Научный «туризм»

Большой поход

В четверг, наконец, осуществилась моя идея – сходить в однодневный поход по горам. С вечера собирал коллектив – вызвались оба Васи и Олег. Утром, зайдя в палатку, я понял, что поднять Васей – дело безнадежное. Вася Ермаченко на мой вопрос сонно промычал, что, конечно же, он идет, но только после 12 (было 8 утра), когда солнышко поднимется и подсушит росу на травке. К другому Васе я не подходил, так как меня предупредили, что первое движение Распутина в ответ на попытку его будить – “маваши” в голову. Пошли мы с Олегом. Следом увязались москвичи с Гросс-Витей – они собирались взойти на водораздел с нами, но затем двинуть в сторону Шепота и дойти до г.Фрунтя (задача для них заведомо невыполнимая), где съесть чернику и землянику и вернуться домой уже по шоссе. Мы шли в противоположную сторону – на Вижницу. Темп мы взяли хороший и через 50 мин были на водоразделе. Как раз в это время Витя с попутчиками вышли на вырубку. Мы им покричали, указали самый удобный путь наверх, и пошли дальше. Взошли на первую вершину, остановились, поели черники, начали рвать в кульки, но ягод, по сравнению с прошлым годом, было мало. Грибов не было вообще, даже лисичек. Много было, как всегда, полуспелой брусники и я поел вволю. Олег незнакомую ягоду не ел – боялся отравиться. На перевале дул холодный ветер, в кроссовках хлюпала вода, и я два раза менял носки на сухие. Любовались величественными пейзажами – уходящие вдаль горные хребты в синеве, редкие хатки на склонах в 5–10 км друг от друга, ферма с овцами. Говорят, что долго можно смотреть на огонь, воду и на то, как работают другие. Ну, вот к этому перечню можно добавить и карпатские виды. Зашли в старый лес, и почти сразу же я услышал треск кустов метрах в 50, внизу на склоне и вслед за тем увидел огромную морду секача. Я крикнул Олегу, и мы вдвоем смотрели, как мощный черный зад торпедой уходил сквозь кусты вниз. В полукилометре от этого места лесорубы валили лес – кабаны здесь, видимо, не очень пугливые. Нашли удобный пень, сели обедать, попутно любуясь панорамой. После обеда искали ферму – не нашли и в 3 часа решили возвращаться. Шли мрачным сырым лесом, собирая по дороге сыроежки. Встретили деда с мешком на спине. Он неприязненно, не останавливаясь, ответил на наш вопрос и пошел дальше вверх. Вышли на дорогу и дело пошло быстрее. Нашли чудесное озеро – чистое и очень глубокое – лесники соорудили его, перегородив ущелье – наверное для разведения форели. Позже мы встретили такого лесника, слегка придурковатого на вид – он удочкой ловил форель в речке и выпускал ее в свое озерцо, возле дороги, в котором уже плавало около 30 форелек. Такое же озеро с рыбой я показал Олегу и в нашем урочище. Мы долго прикидывали, как ее можно оттуда достать, затем направились домой. Ровно в 6 мы были дома. Особых эмоций наше появление в лагере не вызвало, только Вася Ермаченко укоризненно сообщил, что нас ждут к обеду уже 3 часа.

Я давно заметил, что те, кто остается в лагере, никогда не понимают "путешественников". Последние, вернувшись из длительного, утомительного, полного опасностей и горных красот похода, всем своим видом дают почувствовать этим лагерным тюфякам свое презрение, пренебрежение и что-то еще на пре… Они, захлебываясь, рассказывают о крутых скалах, глубоких ущельях, великолепных видах, спелой чернике, диких животных и бывают очень поражены, не увидев запланированного восторга и черной зависти на лицах "оседлых". Те, в свою очередь, слушают все это и смотрят на путешественников с сытым равнодушием и легким сожалением – мол, дурак ты, дурак, наследственное это у тебя, что ли… Они, конечно, не видели всех этих горных прелестей, но зато поспали до 11, аккуратно доели остатки барана под винцо или самогоночку, вволю покупались в ручье, часика два полежали на спальнике в лесочке под ласковым горным солнышком. Если при этом учесть еще приятный и необременительный уход за костром, кружечку чая с душистыми травами или молока с медом под светскую беседу с загорающими женщинами, партию в картишки в тенечке или бадминтона, то становится очевидным, что преимущество, и солидное, оказывается уже на стороне "тюфяков". Поэтому я не стал особенно расписывать наш поход, а приступил к макаронам по-флотски, изготовленным под руководством и при непосредственном участии старшины 1-й статьи Васи Ермаченко. Олег что-то там начал рассказывать, но его слушали плохо. Некоторый интерес, да и то только у Гены, вызвал лишь рассказ о диком вепре.

Общие впечатления

Эта "экспедиция" была очень необычной. Никогда не было так много и таких разных людей. Никогда раньше не было машин, никто не ездил на базары – максимум контактов с внешним миром – это покупка хлеба в селе. Ни разу не брали столько жратвы – отварные языки, баран, отличная свинина, говяжья вырезка, свежее молоко, уха, колбаса, много овощей, фруктов, дефицитные консервы, растворимый кофе, мед… Ни разу не было столько выпивки: около 40 л вина, 6 л спирта, около 5 л самогона, 3 бутылки мускатного шампанского, 5 бутылок водки, 4 л пива. Никогда так много не пили. Первые три дня я провел в легком стрессе. Я понимал, что пить будут и помногу, но не ожидал, что будут напиваться до обморочного состояния. Хорошо, что никто не упал с обрыва, не обгорел в костре, не обварился кипятком – в таком состоянии все это вполне возможно. В воскресенье вечером несколько человек (3–4) выпили около 20 л вина. Я не думаю, что хоть кто-то (за исключением Вити-москаля) из них получил удовольствие от этого, но ведь надо еще учитывать, что вино брали на двенадцать человек, а не на трех, и на восемь дней, а не на два. И хотя оставался еще спирт – не все могли его пить, женщины пили в основном вино. Побаивался я также вопросов о персональных вкладах каждого члена экспедиции в матобеспечение (было очевидно, что вклад этот явно неравноценен). Были еще причины для плохого настроения: почти полное отсутствие грибов (а я обещал, что будет навалом), отсутствие меда (я и мед обещал), не удалось попробовать форели (этого я хоть и не обещал, но с приходом моего знакомого по университету Юры Лелета на Лопушанский инкубаторий шансы достать были). И хотя все это объяснялось объективными причинами – затяжными дождями и холодом, происками браконьеров – чувство вины у меня оставалось. Когда я узнал, что в Карпаты едут ребята из нашей секции каратэ, я решил, что, наконец, осуществятся мои давние мечты – сходить в двухдневный поход на Магору, на Гильчу, в пещеру Довбуша под Вижницей – ребята здоровые, выносливые – запас еды, спальники и – вперед! В действительности оказалось, что набрать команду даже для однодневного похода очень трудно. Кто-то не мог с перепою, кто-то приболел, остальные просто не хотели. И если в наших прежних заездах наказанием было дежурство в лагере, то здесь все (за исключением Олега, Оли Махориной и Тани) имели за счастье остаться в лагере и варить борщ.

Погода.

С погодой нам не просто повезло – это было феноменальное везение. Дождь шел во второй половине дня в день заезда и с утра в день отъезда, да еще немного в четверг. Мы удивительно точно вклинились в островок солнечной погоды среди затяжного периода холодных дождей.

Страхи.

Когда я в Киеве рассказывал ребятам, что в Карпатах на нашем участке есть медведи, кабаны и косули – я не думал, что это будет иметь какие-то последствия. Тем не менее, основной темой наших разговоров, особенно в вечернее время, помимо Васиных морских рассказов, были кабаны, медведи и способы борьбы с ними. Вначале я воспринимал все это как шутки, и даже сам подлил масла в огонь, рассказав им историю из моего заезда 1987 г. Мы тогда жили вчетвером (я, Лариса, Толя Коломиец и мой Сережа 2,5 лет) в двух палатках. Три первых ночи я практически не спал – возле палаток ночью кто-то ходил. Обычно события развивались так. Ночью меня осторожно будит Лариса – к палатке кто-то идет. На улице ливень, до села далеко – кто может ходить в такое дикое время – или нехороший человек, или крупный зверь. Шаги, между тем, приближаются, такое впечатление, что пришелец обут в большие, не по росту сапоги. Слышится тяжелое дыхание, треск веток за палаткой – кто-то продирается через кустарник, вот он уже сбоку палатки, задевает головой тент (высота 2 метра!). Напряжение возрастает до предела. Судорожно сжимая в руке шампур, я резко расстегиваю молнию палатки и выпрыгиваю наружу. Там никого нет. Зажигаю свечу и, прикрывая ее сверху от дождя, напряженно вглядываюсь в сырую темень, затем залезаю в палатку. Сердце колотится, как бешенное, еще полчаса вслушиваюсь в подозрительные звуки за палаткой, готовый повторить свой маневр, затем засыпаю. Еще через час меня опять будит Лариса – к палатке кто-то подходит со стороны дороги… В общем, у меня тогда все перевернулось – я спал днем и дежурил ночью, пока до меня не дошло – ходит, ну и хрен с ним – ведь не нападает же! С той поры я спал спокойно, а Ларисе под страхом тяжких увечий запретил меня будить ночью. Как позже выяснилось, это была косуля. Неожиданно для меня этот рассказ был выслушан очень серьезно. Кто-то спросил, что делать, если придет медведь. Я сказал, что надо посветить ему фонариком в глаза и громко крикнуть. Посмеялись, но как-то неуверенно. Затем Вася Распутин сообщил, что в борьбе с медведем очень полезной может оказаться зимняя пыжиковая шапка. Надо бросить ее ему в морду и, пока он будет рвать ее на мелкие части, вежливо отойти в сторону.

Тут я вспомнил еще пару историй. В 1973 году мы с однокурсником Валеком Крысаченко залезли на перевал Шурдин (это за Шепотом), поднялись на гору и отдыхали на чернике, как вдруг услышали подозрительные звуки – кто-то шел через кусты нам навстречу. Место было дикое, и мы невольно заинтересовались. Вскоре выяснилось, что этим "кто-то" был средней величины медведь, тоже, по-видимому, увлекающийся лесной ягодой (места там богатые). Состоялась короткая немая сцена, после чего мы с приятелем дружно побежали в одну сторону, а медведь (это мы еще успели заметить) – в другую.

Потом уже я сам путешествовал по горам и зашел довольно таки далеко от базы в сторону Фалькова. Наконец я вышел на ровную полянку, в конце которой опять начинался хмурый смерековый лес. И в тот момент, когда я на нее выходил, на противоположном конце поляны что-то мелькнуло. Почему-то я не придал этому значения. Войдя в лес, я сразу же метрах в 20 слева от тропинки увидел два красивых боровика. Я подбежал к ним, присел, достал нож, срезал грибы, и вдруг что-то (какое-то животное чувство) заставило меня поднять голову. Возле тропинки росла ель с тройным стволом и из развилки между стволами на меня смотрела голова рыси. Сказать, что я в тот момент испугался – это ничего не сказать. Я сидел на корточках не в состоянии пошевельнуться, и смотрел, не отрываясь в эти глаза. В голове у меня не было ни одной мысли, только липкий животный страх. Наконец за деревом послышалось легкое движение и, голова исчезла. Я, освободившись от гипнотического воздействия рысьих глаз, встал и, забыв о грибах, на цыпочках вышел из леса, а уж на поляне я показал, на что способен как спринтер. Успокоился я не скоро. А где-то уже возле самой базы до меня только дошло, как мне повезло с теми грибами – ведь в противном случае я пошел бы прямо по тропинке…

Наслушавшись таких рассказов, Гена молча встал и направился за ружьем. Его с трудом удержали. Все начали вслушиваться в лесные звуки и шорохи. Вспомнили еще пару страшных историй. Под конец Махорина уже начала повизгивать от страха, чему в немалой степени способствовал Вася Распутин. И хотя мужчины старались держаться уверенно, не всем это в полной мере удавалось. Справедливости ради должен отметить, что подобные настроения начали развиваться тогда, когда основная масса спиртного уже была "использована".

И вот в одну из последних ночей где-то в 4 часа ночи меня разбудил Гросс-Витя. Возле палаток слышались чьи-то шаги. Я расстегнул спальник и начал вслушиваться. Действительно кто-то ходил. Витя высунулся из палатки, и некоторое время вглядывался в темноту, затем заполз обратно. Сон пропал. Вскоре шаги послышались снова. Витя из палатки гаркнул: "Кто там лазит?" В ответ – тишина. Опять кто-то прошел, причем я уже явственно видел силуэт человека. Левой рукой я нащупал рукоятку топорика. "Да кто там лазит, вашу мать!!!" – опять проревел Витя. В ответ раздался жалобный голос: "Да я это, я". У столика стоял Витя-москаль и ел ветчину из банки.

Змеи.

Хочу отметить еще одну странность этого года: обилие гадюк (год змеи?). Только я видел четырех рептилий. Первую из них мы встретили возле вырубки. Олег сел под кустом малины и принялся объедать ягоды. Подошел Распутин и спокойно, между прочим, сообщил Олегу, что он сидит на гадюке. Олег взвился с места и начал ощупывал сзади брюки – не прокусила ли она там дыру. Я взял гадюку за хвост, вытащил ее на дорогу и показал, как ее надо брать за шею, после чего выбросил в кусты. Все, кроме Жени, со страхом и некоторой гадливостью наблюдали за моими манипуляциями. Следующую змею я видел в ближнем к нам лесочке, когда, нагнувшись в три погибели, собирал лисички. Это была какая-то мистика. Вначале я наткнулся на палочку, удивительно похожую на змею – голова, утончающийся хвостик, и даже хотел взять ее с собой, для детей. Через несколько шагов – еще один корешок, смахивающий на змею, свернувшуюся колечком и, наконец, еще через 2–3 шага я увидел живую гадюку – очень красивую, аспидного цвета. Меня как будто кто-то предупреждал о предстоящей встрече и действительно, наткнувшись на те две деревяшки, я стал внимательнее, почувствовал некоторую тревогу. Наверное, у змей имеются все же определенные гипнотические способности. В детстве я ловил больших гадюк и сдавал их в аптеку, так что чувства страха у меня к ним не было. Но несколько эпизодов я до сих пор вспоминаю с содроганием.

Однажды в жаркий день я с двумя приятелями шел вдоль узкоколейки (дело было тоже в Карпатах, возле городка Выгода, Долинского р-на), проложенной между рекой и обрывистой горой и вдруг увидели огромную старую выцветшую гадюку красного цвета, которая грелась на солнце у основания большого камня. Мы бросились к ней, но пока добежали, она уже неторопливо, величественно вползла в свою нору. В запале мы начали разгребать нору, которая вела куда-то глубоко под камень и, вдруг, через несколько минут нас как будто ударило током. Мы одновременно перестали копать и подняли глаза на вершину камня – там, на уровне наших голов лежала огромная гадюка и спокойно смотрела на нас неподвижным взглядом своих желтоватых глаз. Мы бросились бежать и еще долго не могли придти в себя.

В другой раз я шел в дождь по лесу (в тех же горах) и собирал грибы. Родители отпускали меня в горы одного, начиная с 9 лет. Давно уже пора было возвращаться, я вымок до нитки, но, как назло, было очень много грибов, которые как бы заманивали меня вглубь леса. Время шло к вечеру и, в лесу было очень мрачно. Тут я увидел под кучей мокрого хвороста большой подосиновик, корень которого уходил далеко под хворост. Я засунул туда руку, пытаясь как можно больше захватить ножки, как вдруг почувствовал что-то очень холодное, холоднее прохладной ножки гриба. В следующий момент моя рука ощутила движение того, что я ухватил. Я выдернул руку, находясь в столбнячном состоянии, и затем увидел, как на кучу хвороста извиваясь, выползает потревоженная мною большая красная гадюка, особо контрастно выделяясь на черных от дождя ветках. То ощущение холодного гадючьего тела, движущегося в моей руке, сохранилось у меня по сей день.

Потом уже на море в Дофиновке под Одессой я ловил руками в лимане черных жирных бычков и под большим камнем, выступавшим из воды, нащупал что-то очень крупное, мясистое. Рассчитывая поймать большую рыбу, я с трепетом выдернул "это" из-под камня, и с ужасом увидел большую водяную змею зеленого цвета, захваченную мной примерно посредине длинного туловища. Каким-то судорожным движением, как робот, еще не успев ничего осознать, я изо всех сил шмякнул змеей об камень и размозжил ей голову. Самое интересное, что несколько минут, уже выбежав на берег, я не мог разжать руку с гадюкой и, держа ее в дрожащей руке наблюдал, как на солнце зеленый цвет змеи постепенно переходит в коричневый. И, наконец, в 1991 году отдыхая с родителями на Касперовском водохранилище с его страшными глубинами (до 40 метров) я ловил у берега руками раков, как вдруг из водной толщи по направлению ко мне, красиво извиваясь, выплыла водяная гадюка. В два прыжка я оказался на берегу и в дальнейшем уже раков не ловил, да и купаться старался поменьше.

Третью гадюку мы видели с Таней и Женей, когда гуляли по кабаньим тропам в ближнем лесу, причем я переступил ее не заметив, а Женю, идущего следом испугало сильное шипение, идущее из глубокой травы. Я вернулся и увидел, как через тропинку переползает серая гадюка средних размеров. Обратила на себя внимание и странная агрессивность этих гадюк. Из всех змей, что я перевидал раньше, лишь однажды небольшая серая змейка пыталась нападать на меня – остальные сразу же старались убежать к себе в норку. Здесь же все встреченные мною гадюки не убегали, они только занимали более выгодную позицию и готовились к атаке, шипя и дергая головкой.

Действующие лица

Коля (“Вуйко”). Типичная аппаратная сволота. Единственное, что мне в нем импонировало, так это полное отсутствие всякой идейной мимикрии (в отличие от многих комсомольских работников, якобы работающих за идею). Коля же всем своим видом показывал, что в комсомол он пришел, чтобы хорошо пожить, попить вволю самогону, получить квартиру и образование, поездить по загранице и, наконец, отхватить себе теплое хлебное место в районной номенклатуре. С одной стороны, немного странно, что именно таким типам доверено воспитывать и возглавлять советскую молодежь, с другой – приходит отчетливое понимание того, что комсомол – смердящий труп, реанимировать который уже невозможно. Если же отвлечься от таких "государственных" размышлений, то следует признать, что Коля-секретарь оказался находкой и своеобразным развлечением для нашей компании. И хотя многие смотрели на него как на выродка или экспонат из местного этнографического музея, все же очевидно, что он внес значительный вклад в определение настроения нашего коллектива, ну и сам внакладе не остался. Этому способствовали его чрезмерная говорливость, рассказы о дедушке-бандеровце, о своем якобы австрийском (Коля – типичный румын) происхождении, о еженедельных (видимо, в соответствии с формулой Маркса – битье определяет сознание) избиениях родной супруги (жiнка не бита, як коса не клепана) и удивительный русско-украинско-буковинский диалект, на котором он изъяснялся. Говорил всегда громко, ругался через слово, со смаком и непринужденно, по-моему, даже не осознавая, что эти слова нецензурные, не замечая, что рядом дети и женщины. Последних он, по-видимому, вообще считал существами низшими. Суждения на любые темы выносил безаппеляционно, ничуть не смущаясь присутствием 3 кандидатов наук. Иногда он по какому-нибудь поводу покровительственно спрашивал: "… а шо там наука скаже?", великодушно предоставляя слово мне или Gross-Вите, и даже позволял себе вступать в дискуссии на биологические темы, хотя сам с большим трудом и при помощи посильных взяток перемещался с курса на курс нашей продажной УСХА. Как только он начинал говорить, все бросали свои дела и подходили ближе – послушать. Я изредка переводил отдельные, особо сложные, даже для уха киевлян, выражения, как-то: мастити головыцу – сильно бить по физиономии, пательня – сковородка, курмей – веревка, цвык – гвоздь и т.д. Забавляла всех и его хвастливость (у мене в районi двацiк оден колгосп – двацiк оден голова – двацiк оден баран – коли треба, iду i беру). В пределах района Коля (по его словам) был всесилен – он отдавал приказы председателям колхозов, завбазами и даже заправщикам на бензоколонках, все мог достать и устроить. В перспективе Коля должен был получить от отца файну хату (у него уже есть файна хата, але татова май лiпша), получить большое наследство из Канады, для чего должна была умереть какая-то бабка (смерти которой он ждал с нетерпением, матерно ругая ее за непомерную живучесть) и уехать в Австрию к родственникам. Как и Витю-москаля, Колю я трезвым не видел, хотя в этих делах он был не очень силен. То есть пил он на равных с Витями, но, начиная с 200 грамм, каждая новая порция была уже явно лишней. Иногда он приезжал в лагерь на несколько минут, что-то обсуждал с Олегом, затем торопливо просил: "Олег, налий сто грам, бо менi на пленум". Но, в целом, мы были благодарны ему и за его болтовню, и за барана, за самогон и все те штуки, которые он выкидывал.

Витя-москаль. Мне он не понравился с первого взгляда. Впервые я увидел его вечером в субботу. Он был, по-видимому, в подпитии – красное, склеротическое лицо, красные глаза, красная грудь, выпяченные влажные губы – типичный московский гастрономный алкаш. Неожиданно крепкое рукопожатие. Трезвым я его не видел вообще. Ходить по горам не мог. Таня с Ниной еле спустили его с вырубки, истекающего слезами и соплями – аллергия на пыльцу травы. Он мог часами лежать в обеденной позе римлянина (скорее даже этруска, как их изображают в исторических книгах) на бережке над дорогой и смотреть бессмысленными глазами на жизнь лагеря. Нина за ним ухаживала, время от времени поднося бутерброды. Но где бы он ни был, спал ли в палатке или гулял вдоль ручья, если за столом по какому-нибудь поводу собиралась компания – тут же из-за спин появлялась его рука с кружкой и раздавался блеющий голос: "А мне-э-э…" Однажды случилось невероятное – он все же опоздал, и подбежав к столу, чтобы наверстать упущенное, схватил бутылек с чистым спиртом, плеснул себе полкружки, выпил, закусил, так и не разобрав, что это было. Во всяком случае, на его сонной харе не дрогнула ни одна жилка, на миг в глазах мелькнула тень сомнения – и все. После этого события я проникся к нему большим уважением. По алкогольной выносливости он превосходил всех, даже Gross-Витю, так как пил больше всех при хлипком сложении и среднем весе тела. Витя постоянно был в блаженном, задуренном состоянии, но я никогда не видел, чтобы ему было плохо, чтобы он падал или даже шатался. Удивляла меня и его неприхотливость. Каждый из нас старался улучшить быт лагеря или хотя бы свой. Васи выкладывали дорожки из камней, притащили огромные бревна для сидения. Олег ремонтировал порушенную пьяными комсомольцами палатку, вносил разогретый камень в палатку на ночь и т.д. Ничего такого за Витей не замечалось. Палатку ему мы натягивали под дождем, наспех. После первой ночи он подошел ко мне и пожаловался, что у него и у его супруги во время сна головы свисают вниз. Я равнодушно предложил ему переставить палатку так, как ему господь на душу положит, хоть поперек дороги, но он оставил все, как было, лишь слегка подоткнул под голову пару веток ели. Эта черта характерна для многих в нынешней России. Основная проблема – где и как раздобыть бутылку, а все остальное – к такой-то матери. Не нравилось мне и иждивенчество москвичей (Гросс-Витя ухаживал за ними, как за малыми детями), мне показалось, что они чувствовали себя на положении гостей, что при такого рода отдыхе нежелательно. Из Москвы он привез 30 банок говяжьей тушенки, которую никто не ел и практически всю повез обратно. Наконец, собирая палатку, которую я им предоставил, он оставил (видимо, в силу своего летаргического состояния) половину металлических колышков в земле – я их случайно обнаружил в последний момент при отъезде, что тоже не улучшило моего расположения к Вите. Позже Gross-Витя рассказал мне, что Витя – отличный специалист и у него "золотые руки", что по утрам он никогда не пьет (а тут не было никакой возможности отказаться), так как потом весь день ходит дурной – это как-то смягчило мое отрицательное впечатление, но не развеяло его совсем.

Олег. Больше всех мне понравился в составе нашей экспедиции Олег. Он, по-моему, и взял от Карпат больше других. Пил умеренно и в свое удовольствие, чем в некоторой степени (только в некоторой!) сдерживал нашу гоп-компанию, много работал по лагерю – заготовлял дрова, благоустраивал очаг и места отдыха, в частности, изготовил стул для господина начальника экспедиции. Походил по горам, полюбовался пейзажами с самых высоких точек по обе стороны Сирета, прокачал через себя лишние пару тысяч декалитров карпатского воздуха. Он единственный (кроме меня, конечно), кто поел вволю хорошей спелой малины, черники, нарвал и насушил разных трав для чая. Нельзя не отметить и его вклад в материальный достаток экспедиции. Наконец, Олег достал нам Колю с бараном, самогоном и интересной жизненной позицией. В общем, с таким человек можно и приятно иметь дело.

Гена. Очень ценный человек. Его вклад в матобеспечение трудно переоценить (особенно 30 литров разноцветного вина, причем, заметьте, в разгар Горбачевской "засухи"). То, чем он занимался в Карпатах, даже при большом желании нельзя определить, как отдых. 80% времени он провел в машине – завозил членов экспедиции, регулярно ездил за бараном, за молоком, лечить больной зуб, на барахолку, на экскурсии в Вижницу, в Сторожинец, в Берегомет и т.д. В общем, каждый день он куда-нибудь ехал. А если не ехал, то ремонтировал машину себе и Васе, чинил примус… Вначале мне его было немного жалко – все же переться за 600 километров аж из Киева, чтобы основную массу времени провести за баранкой, по моему мнению, не стоило. Лично я старался без особой нужды даже на дорогу не выходить. В горы он не выходил ни разу, если не считать робкой попытки пройти с семейством на ближнюю вырубку за малиной, до которой они так и не дошли – что-то их испугало. Проведя целый день за баранкой, Гена, как правило, с аппетитом кушал полновесную кружку водки и шел в палатку за ружьем, чтобы немедленно поубивать всех кабанов, медведей и прочих козлов, которые попадутся ему на глаза. Обычно его ловил Гросс-Витя в ближайшем лесочке, забирал ружье, и Гену нежно транспортировали в палатку, где он на мягкой перине легко отрешался от своих агрессивных замыслов.