С утра до вечера

На совещание прибыл глава временного правительства Керенский, главнокомандующий генерал Корнилов, командующие армиями и внутренними военными округами, а также несколько петроградского и московского Советов, во главе с меньшевиками и эсерами. Был и меньшевик Церетели, возглавлявший тогда петроградский Совет.

Никаких докладов по повестке дня не было.

Президиум собрания не избирался. Он сам себя назначил: из восьми офицеров и одного солдата, под председательством полковника Мельникова, председателя главного военного суда.

Характерно, что Мельников предложил обсуждать сразу всю повестку дня, а не по пунктам, как это принято.

Предложение председателя было утверждено простым голосованием.

Первым выступил краснобай Керенский. Он жаловался на двоевластие, на то, что Советы вмешиваются в дела правительства и дезорганизуют управление. Но закончил жалостливым восклицанием:

«Однако, Советы необходимо сохранить, чтобы не позволить анархистам и большевикам овладеть рабочей и солдатской массой.

Двурушничество так и сквозило во всей речи Керенского.

Выступавших после него было много. Все требовали разгона Советов и установления смертной казни в тылу и на фронте.

В первый день совещания взял слово один рядовой солдат-фронтовик. Он требовал заключения мира и переизбрания Советов, захваченных меньшивиками и эсерами.

«А вы кто?» – послышались крики со всех сторон зала.

Оратор возвысил голос и громко на весь зал крикнул:

«Я – большевик!»

Поднялся неистовый шум, Солдата немедленно стащили с трибуны и вывели из этого «демократического» собрания.

Понятно, после такого отношения к их партии, ни один большевик не стал больше выступать.

Но в конце второго дня с галерки на партер и на сцену посыпался дождь листовок, в которых всероссийская демократическая конференция называлась сборищем контрреволюционеров, конференцией союза офицеров, недавно организовавшегося в Москве, а также конференцией по восстановлению в России царской власти.

Оказалось, что листовки сбросили какие-то штатские. Их задержали. Они не назвали себя и были отправлены туда же, куда раньше отправили солдата-большевика.

В речах выступавших, после этого происшествия, уже звучали откровенные контрреволюционные призывы: разогнать Советы, организовать военную диктатуру, при этом назывался и диктатор – главковерх Корнилов. И в последний день конференции выступил сам Корнилов.

Это был небольшого роста генерал, с лицом калмыцкого типа, еще не сбросивший флигель-адъютантских погон, с громкой, истеричной речью, наполненной ярко контрреволюционным содержанием. В руках он держал стэк и размахивал им при своем словоизвержением. Он говорил о войне до победы, о верности союзникам, о необходимости твердого порядка в тылу и на фронте, о шатаниях временного правительства и о его слабости, о введении в него казачьего атамана генерала Каледина в качестве премьера, и закончил свою почти трехчасовую речь следующим обещанием:

«Если временное правительство не сумеет обуздать Советы и большевиков-анархистов, угрожающих самому существованию русского государства, я сниму с фронта своих верных кавалеристов и гвардейцев и явлюсь с ними в Петроград и в Москву, разгоню всю сволочь и сам установлю твердую, надежную правительственную власть!»

Зал ответил на это грозное предостережение шквалом оваций.

А Керенский не только не покинул демонстративно зала, как это следовало бы министру-социалисту, но подошел к Корнилову и потряс его генеральскую контрреволюционную руку, как бы приглашая поступить так, как он обещал.

Никаких решений конференция не приняла.

Однако, она показала, откуда грозит опасность для революции. Она явилась предостережением и послужила стимулом для усиления бдительности и организованности солдатских масс.

Через два дня после закрытия конференции Койранский с семьей уехал в Саранск.

9. Попытки офицеров действовать

По возвращении в полк, Койранский сделал три доклада о конференции: на пленуме Совета рабочих и солдатских депутатов, на заседании полкового комитета и на общем собрании офицеров обоих полков.

Он нарисовал мрачную, явно монархическую направленность конференции и настроение руководящего состава армии и правительства.

Своими докладами он сумел внести расслоение и среди офицеров, и среди солдат.

Задумались и руководители меньшевиков и эсеров в Совете.

Поручик Орлов, назначенный как раз в это время командиром 1-ого батальона, вместо выбывшего из полка подполковника Сафронова, попросил Койранского сделать такое же сообщение о конференции фронтовикам георгиевским кавалерам, как своего, так и 101-го полка. Командиру 101-го полка, полковнику Масалитинову, явно не понравился предстоящий доклад Койранского фронтовикам, так как он опасался революционного влияния доклада на единственную группу надежных солдат и офицеров.

Он стал действовать.

Накануне собрания фронтовиков, когда Койранский уже был дома, в городе, к нему пришла сестра милосердия и попросила его жену разбудить уже спящего Койранского.

«Мне он нужен по очень важному и срочному делу», заявила она Марусе. Маруся долго отказывалась разбудить мужа, но Койранский сам услышал какой-то громкий спор Маруси с другой женщиной, на чем-то настаивавшей. Послушав, он понял что речь идет о нем. Он быстро оделся и вышел.

Какого же было его удивление, когда он увидел ту сестру милосердия, которая сопровождала в поезде из Москвы в Казань раненого полковника.

«Я к вашим услугам!» – любезно обратился к ней Койранский.

«Начальник гарнизона, полковник Масалитинов, просит вас сейчас же прибыть к нему по очень важному делу», сообщила она.

«По какому?» – быстро спросил Койранский.

«Я не знаю», ответила сестра.

«А почему, собственно, сейчас и почему именно вас начальник гарнизона направил ко мне?» – продолжал допрашивать Койранский.

«Я – его дочь. Он меня послал, так как некого было больше послать, а почему сейчас, т. е. сегодня, мне неизвестно», был ответ женщины.

«Хорошо. Идите к полковнику и доложите, что я сейчас прийду», пообещал Койранский.

Сестра ушла, извинившись перед Марусей за беспокойство.

Маруся стала отговаривать мужа идти сейчас же, так как уже был одиннадцатый час вечера, лучше, мол, подождать до завтра.

Но Койранский понимал, что нельзя не явиться по приказу начальника гарнизона, т. к. это дало бы повод обвинить его в недисциплинированности.

В то время необычность вызова его, помимо командира 284-го полка, а также в такое позднее время и через дочь, а не обычного посыльного солдата или офицера, вызывала небольшую подозрительность.

Он решил зайти в полк, сообщить дежурному по полку, куда он идет, и договориться о необходимых действиях на случай какой-либо опасности.

Дежурным по полку был, кстати, командир 14-й роты прапорщик Феклистов. Койранский просил его довести до сведения командира 1-го батальона поручика Орлова о его вызове, в случае если он не вернется через час.

Койранского немедленно провели к ожидавшему его полковнику Масалитинову. Действительно, Койранский в нем узнал раненого полковника, сопровождаемого дочерью – сестрой милосердия.

Масалитинов, сидевший за письменным столом, при появлении Койранского, быстро поднялся и повелительным тоном приказал:

«Сдайте мне ваше оружие, вы арестованы, как большевик и смутьян!»

«Вы, полковник, можете силою меня обезоружить, добровольно же я оружия не отдам. Права ареста за вами я не признаю, т. к. председателя полкового комитета и члена Совета солдатских депутатов арестовать может только полковой комитет или Совет солдатских депутатов», спокойно возразил Койранский.

«Тогда я вас пристрелю за неподчинение согласно Устава!» – горячился полковник и вынул из кобуры наган.

«Кто же вам поверит? За убийство меня вас завтра же растерзают солдаты, ведь я солдатами избран и не потерял их доверия», опять же спокойно ответил Койранский.

Масалитинов спрятал револьвер и приказал следовать за ним.

Койранский отказался.

«Я никуда отсюда не пойду. Можете меня застрелить, но я отсюда не пойду, пока меня не освободят солдаты моего полка. Они сейчас придут сюда!» – присочинил Койранский, с целью напугать трусливого полковника. Но, видимо, тот не испугался.

Он позвонил и пришедшему солдату приказал позвать дежурного офицера. Явился подпоручик – фронтовик.

«Этот прапорщик арестован мною. Возьмите его на гауптвахту!» – приказал полковник.

Подпоручик растерялся. Он смотрел то на полковника, то на Койранского, не понимая, что ему надо делать.

«Пойдемте!» – наконец, пригласил он арестованного.

«А оружие?» – гневно бросил начальник гарнизона.

Подпоручик подошел к Койранскому и протянул руку к кобуре его. Койранский сделал шаг в сторону и спокойно сказал:

«Полковник, бросьте эту комедию. Отпустите меня, иначе завтра будете иметь дело с гарнизоном. Вы не понимаете, что затеяли недоброе дело. Оно может вызвать кровавые последствия. Солдаты, особенно в вашем полку, настроены очень против офицеров. Зачем же обострять положение? Чем я вам неугоден? Не я, а офицеры, но понимающие обстановки, своими действиями вызывают ненависть солдат. А если я виноват в чем-нибудь, то у нас есть революционный суд, пусть он меня судит, если я изменил революции или совершил уголовное преступление. Я прошу вас образумиться».

В это время за дверями раздался шум и через минуту в кабинет вбежали солдат Каплин, секретарь полкового комитета, и поручик Орлов.

«Что здесь происходит, господин полковник, зачем вы вызвали прапорщика Койранского?» – взяв под козырек обратился Орлов к Масалитинову.

«Поручик, выйдите вон!» – скомандовал полковник.

Орлов подошел к полковнику и что-то сказал ему на ухо.

«Уходите все!» – скомандовал полковник.

«Уходите!» – еще раз приказал он.

В это время под окнами нарастал шум и крики приближавшейся толпы. Когда Койранский с Орловым и Каплиным вышли на двор, они увидели катящуюся солдатскую массу. В первых ее рядах шла 14-я рота с винтовками под командованием прапорщика Феклистова.

Койранского окружили, стали спрашивать, но он не сказал о покушении на его арест, иначе Масалитинову бы не сдобровать.

Доклад свой Койранский фронтовикам сделал и иллюстрировал его ночным происшествием, свидетельствующим о возросшей агрессивности офицеров.

Фронтовики, выступившие после доклада, заявили о своей верности революции и подтвердили это заявление единогласным голосованием.

10. Корниловский мятеж и разоружение офицеров

Прошло несколько дней. Койранский обедал в офицерском собрании. Он не успел закончить, как его вызвали срочно в Совет.

Койранский побежал в Совет, помещавшийся в городе, в здании учительской семинарии.

Председатель солдатской секции врач Вайнштейн передал Койранскому о полученных телеграммах. Оказывается, Корнилов сдержал свое слово, поднял мятеж против правительства с целью установления своей диктатуры.

«Через час начнется пленум объединенного Совета. Он даст окончательную директиву. А пока мы должны подумать, какие действия следует предпринять полкам.

Телеграммы правительства и Петроградского Совета призывают задавить мятеж и поддержать временное правительство. А Ц. К. большевиков телеграфирует всем, всем, всем о начвшихся переговорах Керенского с Корниловым.

В этой обстановке нам надо быть исключительно осторожными.

Я предлагаю скрыть от полков выступление Корнилова и ждать дальнейшего развертывания событий. А как вы? Согласны? Так и предложим на пленуме», информировал и увещевал Койранского меньшевик Вайнштейн.

«Ну, нет! Я с вами не согласен! Надо сейчас же собрать полки и все сказать солдатам. Надо быть готовым к походу на помощь Москве и Петрограду. Только так надо действовать», – воскликнул Койранский.

«Вы большевик, что ли? Открытый большевик?» – закричал, покраснев, Вайнштейн.

«Я не видел еще большевиков. А если они думают, как я, значит и я большевик! Я – за революцию, против монархии, против диктатуры Корнилова!» – едко и решительно закончил разговор Койранский.

Пока Койранский беседовал с Вайнштейном, а потом удивлялся на пленуме Совета, как растерялись вожаки меньшевиков и эсеров, в полку произошли неожиданные события.

Сообщение о начавшемся мятеже Корнилова дошло какими-то неведомыми путями до солдат.

Это известие взволновало солдатскую массу. Тотчас же стихийно в обоих полках собрались митинги.

Солдаты 234 полка требовали руоводителей полкового комитета.

Но ни председателя, ни секретаря в полку не было. Они на заседании Совета, в городе.

На митинге выступил ккой-то солдат, приехавший из Пензы. Он сообщил, что знал о мятеже и о том, как в Пензе полки готовятся идти на помощь Петрограду в полном составе, вместе с офицерами, т. к. большинство офицеров за одно с солдатами.

Митинг потребовал, чтобы явились командир полка и все офицеры. Была послана депутация к командиру полка с этим требованием. В ответ полковник Атлантов приказал объявить солдатам, что ни сам он не явиться на митинг, ни офицерам не разрешает присутствовать на незаконном митинге.

Когда делегаты сообщили это на митинге, страсти разгорелись.

«А, офицеры за Корнилова! Они против нас, против революции!» – раздавались крики горячих голов.

«Арестовать командира полка!» – кричали одни.

«Разоружить офицеров!» – кричали другие.

«Смерть контре!» – неслось со всех сторон.

К митингу подошло несколько офицеров, не отделявших себя от солдат. Среди них были Феклистов, его брат, недавно прибывший с фронта, Розанов Сережа и Гиацинтов Ваня, друзья Койранского, и еще несколько человек.

Узнав все, и главное настроение солдатской массы, они стали уговаривать взволновавшую солдатскую массу успокоится. Но не так-то просто было утихомирить разволнованное солдатское тысячное море.

Решение об аресте командира полка и о разоружении офицеров было принято.

Феклистов был послан к офицерам, собравшимся в своем собрании, с предложением сдать ему свои револьверы под охрану 14-й роты (шашек тогда уже не носили), а прапорщику Ивлиеву с двумя солдатами поручили арестовать полковника Атлантова и привести его на митинг.

Феклистов пошел первым. Офицеры, выслушав его, объявили, что они отказываются сдать оружие и будут драться, если их захотят обезоружить силой.

По чьему-то неразумному предложению офицеры немедленно, пока солдаты были на митинге, отправились в свои роты, вооружились винтовками и вновь собрались в собрании, деля патроны из захваченных цинков.

Феклистов это видел, но не мог воспрепятствовать.

На митинг уже сообщили дневальные, оставшиеся в ротах, о захвате офицерами винтовок и патронов.

Солдаты, в свою очередь, в течении 15 минут вооружились и, соединившись в огромную колонну, двинулись к офицерскому собранию.

На правом фланге двигавшейся колонны шел Гиацинтов.

Колонна подошла к зданию офицерского собрания и стала окружать его. И тут случилось самое безобразное, что могло быть!

Несколько офицеров из открытого окна дали два ружейных залпа поверх солдатской толпы, сгрудившейся около этого окна.

Выстрелы были неожиданны для всех, как для солдат, так и для самих офицеров.

Толпа солдат опешила. Вдруг раздался крик: «Врача! Офицера убили!» Упавший, облитый кровью офицер, был Иван Гиацинтов, прекрасный человек, талантливый музыкант, замечательный товарищ и друг.

Солдаты бросились в собрание. Они разъярились, перекололи бы штыками какую-то сотню офицеров.

К счастью, поручик Орлов нашелся: он скомандовал офицерам положить оружие и сам первый отдал винтовку и наган.

Перепуганные офицеры сдали оружие.

Когда Койранскому сообщили, он на чьем-то велосипеде приехал в полк. Офицеры уже разошлись, солдаты еще расходились.

У сложенного офицерского оружия уже стояли часовые.

Гиацинтов лежал в околотке на носилках. Он был мертв.

Койранский был страшно удручен. Он понимал, что, если бы он был в полку, не произошло бы того, что произошло.

И напрасно было сиденье в Совете. Пленум не принял никакого решения. Полная растерянность, отсутствие революционной воли, – так охарактеризовал Койранский Совет солдатских и рабочих депутатов, где главарями были меньшевики и эсерв.

Прошло несколько дней. После похорон Гиацинтова и успокоения страстей, большинство офицеров поняло неразумность своего отрыва от солдат, от народа.

Они явились в свои роты и помирились с солдатами.

Полк готовился к походу в Москву для поддержки войск, оставшихся верными временному правительству.

Вместо сбежавшего перетрусившегося полковника Атлантова, которого прапорщик Ивлиев, вместо ареста, спрятал в городе, командиром полка был назначен подполковник Сафронов, еще не успевший выбыть из полка по новому назначению.

Полк был переформирован по штатам боевого полка, вооружен новым, хранившемся на складе оружием, обмундирован во все новое, получил продукты и ждал приказа свыше.

Но корниловский мятеж был подавлен без саранского гарнизона, и полк опять заволновался новыми митингами и требованиями.

Установить, кто убил Гиацинтова, не удалось. Шесть винтовок стреляло, эти винтовки были найдены, но кто именно стрелял из них, узнать было невозможно, а сами стрелявшие не пожелали сообщить о себе.

Да и вряд ли установление убийцы послужило бы на пользу революции, а к жизни незабвенного Ваню Гиацинтова не вернуло бы.

Перед Койранским жизнь поставила новую задачу: надо было удержать солдат от массового дезертирства, хотя цели их задержания в полку были непонятны и для него самого.

11. Октябрьская революция

Узнав, что мятеж Корнилова разгромлен, полк, присмиревший было перед походом в Москву, опять заволновался.

Теперь главным в думах и настроениях солдатской массы была тяга домой.

Большинство солдат в обоих полках было близких, из деревень и сел Саранского уезда и граничащих с ним уездов Пензенской губернии. Они то уходили на день-два домой, то возвращались. Были дни, когда с трудом укомплектовывался внутренний полковой наряд караулов, а гарнизонный приходилось составлять сводный из обоих полков.

Волнения усилились, когда в полку появился присланный из штаба округа подпоручик Гвоздев, молодой и крикливый офицер, сразу заявивший, что он большевик и требует роспуска солдат по домам так как война окончена и нечего задерживать в армии людей. Он выступал на ежедневных митингах в обоих полках с заявлением о соглашательстве временного првительства с буржуазией и внушал необходимость его свержения. «Долой временное правительство! Да здравствуют Советы без меньшевиков и эсеров!»

Этим лозунгом начинались и заканчивались все выступления Гвоздева. Солдат привлекало в выступлениях офицера-большевика не разоблачение временного правительства и призыв передачи власти Советам, а его требования роспуска солдат по домам, т. е. демобилизации.

Хуже всего, что и в полковом комитете, и в Совете солдатских и рабочих депутатов, в котором, как и раньше, первую скрипку играли меньшевики и эсеры, не пользовавшиеся авторитетом в массах, настроение тоже было демобилизационное.

Койранскому было ясно, что надо ожидать приказа сверху, что самочинствовать в этом вопросе нельзя.

Он вызвал Гвоздева и стал уговаривать его не подстрекать полк к самороспуску.

Но Гвоздев назвал Койранского соглашателем и пригрозил революционной карой.

Командование полка растерялось. Офицеры ежелневно докладывали ему о солдатских требованиях, об угрозе им, офицерам, за бездеятельность, о нежелании рот заниматься, нести караульные наряды, а также нарядов по уставу внутренней службы, вследствии чего оружие начинает исчезать из пирамид.

Однажды, когда к командиру полка явилась делегация от митинга, с требованием уволить солдат с военной службы, снабдив соответствующими документами, подполковник Сафронов заявил делегации:

«Если полковой комитет вынесет постановление о демобилизации, командование выполнит это постановление очень быстро».

Тогда солдатская масса устремилась в полковой комитет.

Койранскому сообщили о провакоционных словах командира полка, и он решил не поддаваться провокации.

На другой день, когда Койранский с утра пришел в полковой комитет, огромная толпа солдат явилась туда же.

Койранский вышел к толпе и просил разойтись, не мешать заседанию полкового комитета, который будет обсуждать этот вопрос.

Но солдаты, подстрекаемые Гвоздевым, не пожелпли разойтись и заявили, что будут ожидать.

В таком положении, как понимал Койранский, нечего было ожидать бдагоразумного решения полкового комитета.

И действительно, председатель не мог воздействовать на умы членов комитета, он остался в одиночестве.

Даже секретарь комитета, солдат Каплин, всегда поддерживающий Койранского, на этот раз изменил ему. Он заявил, что раз большевики требуют роспуска, он тоже за это.

Койранский отказался подписать решение полкового комитета и заявил, что он телеграммой запросит штаб округа.

Ему не разрешили это и не разрешили отлучаться из комитета, пока он не подпишет постановление о демобилизации. И поставили к дверям вооруженный караул.

Когда стало темнеть, Койранский спокойно открыл окно в противоположной от двери стороне и вылез через окно. Также спокойно он закрыл его и пошел домой.

Ночью в Совет пришла телеграмма, адресованная «всем, всем, всем», за подписью Ленина, извещавшая об аресте и о низложении временного правительства и о переходе власти к Петроградскому Совету Рабочих и Солдатских депутатов.

Ночью же Койранский, как и все члены Совета, был вызван в Совет.

Едва собрался нужный кворум, солдатская секция собралась без головки: ни председателя, доктора Вайнштейна, ни одного члена президиума не было.

Председатель объединенного комитета, эсер Кочергин, прочитал телеграмму и просил высказаться всех членов совета, как реагировать на телеграмму Ленина.

Кроме Койранского, никто не выступил. Койранский при какой-то тревожной тишине зала, заявил, что, поскольку власть перешла в Петрограде к Совету, нам следует сделать такой вывод: если Совет согласен с полномочной властью, ему следует объявить об этом немедленно и сообщить в Пензу и Казань. Если Совет не согласен на это, ему нужно вынести решение о самороспуске.

При этом Койранский выразил мнение, что, конечно, надо самораспуститься, так как арест временного правительства несомненно произведен большевиками, а в нашем Совете большевиков нет.

Объединенный Совет постановил: выразить доверие Петроградскому Совету и считать настоящий состав Саранского Совета распущенным, но сохранить свои функции до организации новой власти в центре и на местах.

И вторым постановлением Совет отменил решения полковых комитетов обоих полков о демобилизации и призвал оба полка оставаться на службе для возможной борьбы за власть временного правительства.

Это было последнее заседание первого Саранского Совета.

Через несколько дней стало известно, что в Петрограде образовано Советское правительство во главе с Владимиром Ильичем Лениным. События, с быстротой следовавшие одно за другим, приостановили на время тягу солдат к демобилизации.

На ежедневных митингах этих дней выступали присланные партией большевиков из Рузаевки и из Пензы солдаты и рабочие. Они излагали программу большевистской партии о национализации в городе и деревне и о передачи земли крестьянам.

Через неделю в Саранске появился Комитет Социал-демократической Партии Большевиков во главе с Гвоздевым и Каплиным, а еще через неделю половина солдат гарнизона и много рабочих вступили в Партию большевиков.

Все происходило так стремительно, что, казалось, будто во сне.

Комитет укомплектовал Совет своими членами, без всяких выборов, причем солдатскую секцию – солдатами, рабочую – рабочими. И в день открытия нового Совета были сформированы Исполнительный Комитет Совета и его отделы.

Так мирно, без борьбы, оформилась в Саранске Советская власть.

Меньшевики и эсеры либо перекрасились – стали большевиками, меньшинство же притихли, ожидая своего дня для выступления, для активной борьбы против новой власти.

Койранский в Совет не попал. Он многого не понимал, а распросить кого-нибудь, кто хорошо разбирался в происходящих событиях, стеснялся. Он не чувствовал себя врагом новой власти, но и не считал себя ее другом из-за этого непонимания.

Одно говорилось на собраниях: буржуям – конец, капиталистам и помещикам – конец, офицерам и генералам – конец. Их всех нужно ликвидировать. Под этим Койранский и многие другие понимали физическую ликвидацию. И Койранский понемногу стал себя считать потенциальным недругом нового строя. Он, бывший с начала революции с народом, с революцией, оказался на другой стороне.