без слез, да? Останемся друзьями, если захочешь. Нам неплохо было вдвоем, да?

– Джеральд, ты для меня никто, – сказала Шерли. – Ты идиот. Пошел ты к чертовой матери, скотина.

В ресторане две официантки и несколько мужчин в комбинезонах подошли к фасадному окну – посмотреть, что будет после того, как женщина дала ему пощечину тыльной стороной ладони. Сцена сначала поразила их, а потом показалась забавной. Женщина на стоянке показывала на дорогу и грозила пальцем. Очень театрально. А мужчина уже уходил. И не оглядывался. Людям в ресторане не было слышно, что говорит женщина, но это легко было представить себе, поскольку мужчина продолжал идти.

– Прописала ему, а? – сказала одна официантка. – Вот это называется получил отставку.

– Не умеет с ними обращаться, – сказал шофер грузовика, наблюдавший всю сцену. – Вернулся бы и задал ей как следует.

Перевод А. Голышева

Собор[11]

Посвящается Тесс Галлахер и памяти Джона Гарднера

Перья[12]

Этот мой друг с работы, Бад, пригласил нас с Фрэн к себе в гости. С его женой я знаком не был, а он не был знаком с Фрэн. Одинаково получалось. А мы-то с Бадом дружили. Еще я знал, что у Бада мелкий ребенок. Ребенку было, наверное, месяцев восемь, когда Бад нас пригласил. И куда улетели эти восемь месяцев? Куда, блин, вообще уходит время? Я прекрасно помню тот день, когда Бад явился на работу с коробкой сигар. И раздавал их всем в кафетерии. Сигары были неважнецкие, марки «Датч мастерз»[13]. Зато на каждой была красная наклейка и обертка с надписью: «У НАС МАЛЬЧИК!» Я сигары не курю, но одну все равно взял.

– Возьми парочку, – сказал Бад и тряхнул коробку. – Я тоже не люблю сигар. Это она придумала.

Он имел в виду свою жену. Оллу.

Мы с женой Бада никогда не виделись, хотя один раз я говорил с ней по телефону. Дело было в субботу, в середине дня, и я не знал, чем заняться. Вот и позвонил Баду спросить, не хочет ли он чем-нибудь заняться вместе. Трубку сняла женщина, она сказала: «Алло?» Меня заклинило, я не мог вспомнить, как ее зовут. Жена Бада. Бад тысячу раз называл при мне ее имя. Но оно влетало в одно ухо и вылетало в другое. «Алло!» – повторила женщина. На заднем плане работал телевизор. Потом женщина спросила: «Кто это?» На заднем плане закричал ребенок. «Бад!» – позвала женщина. «Что?» – сказал Бад на заднем плане. А я все не мог вспомнить ее имя. И просто повесил трубку. Когда мы увиделись с Бадом на работе, черта с два я признался ему, что звонил. Зато я так повернул разговор, чтобы он упомянул ее имя. «Олла», – сказал он. «Олла», – сказал я себе. Олла.

– Все будет по-простому, – сказал Бад. Мы сидели в кафетерии и пили кофе. – Только нас четверо. Ты с твоей и мы с Оллой. Без выпендрежа. Приезжайте часам к семи. В шесть она кормит. Потом уложит ребенка, и мы спокойно поужинаем. Найти нас не так-то просто. Вот карта.

Он протянул мне листок бумаги, где были нарисованы все крупные и мелкие дороги, проселки и все такое, и стрелки с указаниями сторон горизонта. Местоположение дома было отмечено большим крестом.

– Мы с удовольствием, – сказал я.

Но Фрэн не очень обрадовалась.

Вечером, у телевизора, я спросил, стоит ли нам взять что-нибудь с собой к Баду.

– Например, что? – осведомилась Фрэн. – Он просил что-нибудь привезти? Мне-то откуда знать? Понятия не имею.

Она пожала плечами и этак на меня посмотрела. Она и раньше слышала от меня про Бада. Но знакома с ним не была и не очень-то рвалась знакомиться.

– Можем взять бутылку вина, – сказала она. – Как знаешь. Наверное, стоит взять бутылку вина.

Она покачала головой. Длинные волосы разлетелись по плечам. «Зачем нам кто-то еще? – казалось, говорила она. – Нам и вдвоем хорошо».

– Иди ко мне, – позвал я.

Она придвинулась поближе, чтобы я мог обнять ее. Фрэн – как большой высокий стакан с водой. И у нее такие светлые волосы, которые скрывают спину. Я взял прядку и понюхал. Запустил руку ей в волосы. Фрэн не вывернулась. Я ткнулся лицом в ее волосы, прижал ее к себе.

Иногда, когда волосы ей мешают, она собирает их и перебрасывает через плечо. Они ее злят.

– Чертова волосня, – говорит она. – Одна с ней морока.

Фрэн работает на сыроварне и на работе волосы подбирает. Каждый вечер ей приходится их мыть и долго расчесывать, пока мы сидим у телевизора. Время от времени она грозится, что отрежет их. Но я думаю, что это вряд ли. Она знает, как они мне нравятся. Знает, как я над ними трясусь. Я ей часто говорю, что из-за волос в нее и влюбился. Говорю, что, если она их отрежет, я могу ее разлюбить. Иногда я называю ее «шведкой». Она могла бы сойти за шведку. Эти наши вечера вдвоем, когда она расчесывала волосы и мы вместе вслух загадывали желания. Что у нас будет новая машина, такое вот было желание. Что мы сможем на пару недель съездить в Канаду. Чего мы никогда не загадывали – чтобы у нас появились дети. Детей у нас не было, потому что мы не хотели детей. Может, когда-нибудь потом, говорили мы друг дружке. Но тогда с этим не спешили. Считали, что нам некуда спешить. Иногда по вечерам мы ходили в кино. Чаще проводили вечера дома у телевизора. Бывало, что Фрэн что-нибудь для меня пекла, и потом мы все съедали в один присест.

– Может, они не пьют вина, – сказал я.

– Все равно давай возьмем вина, – настаивала Фрэн. – Если они не пьют, сами выпьем.

– Белого или красного? – спросил я.

– Возьмем чего-нибудь сладкого, – продолжала она, будто не слыша. – Хотя мне, в принципе, вообще без разницы. Это твоя затея. И давай не раздувай ее бог знает во что, а то я вообще не пойду. Могу испечь кофейный рулет с малиной. Или кексы.

– У них будет какой-нибудь десерт, – сказал я. – Кто ж зовет друзей на ужин, не позаботившись о десерте.

– Подадут какой-нибудь рисовый пудинг. Или желе из пакетиков. Что-нибудь такое, чего мы не едим. Я ж его жену в глаза не видела. Откуда нам знать, что она приготовит? Вдруг желе из пакетиков?

Фрэн потрясла головой. Я передернул плечами. Но вообще-то, она была права.

– Эти сигары, которые он тебе подарил сто лет назад. Возьми их, – предложила она. – Тогда, как поедим, вы с ним пойдете в гостиную курить сигары и пить портвейн, или что там пьют те, кого в кино показывают.

– Ладно, поедем так, – согласился я.

– Давай возьмем буханку моего хлеба, – сказала Фрэн.

Бад и Олла жили милях в двадцати от города. Мы уж три года как сюда перебрались, но ведь ни разу, черт побери, ни Фрэн, ни я не высунулись за город. Здорово было ехать по извилистым проселкам. Спускался вечер, тихий и теплый, вокруг были поля, железные изгороди, коровы медленно шагали к старым коровникам. Мы видели на заборах дроздов с красными метинами на крыльях, а еще голубей, которые кружили над амбарами. Были там сады и прочая зелень, цвели полевые цветы, в стороне от дороги стояли всякие домишки.

– Вот бы и нам пожить в таком месте, – сказал я.

Я это сказал не всерьез, так, еще одно ничего не значащее желание. Фрэн не ответила. Она изучала Бадову карту. Мы добрались до обозначенного на карте перекрестка. Повернули, как и было велено, направо и проехали в точности три и три десятых мили. Слева от дороги я увидел кукурузное поле, почтовый ящик и посыпанную гравием подъездную дорожку. В конец дорожки, за деревьями, стоял дом с верандочкой. На доме труба. Конечно, по летнему делу, никакого дыма из нее не шло. Но мне все равно картинка понравилась, и я сказал об этом Фрэн.

– Глушь страшная, – отозвалась она.

Я свернул на подъездную дорожку. С обеих сторон стеной стояла кукуруза. Она вымахала выше машины. Я слышал, как хрустит под колесами гравий. Ближе к дому мы увидели садик, а в нем ползучие стебли, с которых свисали зеленые штуковины размером с бейсбольный мяч.

– Это что такое? – удивился я.

– Мне почем знать? – огрызнулась Фрэн. – Может, кабачки, а вообще понятия не имею.

– Слушай, Фрэн, – сказал я, – не заводись.

Она не ответила. Поджала нижнюю губу, потом отпустила. Ближе к дому выключила радио.

Перед домом стояли детские качели, на верандочке валялись игрушки. Я подъехал к дверям и заглушил двигатель. И тут мы услышали этот противный звук. Понятное дело, в доме был ребенок, но вряд ли ребенок мог кричать так громко.

– Что это? – спросила Фрэн.

И тут какая-то птица, здоровенная, размером с грифа, тяжело снялась с дерева и плюхнулась прямо перед машиной. Встряхнулась. Выгнула длинную шею в нашу сторону, подняла голову и уставилась на нас.

– Блин горелый, – вырвалось у меня.

Я сидел, уцепившись за руль, и таращился на эту животину.

– Ничего себе! – сказала Фрэн. – Никогда живого не видела.

Мы, понятное дело, оба сообразили, что это павлин, но вслух его так не назвали. Сидели и смотрели. Птица повертела головой и снова издала тот же резкий звук. Встопорщив перья, она стала чуть не в два раза больше, чем поначалу.

– Блин горелый, – повторил я.

Мы всё сидели как сидели, на переднем сиденье.

Птица подобралась поближе. Потом наклонила голову вбок и надулась. Яркий и злобный глаз все таращился на нас. Птица задрала хвост, он был как огромный веер, который то раскрывался, то закрывался. Хвост сиял всеми цветами радуги.

– Боже мой, – прошептала Фрэн. И передвинула руку мне на колено.

– Блин горелый, – повторил я. Больше тут сказать было нечего.

Птица опять издала все тот же странный, похожий на плач крик: «Май-о-о, май-о-о!» Если б я такое услышал ночью и первый раз в жизни, решил бы, что кто-то умирает или что поблизости что-то странное и страшное.

Входная дверь открылась, и на веранду вышел Бад. Он застегивал рубашку. Волосы у него были мокрые. Похоже, он только что вылез из душа.

– Заткнись ты, Джоуи! – прикрикнул он на павлина. Потом хлопнул в ладоши, и птица немного попятилась. – Хватит уже. Вот так-то, заткнись. Заткнись, скотина паршивая!

Бад спустился по ступенькам. По дороге к машине заправил рубашку в штаны. Одет он был так, как одевался на работе, – в джинсы и холщовую рубаху. Я же напялил летние брюки и тенниску. Выходные туфли. Бад был по-простому, и мне стало неуютно в парадных шмотках.

– Молодцы, что выбрались к нам, – сказал Бад, подходя к машине. – Давайте входите.

– Бад, привет, – сказал я.

Мы с Фрэн вылезли из машины. Павлин немножко отошел и стоял, наклоняя свою противную башку то в одну, то в другую сторону. Мы старались не подходить к нему слишком близко.

– Как, без труда нас нашли? – спросил у меня Бад. Он не смотрел на Фрэн. Ждал, когда я их познакомлю.

– Карту ты нам дал толковую, – сказал я. – Да, Бад, это Фрэн. Фрэн, Бад. Она о тебе наслышана.

Бад рассмеялся и протянул ей руку. Фрэн была его выше. Баду пришлось смотреть на нее снизу вверх.

– Он о тебе часто говорит, – сказала Фрэн. Отняла у него руку. – Бад то, Бад сё. Если о ком с работы и поминает, так только о тебе. Я тебя будто уже давно знаю.

Она не выпускала из виду павлина. Тот подобрался ближе к веранде.

– Так мы ж с ним друзья, – ответил Бад. – Еще б ему обо мне не говорить.

Бад сказал это, а потом ухмыльнулся и ткнул меня кулаком.

Фрэн так и держала свой каравай. Просто не знала, что с ним делать. Протянула Баду.

– Вот, мы вам привезли.

Бад взял каравай. Повертел так и сяк, осмотрел, будто впервые в жизни видел буханку хлеба.

– Вот спасибо, – сказал он. Поднес каравай к лицу и понюхал.

– Фрэн сама пекла, – сказал я Баду.

Бад кивнул. Потом сказал:

– Пошли в дом, познакомлю вас с женой и матерью.

Он, ясное дело, имел в виду Оллу. Какая тут еще могла быть мать, кроме нее. Бад мне говорил, что его мамаша давно померла, а папаша отвалил, когда Бад был еще парнишкой.

Павлин заскакал перед нами, а когда Бад открыл дверь, взгромоздился на крыльцо. Попытался проскочить в дом.

– Ой, – сказала Фрэн, когда павлин толкнул ее в ногу.

– Джоуи, дрянь ты такая, – сказал Бад.

Он врезал птице по башке. Павлин отскочил и встряхнулся. Перья у него в хвосте погромыхивали, когда он встряхивался. Бад сделал вид, что хочет его пнуть, и павлин отодвинулся еще подальше. Тогда Бад открыл для нас дверь.

– Она запускает эту паскудную зверюгу в дом. Скоро он, блин, захочет есть за столом и спать, блин, в кровати.

Фрэн остановилась в дверях. Посмотрела на кукурузное поле.

– Славный у вас домик, – сказала она; Бад так и держал дверь. – Правда, Джек?

– А то, – сказал я. Меня ее слова удивили.

– Это только на первый взгляд не дом, а картинка, – сказал Бад, продолжая держать дверь. Еще раз шуганул павлина. – С ним хлопот не оберешься. То одно, то другое. – Потом добавил: – Ну, давайте входите.

– Бад, – спросил я, – а что это там за штуковины растут?

– Да помидоры! – ответил Бад.

– Тоже мне фермер, – сказала мне Фрэн и покачала головой.

Бад рассмеялся. Мы вошли в дом. В гостиной нас ждала маленькая такая толстая женщина с кичкой на голове. Руки она завернула в передник. Щеки у нее на физиономии так и горели. Я поначалу решил, что она запыхалась или рассердилась. Она глянула на меня, а потом стала разглядывать Фрэн. Без всякой враждебности, так, с интересом. Она смотрела на Фрэн и была все такая же красная.

– Олла, это Фрэн, – сказал Бад. – А это мой друг Джек. Ну, про Джека-то ты знаешь. Народ, это Олла.

Он передал Олле каравай.

– Это что? – спросила Олла. – А, хлеб, домашний. Вот спасибо. Садитесь куда-нибудь. Располагайтесь. Бад, давай спроси, что они будут пить. Мне надо на кухню.

Договорив, она вышла из комнаты и унесла хлеб.

– Садитесь, – предложил Бад.

Мы с Фрэн примостились на диване. Я полез за сигаретами.

– Вот пепельница, – сказал Бад. Снял с телевизора какую-то тяжеленную штуковину. – На держи, – сказал он и поставил штуковину передо мной на столик.

Это была такая стеклянная пепельница, сделанная в форме лебедя. Я зажег сигарету и бросил спичку в дырку у лебедя в спине. Посмотрел, как из лебедя выполз завиток дыма.

Цветной телевизор был включен, и мы немножко посмотрели. На экране с ревом мчались по кольцу машины – обычные модели, переделанные для гонок. Комментатор вещал мрачным голосом. Но чувствовалось, что он приберегает что-то очень захватывающее на потом.

– Мы пока дожидаемся официального подтверждения, – сказал комментатор.

– Будете это смотреть? – спросил Бад. Он так и не сел.

Я сказал, что мне все равно. Мне действительно было все равно. Фрэн пожала плечами. Будто хотела сказать: да мне совершенно без разницы. День всяко угроблен.

– Им осталось кругов двадцать, – сказал Бад. – Скоро закончится. Некоторое время назад у них была свалка. Штук пять машин в кучу. Некоторые водители покалечились. Серьезно ли, пока не сказали.

– Не выключай, – сказал я. – Давай посмотрим.

– Может, какая из этих железок взорвется прямо у нас на глазах, – сказала Фрэн. – Или там врежется в прилавок и расплющит продавца дрянных хот-догов.

Она пропустила прядь волос между пальцами и уставилась на экран.

Бад посмотрел на Фрэн – шутит она или нет.

– Это, что было-то, ну, свалка, так ой-ой-ой. Сперва одно, там другое. Машины, детали, люди во все стороны. Ну, чего вам налить? Есть эль, есть бутылка «Олд Кроу»[14].

– А ты что будешь? – спросил я Бада.

– Эль, – ответил он. – Холодненький, самое то.

– Мне тоже эля, – сказал я.

– А мне, пожалуй, «Олд кроу», с водой, – сказала Фрэн. – Если можно, в стакане. Со льдом. Спасибо, Бад.

– Запросто, – сказал Бад. Бросил еще один взгляд на экран и пошел на кухню.

Фрэн толкнула меня в бок и кивнула в сторону телевизора.

– Смотри, что там наверху, – прошептала она. – Тоже заметил?

Я посмотрел, куда и она. Там была тонкая красная вазочка, в которую кто-то засунул несколько маргариток. Рядом с вазочкой, на салфеточке, стоял старый гипсовый слепок с чьих-то зубов, кривых и неровных до невозможности. Губ на этой страхолюдине не было, челюстей тоже, только старые гипсовые зубы, вставленные в какую-то штуку, напоминавшую желтые десны.

Тут вернулась Олла с жестянкой ореховой смеси и бутылкой шипучки. Фартук она сняла. Орехи поставила на столик, рядом с лебедем.

– Угощайтесь, – сказала она. – Бад сейчас принесет выпить.

Когда она заговорила, лицо у нее опять стало красным. Она села в старое бамбуковое кресло-качалку и начала покачиваться. Отпила шипучки и посмотрела на экран. Пришел Бад с деревянным подносиком, на котором стояли виски для Фрэн и бутылка эля для меня. Была еще одна бутылка, для него.

– Тебе стакан дать? – спросил он меня.

Я покачал головой. Он стукнул меня по колену и повернулся к Фрэн.

Она взяла у Бада стакан и сказала спасибо. Глаза ее снова приклеились к гипсовым зубам. Бад заметил, куда она смотрит. Визжали машины на кольце. Я взял свой стакан и сосредоточился на экране. Эти зубы – не мое дело.

– Это как Оллины зубы выглядели, пока ей не надели брекеты, – пояснил Фрэн Бад. – Я к этой штуке привык. Но выглядит, наверное, противно. Я понятия не имею, какого черта она ее там держит.

Он посмотрел на Оллу. Потом на меня. Сел в шезлонг и закинул ногу на ногу. Отхлебнул эля и снова уставился на Оллу.

Олла опять покраснела. Бутылку с шипучкой так и держала в руке. Отпила немного. Потом сказала:

– Чтобы все время помнить, как много Бад для меня сделал.

– Как-как? – переспросила Фрэн. Она копалась в банке с орехами, выбирала кешью. А тут остановилась и посмотрела на Оллу. – Прости, я не расслышала.

Фрэн уставилась на хозяйку, дожидаясь, что та скажет.

Олла еще больше покраснела.

– Я много за что благодарна, – сказала она. – И вот за эту самую штуку тоже. Я держу ее на виду, чтобы помнить, как много Бад для меня сделал.

Она отхлебнула шипучки. Потом поставила бутылку и продолжала:

– У тебя красивые зубы, Фрэн. Я сразу заметила. А у меня они прямо в детстве выросли враскоряку. – Она постучала ногтем по передним зубам. – Выпрямлять их моей семье было не по карману. Вот они и торчали в разные стороны. Первому моему мужу было плевать, как я выгляжу. Куда там! Ему на все было плевать, кроме как разве где раздобыть следующую бутылку. Только с ней он и дружил. – Олла покачала головой. – А потом появился Бад и вытащил меня из этой дыры. И когда мы сошлись, Бад мне сразу сказал: «Мы тебе зубы приведем в порядок». Этот слепок сделали сразу после того, как мы с Бадом познакомились, когда я второй раз пришла к ортодонту. Перед тем как мне надели брекеты.

Ее лицо так и оставалось красным. Она поглядела, что происходит на экране. Отпила шипучки – похоже, больше ей сказать было нечего.

– Ортодонт тебе попался что надо, – заметила Фрэн. Посмотрела на страшную штуковину на телевизоре.

– Просто отличный, – согласилась Олла. Она повернулась в кресле. – Вот, глядите. – Открыла рот и показала нам свои нынешние зубы, абсолютно их не стесняясь.

Бад шагнул к телевизору и взял слепок в руки. Подошел к Олле и поднес к ее щеке.

– До и после, – сказал Бад.

Олла протянула руку и забрала у него слепок.

– А еще знаете что? Ортодонт хотел оставить эту штуку себе. – Штуку она опустила себе на колени. – А я сказала: фигушки. Напомнила ему, что это мои зубы. Тогда он вместо этого сфотографировал слепок. Сказал, что напечатает фотографии в журнале.

– Представляю, в каком журнале, – сказал Бад. – Читателей небось хоть отбавляй, – добавил он, и мы все засмеялись.

– Мне как сняли брекеты, я все прикрывала рот рукой, когда смеялась. Вот так, – сказала Олла. – Иногда и сейчас прикрываю. Привычка. Бад однажды сказал: «Можешь бросать это дело, Олла. Такие красивые зубы чего прятать. У тебя теперь отличные зубы».

Олла посмотрела на Бада. Бад ей подмигнул. Она улыбнулась и опустила глаза.

Фрэн отпила из своего стакана. Я хлебнул эля. Не знал, что на это сказать. Фрэн тоже не знала. Что я знал – у Фрэн много чего найдется сказать потом.

Я начал про другое:

– Олла, а я вам однажды звонил. Ты подошла. А я повесил трубку. Сам не знаю почему.

Я сказал это и отхлебнул эля. Не понял, чего оно у меня вылетело.

– А я и не помню, – сказала Олла. – Это когда было?

– Давненько уже.

– Я не помню, – повторила она и покачала головой. Пальцами она касалась слепка у себя на коленях. Посмотрела, как там гонки, и снова принялась качаться.

Фрэн глянула на меня. Поджала нижнюю губу. Но ничего не сказала.

– Ну а у вас чего новенького? – спросил Бад.

– Возьмите еще орешков, – сказала Олла. – Ужин сейчас будет.

Из какой-то дальней комнаты долетел крик.

– Только не это, – сказала Олла Баду и скривилась.

– Старина карапуз, – сказал Бад. Он откинулся в кресле, и мы досмотрели гонку до конца, три или четыре круга, без звука.

Из дальней комнаты еще раз-другой донеслись детские крики, короткие, капризные.

– Даже не знаю, – сказала Олла. Она поднялась. – Все готово, можно за стол. Осталось соус принести. Но я лучше зайду к нему сначала. Вы давайте перебирайтесь к столу, садитесь. Я быстро.

– Я бы посмотрела на маленького, – сказала Фрэн.

Олла так и держала в руках свою челюсть. Но тут подошла к телевизору и поставила ее на место.

– Он может раскричаться, – сказала она. – Не привык к чужим. Давайте-ка я попробую его угомонить. Потом можешь зайти посмотреть. Как уснет.

И она ушла по коридору, открыла там какую-то дверь. Проскользнула в комнату, закрыла дверь за собой. Ребенок замолк.

Бад вырубил телевизор, и мы сели за стол. Мы с Бадом поговорили о работе. Фрэн слушала. Иногда даже задавала вопросы. Но я видел, что ей скучно, и она, кажется, обиделась, что Олла не дала ей взглянуть на ребенка. Она оглядывала Оллину кухню. Наматывала прядь волос на палец и рассматривала Оллино хозяйство.

Олла вошла и сказала:

– Я его переодела и дала соску. Может, теперь он даст нам поесть. Хотя кто знает.

Она подняла крышку и сняла кастрюлю с плиты. Налила красный соус в мисочку и поставила на стол. Сняла крышки с еще каких-то посудин и посмотрела, все ли как надо. На столе стояли окорок, батат, картофельное пюре, тушеная фасоль, кукурузные початки, зеленый салат. Каравай Фрэн занимал почетное место рядом с окороком.

– Я салфетки забыла, – сказала Олла. – Вы начинайте. Кто что будет пить? Бад всегда за едой пьет молоко.

– Мне тоже молока, – сказал я.

– А мне воды, – сказала Фрэн. – Я сама могу налить. Что ты будешь за мной ухаживать? Тебе и так дел хватает.

И она встала было со стула.

Олла сказала:

– Что ты. Вы же гости. Сиди. Я принесу.

Она опять покраснела.

Мы сидели, руки на коленях, и ждали. Я все думал про гипсовую челюсть. Олла принесла салфетки, большие стаканы с молоком для нас с Бадом и стакан воды со льдом для Фрэн. Фрэн поблагодарила.

– Не за что, – сказала Олла. Потом села.

Бад прокашлялся. Опустил голову, коротко помолился. Так тихо, что я едва мог разобрать слова. Я понял только общий смысл – он благодарил Всевышнего за пищу, которую мы сейчас будем есть.