Собор. Откуда я звоню и другие истории

Ствол был нацелен в живот Гарольда или чуть ниже. Вода кружилась и пенилась вокруг его голенищ. Он открыл рот и закрыл. Но не мог шевельнуть языком. Он посмотрел на чистую воду между камней, на песчаные островки. Подумал, каково это будет, если сапоги хлебнут воды и он покатится по течению, как бревно.

– Да что с тобой? – спросил он парня.

Ледяная вода, словно поднявшись от ног, залилась в грудь.

Парень ничего не говорил. Просто стоял. Они все стояли молча и смотрели на него.

– Не стреляй, – сказал Гарольд.

Парень целился в него еще минуту, потом опустил ствол.

– Испугался, а?

Гарольд сонно кивнул. Ему хотелось зевнуть. Он открывал и закрывал рот.

Один из них взял камень с берега и бросил. Гарольд повернулся спиной, камень упал в воду за шаг от него. Другие тоже стали бросать. Он стоял, смотрел на берег, слушал, как с плеском падают камни вокруг него.

– Ты же не хотел ловить здесь рыбу, а? Я мог тебя застрелить, но не выстрелил. Видал оленя? Считай, тебе повезло.

Гарольд постоял еще минуту. Потом оглянулся через плечо. Один из парней показал ему средний палец, остальные заулыбались. Они кучкой ушли под деревья. Он смотрел им вслед. Потом повернулся, выбрался на берег и плюхнулся возле бревна. Через несколько минут он встал и отправился обратно к дому.

Снега весь день не было, а теперь, когда показалась опушка, стали падать легкие хлопья. Он где-то оставил удочку. Может быть, забыл там, где остановился, когда подвернул щиколотку. Помнил, как положил ее на снег, когда хотел стянуть сапог, но поднял ли потом – не помнил. Но это уже не имело значения. Удочка была хорошая; тогда, летом, пять или шесть лет назад, он заплатил за нее девяносто с чем-то долларов. Но если даже завтра будет ясно, он за ней не пойдет. Завтра? Ему надо домой, а завтра на работу. Над ним на дереве закричала сойка; от его дома за поляной откликнулась другая. Он устал и шел теперь медленно, стараясь поменьше нагружать ногу.

Он вышел из-под деревьев и остановился. В доме внизу горел свет. И на парковке тоже. До темноты еще несколько часов, а там уже весь свет включили. Это казалось ему загадкой, необъяснимой. Что-то случилось? Он помотал головой. Потом подошел к крыльцу своего коттеджа. Остановился на террасе. Ему не хотелось входить. Но он понимал, что должен открыть дверь и войти в комнату. И сомневался, сможет ли. Возникла мысль: прямо сесть в машину и уехать. Он снова посмотрел на огни внизу. Потом взялся за дверную ручку и открыл дверь.

Кто-то – наверное, миссис Мэй – развел небольшой огонь в печке. И все-таки он настороженно огляделся. Было тихо, только в печке потрескивало. Он сел на кровать и принялся стаскивать сапоги. Потом сидел в носках, думал о реке, о большой рыбе, наверное плывущей сейчас против течения в студеной воде. Он покачал головой, встал, протянул ладони к печке и сжимал-разжимал кулаки, пока не прошло онемение в пальцах. Тепло постепенно возвращалось телу. Он стал думать о доме, о том, чтобы вернуться засветло.

Перевод А. Голышева

Смерть Гарри[7]

Масатлан, Мексика, три месяца спустя

Все изменилось после смерти Гарри. Например, что я здесь. Кто бы мог подумать всего три месяца назад, что я буду здесь, в Мексике, а бедный Гарри умрет и будет похоронен? Гарри! Мертв и похоронен… Но не забыт.

В тот день, когда услышал об этом, я не смог пойти на работу. Так меня подкосило. В половине седьмого утра, когда я пил кофе и курил перед завтраком, позвонил Джек Бергер, жестянщик в ремонтной мастерской Франка, где мы все работали.

– Гарри умер, – сказал он сходу, словно бомбу бросил. – Включи радио, – сказал он. – Включи телевизор.

От него только что ушла полиция, назадавав разных вопросов о Гарри. Велели ему немедленно идти для опознания тела. Джек сказал, что теперь, наверное, придут ко мне. Почему они пришли к Джеку Бергеру первому – для меня загадка, Джек с Гарри не так уж были близки. По крайней мере, не так, как мы с Гарри.

Мне все еще не верилось, хотя я понимал, что Джек не стал бы звонить просто так. Меня словно оглушило, я и забыл про завтрак. Я переключал с одних известий на другие и наконец услышал сообщение. Просидел, наверное, час у приемника и расстраивался все сильнее и сильнее, думая о Гарри и слушая, что говорят по радио. Много будет людишек, которых не огорчит смерть Гарри, будут рады, что он все-таки доигрался. Жена, например, будет рада, хотя живет в Сан-Диего и они не виделись два или три года. Она будет рада. Такой она человек, по рассказам Гарри. Не давала ему развестись ради другой женщины. Ни развода, ничего. Теперь она может не беспокоиться из-за этого. Нет, не огорчит ее смерть Гарри. А Малышка Джудит… тут другое дело.

Я позвонил на работу, что не явлюсь, и вышел из дому. Фрэнк не возражал, сказал, что понимает. У него такие же чувства, сказал он, но мастерская должна работать. Гарри так же к этому отнесся бы, сказал он. Фрэнк Клоуви. Он и владелец мастерской, и бригадир в одном лице, самый лучший человек из всех моих былых начальников.

Я сел в машину и отправился к «Рыжему лису», туда, где мы с Гарри и Джин Смит, Род Уильямс, Нед Кларк и кое-кто из остальных сиживали вечерами, после работы. Сейчас была половина девятого утра, на дорогах уже тесно, приходилось быть внимательным за рулем. И все равно я то и дело задумывался о бедном Гарри.

Гарри был деловой. Всегда у него что-то затевалось. С Гарри никогда не было скучно. У него был подход к женщинам – надеюсь, понятно, о чем я говорю, – и всегда при деньгах, жил широко. И ловко, как-то всегда мог так выкрутить, что из любой ситуации выходил душистым, как роза. Например, его «ягуар». Он был почти новый, стоил двадцать тысяч долларов, но побывал в большой аварии на шоссе 101. Гарри купил его за гроши у страховой компании, сам починил, машина стала как новая. Вот такой он был человек. Или этот тридцатифутовый катер «Крис-Крафт», завещанный его дядей в Лос-Анджелесе. Он пробыл у Гарри всего месяц. Гарри успел только съездить посмотреть его и чуть прокатиться две недели назад. Но тут была сложность с женой Гарри, ей по закону принадлежала доля. Чтобы она не наложила на катер лапу, если узнает, Гарри – еще даже не увидев его – пошел к адвокату и переписал судно со всеми причиндалами на Малышку Джудит. В августе, когда у Гарри будет отпуск, они собирались куда-нибудь сплавать. А надо сказать, Гарри везде побывал. В Европе, когда служил в армии, в разных столицах и больших курортных городах. Стоял в толпе, когда кто-то стрелял в генерала де Голля. Где только не побывал Гарри и чем только не занимался. И вот умер.

В «Рыжем лисе» – он открывается рано – сидел только один человек. Сидел он у другого конца стойки, незнакомый. У бармена Джимми был включен телевизор, он кивнул мне, когда я вошел. Глаза у него были красные, и при виде его я с особенной остротой ощутил смерть Гарри. По телевизору начиналась старая программа Люсиль Болл и Деси Арнаса[8]. Джимми взял длинную палку, переключил телевизор на другую станцию, но о Гарри ничего сейчас не было.

– Не верится, – качая головой, сказал Джимми. – Кто угодно, только не Гарри.

– И мне тоже, – сказал я. – Кто угодно, только не Гарри.

Джимми налил нам две основательные порции и проглотил свою, не моргнув глазом.

– Так больно, как будто Гарри был мне родным братом. Больнее быть не может. – Джимми опять покачал головой и уставился в свой стакан. Он уже был хорош. – Давай еще по одной, – сказал он.

– Только добавь мне водички, – попросил я.

В то утро заходили и уходили несколько приятелей Гарри. Один раз я увидел, как Джимми достал платок и высморкался. Человек у другого конца стойки хотел было включить музыкальный автомат, но подошел Джимми, выдернул вилку из розетки и гневно глядел на него, пока тот не ушел. Нам нечего было сказать друг другу. Что мы могли сказать? Все были ошеломлены. Потом Джимми вынул пустую коробку из-под сигар и поставил на стойку. Сказал, что пора собирать на венок. Мы положили по доллару-другому для начала. Джимми маркером написал на коробке «ФОНД ГАРРИ».

Пришел Майк Демарест, сел на табурет рядом со мной. Он бармен в клубе «Ти-энд-ти».

– Проклятье! – сказал он. – Я услышал об этом по радиобудильнику. Жена одевалась на работу, разбудила меня и спрашивает: «Это тот Гарри, твой знакомый?» А кто же, черт. Налей мне двойную, Джимми. С прицепом.

Через несколько минут он спросил:

– А как восприняла Малышка Джудит? Кто-нибудь видел Малышку Джудит?

Я заметил, что он поглядывает на меня украдкой. Мне было нечего ему ответить.

– Она заходила сюда утром, можно сказать, в истерике, бедняжка, – сказал Джимми.

Выпив еще граммов сто, Майк повернулся ко мне и спросил:

– Пойдешь на него посмотреть?

Я помолчал минуту перед тем, как ответить.

– Я эти дела не особенно уважаю. Вряд ли.

Майк понимающе кивнул. Но через минуту я увидел, что он наблюдает за мной в зеркале за стойкой. Могу заметить здесь, если вы еще не догадались, что не люблю Майка Демареста. Никогда его не любил. И Гарри его не любил. Мы об этом говорили. Но это всегда так бывает – хорошим людям туго достается, а другие живут в свое удовольствие.

Тут я почувствовал, что ладони у меня влажные, а в животе словно свинец. И вдобавок кровь стучит в висках. Подумалось, что теряю сознание. Слез с табуретки, кивнул Майку и сказал:

– Держись, Джимми.

– Да, и ты тоже, – сказал он.

На улице я прислонился к стене, чтобы немного прийти в себя. Вспомнил, что не позавтракал. От беспокойства, огорчения и выпитого вдобавок – неудивительно, что кружилась голова. Но есть совсем не хотелось. Кусок не полез бы в горло. Часы над витриной ювелирного на другой стороне улицы показывали без десяти одиннадцать. А казалось, дело идет к вечеру – столько всего произошло.

Тут-то я и увидел Малышку Джудит. Она вышла из-за угла, медленно, понуро, осунувшаяся. Жалкая. В руке у нее была скомканная бумажная салфетка. Она остановилась, высморкалась.

– Джудит, – окликнул я.

Она издала звук, пронзивший мне сердце, как пуля. Мы обнялись, прямо там, на тротуаре.

– Джудит, как мне жаль, – сказал я. – Чем могу помочь? Ты знаешь, я правую руку отдал бы.

Она кивнула. Ничего не могла сказать. Мы стояли, поглаживая друг друга, я старался ее утешить, говорил первое, что придет в голову, оба шмыгали носом. Она отпустила меня на минуту, посмотрела ошеломленным взглядом и снова обняла.

– Не могу, не могу поверить, – сказала она. – Ну никак.

Одной рукой она сжимала мне плечо, другой гладила по спине.

– Это правда, Джудит. Сказали по радио и в новостях по телевизору, вечером будет во всех газетах.

– Нет, нет, – повторяла она и только крепче сжимала мне плечо.

Меня снова повело. Солнце пекло мне голову. А она все не отпускала меня. Я чуть отодвинулся, чтобы освободиться. Но одной рукой поддерживал ее за талию.

– Хотели уехать в будущем месяце, – сказала она. – Вчера вечером сидели четыре часа за нашим столиком в «Рыжем лисе», строили планы.

– Джудит, – сказал я, – пойдем куда-нибудь, выпьем или кофе возьмем.

– Зайдем сюда, – сказала она.

– Нет, куда-нибудь в другое место. А сюда когда-нибудь потом, – сказал я.

– Может быть, если поем, мне полегчает, – сказала она.

– Правильная мысль, – согласился я. – Я бы тоже чего-нибудь съел.

Следующие три дня прошли в неразберихе. Каждый день я ходил на работу, но без Гарри там было грустно и тяжко. После работы я виделся с Малышкой Джудит. Просиживал с ней вечера, стараясь отвлечь ее от разных тягостных сложностей. Сопровождал ее, когда у нее были неотложные дела. Дважды сходил с ней в похоронную контору. В первый раз она упала в обморок. Сам я внутрь не заходил. Хотел запомнить бедного Гарри таким, каким он был при жизни.

За день до службы мы собрали тридцать восемь долларов на венок. Выбирать его поручили мне, поскольку мы были друзьями. Я помнил цветочную лавку неподалеку от моего дома. Поехал домой, приготовил еду, потом поехал в «Дом цветов Хауарда». Он располагался в торговом центре рядом с аптекой, парикмахерской, банком и бюро путешествий. Я поставил машину и не успел сделать два шага, как в глаза мне бросился большой плакат в витрине бюро путешествий. Я подошел и постоял у витрины. Мексика. Огромное каменное лицо улыбалось над синим морем, как солнце, а внизу маленькие парусники, похожие на бумажные салфетки. На пляже женщины в бикини загорают в черных очках или играют в бадминтон. Я осмотрел все плакаты в витрине, включая Германию и Веселую Англию, но все время возвращался к этому улыбчивому солнцу, пляжу, женщинам и парусникам. Потом причесался, глядя на свое отражение в стекле, расправил плечи и вошел в цветочный магазин.

На другое утро Фрэнк Клоуви пришел на работу в брюках, белой рубашке и галстуке. Сказал, что если кто-то из нас хочет пойти попрощаться с Гарри, то он не возражает. Большинство из нас отправились домой переодеться, потом на похороны и на остаток дня взяли отгул. Джимми в «Рыжем лисе» устроил небольшое угощение в память о Гарри. Выставил разные соусы, чипсы и бутерброды. Я на похороны не пошел, но ближе к вечеру заглянул в «Рыжий лис». Малышка Джудит была там, конечно. Нарядная, бродила по ресторану, словно после тяжелой контузии. Майк Демарест тоже там был, я заметил, что он время от времени оглядывает ее. Она переходила от одного к другому, заговаривала о Гарри, произнося что-нибудь в таком роде: «Гарри очень тебя ценил, Гас». Или: «Так хотелось бы Гарри». Или: «Гарри это понравилось бы больше всего. Такой он был человек». Кое-кто обнимал ее, похлопывал по бокам – так себя вели, что я чуть не попросил их уйти. Забрели какие-то пожилые стручки, с которыми Гарри, наверное, не обменялся десятком слов за всю жизнь – если вообще их когда-нибудь видел, – говорили, какая трагедия, и налегали на пиво и бутерброды. Мы с Малышкой Джудит пробыли там часов до семи, пока все не разошлись. И я отвез ее домой.

Вы, наверное, уже догадались, что было дальше. После смерти Гарри мы с Малышкой Джудит стали видеться. Чуть не каждый вечер ходили в кино, а после этого шли в бар или к ней домой. В «Рыжий лис» заглянули всего раз и решили больше не ходить, а ходить в другие места, где она с Гарри не бывала. Однажды в воскресенье, после похорон, мы с ней пошли на кладбище «Золотые ворота», чтобы поставить горшок с цветами на его могиле. Но она не была еще никак отмечена, мы битый час искали несчастную могилу, но так и не нашли. Малышка Джудит бегала от одной к другой, кричала: «Вот она!» Но всякий раз место оказывалось чужое. В конце концов, расстроенные, ушли.

В августе мы поехали в Лос-Анджелес посмотреть катер. Это было отличное судно. Дядя Гарри содержал его в большом порядке, а Томас, парень-мексиканец, смотревший за катером, сказал, что не побоялся бы пойти на нем вокруг света. Мы с Джудит взглянули на катер и тут же переглянулись. Редко что-нибудь оказывается лучше, чем ты надеялся. Обычно наоборот. Но с катером получилось именно так, мы такого и не ожидали. На обратном пути в Сан-Франциско решили в будущем месяце на нем поплавать. И в сентябре, накануне Дня труда, отправились.

Как я уже сказал, после смерти Гарри многое изменилось. Даже Малышки Джудит больше нет, исчезла трагически, и до сих пор не понимаю как. Случилось это где-то у побережья Нижней Калифорнии: Малышка Джудит, не умевшая плавать, исчезла. Мы решили, что она упала за борт ночью. Что она делала на палубе в такую поздноту, из-за чего упала за борт, ни Том, ни я не знаем. Знаем только, что утром ее уже не было, и оба мы ничего не видели и не слышали ее крика. Исчезла – и все. Это правда, видит бог, так я и сказал в полиции через несколько дней, когда мы причалили в Гуаймасе. Моя жена, сказал я им, – к счастью, мы успели пожениться прямо перед тем, как выехать из Сан-Франциско в наше свадебное путешествие.

Я уже говорил: после смерти Гарри многое изменилось. Сейчас я в Масатлане, и Томас знакомит меня с окрестностями. В Штатах и вообразить себе такого не можешь. Следующая наша остановка – Мансанильо, родной город Томаса. Потом Акапулько. Будем плавать, пока не кончатся деньги, тогда причалим, поработаем где-нибудь и опять отправимся. Мне пришло в голову, что живу я так, как сам Гарри хотел бы жить. Но кто теперь это знает?

Иногда я думаю, что родился бродягой.

Перевод А. Голышева

Фазан[9]

У Джеральда Уэбера не осталось слов. Он молча вел машину. Шерли Леннарт поначалу не спала, больше из-за новизны ситуации: впервые осталась наедине с ним на продолжительное время. Она поставила несколько кассет – Кристал Гейл, Чака Манджони, Вилли Нельсона[10], а позже, под утро, стала шарить по радиостанциям – международные и местные известия, сводки погоды, фермерские новости и даже утренняя программа вопросов и ответов о воздействии марихуаны на кормящих матерей – что угодно, лишь бы нарушить затянувшееся молчание. Покуривая, она время от времени бросала него взгляд в темной большой кабине. Где-то между Сан-Луис-Обиспо и Поттером, Калифорния, в полутораста милях от ее летнего дома в Кармеле, она списала Джеральда Уэбера как неудачное вложение… Найдутся другие, подумала устало… и уснула в кресле.

Сквозь шум встречного ветра он слышал ее неровное дыхание. Выключил радио и был доволен, оставшись наедине с собой. Ошибкой было среди ночи уехать из Голливуда ради трехсотмильной поездки, но в тот вечер, за два дня до его тридцатилетия, он не знал, куда себя деть, и предложил съездить на несколько дней в ее дом на побережье. Было десять часов, они все еще пили коктейли, пересев во внутренний дворик над городом. «А что? – сказала она, помешивая пальцем коктейль и глядя на него: он стоял перед оградой балкона. – Давай, – слизнула джин с пальца, – самая удачная твоя мысль за неделю».

Он оторвал взгляд от шоссе. Она как будто не спала, а была в обмороке или лишилась сознания – как если бы выпала из окна. Сидела скрючившись, поджав под себя ногу, другая чуть-чуть не доставала до пола. Юбка задралась на бедрах, видны были верхи нейлоновых чулок, пояс и голое тело между. Голова ее лежала на подлокотнике двери, рот открыт.

Всю ночь с перерывами шел дождь. Уже светало, дождь прекратился, но шоссе было мокрое, черное, он видел лужи в углублениях полей по обе стороны от дороги. Он еще не устал. Чувствовал себя сравнительно неплохо. Доволен был тем, что чем-то занят. Доволен тем, что сидит за рулем, правит и можно не думать.

Только он выключил фары и чуть сбавил скорость, как увидел краем глаза фазана. Птица летела низко, быстро, под углом к шоссе, и могла оказаться на пути у машины. Он тронул было тормоз, но тут же прибавил скорость и покрепче сжал руль. Птица с громким звуком ударилась о левую фару. Она пронеслась мимо ветрового стекла, теряя перья и оставив за собой струйку помета.

– Ох, черт, – сказал он, ужаснувшись своему поступку.

– Что случилось? – спросила она, с трудом выпрямившись и широко открыв глаза в удивлении.

– Налетел… На фазана.

Затормозив, он услышал, как посыпалось на шоссе стекло разбитой фары.

Он съехал на обочину и вылез. Было холодно и сыро; он застегнул шерстяную кофту и наклонился, чтобы рассмотреть повреждение. Фары не было; с минуту дрожащими пальцами он пытался вынуть из обода фары оставшиеся осколки стекла. В левом крыле была небольшая вмятина. Во вмятине пятно крови и несколько прилипших серых перьев. Фазаниха – он успел разглядеть это перед столкновением.

Шерли перегнулась к его стороне сиденья и кнопкой опустила стекло. Она еще не совсем проснулась.

– Джерри? – позвала она.

– Одну минуту. Посиди в машине, – отозвался он.

– Я не собираюсь вылезать, – сказала она. – Только давай побыстрее.

Он пошел по обочине назад. С шумом проехал грузовик в туче брызг; водитель поглядел на них из кабины. Джерри, съежившись от холода, дошел до осколков стекла на дороге. Пошел дальше, внимательно глядя на мокрую траву у обочины, и наконец увидел птицу. Прикоснуться к ней было выше его сил, но он глядел на нее минуту: скомкана, глаза открыты, на клюве яркое пятно крови.

Когда он вернулся к машине, Шерли сказала:

– Я не поняла, что случилось. Машину сильно повредило?

– Разбита фара и на крыле вмятина.

Посмотрев назад, он вырулил на дорогу.

– Ее убило? – спросила она. – Да, конечно же. Разве тут можно уцелеть.

Он посмотрел на нее, потом снова на дорогу.

– Мы ехали семьдесят миль в час.

– А долго я спала?

Он не ответил, и она продолжала:

– Болит голова. Очень болит. Далеко еще до Кармела?

– Часа два, – сказал он.

– Я бы не прочь поесть и выпить кофе. Может, и голова тогда отпустит.

– Остановимся в первом же городке, – сказал он.

Она повернула зеркало заднего вида и осмотрела себя. Потрогала пальцами под глазами. Потом зевнула и включила радио. Стала шарить по станциям.

Он думал о фазане. Все случилось очень быстро, но он отчетливо понимал, что сбил птицу нарочно.

– Хорошо ты меня знаешь? – спросил он.

– В каком смысле? – сказала она. На минуту отвлеклась от приемника и откинулась на спинку.

– Я спрашиваю: хорошо ты меня знаешь?

– Не понимаю – о чем ты?

– Насколько хорошо ты меня знаешь? – сказал он. – Вот о чем я тебя спрашиваю.

– Почему ты об этом спрашиваешь меня в такую рань?

– Мы просто беседуем. Я просто спросил, хорошо ли ты меня знаешь. Можно ли… как бы это сказать… Например, можно ли на меня положиться? Ты мне доверяешь? – Он не очень понимал, о чем спрашивает, но чувствовал приближение чего-то.

– А это важно? – сказала она, глядя на него пристально.

Он пожал плечами.

– Если считаешь, что не важно, значит, наверное, так и есть.

Он перевел взгляд на шоссе. Вначале, подумал он, еще было какое-то чувство. Они поселились вместе – во-первых, она сама это предложила, а во-вторых, потому, что, когда они познакомились на вечеринке в районе Пасифик Палисейдс, ему хотелось такой жизни, какую, по его представлению, могла обеспечить ему она. У нее были деньги и связи. Связи были важнее денег. Но и деньги, и связи – перед этим как устоять? Он только что закончил магистратуру в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса по специальности «театр» – таких в городе было пруд пруди – и, не считая университетских постановок, был актером без единой роли. И сидел без гроша. Она была на двенадцать лет старше, дважды выходила замуж и разводилась, но у нее были деньги, и она водила его на вечеринки, где завязывались знакомства. В результате ему достались несколько мелких ролей. Теперь наконец-то он мог называть себя актером, хотя занят бывал месяц или два в году. Остальное время в эти последние три года он валялся на солнце возле ее бассейна, ходил на вечеринки, ездил с Шерли туда-сюда.

– Тогда позволь спросить тебя вот о чем, – продолжал он. – Ты думаешь, я способен действовать, делать что-нибудь себе во вред?

Она посмотрела на него и постучала по зубу ногтем большого пальца.

– Ну? – сказал он. Ему самому еще не было понятно, к чему это ведет. Но намерен был продолжать.

– Что «ну»?

– Ты меня слышала.

– Думаю, ты способен, Джеральд. Думаю, сделаешь, если решишь, что для тебя сейчас это важно. И больше не надо вопросов, ладно?

Солнце уже взошло. Тучи поредели. Стали видны рекламные щиты ближайшего города. Стало больше встречных машин. Мокрые зеленые поля по обе стороны дороги выглядели свежо и искрились под ранним солнцем.

Она курила и смотрела в окно. Думала, стоит ли трудиться сменить тему. Но ею уже владело раздражение. Все это ей надоело. Зря она согласилась с ним поехать. Осталась бы в Голливуде. Она не любила людей, которые вечно ищут себя, хмурых самокопателей.

Потом она сказала:

– Смотри! Смотри, какое!

Слева в поле стояли секции переносных бараков – жилье сельскохозяйственных рабочих. Бараки стояли на колодах в полметра-метр высотой в ожидании перевозки. Двадцать пять или тридцать секций. Их подняли над землей и оставили так стоять: одни фасадом к шоссе, другие – как придется. Выглядело так, будто тут поработала стихия.

– Посмотри на это, – сказала она, когда проезжали мимо.

– Джон Стейнбек, – сказал он. – Прямо из Стейнбека.

– Что? – сказала она. – А, Стейнбек. В самом деле. Из Стейнбека.

Он зажмурился и вообразил, что видит фазана. Вспомнил, как нажал на газ, чтобы сбить птицу. Хотел что-то сказать, открыл рот. Но слов не нашлось. Он был изумлен и в то же время испытывал глубокий стыд за свой неожиданный порыв – желание убить птицу. Пальцы его сами собой стиснули руль.

– Что бы ты сказала, если бы я признался, что сбил фазана нарочно? Убил его?

С минуту она смотрела на него без интереса, ничего не говоря. И тут что-то для него прояснилось. Отчасти, позже подумал он, это было выражение скучающего равнодушия в ее взгляде, а отчасти собственное состояние ума. Но он вдруг понял, что у него больше нет моральных критериев. Нет системы ценностей – такая всплыла в голове фраза.