С утра до вечера

Койранский получил готовый документ-направление, в который сам должен вписать Военкомат. Продуктовый аттестат был указан на обороте.

В 19 часов он был выведен тетей Дашей из госпиталя и приведен на квартиру, недалеко от вокзала.

Иван ждал его. Напились чаю с сахаром и в 22 часа втроем отправились на вокзал.

Поезда на запад ходили нерегулярно. Походил Иван по путям и разыскал поезд-мастерскую, который отправлялся на станцию Инза. Ваня упросил начальника поезда посадить раненого брата. И Койранский был устроен в классном вагоне.

Прощаясь, Иван опять сказал брату:

«Смотри же, не бросай эту несчастную женщину и детей!»

Вячка не знал тогда, что в последний раз видит брата.

Поезд-мастерская отошел в двенадцатом часу ночи.

18. Дома в Саранске

В Инзе Койранскому повезло. Не успел он высадиться из вагона поезда-мастерской, как увидел поезд, состоящий из нескольких товарных вагонов. Он стоял рядом, на близ лежащей линии. Койранский, хромая, опираясь на палку, пошел вдоль поезда. Все вагоны были полуоткрыты, в них были люди.

«Куда, товарищ, бредешь? Не раненый ли?» – спросил, высунувшись из одного вагона, матрос.

«Да, раненый. Мне надо ехать до Рузаевки. А куда пойдет этот поезд?» – спросил Койранский.

«Садись, браток! Сейчас тебя подсадим. Поезд пойдет через Рузаевку на Москву».

Открылась шире дверь вагона и двое матросов, спрыгнув, подсадили Койранского в вагон.

Оказалось, в нем ехали одни матросы на восьмой съезд партии в Москву. В Рузаевку приехали – уже стемнело. Провожаемый матросами, Койранский заковылял к станции и здесь узнал, что придется поезда в Саранск ждать до утра.

Он вошел в вокзал и сел на скамейку под окном. В вокзале было холодно, но делать было нечего. Он вытянул по скамье раненую ногу, побаливавшую из-за долгого хождения, и закрыл глаза.

«Что так-то сидеть. Замерзнешь. Пойдем ко мне. Переночуешь в тепле».

Открыв глаза, Койранский увидел того железнодорожника, у которого спрашивал о поезде в Саранск.

Рядом со станцией, в маленьком домике, Койранского радушно встретила молодая женщина, жена этого чуткого человека Сайдалова Михаила Трофимовича. Его накормили жареной картошкой, напоили морковным чаем и уложили спать на двух составленных скамейках.

А утром, еще затемно, Койранского разбудили, проводили на станцию и посадили в рабочий поезд, с которым он и приехал в Саранск.

Было уже светло. Но как добраться до города?

Больше часа, стоя у выхода с вокзала, ожидал Койранский какого-нибудь транспорта. Не дождавшись, решил идти в город пешком.

И еще одно: из письма Маруси он знал, что ее переселили из военного дома, в казармах, в город. Он помнил новый адрес, но как туда добраться, не знал.

Долго брел Койранский в город, часто останавливался, отдыхал. Ни одного прохожего навстречу. Только почти у самого города нагнала его пролетка, остановилась. В ней – молодой мужчина в новенькой военной шинели. Он спросил, кто и откуда? Узнав, спросил фамилию.

«Марии Дмитриевны муж? Вот радость-то ждет ее. Она работает в Военкомате, а я – начальник канцелярии Военкомата, Царьков. Садитесь, подвезу вас до дома.»

И Койранский очутился возле длинного, высокого забора, в котором, впрочем, не было ни ворот, ни калитки, а вместо них – широкий проход, не менее четырех метров, и узкая стежка в снегу, приведшая к побеленному домику, засыпанному со всех сторон снежными сугробами. (1919 год был очень снежным).

Тропка привела к двери в дом. Они были закрыты изнутри. Не сразу спросили, кто стучит, не сразу старая нянька Ефросинья Павловна узнала голос Койранского.

Наконец, он дома, в комнате с русской большой печкой отделявшей ее от кухни. У стула стоит дочурка и уплетает сваренную большую картофелину.

Она узнала отца, сказала, что мама на работе, а Вова спит на кровати и указала, где именно.

Сыну было только семь месяцев.

Раздевшись, Койранский взял дочку, которой было около трех лет, на руки, сел и завязалась беседа с ней и с нянькой об их житье-бытье.

«Мыла нету, спичек нету, керосину нету», отрапортавала дочка.

«Плохая жизнь, тяжелая», резюмировала нянька.

«Если б не паек из военкомата, совсем пропадать бы! Сейчас хоть картошку едим с коноплянным маслом, а соль стоит дорого, покупаем на базаре».

Через час пришла Маруся кормить сына, проснулся и он сам и не заплакал, когда отец взял его на руки.

Медицинская комиссия, через неделю освидетельствовавшая Койранского, предоставила ему отпуск на шесть недель для попраления здоровья после ранения.

За это время боль в ноге исчезла совершенно, Койранский окреп, поздоровел. Питание семьи улучшилось, благодаря пайку, получаемому каждую неделю из Военкомата по продовольственному аттестату.

По истечении шести недель медицинская комиссия дала Койранскому дополнительный отпуск на три недели.

Эти недели были горевые. Маруся заранее оплакивала новый отъезд мужа на фронт, боялась его гибели и тревожилась о будущей жизни семьи без него, так как паек, получавшийся ею, с каждым месяцем уменьшался, и без пайка мужа новые трудности обрушатся на семью.

Живя дома, Койранский потянулся к поэзии. Он написал много стихов, сатиру о меньшевиках «Меньшевистский дождь», песню «На помощь, друзья!», призыв к иностранным рабочим и солдатам. Эта песня была напечатана в «Известиях Саранского Совета». Тогда же, перед самым истечением отпуска, было написано обращенное к жене стихотворение «Не унывай!» В нем очень ярко отображена жизнь, характерная для того времени.

Не унывай!Ни синь-пороха у нас:Ни соли, ни мыла,Огонек давно погасКоптилки постылой. Хлебца на день нам даютТолько по осьмушке.А водички – целый пруд, Пей хоть по три кружки!Мы картошку, как кефаль.С коноплей глотаем.Вот детишек очень жаль:Чем мы их питаем? Ни синь-пороха в стране.Ни шерсти, ни ситца!Платье сгнило, на спинеБелизна светится. Ты не плачь, не унывай.Милая, родная!Скоро-скоро, так и знай.Сгинет доля злая. Разобьем мы всех врагов —Белых кровососовИ Антанты сто полков.Черных доброхотов. Сбросим в море всех гостейУгостим по-свойскиИ Колчак своих костейНе найдет «геройских». Ты не плачь, не унывай.Жди меня с гражданской.Я приеду. – отчий крайРасцветет, как в сказке. А на ножках у детейТуфли из веревок:И у нас с тобой скорейНе сапог – опорок. Расцветет и человек.Так сказал наш Ленин,Коль буржуйский тяжкий векПролетарским сменим. И не будут больше знатьДетки горя злого!Полно, жинка, унывать,Потерпи немного!

Миновала последняя неделя отпуска. Койранский явился в Военкомат за назначением в воинскую часть. И новая радость для всей семьи: его назначали формировать в Саранске же запасный полк Первой армии, с очень странными штатами, скорее говорящими о боевом назначении будущего полка.

Долго не было командира полка. Койранский был и командиром и адъютантом. Работы было много: люди стали прибывать немедленно, надо было их размещать, одевать, кормить, вооружать, обучать. Командный состав, на который Койранский мог бы опереться, прибывал медленно.

Естественно было не до поэзии. Да и домой он приходил только ночевать. Формирование полка закончилось только в июне. Прибыли командир полка Александр Иванович Снитко, бывший подполковник старой армии, и помощники командира полка по строевой и хозяйственной части. Койранский остался адъютантом.

Численность полка была огромна по тому времени, а средства связи очень ограничены. Это затрудняло управление, что особенно сказалось позже, когда полк выбыл из Саранска.

19. Барбашина Поляна, Сорочинское, Бузулук

18 июня полк, где Койранский был адъютантом, по приказанию штаба Первой армии, погрузился в товарные вагоны и направился на восток.

Место назначения полка никому не было известно, ни командованию, ни военной комендатуре на железнодорожных путях. Сутками простаивали на станциях, ожидая дальнейшего маршрута.

Прибыли в Самару. Стояли на путях в вагонах больше недели. Наконец получили приказание выгрузиться и пешим порядком следовать в бывший военный лагерь «Барбашина поляна», напротив Жигулевских гор. Здесь расположились в палатках, оставшихся еще от царских времен. Живописные места – Волга, Жигулевы горы – все было, как в сказке. Занятия проводились не регулярно и неумело.

Большую часть дня люди были на Волге, без конца купались, стирали белье, устраивали разные удовольствия.

Командный состав занялся от скуки картежной игрой.

Чем не санаторий?

Одного не хватало для этого: питания.

Снабжение полка было настолько мизерным, что люди начали худеть. Бывали дни, когда, кроме двухсот грамм хлеба по тыловой норме, ничего полку не отпускалось. Красноармейцы острили, что питание у нас водянистое: завтрак вода кипяченная, на обед – жаренная, на ужин – паренная. Командир полка со своим помощником по хозяйственной части обили все пороги в Самаре, как военного, так и гражданского снабжения, но положение не изменилось.

Пришлось обратиться к населению на противоположном берегу Волги. Крестьяне разрешили копать картофель в их полях, но не больше двух мешков от каждого хозяина, хотя картофель и был еще готов.

Однако, в течение нескольких дней полк питался картофелем и, конечно, без масла и без соли.

В конце июля штаб армии, ввиду протестов командира полка, приказал полку погрузиться на баржи и следовать до Самары, а оттуда по железной дороге – до станции Сорочинск, не доезжая Оренбурга, и в селе Сорочинское расквартироваться.

В Сорочинске было хлебно. Появился белый хлеб, мясо, крупы, арбузы. Люди ожили, прекратилось дезертирство, начавшееся было в Барбашиной Поляне и особенно в пути, в Самаре и около нее.

Около месяца пробыл полк в Сорочинском и стал неузнаваем. Красноармейцы и командиры отъелись и засыпали посылками с белой мукой Саранск, где оставались их семьи.

16 августа, в пять часов утра, полк был поднят по тревоге и походным порядком по разным параллельным дорогам направился на восток. Скоро все поняли, что полк идет в бой, скоро звуки боя, сначала артиллерийская, а потом и пулеметно-ружейная стрельба, стали слышны все явственнее и все ближе.

К 14 часам все разъяснилось: под станцией Ново-Сергиевск шел бой с Дутовым, вышибалась так называемая «дутовская» пробка, мешавшая проникновению красных частей в Среднюю Азию, где хозяйничали белые и англичане и где небольшие части красных стойко сопротивлялись им.

Полку была дана задача: прикрыть оренбургское направление, не пустить Дутова в оренбургские степи, для чего обойти с юга село Переволоцкое и атаковать неожиданно для врага левый его фланг и тыл.

Три батареи артиллерии были приданы полку для этой цели.

Атака полка была своевременна, так как казачьи полки Дутова уже были разгромлены и начали отход к югу, в Оренбургские степи.

Наткнувшись на свежую красную часть, Дутов попытался пробиться.

3-х часовой бой у станции Ново-Гиреево был отчаянной попыткой казаков, ожесточенной по натиску.

Но полк выстоял, лишь понес большие потери в людях. Был убит командир полка, 2 комбата и 6 командиров рот. Койранский во время боя заменял то комбата 1-го, то комбата 3, то, наконец, принял командование полком.

Части Дутова, рассеявшись, ушли на восток, где были уничтожены конными частями 1-й армии.

А запасный полк походным порядком ушел в Сорочинское, предварительно похоронив убитых и отправив в Оренбург раненых.

После недельного отдыха ему было приказано по железной дороге двинуться в город Бузулук и расквартироваться там по обывательским квартирам.

Трудное это было дело, но с помощью местной советской власти полк осел, и довольно надолго, в Бузулуке.

Сюда прибыло красноармейское пополнение, состоявшее из большого числа бывших дезертиров, а также пополнение командного состава, в том числе новый командир полка Иван Антонович Ведер, и знакомые уже Койранскому по Саранску Алексей Николаевич Барабанов и Борис Иосифович Пеленевич на должности комбатов.

Дезертиры, пополнившие полк, были сведены в один батальон, которым командовал Барабанов. Батальон был расквартирован в бывшем монастыре и охранялся там приданной батальону пулеметной командой.

Когда жизнь полка наладилась, офицеры снова принялись за картежную игру, при чем обычно собирались в квартире адъютанта полка, Койранского, состоявшей из трех комнат и кухни.

К тому времени Койранский был как бы душой полка, центром, объединявшим командный состав, такой разный по образованию, социальному положению и культуре.

В октябре появилаь возможность перевезти в Бузулук из Саранска и семьи командиров: было ясно, что полк надолго осел здесь.

Для перевозки семей помощник командира полка по хозяйственной части Мишечкин и командир 8-й роты Овсяный были направлены в командировку в Саранск за лаптями, так как кожанной обуви, выделяемой полку, не хватало, и часть людей нужно было обуть хотя бы в лапти. На месте лапти не плелись.

Командированные были снабжены литером на вагоны. И в вагонах с лаптями приехали в Бузулук семьи командного состава, в том числе и семья Койранского, но уже без няньки, не пожелавшей ехать в Бузулук, уехавшей домой под Тверь, где жил ее сын.

20. Бузулукское житье

Устраиваясь, Койранские переменили квартиру на лучшую, с обстановкой. Квартира была брошена бежавшей с белыми буржуйской семьей.

Жизнь наладилась. Скоро возобновились у Койранского сборы командного состава. Почти каждый вечер играли в карты, даже с участием Маруси, предлагавшей гостям немудренное угощение.

Неожиданно вместе с детским письмом было получено из Дмитрова письмо Евлампии Дмитриевны, старшей сестры Маруси, заменившей ее в семье Александра.

Она умоляла сестру как-нибудь ей помочь. Она писала, что Александр выгнал ее без денег, и ее приютила старушка Фуфаева во флигеле, где до Саранска жила Маруся. Она писала, что ей нечем жить, что ее контрабандно питает прислуга Александра.

Нужно было срочно помочь. И Койранский с Марусей решили забрать Дерюжинскую в Бузулук, к себе. Они выслали ей «вызов» и деньги на дорогу. Тогда без вызова, подтвержденного местной властью, нельзя было купить железнодорожный билет. И через некоторое время в семье Койранского появился еще один член.

И это оказалось очень кстати. В это время полк в качестве пополнения стал получать пленных колчаковцев. Разбитая армия Колчака была поражена сыпным тифом, и, естественно, несмотря на тщательный карантин, в полку начались повальные заболевания, перебросившиеся и на гражданское население города, так как большая часть полка жила на частных квартирах.

Военные лазареты и гражданские больницы были переполнены.

К несчастью, лечить было некому и нечем. Врачей не хватало, лекарств не было, и смертность была огромна.

В полку были приняты меры, чтобы сберечь от заражения комсостав и полковую головку – командира полка, его помощников и полкового адъютанта: специальный караул не допускал в штаб посетителей без пропуска адъютанта.

И все-таки командный состав на две трети и почти весь состав штаба полка заболел. Заболели командир полка, Ведер, его помощник по хозяйственной части, Мишечкин, и Койранский.

Всех свезли в полковой лазарет, в котором обязанности главного врача исполнял фельдшер. Люди просто изолировались, они лежали без всякого лечения.

В результате, командир полка и его помощник умерли от сыпняка, а Койранский, болевший не в сильной форме, выжил, но долго пролежал в лазарете.

Через неделю после него заболела сыпняком и Маруся, которую также положили в госпиталь, только гражданский.

С детишками управлялась сестра Маруси, с помощью штабных работников, довольно успешно. Один из ординарцев штаба, Попков, в эти дни обслуживал больше семью адъютанта, чем полк.

Но все кончилось благополучно. Койранский и его жена поправились, а детишки и их тетка не заболели.

В полк был назначен новый командир полка Карл Карлович Аккер, бывший полковник, человек очень напуганный, нерешительный и неумный. Помощником комполка по хозчасти стал Пилиневич, а по строевой – двое, Зубков и Муран, оба молодые, бывшие офицеры, люди интеллигентные и осторожные.

В полк прибыло также много новых средних командиров, из них часть закончивших командные курсы и новые военные училища.

С февраля 1920 года тиф прекратился, в полку начались регулярные занятия для подготовки пополнения фронту. В течение весны и первой половины лета полк дал фронту много обученных маршевых рот, не только в 1-ю армию, но и в другие.

Душевное состояние Койранского к этому времени стабилизировалось, семейная жизнь стала спокойной, а о своих чувствах он не думал и отношений с женой не анализировал.

Маруся также была, по-видимому, довольна своей жизнью и не задумывалась, как, впрочем, и Койранский, над будущим и о возможности каких-нибудь перемен. Но это будущее стерегло их и скоро напомнило о себе. В этот период Койранский сотрудничал в местной газете. Он писал стихи и прозу. Его корреспонденции охотно печатали.

Впервые Койранский попробовал свои силы в очерке и в рассказе. По отзыву главного редактора Койранский «выпишется», так как у него есть для этого все нужное.

Койранский был очень благодарен редактору газеты и одному сотруднику, уже опытному журналисту, Нехожеву, которые своими ценными указаниями очень помогли ему в его прозаических трудах. В то время проза больше занимала Койранского, чем поэзия. Он перестал уже считать себя исключительно поэтом.

Военная работа адъютанта способствовала этому: она заключалась в том, чтобы из разрозненного и почти иногда негодного материала составить ароматный букет, по образному выражению М. В. Фрунзе, т. е. дать армии, что ей было нужно.

К этому времени относится написанная Койранским песня «Призыв». Эта песня была напечатана «Самарской правдой». Вскоре после этого она была положена на музыку неизвестным музыкантом и распевалась во всех гарнизонах Приволжского Военного Округа, а также в рабочих клубах Самары, Бузулука, Сызрани и Симбирска.

«ПРИЗЫВ»Вставайте, товарищи, в наши ряды,    Немцы, британцы и галлы,Мы вместе, как шквал разъяренной воды    Прорвем рыхлый вал капитала. Мы – дети одной пролетарской семьи,    Труд – наше общее дело:И вместе пойдем мы на штурм темноты,    Как братья, дружно и смело! Мы были рабами и жертвы несли    Для толстого брюха буржуяИ гибли на фронтах кровавой войны    И в рудниках Акатуя. Сегодня свобода широким кольцом,    Как знамя, наш путь озарила,В Рабоче-крестьянском союзе стальном    Республика наша зажила. Вставайте же, братья, штыки – на врага!    Довольно вам в рабстве томиться!Мы с вами, товарищи, будем всегда!    Вперед, пролетарии, биться!

21. Снова любовь

Адъютанту полка подчинялся весь писарский состав, как военослужащие, так и вольнонаемные. Однако, начальник хозяйственной части полка, имел право самостоятельного найма, с последующей регистрацией принятых на службу у адъютанта, так как они входили в подчиненную ему команду, несли дежурства в строевой части штаба полка и состояли на видах довольствия в писарской команде.

Однажды, вскоре по приезде в Бузулук, к Койранскому, как к адъютанту, явились с запиской начхоза трое принятых им на работу вольнонаемных писаря. Из них один был пожилой мужчина, не военнообязанный, по состоянию здоровья, и две девушки, совсем молоденькие, только год назад окончившие среднюю школу.

Одна была очень маленького роста, Шумская, другая повыше – Дудина. Шумская – шатенка, с вьющимися кудряшками, с детским личиком, наивными глазками, по виду совсем еще ребенок.

Дудина – блондинка, с большой, тяжелой прической, говорящей о прекрасных, густых и длинных косах. У нее были удивительно правильные, гармоничные черты лица, большие голубые, очень выразительные глаза, красиво изогнутые темные брови, длинные, тоже темные, ресницы и небольшие пухлые, красиво красные естественного блеска губы.

Изящный бюст, как бы отлитая из металла фигура и гордо откинутая назад голова, покоящаяся, будто в короне, в своей немудрой, но красивой прическе, – все делало ее не только прекрасной, а какой-то удивительной, отличной от всех окружающих.

На самом деле, она была красива по-настоящему западающей в душу красатой и милой простотой, оставляющими в душе неизгладимый след.

Койранский долго беседовал с девушками, выяснил все необходимое, но он признался себе, ему не хотелось отпускать Дудину Веру Ефимовну, хотелось подольше на нее смотреть.

Когда новые писаря ушли, в душе Койранского осталось светлое, неповторимо прекрасное чувство от этой девушки, чувство восторга и преклонения.

Уже давно ничего подобного не знал Койранский. После потери Бельской он никого не любил и был уверен, что уже не в состоянии любить.

Но через несколько дней убедился, что пришла снова любовь к Дудиной, что ее ему уже не хватает, всегда нужно видеть.

И он стал каждый день заходить в хозяйственную часть, находившуюся в другом здании и на другой улице.

Всегда он находил предлог, чтобы хотя бы издали ее увидеть.

Потом ему стало мало таких мимолетных встреч. Он решил посетить ее на дому, якобы для того, чтобы проверить, как живет его подчиненная. Сначала он пошел к Шумской. Это была маленькая семья – мать и две дочери. Мать работала швеей на дому, а младшая дочь – крошка, еще училась.

Шумские удивились, захлопотали, стали приглашать к столу, но Койранский, поблагодарив, сказал:

«Мне еще нужно зайти к Дудиной, а времени мало».

Надя Шумская взялась проводить своего начальника к подруге.

Дудины жили на Уфимской улице, занимали хорошую квартиру в муниципализированном доме.

Койранского встретили растерянно, но скоро оправились. Здесь тоже жили мать с двумя дочерьми, с той только разницей, что мать не работала, а старшая дочь и Вера работали.

Он увидел Веру в домашней обстановке и был еще больше пленен: она была еще красивее, еще притягательнее.

Уходя, он спросил ее, не нужно ли ей в чем помочь. Вера не сказала, она постеснялась. Это сказала ее старшая сестра. Оказалось, они квартиру отапливают не каждый день – нет дров и негде взять.

Койранский на другой же день послал им два кубометра дров.

Вера приходила поблагодарить и ее довольно долго задерживал Койранский в своем кабинете разными разговорами.

А на другой день с ней случилось происшествие.

Она дежурила по штабу и ночью командир полка позвонил с квартиры дежурному писарю и приказал разыскать командира хозяйственной роты и прислать к нему.

Этот командир жил далеко от штаба полка. Ни одного посыльного в штабе не оказалось, все куда-то ушли.

Вера позвонила командиру полка, что она не может выполнить его приказания. Тогда командир приказал связаться с адъютантом, который найдет выход из положения.

И она во втором часу ночи позвонила Койранскому, жившему рядом со штабом. Он сейчас же пришел.

Она призналась ему, что боится идти ночью одна в город. Койранский нашел посыльного и предложил Дудиной вместе с ним идти к командиру хозяйственной роты, а в штабе оставил посыльного.

Он робко взял ее под руку и просил считать его в ту ночь не начальником, а просто добрым другом.

Они выполнили приказание командира, но вернулись в штаб, покрутившись изрядно по городу.

Вера почувствовала в эту ночь, что адъютант к ней неравнодушен.

И она не ошиблась. Койранский потерял голову. Он часто, без приглашения, приходил к ней домой, старался попадаться ей навстречу, когда она шла домой с работы, приглашал ее гулять, но получал отказы.

Тогда он стал узнавать через Шумскую, когда она с подругой пойдут гулять, и, якобы неожиданно, присоединялся к ним.

Раз, на берегу реки Самарки, Дудина, воспользовавшись тем, что Шумская от них отошла, сказала смущенно Койранскому:

«Вы меня преследуете, я это вижу. Зачем?»

Он вспыхнул и, смотря ей прямо в глаза, ответил:

«Я сам не знаю, зачем. Я люблю вас, мне трудно без вас. Не могу взять себя в руки. Но я ничего дурного не замышляю. Я просто люблю вас. Не сердитесь. Позвольте чаще видеть вас, гулять с вами. Мне больше ничего не надо.»

Она молчала.

«Скажите, разве так уж для вас тяжела моя просьба?» – спросил Койранский.

«Это ненужная просьба. Вы – женаты. У вас дети. Исполнение вашего желания принесет страданья вашей жене и скомпроментирует меня. Вы этого не хотите? Правда?» – ответила Вера.

«Самое дорогое для меня – это вы. Я не хочу причинять вам зла. Но ради любимого существа можно пойти на все: бросить семью, потерять честь, даже умереть. Требуйте от меня, что вам нужно!» – воскликнул Койранский.

«Я требую, чтобы вы прекратили преследовать меня и оставили меня в покое», тихо сказала Дудина.

«Хорошо! Я подчиняюсь. Но любить вас буду горячо, самоотверженно, страстно! Этого никто запретить мне не может. Прощайте!» – закончил разговор Койранский и сейчас же ушел.