Горбун

– Да, да, – сказал Кокардас, – они жили в покое и достатке. Но Пинто убили в Турине, а Матадора – в Глазго.

– Жоэля де Жюгана убили в Морлексе, – продолжал брат Паспуаль. – Всех одним и тем же ударом.

– Ударом Невера, смерть Христова!

– Страшный удар Невера!

Некоторое время они молчали. Кокардас поднял повисший край своей шляпы, чтобы вытереть взмокший от пота лоб.

– Остается еще Фаэнца, – сказал он.

– И Сальдань, – добавил брат Паспуаль.

– Гонзаг много сделал для этих двоих. Фаэнца стал шевалье.

– А Сальдань – бароном. Ничего, придет и их черед.

– Чуть раньше, чуть позже, – прошептал гасконец, – придет и наш.

– Наш тоже! – повторил Паспуаль, вздрогнув.

Кокардас распрямился.

– Так вот! – воскликнул он, как человек, принявший решение. – Знаешь что, приятель? Когда я упаду на мостовую или на траву с дыркой между глаз, – а я ведь понимаю, что не выстою против него, – скажу ему, как раньше: «Эй, маленький проходимец, просто протяни мне руку и, чтобы я умер довольным, прости старика Кокардаса!» Клянусь головой Господней! Вот как все будет.

Паспуаль не смог сдержать гримасу.

– Я тоже постараюсь добиться от него прощения, – сказал он, – но не так поздно.

– Удачи тебе, приятель! А пока что он изгнан из Франции. В Париже ты точно его не встретишь.

– Точно! – повторил нормандец с убежденным видом.

– В конце концов, это то место в мире, где менее всего можно опасаться встретить его. Поэтому я сюда и приехал.

– Я тоже.

– А еще напомнить о себе господину де Гонзагу.

– Он нам кое-что должен.

– Сальдань и Фаэнца нам помогут.

– Справедливо, чтобы мы стали такими же важными сеньорами, как они.

– Кровь Христова! Из нас получатся отличные вельможи, приятель!

Гасконец сделал пируэт, а нормандец серьезным тоном ответил:

– Дорогое платье очень хорошо на мне смотрится.

– Когда я пришел в дом Фаэнцы, – заявил Кокардас, – мне ответили: «Господин шевалье не принимает». Господин шевалье! – повторил он, пожимая плечами. – Не принимает! А было время – я его гонял, как молокососа.

– А когда я явился в дом Сальданя, – поведал Паспуаль, – высоченный лакей нагло смерил меня взглядом и ответил: «Господин барон не принимает».

– Увы! – вскричал Кокардас. – Когда мы тоже обзаведемся лакеями, смерть Христова, я хочу, чтобы мой был наглым, как слуга палача.

– Ах! – вздохнул Паспуаль. – Мне бы хоть экономку!

– Ничего, приятель, все у нас будет. Если я правильно понимаю, ты еще не видел господина де Пейроля.

– Нет! Я хочу обратиться к самому принцу.

– Говорят, он теперь миллионер!

– Миллиардер! Этот дом ведь называют Золотым. Лично я не гордый, согласен стать и финансистом.

– Фи! Мой помощник – денежный мешок! – Таким был первый крик, вырвавшийся из благородного сердца Кокардаса-младшего. Он тут же спохватился и добавил: – Какое падение! Однако, если тут и впрямь делают состояния, дружище…

– Конечно делают! – восторженно воскликнул Паспуаль. – Ты разве не знаешь?

– Я много чего слышал, но не верю в чудеса!

– Придется поверить. Чудес тут полно. Знаешь о горбуне с улицы Кенкампуа?..

– Это тот, что дает свой горб покупателям акций?

– Не дает, а сдает внаем. За два года он, говорят, нажил полтора миллиона ливров.

– Не может быть! – воскликнул гасконец, разражаясь хохотом.

– Настолько возможно, что он собирался жениться на графине.

– Полтора миллиона ливров! – повторял Кокардас. – Просто горб! Святое чрево!

– Ах, друг мой, – пылко сказал Паспуаль. – Сколько же прекрасных лет мы потеряли напрасно, зато теперь приехали как раз вовремя. Представь себе, деньги прямо на земле валяются, достаточно просто нагнуться. Чудесная рыбалка. Завтра луидоры будут стоить не больше шести беленьких. По дороге сюда я видел мальчишек, игравших в пристенок шестиливровыми монетами.

Кокардас облизнул губы.

– Да уж! – вздохнул он. – Сколько может стоить по нынешним временам чистый и меткий удар шпагой, по всем правилам искусства? А, малыш?

Он встал в позицию, шумно отбил правой ногой вызов и сделал выпад воображаемым клинком.

Паспуаль подмигнул:

– Не шуми. Вон люди идут.

Подойдя ближе, он понизил голос:

– Мое мнение. – он склонился к уху своего бывшего хозяина, – что это должно стоить очень дорого. И надеюсь, в самое ближайшее время мы услышим об этом от самого господина де Гонзага.

Глава 3

Аукцион

Зал, где столь мирно беседовали наши нормандец и гасконец из Прованса, располагался в центре главного здания. Окна, затянутые тяжелыми фландрскими гобеленами, выходили на узкую полоску газона, ограниченную решеткой и отныне помпезно именуемую «Сад госпожи принцессы». В отличие от других апартаментов первого и второго этажа, уже заполненных рабочими самых разных профессий, здесь еще ничего не изменилось.

Это был большой салон, обставленный так, как и положено в доме принца, мебелью многочисленной, но строгой. Этот зал призван был служить не только для отдыха и празднеств, ибо напротив огромного камина из черного мрамора возвышался помост, накрытый турецким ковром, что придавало всей гостиной вид помещения суда.

Действительно, здесь неоднократно собирались блистательные члены Лотарингского дома: Шеврёзы, Жуайёзы, Омали, Эльбёфы, Неверы, Меркёры, Майены и Гизы. Происходило это в те времена, когда знатные бароны вершили судьбы королевства. Лишь всеобщая неразбериха и суматоха, царившая во дворце Гонзага, позволила двоим нашим храбрецам проникнуть в подобное место. Но раз уж они вошли, здесь им было спокойнее, чем где бы то ни было в доме.

Большой салон еще на один день сохранял свой облик в неприкосновенности. В нем должен был состояться торжественный семейный совет, и лишь на следующий день после него залом должны были завладеть рабочие.

– Еще одно слово насчет Лагардера, – сказал Кокардас, когда звук шагов, прервавших их разговор, стих вдали. – Когда ты встретил его в Брюсселе, он был один?

– Нет, – ответил брат Паспуаль. – А когда он попался тебе на пути в Барселоне?

– Тоже не один.

– С кем он был?

– С девушкой.

– Красивой?

– Очень.

– Странно. Во Фландрии он тоже был с девушкой. Очень, очень красивой. Ты помнишь манеры девушки, ее лицо, костюм?

Кокардас ответил:

– Костюм, манеры, лицо очаровательной испанской цыганки. А твоя?

– Скромная, лицо ангела, одежда девушки благородного происхождения.

– Странно! – в свою очередь сказал Кокардас. – А сколько примерно ей было лет?

– Столько, сколько было бы ребенку Невера.

– Той тоже. Это еще не все, приятель. А что до тех, кто ждет своей очереди после нас двоих, после шевалье Фаэнцы и барона Сальданя, мы же не посчитали ни господина де Пейроля, ни принца Филиппа де Гонзага.

Дверь открылась, и Паспуаль успел сказать только:

– Поживем – увидим!

Вошел слуга в парадной ливрее, за которым следовали два рабочих-разметчика. Он был настолько занят, что даже не взглянул на двоих наших храбрецов, скользнувших в оконную нишу.

Рабочие тут же взялись за дело. Пока один производил измерения, другой размечал мелом каждый участок и прикреплял порядковый номер. Первым был номер 927. За ним последовали другие по порядку.

– Какого дьявола они тут делают, приятель? – спросил гасконец, высунувшись из своего укрытия.

– Так ты ничего не знаешь? – удивился Паспуаль. – Каждая такая линия обозначает место перегородки, а номер 927 доказывает, что в доме господина де Гонзага около тысячи подобных каморок.

– А для чего нужны ему каморки?

– Чтобы делать деньги.

От удивления Кокардас широко раскрыл глаза. Брат Паспуаль начал объяснять ему смысл грандиозного подарка, который Филипп Орлеанский сделал своему лучшему другу.

– Как! – воскликнул гасконец. – Каждая такая конура стоит столько же, сколько ферма в Босе или в Бри! Ну, приятель, надо покрепче прицепиться к достойному господину де Гонзагу.

Разметка и приклеивание номеров продолжались. Лакей давал указания:

– Номера 935, 936 и 937 слишком большие, ребята. Помните, каждый фут идет на вес золота!

– Настоящее благословение! – вздохнул Кокардас. – Значит, эти бумажки такое выгодное дело?

– Такое выгодное, – ответил Паспуаль, – что золото и серебро скоро отомрут.

– Презренные металлы! – серьезно произнес гасконец. – Они это заслужили. Нечистая сила! Не знаю, по привычке или как, но мне будет не хватать пистолей.

– Номер 941! – выкрикнул лакей.

– Остаются два с половиной фута, – сказал разметчик. – Ни туда ни сюда.

– Ой! – заметил Кокардас. – Это достанется какому-нибудь тощему малому.

– Пришлете столяров сразу после совета.

– Какого еще совета? – спросил Кокардас.

– Постараемся выяснить. Когда ты в курсе того, что происходит в доме, считай, полдела сделано.

За это полное здравого смысла замечание Кокардас погладил Паспуаля по подбородку, как нежный отец, радующийся сообразительности любимого сына.

Слуга и разметчики ушли. Вдруг в коридоре послышался громкий шум, хор голосов, кричавших:

– Мне! Мне! Я записался! Никаких льгот, пожалуйста!

– Ну, – сказал гасконец, – сейчас мы увидим нечто забавное!

– Тише! Ради бога, тише! – прозвучал властный голос прямо с порога залы.

– Господин де Пейроль, – узнал его брат Паспуаль. – Не будем показываться!

Они еще глубже забились в нишу и задернули штору.

В этот момент де Пейроль шагнул через порог, преследуемый, а вернее, подталкиваемый плотной толпой просителей. Просителей, принадлежавших к редкой и ценной породе людей, которые готовы отдать большие деньги за дым.

Де Пейроль был одет в необыкновенно дорогой костюм. Из-под пены кружева на манжетах сверкали бриллианты перстней.

– Спокойнее, спокойнее, господа, – говорил он, входя и обмахиваясь вышитым кружевным платком. – Держитесь с достоинством. Вы теряете рассудок и забываете приличия.

– Вот мерзавец, он великолепен! – вздохнул Кокардас.

– Он держит их в руках! – заявил брат Паспуаль.

Это было верно. Пейроль держал их всех в руках. Он раздвигал тростью наиболее ретивых богачей. Справа и слева от него шагали два секретаря, вооруженные толстыми блокнотами.

– Сохраняйте хотя бы видимость хладнокровия! – произнес он, стряхивая несколько крошек испанского табака, упавших на его жабо. – Возможно ли, чтобы жажда наживы…

Он сделал такой красивый жест, что оба учителя фехтования, словно находившиеся в театре, чуть не зааплодировали. Но торговцы, вломившиеся в зал, на это не покупались.

– Я! – кричали они. – Я первый! Сейчас моя очередь!

Пейроль остановился и сказал:

– Господа!

Тут же установилась тишина.

– Я прошу вас хотя бы немного успокоиться, – продолжал Пейроль. – Я представляю здесь непосредственно персону господина принца де Гонзага, я его интендант. Я вижу покрытые головы?

Все шляпы упали с голов.

– Вот и отлично! – продолжал Пейроль. – Итак, господа, вот что я имею вам сообщить.

– Тсс! Тсс! Давайте послушаем! – пронеслось по толпе.

– Лавочки галереи будут построены и проданы завтра.

– Браво!

– Это единственный зал, остающийся у нас. Эти места последние. Остались лишь личные покои монсеньора и принцессы. – Он поклонился.

Крики возобновились:

– Мне! Я записан! Черт побери! Я не позволю меня обойти!

– Эй, вы, не пихайтесь!

– Вы толкнули женщину!

В толпе присутствовали и дамы, прабабки уродин наших дней, которые пугают прохожих, еще затемно спеша на Биржу.

– Медведь неуклюжий!

– Невежа!

– Нахал!

Посыпались ругательства и крики деловых женщин. Еще немного – и дельцы вцепились бы друг другу в волосы. Кокардас и Паспуаль высунули головы, чтобы видеть драку, как вдруг открылась двустворчатая дверь в дальнем конце помоста.

– Гонзаг! – прошептал гасконец.

– Миллиардер! – добавил нормандец.

И оба инстинктивно спрятались.

Действительно, на помосте появился Гонзаг в сопровождении двух молодых сеньоров. Он по-прежнему был красив, хотя приближался к пятидесятилетию. Его высокая фигура сохраняла гибкость. На лбу не было ни одной морщины, а роскошная шевелюра блестящими локонами ниспадала на простой черный кафтан.

Его роскошь совсем не походила на роскошь Пейроля. Его жабо стоило пятьдесят тысяч ливров, а цепь рыцарского ордена, которая выглядывала из-под белого атласного камзола, – добрый миллион.

Двое молодых сеньоров, следовавшие за ним, Шаверни Распутник, его родственник по линии Неверов, и младший Навай, оба были напудрены и с мушками на лице. Это были очаровательные молодые люди, несколько женоподобные, чуточку усталые и уже нетрезвые, несмотря на утренний час. Свои наряды из шелка и бархата они носили с великолепной дерзостью.

Младшему Наваю было двадцать пять; маркизу де Шаверни шел двадцатый год. Оба они остановились посмотреть на толпу и разразились смехом.

– Господа, господа, – произнес Пейроль, обнажая голову. – Проявите хоть немного уважения к господину принцу!

Толпа, уже готовая пойти в рукопашную, успокоилась, как по волшебству: все претенденты на каморки поклонились в одном движении, все женщины сделали реверанс. Гонзаг небрежно приветствовал их взмахом руки со словами:

– Поспешите, Пейроль, мне нужен этот зал.

– О, какие милые физиономии! – заметил малыш Шаверни, разглядывая толпу.

Навай, хохотавший до слез, вторил ему:

– О, какие милые физиономии!

Пейроль подошел к своему господину.

– Они раскалились добела, – шепнул он. – Заплатят, сколько запросим.

– Устройте аукцион! – воскликнул Шаверни. – Это нас развлечет!

– Тсс! – остановил его Гонзаг. – Мы не за моим столом, безумец! Но идея ему понравилась, и он добавил: – Пусть будет аукцион! Какова начальная цена?

– Пятьсот ливров в месяц за четыре квадратных фута, – ответил Навай, думавший, что слишком ее завысил.

– Тысяча ливров в неделю! – сказал Шаверни.

– Скажем, полторы тысячи ливров, – заявил Гонзаг. – Начинайте, Пейроль.

– Господа, – объявил тот, обращаясь к соискателям, – поскольку это последние и самые лучшие места… Мы отдадим их тому, кто больше предложит. Номер 927 – полторы тысячи ливров!

По толпе пробежал шепот, но никто не ответил.

– Дьявольщина! – бросил Шаверни. – Кузен, я вам помогу.

И, подойдя ближе, крикнул:

– Две тысячи ливров!

Претенденты в отчаянии уставились на него.

– Две тысячи пятьсот! – выкрикнул Навай-младший, задетый за живое.

Серьезные претенденты были удручены.

– Три тысячи! – придушенно крикнул крупный торговец шерстью.

– Продано! – поспешил объявить Пейроль.

Гонзаг бросил на него устрашащий взгляд. Этот Пейроль был узколобым малым – боялся довести до конца человеческое безумие.

– Здорово! – восхитился Кокардас.

Паспуаль, сложив руки, слушал и смотрел.

– Номер 928, – продолжал интендант.

– Четыре тысячи ливров, – небрежно произнес Гонзаг.

– Но они же совершенно одинаковы! – заметила торговка косметикой, чья племянница недавно вышла замуж за графа, получившего в приданое двадцать тысяч луидоров, заработанных тетушкой на улице Кенкампуа..

– Беру! – крикнул аптекарь.

– Даю четыре с половиной тысячи! – вмешался торговец скобяным товаром.

– Пять тысяч!

– Шесть тысяч!

– Продано! – объявил Пейроль. – Номер 929. – Под взглядом Гонзага он добавил: – Начальная цена – десять тысяч ливров!

– Четыре квадратных фута! – изумился ошеломленный Паспуаль.

– Две трети площади могилы! – серьезно добавил Кокардас.

А торги уже начались. Безумие возрастало. Номер 929 оспаривали словно целое состояние, и, когда Гонзаг оценил следующую ячейку в пятнадцать тысяч, никто не удивился. Отметьте, что платили все наличными, звонкой монетой или билетами государственного казначейства.

Один из секретарей Пейроля принимал деньги, другой помечал в записной книжке имена покупателей. Шаверни и Навай больше не смеялись – они восхищались.

– Невероятное безумие! – говорил маркиз.

– В это не поверишь, пока не увидишь собственными глазами, – вторил ему Навай.

А Гонзаг добавлял, сохраняя улыбку:

– Ах, господа, Франция прекрасная страна! Заканчивайте, – приказал он. – Все остальное – по двадцать тысяч ливров!

– Задаром! – воскликнул малыш Шаверни.

– Мне! Мне! Мне! – кричали из толпы.

Мужчины дрались, женщины падали, придушенные или раздавленные, но и с полу кричали:

– Мне! Мне! Мне!

Новые торги, крики радости и крики ярости. Золото потоком лилось на ступени помоста, служившего прилавком. Вид того, с какой легкостью опустошаются эти раздутые карманы, доставлял удовольствие и повергал в изумление. Получившие квитанцию размахивали ею над головой. Словно пьяные или безумные, они бросались осмотреть свои места и обжить их. Побежденные рвали на себе волосы.

– Мне! Мне! Мне!

Пейроль и его приспешники уже не знали, кого слушать. Лихорадка усиливалась. Когда дошли до последних ячеек, пролилась кровь. Наконец, номер 942, тот, в котором было всего два с половиной фута, был отдан за двадцать восемь тысяч ливров. И Пейроль, шумно захлопнув свою записную книжку, объявил:

– Господа, аукцион закрыт.

Наступила полнейшая тишина. Счастливые обладатели участков, совершенно ошарашенные, смотрели друг на друга.

Гонзаг подозвал Пейроля.

– Очистите помещение! – распорядился он.

Но в этот момент в дверях вестибюля появилась новая толпа: придворные, откупщики, вельможи, пришедшие отдать долг вежливости принцу де Гонзагу. Видя, что место занято, они остановились.

– Проходите, проходите, господа, – пригласил их Гонзаг. – Сейчас мы выставим всех этих людей.

– Проходите, – добавил Шаверни. – Эти добрые люди, если только вы пожелаете, перепродадут вам свои приобретения со стопроцентной прибылью.

– И будут не правы! – усмехнулся Навай. – Привет, толстяк Ориоль.

– Вот он, источник золота! – произнес тот, низко кланяясь Гонзагу.

Ориоль был молодым, подающим надежды откупщиком. Среди прочих выделялись Альбре и Таранн, тоже финансисты; барон де Батц, немец, приехавший в Париж пораспутничать; виконт де Ла Фар, Монтобер, Носе, Жиронн – все развратники, все дальние родственники Невера или поверенные в делах, все созванные Гонзагом для придания торжественности собранию, о котором упоминал де Пейроль и на котором мы еще поприсутствуем.

– Как торги? – спросил Ориоль.

– Неудачные, – холодно ответил Гонзаг.

– Ты слышишь? – задохнулся Кокардас в своем углу.

Паспуаль, с которого крупными каплями лил пот, пробурчал:

– Он прав. Эти курицы отдали бы ему свои перья до остатка.

– Вы, господин де Гонзаг? – воскликнул Ориоль. – Вы совершили неудачную сделку?! Это невозможно!

– Судите сами! Я сдал последние участки по двадцать три тысячи.

– На год?

– На неделю!

Вновь пришедшие посмотрели на участки и на покупателей.

– Двадцать три тысячи! – повторили они в глубоком изумлении.

– С этой цифры надо было начинать, – сказал Гонзаг. – У меня в руках было около тысячи номеров. За это утро можно было бы запросто сделать двадцать три миллиона.

– Это какое-то бешенство?

– Лихорадка! Но мы увидим и кое-что похлеще! Сначала я сдал двор, потом сад, потом вестибюль, лестницы, конюшни, комнаты прислуги, сарай для карет. Остались лишь апартаменты, и – черт побери! – у меня возникло желание переселиться на постоялый двор.

– Кузен, – перебил его Шаверни, – давай я сдам тебе мою комнату.

– По мере того как свободное место исчезает, – продолжал Гонзаг, окруженный своими новыми гостями, – лихорадка усиливается. У меня больше ничего не осталось.

– Поищи хорошенько, кузен! Доставим этим господам удовольствие еще одного маленького аукциона.

При слове «аукцион» те, кто собирались снять помещение, быстро приблизились.

– Ничего нет, – повторил Гонзаг, но тут же спохватился: – Хотя постойте, есть!

– И что это? – закричали со всех сторон.

– Собачья конура.

Группа придворных разразилась хохотом, но торговцы не смеялись. Они размышляли.

– Вы полагаете, я шучу, господа? – воскликнул Гонзаг. – Спорю, что, если только пожелаю, немедленно получу за нее десять тысяч экю.

– Тридцать тысяч ливров за собачью конуру! – завопил кто-то.

И смех усилился.

И тут вдруг между Наваем и Шаверни, хохотавшими громче всех, появилась физиономия горбуна со всклокоченными волосами. Маленький горбун произнес тоненьким и в то же время ломающимся голосом:

– Я беру собачью конуру за тридцать тысяч ливров!

Глава 4

Щедроты

Должно быть, этот горбун был очень умен, несмотря на экстравагантность совершенного им только что поступка. У него были живые глаза и орлиный нос. Лоб под гротескно растрепанным париком был четко очерчен, а тонкая улыбка, игравшая на губах, говорила о дьявольской хитрости. Настоящий горбун!

Что же до самого горба, он был большим, рос прямо на середине спины и поднимался к затылку. Подбородок же касался груди. Ноги были какими-то вывернутыми, но не имели той вошедшей в поговорку худобы, что считается непременным атрибутом горбунов.

Этот странный человек был одет в очень приличный строгий черный костюм, манжеты и жабо из плиссированного муслина ослепляли белизной. Все взгляды обратились на него, но его это, казалось, нисколько не смущало.

– Браво, мудрый Эзоп![23] – воскликнул Шаверни. – Сдается мне, ты смелый и ловкий спекулянт!

– Смелый, – подтвердил горбун, глядя ему в глаза. – Довольно смелый… Ловкий? Это мы посмотрим!

Его голосок звенел, словно у ребенка. Все повторили:

– Браво, Эзоп! Браво!

Кокардас и Паспуаль уже давно ничему не удивлялись. Но вдруг гасконец еле слышно спросил:

– Мы никогда не встречали этого горбуна, приятель?

– Нет, насколько я помню.

– Проклятие! А мне кажется, я где-то видел эти глаза.

Гонзаг тоже смотрел на маленького человечка с особым интересом.

– Дружок, – сказал он, – вам известно, что здесь платят наличными?

– Известно, – ответил Эзоп, которого с этого момента никто не называл иначе.

Шаверни стал его крестным.

Эзоп извлек из кармана бумажник и вложил в руки Пейроля шестьдесят казначейских билетов по пятьсот ливров. Все почти ожидали увидеть, как деньги превратятся в сухие листья, настолько фантастическим персонажем выглядел этот человечек. Но это были настоящие банкноты.

– Мою квитанцию, – потребовал он.

Пейроль отдал ему квитанцию. Эзоп сложил ее и положил в бумажник на место банкнотов. Потом, похлопав по записной книжке, сказал:

– Удачная сделка. До свидания, господа!

Он вежливо поклонился Гонзагу и компании.

Все расступились, пропуская его.

Смешки продолжались, однако по жилам присутствующих пробежал холодок. Гонзаг был задумчив.

Пейроль и его люди начали выгонять покупателей, которым хотелось, чтобы скорее наступило завтра. Друзья принца машинально смотрели на дверь, за которой скрылся маленький человечек в черном.

– Господа, – обратился к ним Гонзаг, – пока зал будут готовить, прошу вас в мои апартаменты.

– Пошли! – сказал Кокардас за шторой. – Сейчас или никогда! Выходим!

– Мне страшно, – промямлил робкий Паспуаль.

– Брось! Я пойду первым.

Он взял Паспуаля за руку и повел к Гонзагу, держа шляпу в руке.

– Черт побери! – воскликнул Шаверни, заметив их. – Мой кузен решил нас повеселить и устроил маскарад. Горбун был неплох, но вот эти двое – самая лучшая парочка головорезов, какую я когда-либо видел!

Кокардас-младший бросил на него косой взгляд. Навай, Ориоль и остальные обступили двоих наших друзей и с любопытством рассматривали их.

– Будь осторожен! – шепнул Паспуаль на ухо гасконцу.

– Клянусь головой Господней! – воскликнул тот. – Они, видать, никогда не встречали настоящих дворян, коль так на нас пялятся!

– Высокий просто великолепен! – заметил Навай.

– А мне, – сказал Ориоль, – больше нравится маленький.

– Здесь не осталось ни одного уголка, который можно сдать. Зачем они явились?

К счастью, они приблизились к Гонзагу, который заметил их и вздрогнул.

– О! – произнес он. – Чего хотят эти молодцы?

Кокардас приветствовал его с той благородной грацией, что присутствовала в каждом его движении. Паспуаль поклонился скромнее, но, тем не менее, как человек, бывавший в обществе. Кокардас-младший, обежав взглядом разодетую толпу, только что насмехавшуюся над ним, высоким и чистым голосом произнес следующие слова:

– Этот дворянин и я – старые знакомые монсеньора, мы пришли засвидетельствовать ему наше почтение.

– А-а, – промямлил Гонзаг.

– Если монсеньор слишком занят важными делами, – продолжал гасконец, вновь поклонившись, – то мы придем в тот час, который ему будет угодно назначить нам.