Горбун

– Вот именно, – пробормотал Паспуаль. – Мы будем иметь честь зайти позднее.

Третий поклон, потом оба распрямились, положив руку на эфес шпаги.

– Пейроль! – позвал Гонзаг.

Интендант только что выпроводил последнего соискателя.

– Ты узнаёшь этих красавцев? – спросил его Гонзаг. – Отведи их в кладовую, накорми, напои, дай новое платье, и пусть они ждут моих приказаний.

– Ах, монсеньор! – воскликнул Кокардас.

– Щедрый принц! – прошептал Паспуаль.

– Ступайте! – приказал Гонзаг.

Они ушли, пятясь, кланяясь до полу и метя паркет старыми перьями своих шляп. Когда же они поравнялись с насмешниками, Кокардас первым напялил на голову шляпу, сдвинув ее на ухо, а кончиком шпаги приподнял полу своего драного плаща. Брат Паспуаль по мере сил постарался повторить его жест. И, высокомерно задрав нос, уперев кулак в бедро, испепеляя страшными взглядами насмешников, оба пересекли зал, следуя за Пейролем, и прошли в кладовку, где устроили такое пиршество, что удивили всех слуг принца.

Жуя, Кокардас-младший говорил:

– Приятель, считай, мы уже разбогатели!

– Дай-то бог! – ответил с полным ртом брат Паспуаль, всегда более сдержанный.

– Однако! – обратился Шаверни к принцу, когда они ушли. – С каких это пор ты пользуешься подобными инструментами?

Гонзаг задумчиво посмотрел по сторонам и ничего не ответил.

Однако эти господа разговаривали достаточно громко, чтобы принц расслышал, как они поют в его честь дифирамбы и славят его. Все они были несколько разорившимися дворянами и немного прогоревшими финансистами; ни один из них пока не совершил деяния, караемого законом, но ни один не сохранил свою совесть безукоризненно чистой. Все, от первого до последнего, нуждались в Гонзаге, один в одном деле, другой – в другом; Гонзаг был среди них королем и сеньором, как иные патриции Древнего Рима посреди голодной толпы своих подданных. Гонзаг удерживал их при себе, играя на их честолюбии, алчности, на их потребностях и пороках.

Единственный, кто сохранил частичку независимости, был юный маркиз де Шаверни, слишком легкомысленный, чтобы спекулировать, слишком беззаботный, чтобы продаваться.

Ниже мы расскажем, чего от них ждал Гонзаг, ибо на первый взгляд казалось, что, находясь в апогее могущества и богатства, Гонзаг ни в ком не нуждался.

– А еще говорят о рудниках Перу! – вздыхал толстяк Ориоль, пока хозяин дома стоял в стороне. – Дворец господина принца один стоит всего Перу со всеми его рудниками!

Он был круглым, как мячик, этот делец, краснощеким, пухлым, запыхавшимся. Девицы из Оперы дружески подтрунивали над ним, пока у него имелись деньги и желание их тратить на этих красоток.

– Право же, – возразил Таранн, тощий разорившийся финансист, – это настоящее Эльдорадо.

– Золотой дом! – добавил господин де Монтобер. – Или, скорее, бриллиантовый!

– Я-я! – согласился барон де Батц. – Згорее прильяндовий!

– Многие знатные сеньоры, – подхватил Жиронн, – могли бы целый год жить на недельный доход принца де Гонзага.

– Оно понятно, – заявил Ориоль. – Ведь принц де Гонзаг – король знатных сеньоров!

– Гонзаг, кузен мой, – воскликнул Шаверни с шутливо-жалобной интонацией, – смилуйся, останови эту осанну, не то она продлится до завтра.

Принц словно проснулся.

– Господа, – произнес он, не отвечая маркизу, ибо не любил насмешек, – потрудитесь следовать за мной в мои апартаменты; надо освободить зал.

Они прошли в кабинет Гонзага, и он продолжил:

– Вы знаете, господа, зачем я вас собрал?

– Я что-то слышал о семейном совете, – ответил Навай.

– Более того, господа, о торжественном собрании, о семейном трибунале, на котором его королевское высочество регент будет представлен тремя высшими государственными чиновниками – президентом[24] де Ламуаньоном, маршалом де Вильруа и вице-президентом д’Аржансоном.

– Чума! – бросил Шаверни. – Уж не идет ли речь о наследовании короны?

– Маркиз, – сухо произнес принц, – мы собираемся говорить о серьезных вещах, так что избавьте нас от ваших острот!

– Нет ли у вас, кузен, – спросил Шаверни, заранее зевая, – книжек с картинками, чтобы я мог развлечься, пока вы так серьезны?

Гонзаг улыбнулся, чтобы заставить его замолчать.

– О чем пойдет речь, принц? – вмешался де Монтобер.

– О том, чтобы доказать мне вашу преданность, господа, – ответил Гонзаг.

– Мы готовы! – ответили все в один голос.

Принц поклонился с улыбкой.

– Я позвал вас, особенно вас, Навай, Жиронн, Шаверни, Носе, Монтобер, Шуази, Лавалад, в качестве родственников Невера; вас, Ориоль, как поверенного в делах нашего кузена Шатийона; вас, Таранн и Альбре, как уполномоченных обоих Шатлю…

– Если речь идет не о наследстве Бурбона, – перебил Шаверни, – значит, на кон поставлено наследство Неверов?

– Мы решим вопрос и с наследством Неверов, – усмехнулся Гонзаг, – и с другими тоже.

– А за каким дьяволом вам понадобилось состояние Неверов, кузен, если вы зарабатываете по миллиону в час?

Гонзаг помолчал секунду, прежде чем ответить.

– Разве я один? – произнес он проникновенным тоном. – Разве я не обязан обеспечить ваше благосостояние?

Собравшиеся одобрительно зашумели. Лица у всех смягчились.

– Знаете, принц, – сказал Навай, – вы можете на меня рассчитывать!

– И на меня! – воскликнул Жиронн.

– И на меня! И на меня!

– На меня тоже, черт побери! – отозвался Шаверни после всех. – Я только хотел бы узнать…

Гонзаг, перебив его, с подчеркнутым высокомерием произнес:

– Ты слишком любопытен, мой маленький кузен! Это тебя погубит. Пойми и запомни: те, кто со мной, должны безоговорочно следовать по пути, которым их веду я, хорош он или плох, прям или извилист.

– И однако…

– Такова моя воля! Каждый выбирает: идти со мной или остаться на месте, но остановившийся добровольно разрывает наш договор – я его больше знать не желаю. Те, кто со мной, должны смотреть на все моими глазами, слышать моими ушами, думать моим умом. Ответственность несут не руки, а голова, то есть я. Слышишь меня, маркиз, других друзей мне не нужно!

– А мы просим только об одном, – заявил де Навай, – чтобы наш блистательный родственник показывал нам дорогу.

– Могущественный кузен, – сказал Шаверни, – позволите ли вы мне обратиться к вам с нижайшим и скромнейшим вопросом? Что я должен делать?

– Молчать и отдать за меня голос на совете.

– Даже если мои слова оскорбят наших друзей, я все равно скажу вам, кузен, что дорожу своим голосом примерно так же, как пустым бокалом из-под шампанского, но…

– Никаких но! – перебил Гонзаг.

И все с энтузиазмом согласились:

– Никаких но!

– Сплотимся вокруг монсеньора, – неуклюже добавил Ориоль.

– Монсеньор, – добавил Таранн, финансист от шпаги, – умеет помнить тех, кто ему служит!

Предложение было, возможно, неуклюжим, зато прямым. Все приняли холодный вид, чтобы не выглядеть соучастниками. Шаверни улыбнулся Гонзагу торжествующей и насмешливой улыбкой. Гонзаг погрозил ему пальцем, как расшалившемуся ребенку. Его гнев прошел.

– Преданность Таранна мне нравится больше, – сказал он с ноткой презрения в голосе. – Таранн, друг мой, отдаю вам ферму Эперней.

– Ах, принц! – воскликнул откупщик.

– Не надо благодарностей, – перебил Гонзаг. – Но, прошу вас, Монтобер, отворите окно, я плохо себя чувствую.

Все бросились к окнам. Гонзаг был очень бледен, у корней волос выступили капельки пота. Он смочил свой платок в стакане воды, принесенном Жиронном, и прижал ко лбу.

Шаверни торопливо подскочил к нему.

– Ничего, – сказал принц. – Усталость… Я не спал всю ночь, а потом должен был присутствовать при малом утреннем туалете короля.

– За каким дьяволом надо так себя изводить, кузен? – воскликнул Шаверни. – Ну что для вас может сделать король? Я бы даже сказал: что для вас может сделать Бог?

От Бога Гонзагу ничего не требовалось, и если он вставал рано по утрам, то уж определенно не для молитв. Он пожал Шаверни руку. Мы можем предположить, что он с удовольствием заплатил бы Шаверни немалую цену за заданный им вопрос.

– Неблагодарный! – прошептал он. – Разве я хлопочу для себя?

Еще немного – и прихвостни Гонзага упали бы перед ним на колени. Шаверни закрыл рот.

– Ах, господа! – продолжал принц. – Какой очаровательный ребенок наш маленький король! Он знает ваши имена и каждый день спрашивает у меня новости о моих добрых друзьях.

– Правда?! – прозвучал хор.

– Когда господин регент, который был в спальне с принцессой Палатинской[25], раздвинул шторы, юный Людовик поднял свои прекрасные веки, еще тяжелые от сна, и нам показалось, что встает утренняя заря.

– Аврора с розовыми пальчиками! – вставил неисправимый Шаверни.

У каждого возникло легкое желание забросать его камнями.

– Наш юный король, – нахмурился Гонзаг, – протянул руку к его королевскому высочеству, потом, заметив меня, сказал: «О, доброе утро, принц; я встретил вас давеча в Кур-ла-Рен в окружении вашего двора. Уступите мне господина де Жиронна, он такой великолепный кавалер!..»

Жиронн прижал руку к сердцу. Остальные поджали губы.

– «Господин де Носе мне тоже нравится, – продолжал Гонзаг, передавая подлинные слова его величества. – А господин де Сальдань, черт возьми, должно быть, настоящий вояка».

– А это-то зачем? – шепнул ему на ухо Шаверни. – Сальдань отсутствует.

Действительно, со вчерашнего дня никто не видел ни барона де Сальданя, ни шевалье де Фаэнцы. Не обращая внимания на перебившую его реплику, Гонзаг продолжал:

– Его величество упоминал о вас, Монтобер, и о вас, Шуази. И о многих других.

– А его величество, – снова хихикнул маленький маркиз, – не соблаговолил хоть немного заметить благородную осанку и манеры господина де Пейроля?

– Его величество, – сухо отозвался Гонзаг, – никого не забыл, исключая вас.

– Так мне и надо! – улыбнулся Шаверни. – Это станет мне уроком!

– При дворе уже знают о вашем деле с рудниками, Альбре, – продолжал Гонзаг. – «О, этот ваш Ориоль, – сказал мне король, смеясь, – мне тут говорили, что он скоро станет богаче меня!»

– Какое остроумие! Какого господина мы получим! – Это был крик всеобщего восхищения.

– Но это лишь разговоры – вновь взял слово Гонзаг с тонкой и доброй улыбкой. – У нас, слава богу, есть кое-что получше! Объявляю вам, друг Альбре, что ваша концессия скоро будет подписана.

– Как не быть преданным вам, принц? – воскликнул Альбре.

– Ориоль, – добавил принц, – вы получите должность, дающую право на дворянство. Можете зайти к Озье на предмет создания вашего герба.

Маленький толстый откупщик раздулся, как шар, и чуть не лопнул.

– Ориоль, – воскликнул Шаверни, – вот ты и кузен короля, ты, уже состоящий в родстве со всем кварталом Сен-Дени… Твой герб уже готов: золотое поле, три лазурных чулка для хранения монет, два сверху, один снизу, а надо всем огненного цвета вязаный ночной колпак с девизом «Полезный и мягкий».

Все, за исключением Гонзага и Ориоля, рассмеялись. Дело в том, что Ориоль появился на свет на углу улицы Моконсей, в лавочке, где торговали трикотажем. Если бы Шаверни приберег свою остроту для ужина, она имела бы бешеный успех.

– Вы получите пенсию, Навай, – вновь заговорил Гонзаг, это воплощение Провидения. – А вы, Монтобер, патент на следующее звание.

Монтобер и Навай раскаялись в том, что смеялись.

– Вы, Носе, – продолжал Гонзаг, – с завтрашнего дня получаете право ездить в королевских каретах[26]. А о том, чего я добился для вас, Жиронн, расскажу, когда мы останемся вдвоем.

Носе остался доволен, Жиронн, кажется, тоже.

Гонзаг, продолжая изливать щедроты, которые ему ничего не стоили, перечислил каждого. Не был забыт даже барон де Батц.

– Подойди сюда, маркиз, – наконец сказал принц.

– Я? – переспросил Шаверни.

– Иди сюда, избалованный ребенок!

– Кузен, я признаю свою вину! – шутливо вскричал маркиз. – Мои соученики были послушными и получили конфетку… а я, самое меньшее, что мне грозит, – школьный карцер. Ах! – добавил он, стукнув себя кулаком в грудь. – Чувствую, я это заслужил!

– При пробуждении короля присутствовал господин де Флёри, воспитатель его величества, – сообщил Гонзаг.

– Естественно, – вставил маркиз. – Это же его обязанность.

– Господин де Флёри суров.

– Это его профессия.

– Господин де Флёри слышал о твоем приключении с мадемуазель де Клермон в монастыре фейантинок.

– Ай! – вырвалось у Навая.

– Ай, ай! – повторили Ориоль и прочие.

– И ты помешал отправить меня в ссылку, кузен? – спросил Шаверни. – Большое спасибо.

– Речь шла не о ссылке, маркиз.

– А о чем же шла речь, кузен?

– О Бастилии.

– Ты спас меня от Бастилии? В таком случае два раза большое спасибо.

– Я сделал лучше, маркиз.

– Еще лучше, кузен? Неужели ты хочешь, чтобы я поклонился тебе в ноги?

– Твое имение Шаней было конфисковано покойным королем?

– Да, при отмене Нантского эдикта.

– Она приносила хороший доход, эта земля Шаней?

– Двадцать тысяч экю, кузен. Я и за половину продал бы душу дьяволу.

– Шаней возвращен тебе.

– Правда?! – воскликнул маленький маркиз.

И, протягивая Гонзагу руку, совершенно серьезным тоном сказал:

– Раз обещал, ничего не попишешь – продаюсь дьяволу.

Гонзаг нахмурил брови. Все были готовы наброситься на дерзеца. Шаверни обвел присутствующих презрительным взглядом.

– Кузен, – произнес он медленно и очень тихо, – я желаю вам только счастья. Но, если наступят черные дни, толпа вокруг вас поредеет. Я никого не восхваляю, таково правило; но даже если буду один, кузен, я останусь с вами!

Глава 5

Где объясняется отсутствие Фаэнцы и Сальданя

Раздача милостей завершилась. Носе обдумывал костюм, в котором завтра поедет в королевской карете. Ориоль, пять минут назад ставший дворянином, уже искал своих благородных предков времен Людовика Святого. Все были довольны. Господин де Гонзаг не напрасно потратил время, присутствуя при пробуждении короля.

– Кузен, – тем не менее сказал маркиз, – несмотря на великолепный подарок, который ты мне сделал, я не считаю, что мы квиты.

– Чего еще ты хочешь?

– Не знаю, из-за истории с фейантинками и мадемуазель де Клермон или почему еще, но Буа-Розе наотрез отказал мне в приглашении на сегодняшний бал в Пале-Рояле. Он заявил, что все пригласительные билеты розданы.

– Надо думать! – воскликнул Ориоль. – На улице Кенкампуа они шли по десять луи, сегодня утром Буа-Розе заработал, должно быть, пятьсот или шестьсот тысяч ливров.

– Из которых половина пойдет добрейшему аббату Дюбуа, его господину!

– Я видел, как он продал одно приглашение за пятьдесят луи, – добавил Альбре.

– А мне не захотели уступить и за шестьдесят! – добавил Таранн.

– Их буквально из рук рвали.

– В этот час они вообще не имеют цены.

– Праздник будет просто великолепным, – сказал Гонзаг. – Все, кто на него придут, должны быть либо очень знатными, либо очень богатыми. Не думаю, что господин регент собирался сделать приглашения предметом спекуляции, – это просто беда нашего времени. И право же, не вижу ничего плохого в том, что Буа-Розе или аббат зарабатывают на таких безделицах.

– Пусть даже из-за них, – заметил Шаверни, – салоны регента заполнят всякие биржевые дельцы и торгаши?

– Это дворянство завтрашнего дня, – пожал плечами Гонзаг. – Все идет к этому.

Шаверни похлопал Ориоля по плечу:

– Как ты, сегодняшний дворянин, будешь смотреть на завтрашних, сверху вниз?

Мы должны сказать пару слов об этом празднике. Идея устроить его пришла в голову шотландцу Лоу, и он же потратил на его организацию огромные деньги. Празднество должно было стать символом торжества его системы, как тогда говорили – официальной шумной констатацией победы кредита над наличными. Дабы эта овация получилась более торжественной, Лоу добился от Филиппа Орлеанского позволения устроить праздник в салонах и садах Пале-Рояля. Разумеется, приглашения раздавались от имени регента, вследствие чего торжество финансиста становилось национальным праздником.

Лоу, как говорили, передал слугам регента значительные суммы, чтобы увеселения получились особо престижными. Глаза гостей должны были ослепнуть от чудес, которые можно купить за деньги. В основном говорили о фейерверке и балете. Фейерверк, заказанный кавалеру Жиожа, должен был изображать гигантский дворец, задуманный Лоу, – правда, пока еще он существовал лишь в проекте – на берегах Миссисипи. Мир, как утверждали, будет иметь теперь одно чудо – мраморный дворец, украшенный бесполезным отныне золотом, которое победитель-кредит вывел из оборота. Дворец размером с город, где будут выставлены все благородные металлы земного шара! Серебро и золото теперь годились только на это. Балет, аллегорический, во вкусе той эпохи, должен был изобразить победу кредита, этого доброго ангела Франции, которую он поставил во главе всех стран. Не будет теперь ни голода, ни нищеты, ни войн! Кредит, этот новый Мессия, посланный добрым Боженькой, собирался распространить на весь мир прелести вновь завоеванного земного рая.

После праздника этой ночи оставалось лишь возвести храм Кредиту. А священники нового культа уже были.

Регент определил число приглашенных в три тысячи. Дюбуа втихаря увеличил его на треть, а Буа-Розе, главный церемониймейстер, тайно удвоил.

В эпохи, когда царит закон наживы, нажива проникает всюду, ей подвластны все и вся. Вы видите в бедных кварталах ребятишек, едва научившихся ходить, но уже торгующих своими игрушками или выменивающих надкусанный кусок хлеба на воздушного змея или на полдюжины шариков; точно так же лихорадка спекуляции охватывает народ, и уже взрослые дети принимаются перепродавать все, что пользуется спросом, все, что в моде: карточки модных ресторанов, кресла в популярном театре, стулья в переполненной церкви. И эти вещи происходят со всеми, никого не возмущая.

Господин де Гонзаг думал, как все, говоря: «Нет ничего плохого в том, чтобы Буа-Розе заработал пятьсот или шестьсот тысяч ливров на таком пустяке!»

– Кажется, Пейроль рассказывал, – вновь заговорил он, беря свой портфель, – что ему предложили двести или даже триста тысяч за пачку приглашений, которые его высочество соблаговолил прислать мне; но – фи! Я сохранил их для моих друзей.

Ему долго кричали «браво». Многие из присутствовавших в кабинете господ уже имели такие приглашения в карманах, но изобилие не вредит, когда каждый такой листочек стоит сто пистолей. Поистине, не было в то утро человека любезнее господина де Гонзага.

Он открыл портфель и бросил на стол толстую пачку розовых листков, украшенных очаровательными виньетками, которые изображали среди переплетенных амуров и цветочных гирлянд Кредит – великий Кредит с рогом изобилия в руке. Начался дележ. Каждый взял на свою долю и для своих друзей, за исключением маленького маркиза, который еще оставался дворянином и не торговал тем, что ему дарили. У благородного же Ориоля, по всей видимости, было множество друзей, поскольку он заполнил приглашениями все карманы. Гонзаг наблюдал за ними. Он встретился взглядом с Шаверни, и оба рассмеялись.

Если кто-то из этих господ принимал Гонзага за дурака, то он сильно ошибался; даже мизинец Гонзага был умнее дюжины Ориолей, помноженных на полсотни Жироннов или Монтоберов.

– Соблаговолите, господа, оставить два приглашения для Фаэнцы и Сальданя. Я искренне удивлен, что не вижу их здесь.

Никогда не бывало, чтобы они не откликнулись на зов.

– Я счастлив, – говорил Гонзаг, пока продолжался дележ приглашений, – я счастлив, что смог удружить вам и этой безделицей. Запомните хорошенько: там, где пройду я, пройдете и вы. Вы вокруг меня как священный отряд: в ваших интересах следовать за мной, в моих интересах – всегда идти во главе.

На столе остались лишь два приглашения Сальданя и Фаэнцы, и теперь все вновь стали слушать хозяина внимательно и почтительно.

– Мне остается сказать вам лишь одно, – закончил Гонзаг. – События, которые произойдут в скором времени, станут для вас загадкой. Не пытайтесь – я прошу, я требую, – не пытайтесь понять мотивов моего поведения; просто делайте как я говорю. Если путь долог и труден, не отчаивайтесь, поскольку я ручаюсь вам своей честью, что в конце его вас ждет богатство.

– Мы слепо пойдем за вами! – воскликнул Навай.

– Все, пока живы! – добавил Жиронн.

И Ориоль, круглый, как мячик, заключил с рыцарским поклоном:

– Пусть даже в ад!

– Чума, кузен! – вполголоса заметил Шаверни. – Какие пылкие у нас друзья! Готов поспорить, что…

Его прервал крик удивления и восхищения. Да и сам он застыл, разинув рот, уставившись на восхитительной красоты девушку, легкомысленно показавшуюся на пороге спальни Гонзага. Очевидно, она не рассчитывала застать там столь многочисленную компанию.

Когда она шагнула через порог, на ее совсем юном, сияющем шаловливой радостью лице искрилась улыбка. При виде свиты Гонзага она остановилась, быстро опустила на лицо вуаль, уплотненную кружевами, и застыла неподвижно, словно прекрасная статуя. Шаверни пожирал ее глазами. Остальные с огромным трудом удерживались от того, чтобы не вперить в нее свои любопытствующие взгляды. Гонзаг, который сначала вздрогнул, тут же взял себя в руки, подошел прямо к вошедшей и поднес к губам ее руку, но скорее вежливо, нежели галантно. Девушка молчала.

– Прекрасная затворница! – прошептал Шаверни.

– Испанка! – добавил Навай.

– Та, которой господин принц отдал свой домик за Сен-Маглуар и никого туда не пускает!

И они, будучи знатоками этого предмета, любовались ее гибкой и одновременно благородной фигурой, восхитительными лодыжками и ступнями феи, ее роскошной короной волос, шелковистых и более черных, чем смоль.

На незнакомке был туалет для выхода в город: простой, без вычурности, богатство которого выдавало знатную даму. И туалет этот она носила свободно и изящно.

– Господа, – сказал принц, – вы должны были сегодня увидеть это юное и прекрасное дитя, которое дорого мне по многим причинам; но, клянусь, я не ожидал, что это случится так быстро. Не стану представлять вам ее сейчас – еще не время. Подождите меня здесь, пожалуйста. Совсем скоро вы нам понадобитесь.

Он взял девушку за руку и ввел в свои апартаменты, дверь которых закрыл за собой. Тотчас же все лица изменились, исключая лицо маркиза де Шаверни, оставшееся таким же дерзким, как обычно.

Учитель вышел, и эти великовозрастные школьники получили перемену.

– В добрый час! – воскликнул Жиронн.

– Не станем стесняться! – произнес Монтобер.

– Господа, – напомнил Носе, – однажды король так же уединился с мадам де Монтеспан[27] при всем дворе… Об этом рассказывает в своих мемуарах твой достопочтенный дядюшка, Шуази. А в зале тогда находились монсеньор архиепископ Парижский, канцлер, принцы, три кардинала и две аббатиссы, не считая отца Летелье, королевского исповедника. Королю и маркизе надо было вернуться врозь, чтобы соблюсти приличия. Но ничего подобного: мадам де Монтеспан плакала, у Людовика Великого стояли в глазах слезы, потом оба поклонились суровому собранию.

– Как она прекрасна! – задумчиво произнес Шаверни.

– Так-так! – заявил Ориоль. – Знаете, что пришло мне в голову? Этот семейный совет созывается по поводу предстоящего развода!

Сначала все раскричались, потом каждый согласился, что в этом нет ничего невозможного. Все знали о глубоком отчуждении, разделявшем принца де Гонзага и его жену.

– Этот ловкий человек хитер как лис, – заметил Таранн. – Он сумеет и развестись с женой, и оставить себе ее приданое.

– А мы ему, – добавил Жиронн, – поможем в этом.

– А ты что на это скажешь, Шаверни? – поинтересовался толстяк Ориоль.

– Я говорю, – отозвался маленький маркиз, – что вы были бы подлецами, если бы не были дураками.

– Ради бога, кузен! – воскликнул Носе. – В твоем возрасте пора избавляться от дурных привычек; мне так и хочется…

– Эй! Эй! – вмешался миролюбивый Ориоль.

Шаверни даже не взглянул на Носе.

– Как она прекрасна! – снова сказал он.

– Шаверни влюбился! – послышалось со всех сторон.

– Поэтому я ему прощаю, – добавил Носе.

– Но знаете ли вы хоть что-нибудь об этой девушке? – спросил Жиронн.

– Ничего, – ответил Навай, – кроме того, что господин де Гонзаг тщательно прячет ее и что Пейроль – раб, которому приказано выполнять все капризы этой красавицы.

– Пейроль ничего не рассказывал?

– Пейроль никогда ничего не рассказывает.

– За это его и держат.

– Должно быть, – продолжал Носе, – она в Париже одну или две недели, не больше, поскольку в прошлом месяце королевой и хозяйкой в маленьком домике нашего дорогого принца была Нивель.