Неординарные преступники и преступления. Книга 1

Итак, 28 августа детектив МакВей и эксперт-графолог Карвальо прибыли в Сан-Франциско и были встречены на вокзале толпой журналистов. Слава воистину бежала впереди них. Оба были со всей возможной скоростью доставлены в штаб-квартиру департамента полиции, где прошло совещание с руководством местной полиции и прокуратуры. По результатам этого совещания была выбрана линия поведения стороны обвинения на слушаниях по «хабеас корпус», которые должны были состояться на следующий день.

Они и состоялись. Окружной прокурор уверенно заявил, что обвинение может доказать отправку 18 июля Корделией Боткин по крайней мере одного анонимного письма в адрес Мэри Пенингтон-Даннинг и отправку 31 июля по тому же адресу коробки с отравленными конфетами внутри. Также обвинение докажет приобретение Боткин конфет, начинённых впоследствии ядом. На вопрос судьи, известно ли место и время приобретения обвиняемой яда, Хосмер ответил отрицательно и пояснил, что к настоящему времени проверены все сделки по продаже мышьяка, совершённые в течение июля в границах города Сан-Франциско и одноимённого округа. Работа эта будет продолжена, поскольку яд мог быть куплен в соседних округах.

Услышанного судьёй оказалось достаточно для принятия решения, и он отказал в освобождении Боткин.

Что ж, карты были раскрыты, и стало более или менее ясно, на каком материале обвинение будет строить свою стратегию. Пришло время защите предъявить свои доводы. По рекомендации адвокатов Корделия 31 августа дала развёрнутое интервью газете «The Call», в котором сообщила, что не могла совершать приписанных ей окружным прокурором действий. 18 июля обвиняемая, по её словам, находилась в городе Юрика (Eureka) в 430 км севернее Сан-Франциско. Согласитесь, довольно трудно опустить письмо в почтовый ящик на Маркет-стрит в Сан-Франциско, будучи на таком расстоянии от города… Что же касается отправки отравленных конфет из Стоктона, то 31 июля Корделия действительно находилась в том городе, но чувствовала себя очень плохо и не покидала гостиницу, что может быть доказано опросом свидетелей и её лечащего врача.

На следующий день – 1 сентября 1898 года – начальник полиции Лис и детектив МакВей появились перед Большим жюри округа Сан-Франциско, где дали показания в поддержку обвинению, выдвинутому прокурором Хосмером. В силу особенностей тогдашнего судопроизводства прокурор не стал выдвигать обвинение в убийстве – таковое было сложно обосновывать по формальным признакам – а воспользовался статьёй 347 Уголовного кодекса штата, квалифицировавшей всякое использование почты при подготовке и осуществлении преступления как самостоятельное тяжкое преступление. Эта уловка позволила Хосмеру не касаться судебно-химических вопросов, а сосредоточиться исключительно на пересылке анонимного письма и анонимной посылки.

Нельзя не сказать о двух аспектах, определённым образом повлиявших на всю оценку этого дела. Во-первых, Корделии Боткин сильно повредило негативное отношение к ней пишущей братии. Газетчики всегда писали о ней уничижительно и безо всякой симпатии, думается, что в настоящее время такой тон был бы сочтён недопустимым, но в те годы подобная писанина заходила публике, что называется, «на ура». Газетчиков чрезвычайно раздражала манера Корделии говорить очень правильно и избегать каких-либо просторечных оборотов – так себя в те времена вели либо англичане, либо люди высшего общества, получившие классическое английское образование. Боткин к таковым не относилась, и потому на неё смотрели как на женщину, пытавшуюся казаться той, кем она не являлась. Подобное отношение подкреплялось рассказами Джона Даннинга, любившего к месту и не к месту упоминать, будто Корделия выдавала себя за благородную англичанку, родившуюся в Кембридже и перебравшуюся в США уже после окончания обучения. Мы не знаем, действительно ли Корделия рассказывала о себе подобное, но такого рода сплетни [которые она даже не могла опровергнуть] очень сильно ей повредили.

Заседание Большого жюри округа Сан-Франциско по делу Корделии Боткин (газетная иллюстрация от 7 сентября 1898 года).

Во-вторых, окружной прокурор довольно ловко парировал довод защиты обвиняемой аргументом, предвидеть который было непросто. Дело заключалось в том, что годом ранее [то есть в 1897 году] федеральное правительство провело реформу по оптимизации расходов на почтовое ведомство и, как всякая оптимизация, сказалась эта реформа самым негативным образом на работе низовых ведомств. Руководители почтовой службы увеличили собственные зарплаты, а вот норматив выработки рядовых почтальонов и сортировщиков отправлений вырос кратно. Почтовые участки значительно увеличились, и почтальоны попросту не успевали их обходить ежедневно. Чтобы скрыть от населения этот явный огрех, был изменён порядок принятия почты от почтальонов в узлах связи – теперь почтальоны производили выемку из ящиков не два раза в день, а… через день, то есть в четыре раза реже! Но при этом на все сданные почтальоном отправления ставились штемпели с единой датой. Это означало, что анонимное письмо, на конверте которого стояла дата 18 июля, могло быть опущено в ящик утром 17 числа!

Ловкий аргумент, правда? Только непонятно, как при такой аргументации можно вообще доказывать alibi – всё-таки интервал времени должен быть ограничен какими-то разумными пределами.

Что же касается утверждения доктора Джорджа Террилла, заявившего во время заседания Большого жюри, что он посещал Корделию в Сан-Франциско 31 июля между 15-ю и 17-ю часами и та была действительно сильно больна, то от него прокурор попросту отмахнулся. Аргументация Хосмера была предельно проста – доктор не оставил в своём ежедневнике соответствующей записи и не выписал рецепт, а значит, визита не было.

Аргумент, конечно же, следовало признать лукавым! От предполагаемых посещений Корделией Боткин кондитерских магазинов тоже не осталось записей в книгах продаж, а потому было бы логично объявить лживыми и опознания продавцов. Ну, а почему нет? Ведь если никому нельзя верить на слово, то тогда нет веры и продавцам из Стоктона и Сан-Франциско, верно?

Сильное, и притом неприятное, впечатление оставили показания Большому жюри начальника полиции Лиса, который на голубом глазу брякнул, будто Корделия Боткин призналась в отправлении отравленных конфет во время первого допроса 24 августа. Кроме того, по словам Лиса, сиделка Рооф тоже якобы слышала признание Корделии. Разумеется, и то, и другое было неправдой. Если бы подобные признания и впрямь имели бы место, то уже в тот самый день 24 августа об этом трезвонили бы все газеты тихоокеанского побережья! Адвокат Найт, услыхавший из уст Лиса столь скандальное утверждение, не сдержался и прервал его, выкрикнув с места: «Если бы это была правда, то в сегодняшнем заседании не было бы никакого смысла!»

В целом сторона обвинения на первых заседаниях выглядела не очень убедительно. В газеты даже попала реплика одного из членов жюри, якобы заявившего, что обвинения в адрес Корделии выглядят притянутыми, и если их в таком виде признать достаточными, то в таком случае под суд можно будет отдавать вообще любого человека.

Объективности ради следует признать, что Рооф тоже преизрядно напортачила. В самом начале своих показаний она очень бодро и уверенно сказала, что никогда не слышала от Корделии никаких признаний в отравлении, а чуть позже стала вспоминать, как та расспрашивала доктора Стоуна о воздействии мышьяка на человека и дозировке, потребной для наступления смерти. Не остановившись на этом, она уточнила, что разговор этот проходил в шутливой форме, и Корделия, объясняя своё любопытство, заявила, что эти сведения пригодятся ей для самоубийства.

Нельзя не признать того, что с такими защитниками никаких врагов не нужно! Впоследствии адвокат Фрэнк МакГоуэн, вспоминая поведение Рооф, не без раздражения называл эту женщину «очень легкомысленной». Наверняка он хотел использовать другой эпитет, но наложенные нормами приличия ограничения не позволили ему прибегнуть к обсценной лексике.

4 сентября в Большом жюри появился человек, существование которого до того момента скрывалось. Аптечный клерк Фрэнк Грей (Frank S. Grey), работавший в аптеке» Owl drug store» в доме №1125 по Маркет-стрит (Market str.) в Сан-Франциско, заявил, что 1 июня продал две унции мышьяка (~57 граммов) женщине, чья фамилия начиналась на «Б». Свидетель не мог вспомнить фамилию, но в кассовом журнале осталась соответствующая запись, гласившая: «6 месяц – 1 число – 1898 год, 2 часа пополудни, миссис Бозин, проживает на пересечении улиц Калифорния и Хайд, куплен мышьяк, 2 унции, для отбеливания, продавец Грей» (дословно: «6-1-98 – 2 p. m. mrs. Bothin, California and Hyde, arsenic, 2 oz.; bleaching; Grey»). По словам свидетеля, женщина, назвавшаяся «миссис Бозин» – тут нельзя не отметить созвучие фамилии Боткин! – приобрела яд для отбеливания соломенных шляпок. Грей обратил внимание покупательницы на чрезвычайную опасность приобретаемого средства – двумя унциями можно было убить приблизительно 330—340 человек! – но дама заверила его, что имеет опыт обращения с мышьяком, а потому беспокоиться не о чем.

В принципе, появление в Большом жюри этого человека уже предопределяло обвинительный вердикт, однако Фрэнком Греем ценные свидетели прокуратуры отнюдь не исчерпывались.

Аптечный клерк Фрэнк Грей во время слушаний в Большом жюри дал исключительно важные для окружного прокурора показания – он заявил, что 1 июня 1898 года в 2 часа пополудни продал две унции мышьяка некоей даме якобы для отбеливания соломенных шляпок. Дама эта назвалась фамилией Бозин и в качестве адреса проживания указала дом на пересечении улиц Калифорния и Хайд. Дама эта была очень похожа на Корделию Боткин, а по указанному ею адресу находился отель, в котором часто останавливалась как сама Корделия, так и члены её семьи.

Другим человеком, чьи показания были призваны разоблачить коварный план Корделии Боткин, стала некая миссис Эдвардс (F. C. Edwards). Ранее она владела кондитерской фабрикой в восточной части Окленда, города, находящегося прямо напротив Сан-Франциско, на другом берегу одноимённого залива. Теперь же это производство было продано, и женщина проживала с мужем на Маркет-стрит в центре Сан-Франциско. Заслуживает особого упоминания то обстоятельство, что она была довольно похожа на Корделию Боткин внешне и – что ещё более любопытно! – являлась любовницей Джона Даннинга. Летом 1898 года она переписывалась с журналистом подобно тому, как это делала Корделия. Этим перечнем совпадения не исчерпывались. По странному стечению обстоятельств миссис Эдвардс оказалась на паромной переправе Сан-Франциско в то самое время, когда туда 4 августа прибыл паром из Окленда с почтовым грузом. Сторона обвинения считала, что именно на этом пароме были привезены почтовые отправления из Стоктона, среди которых находилась коробка с отравленными конфетами.

Узнав из газет, в которых обсуждался маршрут перемещения почтовых грузов, миссис Эдвардс написала о столь странном совпадении Джону Даннингу письмо, в котором просила сохранить в тайне их отношения. Не успокоившись на этом, она явилась к начальнику полиции Лису и рассказала о себе. Мол, так и так, вы можете подумать, будто это я отправила отравленные конфеты жене Даннинга, но на самом деле это не я, а Корделия Боткин!

Неожиданный заход, верно? Предусмотрительно перевести стрелки на другого человека – это не подлость, а такая разновидность предусмотрительности…

Прокурор Хосмер, представив эту женщину Большому жюри, обратил особое внимание на то, что та подписывала свои письма, отправленные Даннингу, литерой «С». А две записки, найденные в коробке с отравленными конфетами, оказались подписаны точно так же. По мнению следователя, подобное совпадение не являлось случайным – нет! – отравитель умышленно подписал записки так, а не иначе. Отравитель знал о существовании миссис Эдвардс и таким вот нехитрым приёмом решал двоякую задачу – бросал тень подозрения на невиновную женщину и устранял соперницу в борьбе за сердце Даннинга!

Миссис Эдвардс сама варила карамель, изготавливала шоколадные конфеты, а кроме того, подписывала письма литерой «С». Внешне она была похожа на Корделию Боткин. И точно так же, как и Боткин, она являлась любовницей журналиста Джона Даннинга. Окружной прокурор Хосмер заявил во время заседаний Большого жюри, что вся история с отравлением Мэри Пеннингтон и её сестры миссис Дин была организована Корделией Боткин таким образом, чтобы навести подозрения полиции именно на миссис Эдвардс.

Обвинитель мог быть доволен собой и своими логическими построениями, но эффект оказался до некоторой степени скомкан адвокатами Корделии Боткин. Джордж Найт задал свидетельнице несколько вопросов, из ответов на которые выяснилось, что та… работала в интересах полиции Сан-Франциско, хотя и не состояла в штатах этого ведомства. Миссис Эдвардс поручались особые задания, для выполнения которых требовались именно женщины. То есть эта дамочка фактически была агентом полиции. Формально же она работала в Отделе претензий «Market-street Hallway Company» [эта фирма являлась оператором трамвайных маршрутов в центре Сан-Франциско].

Что последовало далее? 6 сентября окружной прокурор заявил о готовности расширить состав обвинения, включив в него умышленное отравление. И представил аргументацию, до того не звучавшую. В коробке с отравленными конфетами находился платок с вышивкой – его можно видеть на 4-й по счёту иллюстрации снизу, размещённой на 1-й странице очерка – который, по мнению Хосмера, был куплен 3 августа в большом универмаге «City of Paris» на пересечении улиц Гири (Geary) и Стоктон (Stockton) в Стоктоне. Платки такие продавались по 25 центов, их продавщица Элис Болстер (Alice Bolster) не помнила Корделию Боткин и опознать её не могла, но… Но в том же самом универмаге работал кассир Фредерик Рейно (F. A. Reynaud), хорошо знавший обвиняемую. Она регулярно обналичивала в его кассе денежные переводы.

Появившись в Большом жюри, Рейно заявил, что 3 августа он обналичил перевод Боткин на сумму 2 доллара и не сомневается в том, что если проверить кассовый журнал за тот день, то данные соответствующей операции будут обнаружены. Получалось, что Боткин приходила в «City of Paris» в тот день и, соответственно, вполне могла зайти в отдел, торгующий женскими аксессуарами.

Это был крайне неприятный сюрприз. Хотя обналичивание перевода отнюдь не доказывало приобретение носового платка и тем более отправки по почте отравленных конфет, тем не менее движение полиции в этом направлении было чревато новыми неприятными открытиями. Подчинённые Исайи Лиса могли запросто подготовить нужного им свидетеля – такого рода проделки были в ходу у «законников» в той же мере, что и фабрикация улик [о чём выше уже говорилось].

Газетный коллаж, изображающий женский платок, найденный в коробке с отравленными конфетами, и квитанцию универмага «City of Paris» в Стоктоне с датой оплаты такого платка 3 августа 1898 года.

Вердикт Большого жюри, постановившего 7 сентября считать обвинительный материал в отношении Корделии Боткин достаточным для рассмотрения дела в уголовном суде, следовало признать вполне оправданным. Хотя информация на данном этапе выглядела несколько разрозненной и не вполне убедительной, тем не менее само обилие данных, происходивших от разных свидетелей и касавшихся разновременных событий, производило впечатление добротного и трудноопровержимого материала. Даже того, что Хосмер успел собрать к концу первой декады сентября, вполне хватало для серьёзного процесса, а ведь расследование ещё не было закончено!

10 сентября Департамент наказаний правительства штата Калифорния передал прессе копии полученных из Делавэра документов по экстрадиции Корделии Боткин. Документов было много, среди них, в частности, находились обращение губернатора Делавэра и письмо Генерального прокурора этого штата. Большинство калифорнийских юристов сходилось в том, что Боткин не будет экстрадирована в Делавэр и, дабы не возвращаться к этому вопросу в дальнейшем, скажем сразу, что так оно и произошло – Корделия осталась в Калифорнии.

10 сентября 1898 года калифорнийские газеты оповестили читателей о получении Департаментом наказаний штата документов из Делавэра, содержавших запрос на экстрадицию Корделии Боткин.

Через несколько дней – 14 сентября – в газетах появилось интервью крупного предпринимателя, члена правления элитарного «Богемского клуба» Чарльза Флетчера Тэйлора (Charles Fletcher Taylor), не побоявшегося сказать несколько тёплых слов в адрес Корделии Боткин. Это была, пожалуй, первая за последние три недели публикация, в которой об обвиняемой говорилось с симпатией и по-человечески достойно. Чарльз рассказал, что знал чету Боткин ещё по времени проживания в городе Джоплин, штат Миссури. Общий стаж его дружеских отношений с мистером и миссис Боткин превышает четверть века. Тэйлор заявил, что, приехав в город после продолжительного отсутствия, сразу же нанёс визит Корделии в тюрьму, поскольку его очень беспокоило душевное состояние Боткин после тяжёлых во всех отношениях заседаний Большого жюри.

Имеет смысл привести несколько фраз из интервью Чарльза Тэйлора – они довольно познавательны: «Я ни на секунду не поверю в то, что она виновна. Она умная, хорошо образованная женщина, с щедрыми порывами и сочувственными инстинктами, и я верю изложенной ею версии отношений с Даннингом. Она из тех женщин, кто сделает всё возможное для того, чтобы помочь всякому, кто оказался в беде, и когда она говорит, что дала этому человеку деньги и попыталась привести его дела в порядок дружеским и сочувственным советом, я верю, что она говорит правду.»6

И ещё одна цитата к месту: «Она действительно обеспокоена, и вполне естественно, что она обеспокоена. За каждым её движением следит надзирательница с хищным взглядом, и её не оставляют одну ни на мгновение, ни днём, ни ночью. Такое наблюдение подействовало бы на нервы любому. (…) Обвиняемая с сильной горечью относится к некоторым газетам этого города из-за искажённых описаний её поведения и преувеличенных интерпретаций событий её жизни. Она чувствует, что её пытаются отправить на виселицу либо здесь, либо в Делавэре.»7

Что ж, нашёлся первый человек, решивший пойти против порыва всеобщего неодобрения и заявить о своей поддержке старого друга! Независимо от того, виновата ли Корделия Боткин в приписанном ей преступлении или нет, нам следует отдать должное похвальной прямоте и честности Чарльза Тэйлора, не пожелавшего следовать всеобщему убеждению и общественному мнению, навязанному прессой. Таких честных и прямых людей, к сожалению, не так много, как принято думать, и уж точно намного меньше, чем хотелось бы…

Защитники обвиняемой не являлись наивными людьми, и они, разумеется, обратили внимание на появившуюся в Большом жюри миссис Эдвардс, женщину с крайне непонятными отношениями с полицией Сан-Франциско, мастерицу по варке шоколада на домашней плите и любовницу журналиста Даннинга по совместительству. Задумайтесь на секундочку над тем интересным раскладом, каковым упомянутая дамочка объяснила своё появление в полиции с добровольным заявлением, мол-де, она похожа на Корделию внешне, случайно присутствовала на пирсе паромной переправы в тот день, когда туда прибыла почта из Стоктона, а потому, прочитав газеты, испугалась, что её «подставят» или ошибочно обвинят… Во-первых, почему её обвинят ошибочно? А во-вторых, на самом деле, может быть, кто-то подставляет Корделию Боткин? Кто-то, кто похож на неё и, в отличие от Корделии, имеет настоящий мотив устранения жены Даннинга?

Адвокаты совершенно оправданно решили изучить окружение основных действующих лиц этой истории, исходя из вполне очевидного посыла – должен быть кто-то, кто получит прямую выгоду от смерти Мэри Пенингтон-Даннинг. Такой человек будет заинтересован в том, чтобы избавиться от жены журналиста и одновременно с этим навести подозрения на Корделию. Нанятые адвокатами частные детективы в середине сентября приступили к сбору информации и… «открылась бездна звёзд полна»! Так, кажется, писал Михаил Ломоносов о чудесных открытиях при взгляде в телескоп.

Прежде всего выяснилось, что журналист Джон Даннинг очень любил женщин. Нет, не так, он очень-очень-очень любил женщин и не отказывал себе в групповом сексе после успешного выигрыша на ипподроме. Речь идет – секундочку! – о конце XIX столетия, и следует понимать, что по всем меркам и понятиям того времени лечь в постель сразу с тремя женщинами – это очень нетривиально. Причём не проститутками, нет, Даннинг предпочитал такие отношения, когда женщине можно не платить…

Адвокаты установили, что Даннинг в последние полгода проживания в Сан-Франциско [то есть с ноября 1897 года по апрель 1898 года] поддерживал регулярные отношения по меньшей мере с… шестью (!) женщинами. Некоторые из них знали о существовании друг друга, а некоторые нет. Некоторые любовницы Даннинга являлись замужними женщинами, а некоторые – нет.

Особый интерес адвокатов вызвала информация о довольно необычной любовнице Даннинга – начинающей журналистке, которой последний обещал протекцию и всяческий жизненный успех. У такой женщины имелся весьма серьёзный резон устранить из жизни Даннинга как его жену – дабы тот приобрёл статус одинокого мужчины! – так и Корделию Боткин, которая передала Даннингу значительные денежные суммы и в силу этого превратилась в его крупного кредитора. Если устранить обеих, то Даннинг становится свободен и… без кредитов! Какой интересный мужчина, правда? И с карьерой может помочь…

Однако это открытие оказалось отнюдь не единственным. Посмотрев в другую сторону, то есть на людей, окружавших Корделию, адвокаты обнаружили весьма подозрительную связь у мужа обвиняемой – Уэлкома Боткина. Да-да-да, тот самый благоверный муж, что бросил на защиту любимой супруги свои деньги, связи и доброе имя, оказался не без греха. На протяжении довольно долгого времени [более двух лет] он доверительно общался с некоей Кларой Арбогаст (Clara Arbogast), амбициозной и весьма эмансипированной молодой женщиной, некоторое время содержавшей в Стоктоне доходный дом под названием «Бальбоа лоджинг хаус» («Balboa lodging house»). Тут следует ясно понимать, что в те времена сдача жилья в аренду – это всегда бизнес на грани содержания притона. Просто потому, что проституция является бизнесом всегда и везде востребованным, и притом довольно простым в организации. Никто никогда не говорил, что «Бальбоа лоджинг хаус» – это притон разврата, но такого рода предположения напрашивались сами собой. И вот такая женщина – с обширными связями в маргинальных и по-настоящему уголовных кругах – заводит крепкую дружбу с уважаемым джентльменом Уэлкомом Боткиным и начинает предлагать ему всякие занятные бизнес-прожекты. Каково? Да, Клара Арбогаст вышла из околопреступного бизнеса, но… как говорится, руки-то помнят! И если эта женщина посчитала, что Корделия Боткин ей мешает, то могла ли она предпринять активные действия по её устранению? И что именно она могла придумать?

Клара Арбогаст два года плотно общалась с Уэлкомом Боткиным, писала ему письма по несколько раз в неделю и получала ответы. У них имелись совместные бизнес-идеи… Неужели это ничего не значило?!

В течение осени 1898 года защитники Корделии Боткин вели собственное расследование в поисках лиц, потенциально заинтересованных в устранении Мэри Пенингтон-Даннинг. И они таковых нашли, причём в окружении как беспутного журналиста, так и мужа Корделии! Последнее открытие стало по-настоящему неожиданным! Слева: Клара Арбогаст, владелица доходного дома в Стоктоне, близко общавшаяся с Уэлкомом Боткиным более двух лет. Справа: миссис Луис Сили, любовница Джона Даннинга, исключительно ему преданная.

Помимо переписки, имелось и кое-что ещё, привлёкшее внимание адвокатов. Выяснилось, что Клара Арбогаст на протяжении шести месяцев проживала в Сан-Франциско в том самом отеле «Grand Central», где жили сын и двоюродный брат Уэлкома Боткина! А это означало, что последний, приходя в отель для встречи с сыном, всегда мог задержаться на несколько часов для того, чтобы заглянуть в номер инициативного бизнес-партнёра. Какое милое совмещение приятного с полезным или наоборот – это как посмотреть!

Когда Корделия Боткин услышала первые отчёты адвокатов о проведённом расследовании, она сразу же заявила о своих подозрениях в отношении миссис Луис Сили. Она была знакома с этой женщиной, а кроме того, слышала кое-какие рассказы о ней из уст Даннинга. Это была очень хитрая, очень умная и очень подлая женщина, предпочитавшая обделывать свои делишки чужими руками. То есть так, чтобы произошедшее казалось не связанным с нею, хотя именно она всё и устраивала. Написать письмо и сделать это так, чтобы подозрение пало на другого – это проделка именно в её стиле!