Неординарные преступники и преступления. Книга 1

Пока защита вела свою никому не видимую работу, не дремала и сторона обвинения. Не полагаясь на выводы Дэвида Корвальо, окружная прокуратура озаботилась привлечением местных экспертов-почерковедов, так сказать, «калифорнийского разлива». В качестве таковых в октябре и ноябре заключения о происхождении анонимных писем и текстов на обёртке коробки с отравленными конфетами и внутри неё подготовили некие Эймс (Ames) м Карл Эйзензехиммель (Carl Eisensehimmel). Об этих экспертизах ничего особенного сказать нельзя – они в целом повторили выводы Корвальо, лишь незначительно дополнив их [Эйзензехиммель, например, отметил, что неизвестный автор посланий использовал кавычки «немецкой манеры» написания, а не американской – именно такие кавычки использовала на письме Корделия Боткин].

Помимо этого, «законники» озаботились усилением обвинительного материала такими свидетельствами, которые призваны были однозначно доказать вину арестованной. У полиции появился «секретный свидетель», о котором никто ничего не знал – собственно, потому этот свидетель являлся «секретным». На него сторона обвинения делала особую ставку…

Разумеется, имелись кое-какие «домашние» заготовки и у защиты. Судебный процесс обещал стать очень напряжённым ввиду полной непримиримости сторон и отсутствия даже малейших предпосылок к признанию вины Корделией.

Проведение суда было поручено судье окружного суда Кэрроллу Куку (Carroll Cook). Процесс предполагалось открыть в первых числах декабря 1898 года, затем дата начала была передвинута на 9-е число.

Ещё 20 ноября из Довера, штат Делавэр, в Сан-Франциско отправилась целая делегация, члены которой могли быть вызваны в суд в качестве свидетелей. В её состав входили: доктор Теодор Вольф [химик штата], детектив МакВей, лечившие отравленных доктора Бишоп и Пресли Даунс, Генеральный прокурор Делавэра Роберт Уайт, отец отравленных женщин Джон Пенингтон, Лейла Дин, дочь умершей Айды Дин, и её сын Гарри, принёсший конфеты с почты, бывший почтмейстер Гуден и две домработницы, ставшие свидетельницами отравления – Бэйтман и Этель Миллингтон. Делегация эта должна была двигаться единой группой по довольно сложному маршруту с пересадкой в Чикаго. Переезд должен был занять около 4-х суток, по приезду несколько дней предполагалось затратить на акклиматизацию жителей Восточного побережья, поскольку среди них было несколько лиц весьма почтенного возраста.

Делегация из потерпевших и свидетелей, выехавшая 20 ноября из Довера в Сан-Франциско: с левой стороны рисунка в полный рост изображены Джон Пенингтон, Джеймс Дин и его сын Гарри – отец, муж и сын Айды Дин соответственно. В правой части рисунка в верхнем ряду можно видеть химика штата Вольфа и доктора Даунса, ниже – Генерального прокурора Уайта и доктора Бишопа, внизу – домработниц Бейтман и Миллингтон и Этель Дин, дочь Айды.

Процесс начался с отбора присяжных 9 декабря, но уже 10 -го остановился по причине, которую трудно было предсказать. Местный адвокат Уилльям Харпер подал в Верховный суд штата прошение о вынесении судебного запрета судье Куку проводить слушания по делу Корделии Боткин. Мотивация подобного запрета, по мнению адвоката, должна была быть предельно простой – уголовный закон штата Калифорния предписывает судить только тех лиц, кто совершил преступления на территории штата, если же преступление совершено вне его границ, то обвиняемое лицо подлежит экстрадиции. Поскольку Корделия Боткин не совершала преступления в Калифорнии и никто её в этом не обвинил, то она подлежит экстрадиции в Делавэр, но в этом ей отказано ранее – ещё в сентябре. Прошение Харпера поддержали два уважаемых юриста – казначей Торгово-промышленной палаты штата Исайя Трумэн (I. J. Truman) и аудитор той же палаты Айза Уэллс (Asa R. Wells).

Судья Кук, узнав о подаче заявления, немедленно остановил отбор присяжных и… судебная машина застыла, так и не набрав обороты.

К такому заходу адвоката никто не был готов. Самое смешное заключалось в том, что Харпер не являлся защитником Боткин и никто не просил его проявлять инициативу, но этот человек, по-видимому, решил воспользоваться замечательной возможностью сделать самому себе отличную, и притом бесплатную, рекламу.

Адвокат Уилльям Харпер не имел ни малейшего отношения к делу Корделии Боткин, но неожиданно и очень удачно получил на нём свои 5 минут славы.

Адвокат прекрасно попиарился на им же созданной ситуации, и о нём на протяжении суток говорила вся Калифорния. Потом Верховный суд штата на экстренном заседании рассмотрел прошение Харпера, отклонил его безо всякой внятной мотивации – поскольку адвокат был формально во всём прав – и Кэрролл Кук получил возможность продолжить едва начавшийся процесс.

Суд оказался очень напряжённым, и о его ходе имеет смысл сказать несколько слов. Перво-наперво следует отметить то обстоятельство, что подсудимая хотя и отказалась поначалу свидетельствовать по собственному делу, но адвокаты оговорили возможность пересмотра этого решения, тем самым дав понять, что допрос Корделии ими планируется. Это, разумеется, подогрело всеобщий интерес к тактике защиты, поведению подсудимой и тому, что и как она скажет в свою защиту. Другой немаловажный аспект заключался в том, что на первом этапе процесса необходимо было разобраться в событиях, происходивших в другом штате, и доказать, что там произошло именно убийство. При этом судья мог опираться только на тех свидетелей, что приехали в Калифорнию из Делавэра, и верить тем бумагам, что представлял Генпрокурор Роберт Уайт. Это было необычно для судебной практики тех лет и не совсем удобно.

Для подтверждения выводов судебно-химической экспертизы Теодора Вольфа по поручению окружной прокуратуры Сан-Франциско местный химик Томас Прайс (Thomas Price) провёл аналогичное исследование, о котором и рассказал в суде. Заслуживает упоминания то, что Прайс не обнаружил в начинке конфет оксид мышьяка в виде горошин, согласно его выводам яд находился в порошкообразном виде. При перекрёстном допросе эксперта защита сделала на этом акцент, хотя важность указанной детали мало кто из присутствующих тогда в зале понял.

Разобравшись в ходе первых заседаний с событиями, произошедшими в Делавэре, суд 14 декабря перешёл к рассмотрению событий лета 1898 года. В тот день дал показания аптекарь Фрэнк Грей, рассказавший о продаже «миссис Бозен» двух унций «белого мышьяка» и опознавший в подсудимой покупательницу. Это был по-настоящему волнующий момент, заставивший всех присутствовавших затаить дыхание – по приказу судьи Корделия поднялась со своего места, и аптекарь с расстояния не более двух метров показал на неё правой рукой.

В ходе заседания 14 декабря 1898 года аптекарь Фрэнк Грей указал на подсудимую рукой, заявив, что именно этой женщине в начале июня он продал две унции «белого мышьяка» для отбеливания шляпок. Корделия Боткин, не отказавшаяся от права давать показания, спокойно возразила на это, что никогда не покупала у него мышьяк и не покупала мышьяк вообще. Свидетели этой сцены назвали её кульминацией процесса, но этот вывод оказался поспешен – опознание аптекарем отнюдь кульминацией не являлось.

Достаточно убедительны были и другие важные свидетели обвинения – Китти Диттнер, Рэймонд Миллер и Фрэнк Гатрэлл – продавшие Боткин шоколадные конфеты. Достаточно убедительно прозвучали и показания, связанные с предполагаемым посещением подсудимой универмага «City of Paris» – там, напомним, по версии правоохранительных органов был куплен платок, найденный впоследствии в почтовом отправлении вместе с коробкой.

Адвокаты энергично допрашивали свидетелей, но никто из них никаких явных «проколов» – неуверенности или противоречий в ответах – не допустил. Линия обвинения выглядела стройно и убедительно. В отчёте о ходе судебного процесса, датированном 15 декабря, сложившаяся к тому времени ситуация была охарактеризована в таких выражениях (цитируется по выпуску газеты «The Call» от 15 декабря 1898 года): «Все усилия защиты разрушить эффект этих доказательств были тщетны. Адвокат миссис Боткин пытался угрожать и запугивать, но его атака оказалась безрезультатна.» (Дословно на языке оригинала: «Every effort of the defense to break the effect of this evidence was without avail. The attorney for Mrs. Botkin attempted to threaten and to browbeat, but his attack was without effect.»)

Аптекарь Фрэнк Грей дал показания очень важные для обвинения. Это был очень ценный для обвинения свидетель, и что особенно важно – свидетель убедительный.

Первая серьёзная проблема появилась у стороны обвинения во время перекрёстного допроса Джона Даннинга. Этот человек, вне всякого сомнения, рассматривался как один из важнейших свидетелей, и на его показаниях было завязано очень многое – прежде всего разоблачение аморальности и сексуальной несдержанности Корделии Боткин. Даннинг в своих показаниях много говорил о преследовании со стороны Корделии, подчёркивая, что у неё имелся муж, а она в это время гонялась за ним – за бедным журналистом Даннингом! Он пафосно рассказал о прощании с Корделией на вокзале в апреле месяце, когда, отправляясь на войну, честно признался, что к ней более не вернётся, и она должна отбросить все фантазии на эту тему.

Это было выспренно, многословно и, наверное, даже убедительно, но ровно до того момента, когда адвокат Найт приступил к перекрёстному допросу Даннинга. Адвокат попросил приобщить к делу вещественную улику – то самое письмо, что журналист отправил Корделии буквально за час до получения телеграммы о смерти жены от отравления [то есть в 17 часов 13 августа]. Выше рассказывалось, как эта необычная улика попала в руки защиты.

После формального приобщения письма к делу адвокат зачитал его вслух, после чего передал лист бумаги Даннингу и осведомился: он ли написал этот текст? Журналист заюлил, понёс совершеннейшую чепуху и попытался доказать, что в действительности он разорвал все отношения с Боткин, но затем испугался её гнева и решил усыпить её страсть обещанием будущей встречи. В какой-то момент Даннинг замолчал, очевидно, сообразив, как малодушно и недостоверно звучат его слова.

Адвокат, довольный явным замешательством допрашиваемого, неожиданно спросил его совсем о другом. Он поинтересовался: как Даннинг мог опознать почерк Корделии Боткин в предъявленных ему детективом МакВеем письмах и записках, если написанное этой женщиной даже отдалённо не напоминает тот почерк, каким исполнены анонимные послания? Даннинг начал возражать и заявил, что «сразу узнал» почерк, но на самом деле в ту минуту был важен не его ответ, а сделанное адвокатом утверждение.

Джон Даннинг, один из важнейших свидетелей обвинения. Выше уже приводилась фотография этого человека в молодые годы. К моменту явки в суд он заметно поправился, у него обозначились залысины, и стали явственно заметны мешки под глазами. Напряжённая светская жизнь, по-видимому, оказывала на его здоровье разрушающее воздействие.

Найт продолжил наступление на свидетеля и вновь задал неожиданный вопрос. Он поинтересовался: с каким числом любовниц Даннинг поддерживал отношения весной этого года? Тут Джон приосанился, выпятил грудь и с пафосом ответил, что, будучи человеком чести, отказывается отвечать на такой вопрос. Мол-де, он радеет о женской чести и не может называть тех дам, с которыми вступал в интимные отношения без оформления брачного союза. Тем самым он дал понять, что не общался с проститутками, а крутил романы с приличными женщинами, в том числе и замужними.

Но вот тут уже встрепенулся судья Кэрролл Кук. Статус свидетеля таков, что не ему решать, на какие вопросы отвечать, у свидетеля в уголовном процессе нет права молчать, он приносит присягу говорить правду… Судья напомнил Даннингу о его клятве и потребовал, чтобы журналист ответил на вопрос адвоката. Даннинг вновь с пафосом заявил, что на «такой» вопрос отвечать не намерен!

Он явно гордился собой в ту минуту и наслаждался моментом. Зал замер в ожидании того, как отреагирует судья.

Кук после секундной паузы пригрозил Даннингу, что подвергнет его бессрочному аресту за неуважение к суду и препятствование правосудию, если только тот вздумает упорствовать в своём игнорировании обращённых к нему вопросов адвоката. Даннинг в третий раз заявил, что не станет отвечать на «недопустимые вопросы» защитника Боткин.

Кук не стал спорить, а повернувшись к судебному маршалу, распорядился немедленно отвести Даннинга в городскую тюрьму. В полном молчании Джон поднялся со своего места, он явно не мог поверить в то, что сейчас его повезут в тюремной карете… Судебный маршал приблизился к нему и приказал вынуть из карманов его одежды всё, что там находится. Даннинг принялся опорожнять карманы, а судья, наблюдавший эту сцену со своего места, не без желчи уточнил, что журналист будет находиться в тюрьме столько времени, сколько он намерен упорствовать. Если точнее, судья постановил держать свидетеля в тюрьме до тех пор, «пока язык его не развяжется» («he will remain until his tongue loosens»).

Сказать, что присутствовавшие в зале оказались потрясены – значит, ничего не сказать! Важнейший свидетель обвинения, ещё минуту назад вальяжно развалившийся в кресле и с осознанием собственного благородства рассуждавший о безнравственности подсудимой, оказался раздавлен на глазах многих сотен свидетелей.

«Когда же вы соизволите дать требуемые ответы, допрос возобновится с того места, на котором был прерван!» – выкрикнул Кук выходившему из зала Даннингу.

Не менее других – а возможно, и более! – оказался потрясён главный обвинитель. Всё произошло настолько быстро и неожиданно, что окружной прокурор Хосмер не успел придумать ни одного здравого предлога, способного остановить нарастание антагонизма между судьёй и свидетелем…

После удаления Даннинга из зала заседаний свидетельское место заняла Лиззи Ливернэш (Lizzie A. Livernash) – тот самый «особо важный секретный свидетель» обвинения, о существовании которого было известно, но никто не знал, о чём же именно этот человек станет говорить. Ливернэш являлась репортёром газеты «Examiner», она входила в компанию Даннинга и Боткин, являлась любовницей журналиста и, возможно, ни его одного.

Дамочка эта оказалась весьма циничной, собственно, по этой причине её и вызвали в суд. Ливернэш без особых колебаний назвала известных ей любовниц Даннинга – в числе таковых были поименованы миссис Боткин, миссис Сили и, наконец, миссис Форкейд (Forcade). Разумеется, Ливернэш назвала и себя. Журналистка весьма выразительно и многословно описала образ жизни Даннинга – постоянные попойки, поездки в рестораны и на ипподром, где Джон безо всякого удержу спускал все деньги. Напившись и нанюхавшись кокаина, Даннинг устраивал со своими дамочками оргии, которые обычно заканчивались тем, что вся компания ложилась в одну постель. Выражение «групповой секс» в судебных документах не употреблялось, но подтекст подобных развлечений в общей постели был всем понятен. Ливернэш уточнила, что Корделия Боткин, напившись, любила устраивать танцы на столе или высоких комодах. Эта деталь, по-видимому, призвана была продемонстрировать особенную распущенность подсудимой.

Лиззи Ливернэш даёт показания в ходе судебного процесса над Корделией Боткин.

Рассказ о весёлых развлечениях Даннинга с женщинами, из которых все, кроме Ливернэш, состояли в браке, звучал пикантно и совершенно отвратительно. Фактически свидетельница уничтожала репутацию подсудимой… Разумеется, она уничтожала и свою собственную, а также других поименованных женщин, но для окружного прокурора последнее не имело значения. Ему было важно раздавить Боткин!

Впрочем, приблизительно через полчала после появления Ливернэш на свидетельском месте выяснилось, что показания этой женщины касаются не только гульбищ Даннинга и его подружек. Журналистка выдала на-гора совершенно поразительную историю о том, как она подслушала разговор Корделии Боткин с её мужем Уэлкомом, в ходе которого… Корделия просила Уэлкома сделать «чистосердечное» признание об отправке отравленных конфет в Делавэр! Да-да, именно так, Корделия якобы уговаривала собственного мужа признаться в том, что это именно он посылал конфеты с мышьяком Мэри Пенингтон- Даннинг.

По словам Лиззи, 17 августа Корделия привезла её в Стоктон, где в отеле «Империал» тогда проживал Уэлком, для того, чтобы Ливернэш взяла у него интервью. Редакция «Экземинер» дала добро на подобную публикацию, и Лиззи решила воспользоваться своим знакомством с Корделией для того, чтобы уговорить Уэлкома ответить на вопросы. В тот день она подслушала разговор Корделии с Уэлкомом, во время которого Корделия просила мужа взять на себя вину за отравление Мэри Даннинг, поскольку если он этого не сделает, ей грозит тюрьма! Разговор этот происходил в другой комнате за закрытой дверью, и Корделия не знала, что Лиззи могла их слышать. Прокурор Хосмер, проводивший допрос свидетельницы, поинтересовался, как отреагировал на просьбу жены Уэлком Боткин. Та ответила, что тот промолчал и сделал вид, будто ничего не слышал.

Когда Ливернэш начала свой рассказ, в зале заседаний повисла звенящая тишина. Ещё бы, казалось, вот оно – признание подсудимой в убийстве!

Однако к чести старшего адвоката Найта следует отнести то изящество, с которым он нейтрализовал россказни Ливернэш, надо сказать, довольно опасные для его подзащитной. Не подлежит сомнению, что адвокаты были хорошо осведомлены о сути показаний этого «тайного свидетеля» и заблаговременно продумывали способ, посредством которого можно парировать утверждения Лиззи. Адвокат Найт, разумеется, не стал говорить, будто Ливернэш лжёт – это было недоказуемо в той обстановке – но он ловко продемонстрировал абсурдность её утверждений. Сначала он усомнился в том, что разговор в соседнем помещении можно подслушать через закрытую массивную дверь, и тогда Лиззи уточнила, что слышала голоса не через дверь, а через открытое окно. Адвокат покивал понимающе, а затем принялся уточнять детали, совсем, казалось бы, не имеющие отношения к делу: «Вы ведь гораздо младше подсудимой? Вы делаете карьеру в той же самой сфере, в которой работает мистер Даннинг? Будучи известным репортёром, он наверняка обещал вам протекцию?» Задав ряд таких вопросов, Найт вдруг спросил: брал ли окружной прокурор образцы почерка Ливернэш для сличения с почерком отправителя отравленных конфет? Ливернэш ответила отрицательно, и адвокат, услыхав этот вполне ожидаемый ответ, развёл руками и пробормотал, обращаясь к присяжным: «И это мне кажется очень странным!»

Эта сцена требовала от защитника определённого артистизма, но Найту удалось сыграть её как надо. Он очень ловко и как будто бы даже незаметно продемонстрировал присутствующим подозрительность как самой Лиззи Ливернэш в роли свидетеля, так и её совершенно недостоверных показаний. Адвокат словно бы пригласил всех задуматься над тем, почему эта женщина не сидит на скамье подсудимых вместо Корделии Боткин.

В тот же день – речь идёт о 19 декабря 1898 года – присяжный Уиллард Харрингтон (Willard B. Harrington), уважаемый бизнесмен, президент Торгового клуба, сообщил судье о том, что накануне его на улице преследовали трое мужчин, высказывавшие угрозы. Насколько он мог судить, угрозы были связаны с его участием в этом процессе в качестве члена жюри присяжных. Судья Кук, выслушав Харрингтона, распорядился проинформировать об инциденте начальника городской полиции Лиса, дабы тот принял меры по охране Харрингтона.

Следует заметить, что журналист Даннинг, переночевавший в городской тюрьме, был доставлен утром в здание суда и просидел весь день в полной изоляции в кабинете судьи. Ближе к концу вечернего заседания судья Кук распорядился ввести репортёра в зал и осведомился у адвоката Найта, готов ли тот продолжить допрос свидетеля Даннинга. Адвокат ответил утвердительно, и судья приказал репортёру занять свидетельское место.

После этого судья кратко напомнил события минувшего дня, из-за которых Даннинг оказался в тюрьме, и повторил свою угрозу удерживать журналиста там столько, сколько потребуется, если тот продолжит чинить препятствия правосудию. В зале повисла мрачная тишина, все понимали, что Даннинг сейчас либо проявит слабость и уступит адвокату, либо опять отправится в тюрьму. Однако произошло иное. Судья Кук неожиданно обратился к адвокату Найту и спросил, не желает ли тот изменить формулировку своего вопроса, адресованного свидетелю.

Джордж Найт моментально понял игру судьи и поступил так, как следовало. Он не стал требовать от Даннинга назвать фамилии любовниц, а спросил иное: сколько всего их было весной этого года? Джон, не раздумывая, ответил, что весной он поддерживал отношения с шестью женщинами. Адвокат тут же уточнил: сколько из их числа сейчас присутствуют в этом зале? И Даннинг также быстро ответил, что три.

Защитник заявил, что вопросов более не имеет, и свидетель покинул своё место, получив возможность занять место в зале, а не в тюремной камере. Найт остался очень доволен полученным от репортёра ответом – Даннинг продемонстрировал присутствовавшим собственную аморальность и сделал это очень выразительно. Интимные отношения с шестью женщинами, среди которых были и замужние, в реалиях того времени оправдания не находили. И попытка Даннинга изображать из себя «джентльмена», заботящегося о репутации любовниц, джентльменом его вовсе не делала! Адвокат Найт буквально уничтожил репутацию Джона Даннинга, и от полученного в тот день в зале суда разрушительного удара по имиджу последний так и не оправился – он сделался парвеню, с которым не желали работать солидные издания.

Из дальнейших событий, связанных с ходом этого процесса, можно упомянуть допрос Луис Сили, вдовы, близкой подругой Даннинга, вызванной в качестве свидетельницы обвинения. Она рассказала о знакомстве с Даннингом и Корделией Боткин, произошедшем в начале 1897 года. Свидетельница признала, что бывала в доме №927 по Гири-стрит (Geary street), принадлежавшем супругам Боткин, дала нелицеприятную характеристику подсудимой, заявив, что та крайне горделива, ревнива, и добавила, что «она мне безразлична, хотя мы с ней практически не разговаривали» («I don’t care for her, although we never had any words.»).

Найт и при допросе Сили сумел весьма удачно парировать тезисы обвинения. Адвокат здраво указал на то, что свидетельница, по её же собственному признанию, мало общалась с Корделией Боткин, и потому все её оценки являются не объективными наблюдениями, а суждениями, внушёнными Даннингом. Не без тонкой иронии адвокат заметил, что если рассказы миссис Сили и компрометируют кого-то, то никак не Корделию Боткин, а мистера Даннинга, неспособного организовать собственную интимную жизнь общественно приемлемым способом. В этом, кстати, Найт был совершенно прав! Также адвокат указал на то, что миссис Сили была заинтересована в установлении связи с Беверли Боткиным и даже в замужестве с этим молодым человеком. Едва только Найт затронул этот любопытный аспект весьма запутанных отношений Луис Сили с членами семьи Боткиных, прокурор Хосмер взвился со своего места, требуя устранить из стенограммы все рассуждения на эту тему и не допускать подобных вопросов.

Адвокат Найт не стал настаивать и отозвал вопрос о возможных видах вдовы Луис Сили на сына, точнее, пасынка, подсудимой, но сама по себе нервная и внешне безмотивная реакция обвинителя явилась замечательным доказательством того, что защита отыскала очень чувствительный и болезненный «нерв», объясняющий поведение свидетельницы. Следует признать, что Джордж Найт в значительной степени дискредитировал важные утверждения Луис Сили, ради которых её и вызвали в суд, и таким образом защитил интересы своей клиентки.

В тот же день был допрошен Джон Пенингтон, отец отравленных Айды Дин и Мэри Даннинг. Что же сказал почтенный дедушка? Он сообщил, что в адрес его дочери минувшим летом были направлены в общей сложности три анонимных письма оскорбительного содержания, но Мэри получила только два. Напомним, что одно из них было утеряно, и обвинение поэтому оперировало лишь единственным посланием, отправленным из Калифорнии 18 июля. А что же с третьим письмом? Оказывается, Джон Пенингтон, зная о содержании первых двух писем, перехватил третье по счёту послание и спрятал его в своём столе. Таким образом дочь ничего не узнала о третьей по счёту анонимке.