Приключения Джека Баллистера. Отто Серебряная Рука

– Вперед! – крикнул барон Генри, и они понеслись через ворота и подъемный мост, оставляя позади Дракенхаузен, пылающий на фоне предрассветных сумерек.

Глава VIII

В доме врага дракона

Высокая, узкая, мрачная комната; никакой мебели, кроме грубой скамьи, голый каменный пол, холодные каменные стены и мрачный сводчатый потолок над головой; длинная, узкая щель окна высоко в стене, сквозь железные прутья Отто видел небольшой клочок голубого неба, а иногда проносящуюся ласточку. Такова была тюрьма маленького барона в Труц-Дракене. Прикрепленные скобами к стене, висели две тяжелые цепи с зияющими оковами на концах. Они были покрыты толстым слоем ржавчины, и красное пятно ржавчины виднелось на стене внизу, где они висели, как застывшие струйки крови. Маленький Отто вздрагивал, когда его взгляд падал на них; неужели они предназначены для меня, думал он.

Ничего не было видно, кроме единственного клочка голубого неба высоко в стене. Ни звука извне не было слышно в этом мрачном каменном каземате, потому как окно было пробито во внешней стене, а земля и ее шумы лежали далеко внизу.

Внезапно вдалеке хлопнула дверь, послышались шаги людей, идущих по коридору. Они остановились перед камерой Отто; он услышал звон ключей, а затем громкий скрежет одного из них, вставленного в замок тяжелой дубовой двери. Лязгнул ржавый засов, дверь открылась, за ней стоял барон Генрих, уже не в доспехах, а в длинном черном плаще, доходившем почти до пола, талию его охватывал широкий кожаный пояс, с которого свисал короткий тяжелый охотничий меч.

С бароном был еще один человек, парень с неприятным лицом, одетый в кожаную куртку, поверх которой была накинута короткая кольчуга.

Они постояли немного, глядя в комнату, а Отто, чье бледное лицо мерцало в полумраке, сидел на краю массивной деревянной скамьи, служившей ему постелью, глядя на них большими голубыми глазами. Затем они вошли и закрыли за собой дверь.

– Знаешь, почему ты здесь? – спросил барон низким, резким голосом.

– Нет, – сказал Отто, – не знаю.

– Правда? – спросил барон. – Тогда я скажу тебе. Три года назад добрый барон Фридрих, мой дядя, стоял на коленях в пыли и молил о пощаде твоего отца и получил вероломный удар, который убил его. Ты знаешь эту историю?

– Да, – сказал Отто, дрожа, – знаю.

– И ты не понимаешь, почему я здесь? – сказал барон.

– Нет, дорогой господин барон, не понимаю, – сказал бедный Отто и заплакал.

Барон постоял минуту или две, мрачно глядя на него, а маленький мальчик сидел, и по его бледному лицу текли слезы.

– Я скажу тебе, – произнес барон наконец, – я дал клятву, что пущу красного петуха в Дракенхаузен, причем дал ее дамам. Я дал клятву, что ни один Вельф, который окажется в моих руках, не сможет нанести такой удар, какой твой отец нанес барону Фридриху, и теперь я выполню и эту клятву. Возьми мальчика, Каспер, и держи его.

Когда человек в кольчуге шагнул к Отто, мальчик вскочил с места, и охватил колени барона.

– О, дорогой господин барон, – воскликнул он, – не причиняйте мне вреда! Я всего лишь ребенок, я никогда не причинял вам вреда! Не причиняйте мне вреда!

– Убери его, – резко сказал барон.

Парень наклонился и, ослабив хватку Отто, несмотря на сопротивление и крики, оттащил мальчишку к скамье, следуя указаниям хозяина.

Барон Генрих и его подручный вышли из камеры, тщательно закрыв за собой дубовую дверь. В конце коридора барон обернулся:

– Пусть мальчишке пришлют лекаря, – сказал он. А потом повернулся и пошел прочь.

Отто лежал на жесткой скамье в своей камере под лохматой медвежьей шкурой. Его лицо было бледнее и тоньше, чем когда-либо, под глазами темнели круги. Он смотрел в сторону двери, потому что снаружи слышался шум, как будто кто-то возился с замком.

С того ужасного дня, когда барон Генрих приходил к нему в камеру, только двое посещали Отто. Одним из них был парень, который в тот раз сопровождал барона, Отто помнил, что его звали Каспер. Он приносил мальчику простую еду: хлеб, мясо и воду. Другим посетителем был лекарь, худощавый маленький человечек с добрым морщинистым лицом и болтливым языком, который, помимо того, что перевязывал раны, останавливал кровотечения, ставил пиявки и пользовал своими простыми лекарствами больных в замке, выполнял обязанности брадобрея барона.

– И ты не понимаешь, почему я здесь?

Барон оставил ключ в замке двери, чтобы эти двое могли входить, когда потребуется, но Отто знал, что сейчас кто-то другой неуверенно орудует ключом, пытаясь повернуть его в ржавом, громоздком замке. Наконец засов отодвинулся, наступила пауза, а затем дверь приоткрылась, и Отто показалось, что он видит, как кто-то заглядывает снаружи. Мало-помалу дверь открылась еще шире, наступила еще одна пауза, а затем в комнату бесшумно прокралась стройная, похожая на эльфа маленькая девочка с прямыми черными волосами и блестящими черными глазами.

Она стояла у двери, приложив палец ко рту, и смотрела на мальчика, лежавшего на скамье, а Отто, со своей стороны, лежал, с удивлением глядя на маленькое сказочное существо.

Видя, что он не сделал никакого знака или движения, девочка подошла немного ближе, а затем, после минутной паузы, осмелела еще чуть, пока, наконец, не остановилась в нескольких шагах от того места, где он лежал.

– Ты барон Отто? – спросила она.

– Да, – ответил Отто.

– Фу! – сказала она. – Вот так так! Я-то думала, что ты большой и высокий парень, а оказалось, ты маленький мальчик, не старше Макса, который пасет гусей. – Затем, после небольшой паузы добавила: – Меня зовут Паулина, а мой отец – барон. Я слышала, как он рассказывал о тебе моей матери, и мне захотелось прийти сюда и самой увидеть тебя. Ты болен?

– Да, – сказал Отто, – болен.

– Это мой отец сделал тебе больно?

– Да, – сказал Отто, и его глаза наполнились слезами.

Маленькая Паулина некоторое время стояла, серьезно глядя на него.

– Мне жаль тебя, Отто, – сказала она наконец. От этой детской ее жалости он вдруг разрыдался.

Это был первый визит девочки, после этого она часто приходила в тюрьму Отто, который начал ждать ее изо дня в день, как единственное светлое пятно в окружающем мраке.

Сидя на краю его постели и глядя ему в лицо широко открытыми глазами, она часами слушала, как он рассказывал ей о своей жизни в далеком монастыре, о чудесных видениях бедного простака брата Иоахима, о книгах доброго настоятеля с их прекрасными картинками и обо всех монашеских историях и преданиях о рыцарях, драконах, героях и императорах древнего Рима, которые брат Эммануил научил его читать на исковерканной монашеской латыни, на которой они были написаны.

Однажды после того, как он закончил говорить, девочка долго сидела молча. Потом глубоко вздохнула.

– И все, что ты рассказываешь мне о священниках в их замке, действительно правда? – спросила она.

– Да, – сказал Отто, – все это правда.

– И они никогда не сражаются с другими священниками?

– Нет, – ответил Отто, – они ничего и не знают о сражениях.

– Подумать только! – сказала она.

А потом замолчала, размышляя о том, как все это удивительно, и о том, что в мире существуют люди, которые ничего не знают о насилии и кровопролитии, ведь за все восемь лет своей жизни она почти не покидала стен замка Труц-Дракен.

В другой раз они заговорили о матери Отто.

– И ты никогда не видел ее, Отто? – спросила девочка.

– Да, – сказал Отто. – Я иногда вижу ее во сне, и ее лицо всегда сияет так ярко, что я знаю, что она ангел; потому что брат Иоахим часто видел прекрасных ангелов и говорил мне, что их лица всегда сияют. Я видел ее в ту ночь, когда твой отец причинил мне такую боль, что я не мог заснуть, и мне казалось, что голова вот-вот расколется на части. Потом она подошла, наклонилась надо мной и поцеловала в лоб, после этого я заснул.

– Но откуда она взялась, Отто? – спросила девочка.

– Из Рая, я думаю, – сказал Отто с той терпеливой серьезностью, которую перенял у монахов и которая казалась удивительной.

– Вот как! – сказала маленькая Паулина, а затем, помолчав, добавила: – Вот почему твоя мать поцеловала тебя, когда у тебя болела голова, – потому что она ангел. А когда я заболела, моя мать велела Гретхен отнести меня в дальнюю часть дома, потому что я плакала и беспокоила ее. Твоя мать когда-нибудь била тебя, Отто?

– Нет, – сказал Отто.

– А моя часто меня бьет, – сказала Паулина.

Однажды маленькая Паулина ворвалась в камеру Отто с целым ворохом новостей.

– Мой отец сказал, что твой отец где-то там, в лесу, за замком, потому что Фриц, свинопас, прошлой ночью заметил костер в лесу и незаметно подкрался к нему. Там он увидел барона Конрада и шестерых его людей, они ели убитого и зажаренного кабана. Может быть, – сказала она, присаживаясь на край лежанки Отто, – может быть, мой отец убьет твоего отца, его принесут сюда и положат в черный гроб, а кругом будут гореть яркие свечи, как было с моим дядей Фридрихом, когда его убили.

– Боже упаси! – сказал Отто и некоторое время лежал, сложив руки. – Ты любишь меня, Паулина? – чуть погодя спросил он.

– Да, – ответила Паулина, – потому что ты хороший мальчик, хотя мой отец говорит, что у тебя не все в порядке с мозгами.

– Может быть, так оно и есть, – просто сказал Отто, – мне часто говорили это и раньше. Но ты бы не хотела, чтобы я умер, Паулина, правда?

– Нет, – сказала Полина, – не хотела бы, потому что тогда ты не смог бы больше рассказывать мне сказки; мне говорили, что дядя Фридрих не может говорить, потому что умер.

– Послушай, Паулина, – сказал Отто, – если я не выберусь отсюда, я наверняка умру. С каждым днем мне становится все хуже, и лекарь не может мне помочь.

Тут он не выдержал и, уткнувшись лицом в свою постель, расплакался, а Паулина сидела и серьезно смотрела на него.

– Почему ты плачешь, Отто? – спросила она через некоторое время.

– Потому что, – сказал он, – я болен и хочу, чтобы мой отец пришел и забрал меня отсюда.

– Но почему ты хочешь уйти? – спросила Паулина. – Если твой отец заберет тебя, ты больше не сможешь рассказывать мне свои истории.

– Нет, смогу, – сказал Отто, – потому что, когда я вырасту и стану мужчиной, я вернусь и женюсь на тебе, и когда ты станешь моей женой, я смогу рассказать тебе все истории, которые знаю. Дорогая Паулина, не можешь ли ты сказать моему отцу, где я, чтобы он мог прийти сюда и забрать меня, пока я еще жив?

– Может быть, и смогу, – сказала Паулина, помолчав, – потому что иногда я хожу с Максом навестить его мать, которая нянчила меня, когда я была маленькой. Она жена Фрица, свинопаса, и она велит ему рассказать об этом твоему отцу; потому как она сделает все, о чем я ее попрошу, а Фриц сделает все, что она велит.

– И ради меня ты скажешь ему, Паулина? – спросил Отто.

– Но, знаешь, Отто, – сказала маленькая девочка, – если я скажу ему, ты, правда, пообещаешь приехать и жениться на мне, когда вырастешь?

– Да, – ответил Отто очень серьезно, – обещаю.

– Тогда я передам твоему отцу, где ты, – сказала она.

– Но ты сумеешь сделать так, чтобы барон Генрих не узнал об этом, Паулина?

– Да, – сказала она, – потому что, если бы мои родители узнали, что я это сделала, меня бы побили, и может быть, отправили бы меня в постель одну в темноте.

Глава IX

Как одноглазый Ганс появился в Труц-Дракене

Поздним вечером Фриц, свинопас, сидел за столом и ел овсянку из большой деревянной миски. Его жена Катрина сидела на другом конце стола, а полуголые маленькие дети играли на земляном полу. Перед камином, свернувшись калачиком, лежала лохматая собака, а поросенок, хрюкая, чесался о ножку грубого стола рядом с тем местом, где сидела женщина.

– Да, да, – говорила Катрина, продолжая разговор. – Правда, что жители Дракенхауза – плохие люди, и я этого не отрицаю, но все равно жалко, что с таким простодушным ребенком, как молодой барон, так обращаются, и теперь, когда наш господин барон сделал так, что он никогда не сможет причинить нам вреда, я думаю, что его не следует оставлять умирать в одиночестве в этой темной камере.

Фриц, свинопас, в ответ только хмыкнул, не поднимая глаз от миски.

– Ну да, – сказала Катрина, – я понимаю, что ты имеешь в виду, Фриц, и что не мое дело лезть в дела барона. Но то, что говорила эта малышка сегодня утром, рассказывая об их милых разговорах, тронуло бы каменное сердце. Ты постараешься дать Рыжебородому понять, что этот бедный мальчик, его сын, смертельно болен там, в темной камере, правда же, Фриц?

Свинопас со стуком уронил деревянную ложку в миску.

– Черт возьми! – воскликнул он. – Ты с ума сошла, что говоришь мне такие вещи? Если бы тебя услышал наш господин барон, он отрезал бы тебе язык, а мне отрубил бы голову. Неужели ты думаешь, что я вмешаюсь в такое дело? Послушай, эти гордые властные бароны гоняют нас туда-сюда; они бьют и убивают нас, как им заблагорассудится. Наши жизни для них стоят не больше, чем жизнь какой-нибудь моей черной свиньи. Зачем мне лезть в петлю, когда они стригут друг друга? Чем меньше их будет, тем лучше для нас, говорю тебе. У нас, бедных людей, и так достаточно тяжелая жизнь, чтобы рисковать, помогая им выпутаться из бед. Как ты думаешь, что будет с нами, если барон Генрих узнает о том, что мы рассказали о его делах Рыжебородому?

– Ну, – сказала Катрина, – тебе и надо-то просто сказать Рыжебородому, в какой части замка лежит маленький барон.

– И что бы это дало? – спросил Фриц.

– Не знаю, – сказала Катрина, – но я обещала малышке, что ты найдешь барона Конрада и расскажешь ему об этом.

– Ты наобещала ей яиц от кобылицы, – сердито сказал муж. – Как мне найти барона Конрада, чтобы передать ему послание, если наш барон тщетно ищет его вот уже два дня?

– Однажды ты его нашел и, может быть, найдешь снова, – сказала Катрина. – Потому что вряд ли он далеко уйдет отсюда, пока его мальчик так нуждается в помощи.

– Ты с ума сошла, что говоришь мне такие вещи?

– Я не хочу с этим связываться! – сказал Фриц, поднялся со скамьи, и, тяжело ступая, вышел из дома.

Но Катрина не раз слышала, как он и раньше от чего-то отказывался, и знала, что, несмотря на свое «нет», он рано или поздно сделает так, как она хочет.

Два дня спустя невысокий толстый одноглазый мужчина в кожаной куртке и круглой кожаной шапочке с трудом поднимался по тропинке к задней двери Труц-Дракена, спина его сгибалась под тяжестью короба уличного торговца. Это был наш старый друг Одноглазый Ганс, хотя в таком виде его вряд ли узнал бы родной брат, ведь помимо того, что стал разносчиком, он внезапно удивительно потолстел.

Тук-тук-тук! Он постучал в дверь узловатым концом своего кривого шипастого посоха. Подождал немного, а затем постучал снова – тук-тук-тук!

Вскоре со щелчком открылась маленькое квадратное окошко в двери, и сквозь железные прутья выглянуло женское лицо.

Одноглазый Ганс сорвал с головы кожаную шапочку.

– Добрый день, красавица, – сказал он, – не нужны ли тебе стеклянные бусы, ленты, расчески и еще какие-нибудь мелочи? Я пришел из самого Грюнштадта с целым ворохом таких прекрасных вещей, каких ты никогда раньше не видела. У меня есть кольца, браслеты и ожерелья из чистого серебра с бриллиантами и рубинами, твой парень только ахнет, когда увидит тебя в них. И все они такие дешевые, что тебе стоит только сказать «я хочу их», и они твои.

Лицо в окошке с испугом посмотрело налево и направо.

– Тише, – сказала девушка и приложила палец к губам. – Послушай, тебе лучше убраться отсюда как можно быстрее, бедолага, потому что, если господин барон застанет тебя здесь тайно беседующим у задней двери, он спустит на тебя волкодавов.

– Фу, – сказал Одноглазый Ганс с усмешкой, – барон слишком большая шишка, чтобы обращать на меня внимание, а волкодавы или не волкодавы, я никак не могу уйти, не показав тебе красивые вещицы, которые я привез из города, даже рискуя собственной шкурой.

С этими словами он сбросил короб с плеч и принялся распаковывать, а круглое лицо девушки (ее глаза расширились от любопытства) смотрело на него сквозь железные прутья решетки.

Ганс вытащил ожерелье из голубых и белых бусин, блестевших на солнце, как драгоценные камни, среди них сверкал филигранный крестик.

– Видела ли ты что-нибудь красивее? – спросил он. – Посмотри-ка, а вот гребень, любой серебряных дел мастер поклянется, что он весь целиком из чистого серебра. – Затем мягким, льстивым голосом добавил: – Разве ты не можешь впустить меня, моя птичка? Наверняка здесь есть и кроме тебя девушки, которые захотят что-нибудь купить у бедного торговца, который проделал весь путь из Грюнштадта только для того, чтобы порадовать красавиц из Труц-Дракена.

– Нет, – испугано сказала девушка, – я не могу впустить тебя, не знаю, что бы сделал со мной барон даже сейчас, если бы узнал, что я разговариваю с незнакомцем у задней двери.

И она сделала вид, что хочет захлопнуть маленькое окошко у него перед носом. Но Одноглазый Ганс просунул свой посох между прутьями решетки, и ставень остался открытым.

– Нет, нет, – горячо сказал он, – не уходи от меня так сразу. Посмотри, дорогая, видишь ли ты это ожерелье?

– Да, – ответила она, жадно разглядывая бусы.

– Тогда послушай: если ты только позволишь мне войти в замок, чтобы я мог поторговать там, я отдам его тебе, и ты ничего не заплатишь за него.

Девушка смотрела и колебалась, но искушение было слишком велико. Послышался звук мягко отодвигаемых засовов, дверь немного приоткрылась, и в мгновение ока Одноглазый Ганс проскользнул внутрь со всем своим снаряжением.

– Ожерелье, – испуганно прошептала девушка.

Ганс сунул его ей в руку.

– Оно твое, – сказал он, – а теперь не поможешь ли ты мне?

– Пойду скажу сестре, что ты здесь, – сказала она и выбежала из маленького каменного коридора, тщательно заперев за собой следующую дверь.

Эта дверь была единственной, соединявшей задний двор с замком.

Одноглазый Ганс стоял и смотрел ей вслед.

– Дура! – пробурчал он себе под нос. – Запереть за собой дверь! Что же мне делать дальше, хотел бы я знать? Здесь ничем не лучше, чем стоять за стеной. Ах ты, потаскушка! Если бы ты впустила меня в замок хоть на две минуты, я бы нашел, где спрятаться, пока ты отвернешься. Но что мне теперь делать? – Он поставил короб на пол и огляделся по сторонам.

Дверь, которую заперла девушка, была единственным ходом, соединявшим задний двор с замком.

В каменную стену напротив был встроен высокий узкий камин без какой-либо резьбы. Глаз Ганса блуждал по голому каменному пространству, наконец, его взгляд упал на камин и там остановился. Некоторое время Ганс стоял, пристально рассматривая его, затем задумчиво потер рукой щетинистый подбородок.

– Видела ли ты что-нибудь красивее?

Наконец он глубоко вздохнул и встряхнулся, как будто пытаясь очнуться. Прислушавшись минуту или две, чтобы убедиться, что рядом никого нет, он тихонько подошел к камину и, наклонившись, заглянул в трубу. Над ним зияла глубокая пещера, черная от многолетней копоти. Ганс выпрямился и, сдвинув набок кожаную шапочку, почесал круглую голову, потом глубоко вздохнул.

– Ну, ладно, – пробормотал он, – прыгаешь в реку, так плыви. Это мерзкое, грязное место, но раз я в это ввязался, то надо справиться как можно лучше.

Он плотнее нахлобучил шапку, поплевал на руки, наклонившись к камину, прыгнул, и полез по дымоходу, откуда с шумом посыпалась известка и черные струйки сажи.

Через некоторое время за дверью послышались шаги. Последовала пауза, затем торопливое перешептывание женских голосов; щебечущий нервный смех, а затем дверь тихо приоткрылась, и девушка, которой Одноглазый Ганс подарил ожерелье из голубых и белых бусин с филигранным крестиком, неуверенно заглянула в комнату. За ее широким, тяжелым лицом в щель просунулось еще три, таких же невзрачных и вялых. Некоторое время все девушки стояли, тупо оглядываясь по сторонам. Короб стоял в центре комнаты, но его хозяин исчез. Свет надежды медленно угас на их лицах, его сменило сначала недоумение, а затем неясная тревога.

– Но, боже милостивый, – сказала одна из девушек, – куда же делся торговец?

Все молчали.

– Может быть, – сказала другая, почти неслышным от ужаса голосом, – может быть, ты открыла дверь самому дьяволу?

Снова наступила пауза, все девушки затаили дыхание, потом заговорила та, что впустила Ганса в дверь.

– Да, – сказала она дрожащим голосом, – да, это, должно быть, был дьявол, потому что теперь я вспомнила – у него был только один глаз.

Все четыре перекрестились, а их глаза округлились от страха.

Внезапно из дымохода с грохотом хлынули куски известки.

– Ах! – вскрикнули девушки в один голос.

Бах! – хлопнула дверь, и они убежали, как перепуганные кролики.

Часом позже Якоб, дозорный, зашел сюда, совершая вечерний обход замка, и обнаружил короб торговца. Он перевернул его своим посохом и увидел, что там полно бусин, безделушек и лент.

– Как это сюда попало? – спросил он.

А затем, не дожидаясь ответа, на который и не рассчитывал, дозорный закинул короб на плечо и ушел.

Глава X

Как Ганс нагнал страху в кухне

В дымоходе Гансу пришлось нелегко: сажа попала в ему и в рот, и в уши, и в волосы, и в нос, отчего он расчихался, и в единственный глаз, из которого потекли слезы. Но он все равно продолжал карабкаться вверх. «Ведь у каждой трубы есть верх, – сказал себе Ганс, – где-нибудь удастся вылезти».

Он добрался до места, где в трубу, по которой он полз, входила другая труба, и остановился подумать.

– Ну, – пробормотал он, – если я полезу дальше вверх, то могу вылезти из какой-нибудь высокой дымовой трубы, откуда не спустишься. А здесь, внизу, где-то должен быть камин, потому что дымоход не начинается просто так. Ладно! Спущусь немного и посмотрю, что получится.

Ему предстояло спускаться по извилистому дымоходу, к тому же неровному и узкому. Глаз покалывало, а колени и локти были стерты до крови, но Одноглазый Ганс в своей жизни видал неприятности и похуже.

Он спускался все ниже и ниже, дольше, чем поднимался. «Конечно, я уже где-то поблизости», – подумал он.

Словно в ответ на свои мысли, он внезапно услышал звук голоса где-то совсем рядом, так что резко остановился и замер неподвижно, как мышь, с колотящимся сердцем. Еще несколько дюймов, и его бы обнаружили, что бы тогда произошло, было нетрудно предсказать.

Ганс прижался спиной к одной стороне трубы, ногами к другой, а затем, наклонившись вперед, посмотрел вниз между коленями. Серый свет наступающего вечера мерцал в широком каменном камине прямо под ним. Около камина двигались два человека: большая толстая женщина и мальчик с лохматой головой. Женщина держала вертел с двумя связанными птицами на нем, и Одноглазый Ганс понял, что она, должно быть, кухарка.

– Ах ты, мерзкий лягушонок, – говорила женщина мальчику, – разве я не велела тебе развести огонь час назад? Здесь нет даже уголечка, чтобы зажарить птиц, а жаркое нужно подать на ужин господину барону. Где ты был все это время?

– Какая разница, где, – угрюмо отвечал паренек, подкладывая растопку, – да уж не бегал за Длинным Якобом, лучником, и не заигрывал с ним.

Ответ был мгновенным. Кухарка подняла руку. Бац! – послышался звук удара, и тут же – рев поваренка.

Вот это да, подумал Ганс, глядя на них сверху вниз, хорошо, что досталось мальчишке, а не мне.

– А теперь прекрати разговоры, – сказала женщина, – и делай, что велено. – А минуту спустя вопросила: – Интересно, как сюда попала сажа?

– Почем я знаю? – фыркнул поваренок. – Может быть, ты и в этом обвинишь меня?

«Это моя вина, – поморщился Ганс. – Но если они разожгут огонь, что же со мной будет?»

– Послушай, – сказала кухарка, – я иду готовить пирожки, если я вернусь и обнаружу, что ты не развел огонь, у тебя и другое ухо будет гореть.

«Ну, – подумал Ганс, – самое время спуститься, пока там будет всего один человек».