Неординарные преступники и преступления. Книга 1

Чуть ниже мы увидим реальное подтверждение тому, что представители гостиницы отнюдь не находились во власти недобрых предубеждений, но пока будем следовать хронологии событий. 22 августа директор «Виктории» предложил Корделии покинуть отель на несколько дней, дабы избежать неприятных эксцессов. Он пообещал сохранить за женщиной её номер и предложил оставить там все её вещи, гарантируя сохранность. На время её отсутствия была предложена 50%-ая скидка на номер. Предложение звучало вполне разумно…

Корделия сложила небольшой чемоданчик, взяла с собой пару шляпных коробок, да и оставила негостеприимную гостиницу. Свои стопы она направила в отель «Виндзор» («Windsor»), где её мало кто знал. После переселения она позвонила в город Хилсбург (Healdsburg), расположенный в 150 км севернее Стоктона, и попросила приехать проживавшую там Агнесу Рооф (Rauof). Последняя являлась многолетней подругой Корделии, 40 лет назад она была её няней и с той поры сохранила самые сердечные отношения со своей воспитанницей. Рооф немедленно отправилась в Стоктон. Другим телефонным звонком Корделия вызвала мужа – Уэлкома Боткина – который утром следующего дня также приехал в Стоктон.

Отель «Виндзор» в Стоктоне. В нём Корделия Боткин разместилась после кратковременного [как она считала] отъезда из гостиницы «Виктория». Здесь к ней присоединился муж – Уэлком Боткин – и ближайшая подруга Рооф. Фотография относится к 1920-м годам, то есть сделана спустя четверть века после описываемых в очерке событий.

Своим чередом развивались события и в Сан-Франциско. Около полудня 23 августа Исайя Лис поговорил по телефону с Генеральным прокурором Делавэра Робертом Уайтом (Robert C. White), заверившим начальника полиции в том, что следствие можно считать законченным и детектив МакВей в ближайшее время отправится в Калифорнию для преследования Корделии Боткин там. Лис истолковал услышанное таким образом, что Корделию пора «брать» без промедления. Вызвав к себе детектива Эда Гибсона, начальник полиции приказал тому озаботиться оформлением ордера на арест подозреваемой. В мотивировочной части надлежало указать, что арестный ордер в Делавэре уже оформлен.

Детектив «взял под козырёк» и, заехав по пути в офис окружного прокурора Хосмера (Hosmer), рассказал там о поручении начальника полиции произвести арест. Сотрудники прокуратуры в помощи не отказали и в течение буквально получаса оформили необходимое постановление, с которым Гибсон отправился в суд. Дежурный судья с говорящей фамилией Хоакимсон (Joachimson) также не стал «делать сложным то, что проще простого» [это аллюзия на текст песни группы «Наутилус помпилиус»] и быстренько подписал ордер на арест.

Гибсон резво прыгнул в поезд и в 20:15 прибыл в Стоктон. На вокзале его встречали местные блюстители порядка во главе с начальником местной полиции Джозефом Гэллом (G.D. Gall). Последний был предупреждён о приезде Гибсона телефонным звонком Лиса. «Законники» без проволочек направились на Вебер-авеню, где в доме №209 находился «Виндзор». Местонахождение Корделии тайны не составляло, поскольку Гэлл уже двумя днями ранее в инициативном порядке распорядился установить за женщиной негласное наблюдение. Появление полиции вызвало переполох в отеле. Его работники, сообразив, что на их глазах происходит нечто сенсационное, позвонили газетчикам, и те буквально через четверть часа уже вовсю шныряли как вокруг «Виндзора», так и внутри него. В утренних газетах появились подробные репортажи, повествовавшие об аресте буквально со стенографической точностью.

Корделия просила Гэлла разрешить ей провести ночь в «Виндзоре», но начальник полиции отказал ей в этом. Женщине дали четверть часа на приведение себя в порядок и укладку вещей. Уэлкому Боткину начальник полиции разрешил сопровождать жену в тюрьму округа Сан-Хоакин, где ей предстояло провести ночь. Утром 23 августа детектив Гибсон повёз Корделию в Сан-Франциско.

Слева: Гэлл, начальник полиции Стоктона. Справа: Эдвард Гибсон, детектив полиции Сан-Франциско. И тот, и другой участвовали в аресте Корделии Боткин, хотя их привлечение к этой довольно рутинной процедуре вряд ли обосновано какими-либо рациональными соображениями. Пиар чистой воды – и только!

Вместе с Корделией была задержана и Рооф, точнее говоря, её «пригласили» на допрос в Сан-Франциско, пообещав отпустить после того, как она ответит на все вопросы. В окружении толпы полицейских в штатском и форме Рооф не могла ответить отказом, можно не сомневаться, что в той обстановке её бы доставили на допрос силой.

Для самой Корделии арест явился немалым потрясением, по-видимому, до вечера 23 августа она не сознавала всю серьёзность складывавшейся ситуации и ожидала вызова на допрос, в ходе которого ей будет предоставлена возможность дать необходимые разъяснения и доказать собственную невиновность. Допрос, однако, состоялся только после заключения под стражу, а сам арест, повторим, был произведён ещё до того, как улики из Делавэра попали в Калифорнию. Фактически основанием для ареста явились газетные статьи и некие устные (по телефону) переговоры между «законниками» разных штатов.

Корделия после ареста повела себя неадекватно. Попав в окружную тюрьму в Сан-Франциско, она стала говорить и вести себя так, точно была знатной дамой, а тюремный конвой являлся её слугами. Некоторые её выходки и требования показались до такой степени неуместными, что к Боткин был вызван полицейский врач по фамилии Стоун. Ему предстояло определить, симулирует ли арестованная сумасшествие или же у неё в самом деле под воздействием ареста проявилась душевная болезнь.

Доктор дал Корделии снотворное, и она проспала около шести часов. Проснувшись, она почувствовала себя лучше и утром 24 августа вела себя уже вполне адекватно.

После перевозки по железной дороге из Стоктона в Сан-Франциско Боткин предстала перед начальником полиции Лисом, решившим лично провести первый допрос опасной отравительницы. Арестованная категорически отвергла свою причастность к отравлениям в Делавэре и заявила, что ни разу не покупала конфеты не только в «Wave Candy Store», но и в Стоктоне вообще. Также она заявила, что каждое её сообщение о пребывании в том или ином месте может быть проверено и что ей покуда не знакомы доводы её виновности, но она не сомневается, что сможет их опровергнуть, как только полиция займётся таковой проверкой по существу.

Ещё даже не зная, на какие даты начальник полиции желает установить её alibi, Корделия со всей возможной тщательностью восстановила собственные перемещения с 27 июля до момента ареста. По её словам, в тот день (27 июля) она заболела воспалением лёгких и не выходила из гостиничного номера в Стоктоне до 31-го числа. Когда утром 31 июля почувствовала себя лучше, отправилась в Сан-Франциско, там в обеденное время её посетил доктор Джордж Террилл (George M. Terrill). Вечером того же дня она возвратилась в Стоктон. 1 августа номер не покидала, поскольку по-прежнему чувствовала себя не очень хорошо, на следующий день вышла в холл гостиницы, чтобы совершить телефонный звонок, после чего возвратилась в номер и заказала куриный бульон. 3 августа Корделия, по её словам, также оставалась в номере и вышла на улицу только 4-го числа. Отвечая на многочисленные уточняющие вопросы, в частности о собственном местопребывании 18 июля [времени отправки анонимного письма с оскорблениями], Боткин отвечала быстро и не раздумывая. Если говорить именно о 18 июля, то в тот день Корделия, по её словам, находилась в городе Юрика (Eureka), расположенном более чем в 400 км от Сан-Франциско.

Журналисты со ссылкой на полицейских, имевших возможность следить за ходом первого допроса, написали, что арестованная держала себя свободно, отвечала на вопросы быстро и проводившие допрос ни разу не сумели поймать её на противоречиях или лжи.

Разумеется, был проведён и допрос Альмиры Рооф. Последняя подтвердила факт заболевания Боткин в конце июля – начале августа и заявила, что 28, 29 и 30 июля находилась подле Корделии, выполняя функции сиделки. Боткин подхватила что-то похожее на воспаление лёгких, они сильно кашляла, у неё была повышена температура и тому подобное, в общем, в те дни она чувствовала себя очень нехорошо. На вопрос о том, известно ли Рооф что-либо об отношениях журналиста Даннинга и Боткин, свидетельница ответила, что отношения эти выглядели со стороны очень дружескими и даже добросердечными, Корделия считала Джона большим ребёнком, заботилась о нём по-матерински и помогала деньгами. Однажды она даже взяла взаймы у Рооф 500$ для того, чтобы передать эти деньги Даннингу. По тем временам это была очень значительная сумма – она приблизительно в полтора раза превышала годовой доход чернорабочего или сельского батрака.

Люди, выразившие полное доверие Корделии Боткин и безоговорочно поддерживавшие её после ареста. Слева: Уэлком Боткин, муж Корделии, сразу же озаботившийся приглашением лучших адвокатов Сан-Франциско. Справа: Ангес Рооф, няня Корделии в пору её детства.

На следующий день после ареста – то есть 24 августа – полиция Стоктона провела обыск номера Корделии Боткин в отеле «Виктория». О результатах его было сказано весьма туманно, очевидно, с целью обеспечения внезапности представления улик. Начальник полиции Сан-Франциско Лис, осуществлявший общее руководство расследованием, выразил удовлетворение полученными при обыске данными и заявил, что теперь-то следствие готово явиться в суд с уликами. Что это означало, стало ясно чуть позже. Согласно материалам следствия, в номере Корделии были обнаружены куски обёрточной бумаги, шпагат и… кусочек сургучной печати, которой в магазине Джорджа Хааса запечатывали коробки с конфетами! Это означало, что проживавший в номере человек вскрывал запечатанную коробку с конфетами, а обёрточную бумагу использовал для упаковки коробки конфет, предназначенной для пересылки по почте [в эту-то коробку и были положены отравленные конфеты из другой коробки]. И, перевязав коробку с конфетами шпагатом, обитатель этой комнаты отнёс её к почтовому ящику! Ну, логично же, правда?!

Вряд ли можно усомниться в том, что эти улики либо важнейшая из них – фрагмент сургучной печати с клеймом магазина Джорджа Хааса – были подброшены полицией. Фабрикация улик являлась одним из самых эффективных приёмов в арсенале американских «законников» той поры, и полицейские органы беззастенчиво злоупотребляли им. Во многих моих очерках, посвящённых работе американской полиции во второй половине XIX – первой половине XX столетий, приводятся примеры довольно откровенной манипуляции уликами, которые полицейские либо делали сами [например, оставляя кровавые отпечатки пальцев в доме подозреваемого] либо банально подбрасывали, принося с собой. Описание таких фабрикаций улик можно найти, например, в моей книге «Все грехи мира»2, да и не только там. Практически нет сомнений в том, что при расследовании многих сенсационных преступлений тех десятилетий полиция не просто подбрасывала, а потом обнаруживала одну или две улики, а осуществляла их массовую фабрикацию. Без такой фабрикации не обошлось, например, расследование «дела Лютгерта» [ему посвящён очерк «1897 год. Таинственное исчезновение жены чикагского „колбасного короля“», включённый в сборник «Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX – XX столетий. Книга IX»], или при сенсационном расследовании убийства 13-летний Мэри Фэйхан [его ход и результаты описаны в очерке «1913 год. Убийство на карандашной фабрике», опубликованном в сборнике «Американские трагедии. Хроники подлинных уголовных расследований XIX – XX столетий. Книга IV»], или, например, при обвинении доктора Хайда в отравлении целой семьи [«Персональная бактериологическая война доктора Хайда» из сборника «Грех Каина. Острые семейные конфликты на примерах подлинных уголовных расследований»3]. Впрочем, в последнем случае отличились уже не детективы полиции, а приглашённые эксперты, умудрившиеся отыскать в трупах аж даже два опаснейших яда и не объяснившие, как именно человек может быть отравлен сразу несколькими ядами.

Порой американские «законники» действовали настолько топорно и «прозрачно», что даже положительно настроенная к ним пресса не верила в удивительные открытия, сделанные во время обысков. В упомянутом выше очерке «1913 год. Убийство на карандашной фабрике» приведён весьма живописный пример такого рода топорной работы – полицейские вошли в дом подозреваемого, тут же нашли в бельевой корзине залитую кровью рубашку, отрапортовали, что дело раскрыто… И после этого выяснили, что подозреваемый никак не успевал прибежать домой, переодеться, а потом вернуться на рабочее место. Журналисты подняли полицейских на смех, и улика была благополучно забыта! Причём окровавленная рубашка никуда не исчезла, её демонстрировали на суде среди прочих улик, вот только никто ни в каком контексте её не упоминал. Такая вот, понимаешь ли, рубашка-невидимка получилась…

В газетных сообщениях иллюстрировались результаты обыска номера Корделии Боткин в отеле «Виктория»: найденный шпагат, обёрточная бумага, фрагмент сургучной печати магазина Гео Хааса в Сан-Франциско. Если в наличие в комнате Боткин шпагата и обёрточной бумаги ещё можно поверить с некоторыми оговорками, то обломок сургучной печати с клеймом магазина Гео Хааса однозначно подброшен полицией. Это пример явной фабрикации улики – приёмчики такого рода были вполне в духе американских полицейских органов той эпохи.

Почему обломок печати был подброшен полицейскими? Да потому, что этот кусочек сургуча являлся мусором, который почему-то никем не был убран на протяжении трёх недель – ни снимавшей номер Корделией Боткин, ни гостиничной обслугой! В такого рода неосторожность отравительницы и её невнимание к очень важным мелочам не верится категорически. Автор не настаивает на абсолютной точности собственного вывода, но уверен в своей правоте. Тем более, что из дальнейшего хода событий мы почерпнём множество иных доводов, позволяющих усомниться в той картине преступления, что с таким энтузиазмом рисовало расследование Исайи Лиса и окружного прокурора Хосмера.

События 24 августа не ограничились помещением в городскую тюрьму Сан-Франциско миссис Боткин и доставкой на допрос её подруги детства. В тот же самый день детектив МакВей выехал, наконец-таки, в Калифорнию. Он вёз с собой важнейшие улики, необходимые для поддержки обвинения Корделии Боткин в двойном убийстве. В эту поездку с детективом отправился и эксперт-графолог Дэвид Карвальо.

Муж арестованной женщины – Уэлком Альпин Боткин – сопроводив её до окружной тюрьмы, в ночь на 24 августа выехал в Сан-Франциско [не забываем, что описываемые события происходили в Стоктоне, а центр расследования находился за сотню километров в Сан-Франциско]. Там он озаботился поисками хороших адвокатов по уголовным делам. Поскольку история отравления в Делавэре была уже на устах всей Калифорнии, особых проблем с выбором солидной защиты не возникло. В течение дня Уэлком Боткин достиг соглашения сразу с двумя весьма авторитетными юридическими фирмами – «McGowan & Squires» и «Knight & Heggerty» – об их солидарной работе по данному делу. Главным адвокатом стал Джордж Найт (George A.Knight), вторым – Фрэнк МакГоуэн (Frank McGowan). Оба юриста, помимо профессиональной, делали вполне успешные политические карьеры. Найт являлся крупным функционером Республиканской партии и неоднократно участвовал в её конвентах, а МакГоуэн, несмотря на свою молодость [ему через две недели должно было исполниться 38 лет], уже 8 лет отработал в парламенте штата.

26 августа Рэймонд Миллер участвовал в опознании Корделии Боткин, проведённом в городской тюрьме Сан-Франциско, куда арестованная была доставлена из Стоктона. Приказчик уверенно опознал женщину и оправданно получил статус «важнейшего свидетеля» по делу. Хотя лицам этой категории окружная прокуратура не рекомендовала общаться с прессой, для молодого человека было сделано исключение, так что Рэймонд получил свои «пять минут славы». О покупке конфет Корделией Боткин юноша рассказал в следующих выражениях: «Приблизительно две или три недели назад в „Wave“ заглянула дама, попросившая шоколадных конфет. Мистер Гатрэлл обслужил её. В маленьком пакетике у неё были конфеты ещё, и она попросила мистера Гатрэлла положить их в коробку, в которую мы обычно упаковываем шоколад. Мистер Гатрэлл ответил ей, что у нас нет обыкновения класть конфеты посторонних людей в коробки нашего магазина, но она настояла на этом, и он отправил меня [на склад] за несколькими обычными коробками для конфет. Мистер Гатрэлл выбрал одну из них и оформил упаковку для дамы. Она ушла, и мы более ничего не говорили о произошедшем, и я бы никогда больше не подумал об этом, если бы не увидел статьи об этом в газетах».4

Несложно заметить, что Миллер ненавязчиво поставил в центр своего повествования Фрэнка Гатрэлла и тем самым переложил на него вину за то, что посторонние конфеты оказались в коробке магазина «Wave Candy Store». То есть проделал ровно то, что ранее сделал сам Гатрэлл. Предусмотрительность следовало признать отнюдь не лишней – мало ли как повернётся дело в дальнейшем, и не получится ли так, что некие обоснованные претензии возникнут к продавцам и магазину… Поэтому пусть Фрэнк отвечает сам, а не перекладывает ответственность на мальчишку.

Адвокаты Корделии Боткин: Джордж Найт (слева) и Фрэнк МакГоуэн (справа).

Генеральный прокурор Делавэра Уайт (White) 26 августа сделал весьма высокопарное и явно преждевременное заявление для прессы, в котором, в частности, сказал: «У нас есть убийца, и у нас есть доказательства, которые никакая защита не может разрушить. Единственное, чего мы боимся – это самоубийства миссис Боткин» («We have the murderess and we have evidence that no defense can shatter. The only thing we fear is Mrs. Botkin’s, selfdestruction»). Далее добавил, что в Калифорнию вслед за МакВеем и экспертом-графологом Карвальо отправлены двое полицейских – мужчина и женщина – которым предстоит конвоировать Боткин при её перевозке в Делавэр.

Однако уверенность Генпрокурора в том, что его люди всё сейчас быстренько порешают в Калифорнии, выставила мистера Уайта в крайне неблагоприятном свете. В последующие дни целая группа как «законников», так и депутатов парламента штата выразили озабоченность перспективой экстрадиции Корделии Боткин в Делавэр, где её могла ждать смертная казнь. При этом суд в Калифорнии представлялся абсурдным по причине того, что в Калифорнии эта женщина преступлений не совершала… За что её здесь судить, спрашивается?

27 августа репортёр газеты «The San Francisco call» посетил тюрьму, где получил возможность увидеть как саму Корделию, так и условия её содержания. Хотя обвиняемая отказалась общаться с прессой, газета разместила репортаж о её жизни под замком. В нём, в частности, сообщалось: «Миссис Боткин чувствует себя здесь как дома и обустроилась настолько комфортно, насколько это позволяет теснота её жилища. Вчера днём её видели в белом шёлковом пеньюаре, свободные складки которого наполовину открывали (или наполовину скрывали) очертания её чересчур полной фигуры. Рукава, достигавшие только плеч, выгодно подчёркивали округлые формы её идеально вылепленных рук, на которых поблёскивали браслеты, усыпанные драгоценными камнями. Большую часть дня она провела в приёмной старшего надзирателя, безостановочно раскачиваясь в маленьком потёртом кресле с плетёным сиденьем»5.

В тот же день 27 августа адвокат МакГоуэн явился к начальнику Департамента полиции Сан-Франциско Лису, дабы прояснить два важных вопроса. Первый заключался в том, что адвокат выразил желание ознакомиться с письмами журналиста Даннинга, полученными Корделией Боткин в период с конца апреля по конец августа 1898 года. Таковых писем должно было быть довольно много – порядка 50 – они хранились среди вещей арестованной женщины в отеле «Виктория» и были изъяты при обыске номера. Второй вопрос имел более общий характер, если можно так выразиться, адвокат предложил начальнику полиции объяснить, на основании каких именно данных или улик Корделия Боткин, отрицающая свою вину и настаивающая на существовании alibi, помещена под стражу.

Это был хороший заход, продемонстрировавший намерение защиты повернуть интерес полицейского расследования в сторону Джона Даннинга, который с самого начала занял очень удобную позицию «важного свидетеля» без должных к тому оснований. Между тем человек этот был, несомненно, очень подозрителен, и поведение его нуждалось как минимум в тщательном изучении. Чем полиция Сан-Франциско заниматься явно не желала. Что лукавый ответ Исайи Лиса и продемонстрировал.

Начальник полиции заявил, что, насколько ему известно, никаких писем журналиста Даннинга при обыске гостиничного номера миссис Боткин найдено не было, что и понятно – они ведь в последней декаде апреля расстались! А кроме того, обыск проводился силами полиции Стоктона, так что свой вопрос мистер МакГоуэн должен адресовать начальнику тамошней полиции Гэллу, но никак не Лису. Что же касается причин ареста, то Исайя Лис уклонился от обсуждения таковых по существу, заявив, что всё станет известно на следующий день, когда в Сан-Франциско появится детектив МакВей.

Это были вполне ожидаемые ответы, и адвокат, не теряя времени, направил свои стопы в окружной суд, где подал заявление о «хабеас корпус». Это был продуманный ход, призванный обострить ситуацию.

Корделия Боткин.

Тут мы видим довольно любопытную англо-американскую правовую норму, аналогов которой в прочих правовых системах, пожалуй, и не отыщешь. Смысл её заключается в защите человека от незаконного ареста должностным лицом, которое может этот арест использовать в качестве инструмента давления на невиновного. Судья, получив от адвоката прошение о «хабеас корпус», вызывает к себе должностное лицо и требует от последнего либо представить достаточные основания для ареста, либо отпустить взятого под стражу человека. Реакция судьи должна быть довольно быстрой – обычно это сутки с момента обращения адвоката, а иногда и несколько часов.

В случае же с Корделией Боткин судья принял от адвоката МакГоуэна прошение о «хабеас корпус», но… постановил заслушать окружного прокурора через 48 часов, то есть 29 августа. Как видим, даже весьма хорошую и полезную для арестованного правовую норму можно при желании применять так, что толку от неё не будет…

Нельзя не сказать несколько слов и о другом. Заявление МакГоуэна о желании увидеть письма журналиста Даннинга, написанные после расставания (или предполагаемого расставания) с Корделией Боткин, появилось не на пустом месте. Дело заключалось в том, что обвиняемая во время встречи с адвокатами признала существование связи с журналистом, но заявила, что никакого расставания с Даннингом не было и в помине – последний выдумал эту деталь. Напротив, тот неоднократно заверял её в том, что не намерен возвращаться к жене и после окончания испано-американской войны приедет в Нью-Йорк, где его ждёт хорошая работа. После отъезда из Сан-Франциско Даннинг писал ей по несколько писем в неделю, и за минувшие с той поры почти 4 месяца она получила от него порядка полусотни посланий – это толстенная пачка!

Как видим, Исайя Лис настаивал на том, что никаких писем Даннинга, адресованных Корделии Боткин после его отъезда на фронт в апреле месяце, не существовало, но… Очень скоро выяснилось, что начальник полиции Сан-Франциско цинично лгал – Даннинг действительно писал Корделии! И много… Выяснилось это довольно неожиданно – одно такое письмо пришло в отель «Виктория» уже после проведённого там обыска. Администратор это письмо сохранил и передал защите арестованной женщины. Письмо это было отправлено Даннингом в 17 часов 13 августа, буквально за час до того, как он получил телеграмму, извещавшую о смерти его жены. В нём журналист в весьма изысканных [и даже нежных] выражениях сообщал Корделии о своих планах обосноваться в Нью-Йорке и пригласить её туда – это было именно то, что утверждала обвиняемая!

Защита сочла это письмо важнейшей уликой – ведь оно фактически лишало смысла все рассуждения «законников» о мотиве отравления. Ну, в самом деле, для чего Корделии Боткин убивать жену любовника, если тот твёрдо следовал решению разорвать с семьёй и демонстрировал намерение поддерживать отношения?

Опасаясь того, что письмо это будет похищено и исчезнет подобно тому, как исчезли десятки других писем Даннинга, адвокаты скрыли его и на протяжении нескольких месяцев никто не знал о существовании улики. Из дальнейшего хода событий мы увидим, как письмо это будет использовано.