С утра до вечера

Он, идя по городу, постоянно оглядывался, осматривался, подозрительно поглядывая на проходящих. Это состояние продолжалось довольно долго. Только дома он чувствовал себя в безопасности среди своих миленьких детишек.

Дети Александра вскоре после ареста Койранского, были увезены приезжавшей теткой домой. На этот раз и дочку Маруси также пришлось отослать к отцу, так как было слишком неопределенно положение самой Маруси, боявшейся, что Койранский может быть расстрелен, а она окажется без средств существования и без возможности заработать кусок хлеба. Это было еще до поступления ее на работу в Военный Комиссариат.

Тогда по городу ходили разные слухи о судьбе арестованных офицеров, упорно говорили, что офицеры будут расстрелены.

Но нянька детей, старушка Ефросинья, не пожелала уезжать, заявив, что и без всякого жалованья будет жить с Марусей.

Первую годовщину Октябрьской Социалистической Революции Койранский провел дома. А 10-го ноября явился в Военный Комиссариат, согласно вывешенному по городу приказу.

Медицинская комиссия, однако, из-за плохого состояния Койранского, предоставила ему отсрочку от призыва на три недели.

За эти три недели Койранский отдохнул и снабдил семью дровами, картофелем и разной обиходной мелочью.

Когда пришло время вновь явиться в Военный Комиссариат, он и семья были уже подготовлены к этому неминуемому событию и разлука была заранее оплакана Марусей.

Койранский и еще группа бывших офицеров, призванных одновременно с ним, были назначены в распоряжение штаба Восточного фронта, находившегося тогда в городе Арзамасе, Нижегородской губернии.

Это было сравнительно недалеко от Саранска. Но ехали туда очень долго, больше суток, так как железнодорожное сообщение было чрезвычайно расстроено, не хватало топлива и подвижного состава.

В Арзамас приехали ночью. Значительное расстояние до города шли пешком, таща на себе вещи. Никто из редких прохожих не мог сказать, где штаб фронта и как к нему попасть.

Кто-то направил офицеров в какое-то бывшее имение за городом, верстах в четырех. Но когда нашли это имение, оказалось, что в постройках, обнесенных колючей проволокой, живут военнопленные, солдаты и офицеры белой армии.

Пришлось идти назад. Уже под утро возвратились в город и наткнулись на военный патруль, приведший группу мобилизованных к огромной церкви, где, как оказалось, и располагался штаб Восточного фронта.

До десяти часов спали в церковном алтаре, на каменном полу, а затем, найдя кипяток, позавтракали и явились в командный отдел штаба.

Ровно через пять минут получили назначение и предписание, которые уже были заготовлены, нужно было лишь вписать фамилии.

Койранскому и еще одному товарищу, Лизикову, достался 6-й стрелковый полк, 2-й пехотной дивизии, состоящей в резерве командующего фронтом. Но в то время полк временно входил в подчинение 27-й стрелковой дивизии 5-й армии и находился на фронте, в движении к Уфе, недалеко от города Бугульмы.

Туда Койранский с товарищем и направились в тот же день через Алатырь и Симбирск.

На пятый день догнали полк в 25 километрах от Бугульмы, в деревне Сергачи.

Сплошного фронта ни нашего, ни белого не было. Белая армия, входившая в состав района Учредительного собрания в Уфе, называвшаяся «учредиловцы», плохо экипированная и недостаточно снабжаемая, медленно откатывалась на восток, грабя по пути крестьян и пополняясь кулачьем.

Командиром 6-го полка был бывший офицер французской службы ГЕНИКЕ, которого в полку звали Морис Михайлович. Он служил при военном атташе французского посольства в России и после Октябрьской Революции отказался вернуться во Францию, примкнул к Красной Гвардии, а потом перешел в Красную Армию. Он хорошо говорил по-русски, но иногда, когда не хватало слов, ругался по-французски и тут же извинялся: «О, милль дьябль! Пардон, мусье! Милль пардон!»

Комиссар полка – полная противоположность командира – Земфиров, Аггей Степанович, был грубый, неотесанный солдафон, малограмотный, не выпускавший изо рта «мата», вечно дымивший «козью ножку» из пензенской прославленной махорки.

Он ничего не понимал в военном деле и потому не вмешивался в распоряжения «француза», как он заглазно называл командира полка.

Койранский доложил командиру полка о своей короткой службе в старой армии и о тюрьме, в которой отсидел три месяца.

Командир очень недоверчиво оглядел Койранского и назначил его помощником командира 3-й роты, а Лизиков, прибывший вместе с Койранским, умолчавший о тюрьме, был назначен командиром 9-й роты.

3-я рота, как и весь 1-й батальон, в этот день двигалась у самой Бугульмы. Койранского подвез на двуколке комиссар полка Земфиров, который хотел быть при занятии города.

Койранский явился сначала к командиру 1-го батальона Кузнецову, бывшему поручику старой армии.

Кузнецову было очень некогда, он торопился выехать к ротам, подходившим к Бугульме, и держал в поводу коня.

Неожиданно белые начали обстрел из мелкокалиберной артиллерии.

И Кузнецов, прекратив разговор, сел на коня и галопом поехал по направлению к фронту.

Адъютант батальона предложил Койранскому остаться в штабе батальона до занятья Бугульмы.

Койранский послушался, так как не было смысла разыскивать роту во время боя.

Через полтора часа артиллерийский обстрел прекратился и где-то недалеко слышалась только ружейная и частая пулеметная стрельба.

Связь штаба батальона с наступающими ротами порвалась, поэтому посылались конные посыльные, которые, возвращаясь, держали штаб в курсе дела.

К 16 часам была восстановлена телефонная связь со 2-й ротой, откуда вскоре сообщили, что 1-я и 3-я роты ворвались в Бугульму, что белые отходят, снимая с позиций артиллерию и пулеметы.

И тогда штаб батальона двинулся в город, а сним и Койранский.

До города было 3–4 версты, и скоро, сидя на писарской двуколке, Койранский въехал в город.

Это был небольшой городишко, кучно застроенный одноэтажными домами и только в центре, окраины же были пусты, так же как и берега протекавшей через город речки Бугульмы.

Отходившего противника не преследовали. Командир 3-й роты Вишняков, бывший старший унтер-офицер, евший на крыльце лавчонки щи, встретил Койранского дружелюбно, предложил присоединиться к его котелку и, по-видимому ему очень понравилось, что Койранский не отказался.

Вишняков был добродушный и смешливый, не очень далекий, но и не кичившийся своим положением командира роты.

Он предложил Койранскому заведовать военным делом, как определил он безаппеляционно, «а я буду заниматься хозяйством», то есть помощнику поручил командирские обязанности, а себе взял обязанности помощника.

16. Перемены

Как себя чувствовал Койранский в роли красного командира? Он долго не считал себя равноправным, чувствовал, что не свободно он приступил к этой роли, что смерть, показанная ему в тюрьме, заставляет его быть в роли командира Красной Армии.

По привычке, он думы свои об этом выразил в стихах:

Тюрьма мне душу обожгла жестокоНапрасной и несправедливой каройИ послужила жизненным уроком,Взглянув в глаза смертельной харей. И понял я: не честь меня венчала,Вложивши в руки смерти меч,То смерть опять с насильем набежала,Заставив убивать иль в землю лечь. Доверье? Мне? После тюрьмыИ ужаса кошмаров пережитых?Нет, это – ложь, ложь сатаны:На поле славы не пускают битых. Я честь мою, избитую тюрьмою,Сам, вопреки всему, сумею уберечьИ, если суждено безжалостной судьбою,Сумею и достойно умереть. Чтобы свою не очернить бы память,Чтоб мои дети жить могли с поднятой головойИ новую отчизну могли ваять,Чтоб вспоминался я добро народною молвой.

В то же время он ни за что бы не согласился быть в этой роли у белых. К ним он питал настоящую ненависть, как к личным своим врагам.

Это было необъснимо для него, но так было.

Свои обязанности помкомроты Койранский выполнял честно, с какой-то подчеркнутой тщательностью. Но обиду за тюрьму долго не мог забыть как проказу, жегшую его непрерывно.

Койранскому не долго пришлось числиться помощником командира роты, которая, не задерживаясь в Бугульме, в составе 27-й дивизии двигалась к Уфе.

Белые не проявляли большой активности. Однако, их артиллерия почти ежелневно обстреливала колонны наших войск и заствляла их останавливаться и окапываться в снегу, обильном, как никогда, в этом году. Однажды рота окапалась на окраине большого села. Стало смеркаться. Койранский, оставив за себя командира 1-го взвода, пошел в село, чтобы найти Вишнякова и договориться с ним о ночевке роты в этом селе. Проходя мимо церкви, Койранский услыхал несколько револьверных выстрелов в церковной ограде. Он поспешил туда, услыхал крик и новые выстрелы. Что-нибудь увидеть было нельзя, так как стало уже темно. Крики прекратились, а мимо Койранского, очень близко, пробежал красноармеец. Койранский бросился за ним и задержал бойца хозяйственной роты полка Загуменного, несшего мешок с чем-то.

«Что там?» – спросил Койранский. Загуменный не отвечал. Тут к ним подошли двое крестьян, взволнованно сообщивших, что этот и еще двое залезли в церковь, вскрыли свечной ящик, забрали деньги и сорвали с нескольких икон серебрянные и золотые оклады, а затем, стреляя, убежали.

«Кто с тобой был?» – спросил Койранский красноармейца. Тот молчал.

Тогда Койранский обратился к крестьянам:

«Хорошо, разберемся, все вам вернем».

И онт пошел к роте, заставив задержанного, под страхом оружия, идти впереди него.

У роты его встретили Вишняков и комиссар полка Земфиров.

Когда им было доложено о случившемся, комиссар взял от задержанного мешок и отпустил его в роту. А через некоторое время и сам ушел, сопровождаемый командиром роты Вишняковым.

На другой день Койранский пошел в штаб полка и доложил о случившемся на кануне командиру полка.

Тот назначил следствие, поручив его адъютанту полка Чекмареву. Земфиров, узнав о начавшемся следствии, изъял свои вещи из полкового обоза и поручил Вишнякову взять временно в 3-ю роту.

Вишняков, в сопровождении двух красноармейцев роты, нес вещи комиссара и вдруг артиллерия белых начала обычный обстрел.

Вишняков и сопровождавшие его остановились. В это время мимо проходил командир полка с адъютантом. Они тоже остановились. Их заинтересовали вещи в руках красноармейцев. А когда узнали, что это вещи комиссара, стали осматривать их и нашли большое количество церковной утвари – золотой, серебрянной, чаши, ложки и другие вещи.

Все было тут же отнесено в штаб полка, а комиссара Земфирова ночью командир полка обезоружил и арестовал.

По приговору Революционного Трибунала Земфиров и Загуменный были растреляны, а Вишняков разжалован в рядовые.

Приказом по полку Койранский был назначен командиром 3-й роты.

Вишняков временно исполнял обязанности помощника командира роты, а когда из штаба фронта прибыл новый помощник командира роты, Брага, окончивший красные командные курсы, Вишняков упросил Койранского оставить его своим ординарцем-конюхом, так как к этому времени командирам рот дали верховых лошадей для них и ординарцев.

Так командир роты Никита Вишняков стал ординарцем Койранского.

Наступление роты и полка продолжалось. К началу февраля 1919 года вышли к Чишме, в 50–60 верстах от Уфы.

Не доходя до этого селения, рота неожиданно была обстреляна сильным ружейным и пулеметным огнем и через 10–15 минут показались густые цепи белых. Койранский решил перебежками отойти назад, к оврагу, но оказалось, что лыжники, в белых маскирующих балахонах, заняли уже овраг, установили пулеметы «Люиса» на высоких треногах, и рота Койранского оказалась под фланговым пулеметным огнем.

Койранский приказал такими же перебежками, под прикрытием двух пулеметов «Максима», отходить к лесу, что густел прямо на юг от оврага. Лыжники не смогли преследовать роту. Тогда белые пустили казачий отряд, с синими лампасами, наперерез отступающей роте. Однако, путь казакам преграждал овраг, полный снега, наст которого не выдерживал лошадей.

Рота потеряв 33 убитыми и 30 ранеными, укрылась в лесу и всю продолжала отходить через лес на Раевку.

Утром неся с собою своих раненых, наткнулись на штаб батальона. С другими подразделениями полка и батальона связи не было весь последующий день.

Вечером соединились с остатками отходящей роты какого-то полка 27-й дивизии, а также встретились с командиром полка, сообщившим, что полк попал под удар наступающей новой белой армии, сформированной в Сибири бывшим адмиралом Колчаком, и что о штабе полка и других ротах полка ему ничего не известно.

В течение нескольких дней белых не было видно, но гул тяжелой артиллерии явственно слышался день и ночь.

Наконец, получили приказ командующего 5-й армией отходить к Бугуруслану.

За Раевкой начались аръергардные бои с наседавшим противником.

О контратаках нечего было и думать: слишком малочисленна была объединенная рота. К тому же, осталось мало патронов.

В Белебее собрались остатки полка без двух рот 1-го батальона.

Адъютанту полка Чекмареву удалось с большими потерями вывести полк к Белебею. А еще через день присоединились к полку остатки двух еще пропадавших рот.

Полк продолжал отход к Бугуруслану, отбиваясь от белых пулеметами, благо запас патронов пополнился.

Перед большим селом Абдулиным 1-й батальон был назначен в прикрытие. К ночи окопались в снегу и залегли.

Противник тоже залег и только одиночными выстрелами давал о себе знать.

Койранский поздно вернулся из штаба полка, куда его вызывали для переговоров о пополнении роты, очень пострадавшей за время отхода. Предполагалось расформирование какой-то части, разложившейся в поледнее время.

Вернувшись в роту, Койранский отпустил своего помощника Брага отдохнуть, и тот сейчас же ушел из расположения роты.

Около 12 часов ночи к правому флангу роты подползли две фигуры. Кто это был, Койранский не разглядел, но тут же послал Вишнякова осторожно подползти и узнать, кто чужой в роте.

Вишняков скоро вернулся и на ухо Койранскому сказал:

«Брага и Кузнецов лежат на отшибе и тихо разговаривают, верно, сговариваются после смены выпить».

Оба были любтелями спиртного.

«Следи за ними. Для сговора о выпивке не нужно уходить из штаба батальона. Узнал я в штабе полка, что участились случаи перебежек комсостава к белым. Наша рота залегает, и отсюда удобно уползти к врагу. Следи!» – высказал предположение Койранский.

Прошло минут десять. Луна закрылась тучей. И тогда вдруг Койранский заметил, что одна фигура задвигалась впереди линии окопов.

Через небольшой промежуток времени поползла и вторая фигура. Вишняков толкнул Койранского.

«Вижу», тихо сказал он и подполз вплотную к роте.

Луна выплыла, осветила впереди лежащую местность. Движения заметно не было: беглецы притаились, ждали затемнения.

Когда луна вновь скрылась, оба поднялись во весь рост и побежали. Койранский громко скомандовал:

«По перебежчикам частый огонь! Начинай!»

Огонь был действительно частый. Белые ответили таким же огнем и продолжали его даже тогда, когда рота Койранского, по его прказанию, замолчала.

Беглецы оказались между двух огней в буквальном смысле. В штаб батальона Койранский тут же по телефону сообщил о случившемся и просил передать об этом в штаб полка и сформулировал свою телефонограмму:

«Бежали к противнику комбат один Кузнецов и помкомроты три Брага. Беглым огнем рота преследовала беглецов, почему предполагаю, что они не добежали до окопов противника. Комроты три Койранский».

«Гады!», ответил адъютанат батальона и добавил:

«Вступил во временное командование батальоном».

Когда совсем рассвело, в расстоянии 40–50 метров был опознан труп Браги пот коричневой папахе, которую носил помкомроты три.

Кузнецова заметно не было: вероятно, уполз.

Перед снятием батальона с охранения, часов около 13, была получена телефонограмма штаба полка о назначении Койранского командиром первого батальона. Роту было приказано передать командиру второго взвода Михальчуку.

На этот раз, батальон, маневрируя, без потерь, отошел под прикрытие 3-го батальона полка, так как колчаковская артиллерия почему-то молчала. Очевидно, перебрасывалась на другие позиции.

До самого Бугуруслана не было сколько-нибудь значительных стычек с противником, а при подходе к этому городу, благодаря смльному огню нашей артиллерии, белые и вовсе оторвались от наших частей.

В Бугуруслане сосредоточилась вся 5-я армия и резервы главного командования. Чувствовалось, что мы готовимся здесь остановить колчаковское наступление.

Сюда же прибыло пополнение для укомплектования очень поредевших частей.

После укомплектования, 6-й стрелковый полк был отозван из 5-й армии и придан 11-й кавалерийской дивизии резерва главного командования. Дивизии была поставлена задача: двинуться из Бугуруслана на Мелекес и затем к Волге, чтобы прикрыть правый фланг 5-й армии и Самару с севера.

В Мелекессах задержались на три дня, по приказанию комдива, и здесь оставили обозы, так как разведка доложила о трудной дороге к Волге. Койранский оставил свои вещи в доме двух старичков, где ночевал. Через несколько лет вещи были ему возвращены в полной целости.

Кавалерия Колчака, обойдя Бугуруслан с юга, овладела Кротовкой, Кинель и отрезала Самару.

Когда 11-я кавдивизия, двигаясь по берегу Волги, вышла к железной дороге Самара – Сызрань, ей стали встречаться разъезды белых, а между станциями Нижняя Часовня и Верхняя Часовня – спешенные казачьи части. Полк получил задачу овладеть обеими этими станциями и удерживать их до подхода главных сил дивизии, втянувшихся в бой с белыми под Кинелью с целью отбросить противника от Самары.

1-му батальону полка было приказано выбить белых из Верхней Часовни и удерживать ее, 2-му – Нижнюю Часовню.

Батальон Койранского с хода овладел станцией и расположился в круговой обороне.

Койранский проверил позиции рот и отправился пешком к головной боевой заставе, выдвинутой к востоку метров на 300 от станции.

С Койранским был Вишняков. По дороге их неожиданно обстреляли справа. Огонь был фланговый. Пришлось возвращаться на станцию, так как стало очевидно, что к заставе пройти не удастся.

Командир батальона и его ординарец, отстреливаясь, стали отходить к станции и, когда уже были на железнодорожном пути, легли между рельсами. Ложась, Койранский почувствовал, что его что-то ударило в левую ногу. Боли не было, но, протянув руку под шинель, наткнулся на что-то мокрое, посмотрел на руку – кровь.

Сообразив, что он ранен, дождавшись прекращения огня белых, Койранский вынул бинт, бывший у него в кармане шинели, и попросил Вишнякова перевязать его ногу тугим жгутом повыше раны.

Вишняков исполнил просьбу своего командира, но кровь продолжала течь. Встать Койранский уже не мог: мешала сильная боль в ноге.

Прибежал санитар с сумкой, вызванный телефонистом. Санитар, не посмотрев на раненую ногу, поднял Койранского и вместе с Вишняковым отнесли к паровозу, стоящему под парами, готовившемуся идти на Симбирск с транспортом раненных.

Машинист велел положить командира в тендер, подложив под него данный им тулуп.

Когда его клали, Койранский потерял сознание и не слышал, как ушел с Верхней Часовни паравоз, где останавливался.

Он пришел в себя, когда было совсем темно. Паровоз стоял.

На тендер поднялись люди с фонарем. Женский голос сказал:

«Давайте взгляну на перевязку». И немного погодя:

«Он весь в крови! Еще бы, жгут ниже раны. Какой-то остолоп перевязывал, а на ране нет ни повязки, ни индивидуального пакета. Сейчас перевяжу рану. Светите лучше!»

Боль сменялась отчаянной слабостью, голова кружилась.

«Можете брать», произнесла женщина, очевидно, медсестра.

«Крови много потерял и пуля, кажется, в ноге», услышал Койранский.

«Разрешите мне с ним ехать», спросил голос Вишнякова.

«Как хотите», кто-то ответил.

Койранский опять потерял сознание.

17. Госпиталь и встреча с братом

Прийдя в себя, Койранский понял, что он в госпитале, в госпитальной палате.

Большая комната была вся уставлена кроватями, на которых лежали и сидели люди.

Белые стены комнаты, белые кровати, люди в белом, – все его взволновало. Он ощупал себя: нога крепко забинтована. Боль в ране ощущалась только при резком движении ноги.

На спинке кровати, у изголовья, – дощечка. На ней написано:

«Л. и ниже: Койранский В.»

Подошла женщина в белом. Спросила:

«Выспались? Есть хотите?»

Койранский ответил вопросом:

«Давно я здесь? Это – Москва?»

Ему почему-то казалось, что он в Москве.

«Нет, это не Москва. Это – Симбирск. Вчера утром вас привезли. Вынули пулю, обработали рану, положили сюда. Вы все время спали. Говорили, много крови потеряли. Раненые уже пообедали. Хотите, принесу вам щей и каши?» – говорила женщина. Ее раненые звали Надей.

«Принесите, Надя, но раньше помогите мне сесть», попросил Койранский.

«Садиться пока доктор не велел. Я вас так покормлю». И ушла.

Через десять минут принесла два котелка с обедом и маленький кусочек белого хлеба.

Надя покормила Койранского щами и пшенной кашей. Он ел мало, аппетита не было, и скоро устал, и вспотел. А через несколько минут уснул. Койранский то просыпался, то опять засыпал. Ему было хорошо и он ни о чем не думал. В палате было сумуречно.

Раз проснувшись, он увидел, что палата освещена электрическими лампами.

К его кровати подошла крупная женщина в белом халате. Она долго смотрела на Койранского большими карими красивыми глазами.

Несколько раз она подходила к нему и он видел любопытство в ее глазах.

«Попросите, пожалуйста, Надю», попросил Койранский.

«Нади нет, она сменилась. Я на ее месте», поспешно и негромко сообщила женщина.

«Вы что-нибудь хотите? Я понимаю», прибавила она.

Потом она опять подошла к койке Койранского, долго стояла, не решаясь заговорить. Койранский видел это и сам спросил:

«Как вас зовут?»

«Тетя Даша зовите», предложила она и вдруг спросила:

«У вас брата Ивана нет? Ивана Митрофановича?»

Койранский быстро сказал:

«Есть, самый старший брат. Вы его знаете?»

«Я знаю его. Он мне – как муж. Он здесь, в Симбирске, комиссар связи. Я ему скажу, он придет к вам. Вы – Вячеслав? Самый младший? Хорошо, что вы легко ранены. Скоро поправитесь», рассказывала женщина.

Койранского взволновало сообщение о брате. И чувство благодарности к этой женщине, к брату Ивану тепло проникло в сердце.

«Очень прошу сказать Ване, что я хочу его видеть. Давно я не видел его, с 12 года, уже семь лет. Когда меня выпишут, перед отъездом на фронт, я обязательно побываю у вас».

Она ходила к телефону звонить Ивану, но его не оказалось на почте.

«Завтра», вернувшись сказала она», придет Иван, сегодня его не застала, у него много дел».

Весь вечер эта женщина была около Койранского, возвращаясь от других раненых, подзывавших ее.

Она рассказывала о себе, об Иване, о его болезни сердца, об их жизни. Оказывается, она работает почтальоном, а через день дежурит в госпитале, как санитарка, т. к. нет людей: многие уехали из-за приближения фронта к городу.

Койранский, еще слабый, уснул под ее рассказы.

Утром был обход врача. Он посмотрел температуру Койранского, посчитал пульс и сказал ему:

«Вы молодцом. Недельку полежите, выпишем вас в батальон выздоравливающих. Завтра посмотрим рану. Пока не сидите.»

Койранский был рад услышать мнение врача, но ему было неприятно, что ехать придется в батальон выздоравливающих, а не в свой батальон.

После завтрака Надя привела в палату Ваню.

Он очень похудел, поседел и постарел.

Они смотрели друг на друга и были счастливы этим братским свиданием. Ваня даже прослезился.

Разговор, конечно, коснулся семейного положения Вячеслава. И он откровенно, все, как было в действительности, рассказал брату.

«Был я в Москве. Мне рассказали о тебе, как о злодее, похитившем жену у брата, а сестры, наоборот, обвиняли Марусю. Так что представления у меня не сложилось. Однако, Александр выглядел слишком невиновным, жертвой двух злоумышленников. Теперь ясно.»

Он немного задумался и добавил:

«Раз у тебя двое детей и раз он Марусю прогнал, заменив ее сестрой, положение определилось. Жаль, что так случилось, она гораздо старше тебя, но надо жить, воспитывать детей, они не виноваты. И виновников искать нечего. Ты должен быть отцом не только своих детей, но и Марусиных, так как она их никогда не бросит, на сколько я ее знаю.»

Такое суждение было как бы наказом Ивана младшему брату.

Иван приходил ежедневно, иногда с женой, приносил булку, котлеты, компот.

На третий день Койранскому разрешили сидеть, а на пятый ходить, с палочкой, сначала немного, потом больше. На седьмой день заявил, что в виду приближения фронта к самому Симбирску, сегодня ночью госпиталь эвакуируется. Легко раненые будут выписаны и отправлены в свои Военкоматы.