Приключения Джека Баллистера. Отто Серебряная Рука

Глава XIII

Как барон Конрад удерживал мост

Когда последний из его отряда пронесся по извилистой дороге и скрылся из виду, барон Конрад встряхнулся, словно отгоняя одолевавшие его мысли. Затем он медленно выехал на середину моста, где развернул коня так, чтобы встретиться лицом к лицу с приближающимися врагами. Он опустил забрало шлема и закрепил его, а затем проверил, что меч и кинжал свободно висят в ножнах и при необходимости их легко выхватить.

Преследователи неслись вниз по крутой тропинке с холма. Спустившись к мосту, они натянули поводья, потому что путь им преградила неподвижная закованная в сталь фигура на огромном боевом коне, тело которого было покрыто потом и пятнами пены, а широкие, красные ноздри тяжело раздувались.

Одна сторона моста была ограждена невысоким каменным барьером, а другая не была ничем защищена от глубокой, медленно текущей воды внизу. Это было опасное место для нападения на отчаявшегося человека, облаченного в непробиваемые доспехи.

– Вперед! – крикнул барон Генрих, но ни один человек не шевельнулся в ответ, а закованная в доспехи фигура неподвижно и прямо сидела на тяжело дышащей лошади.

– Как, – воскликнул барон Генрих, – вы боитесь одного человека? Тогда следуйте за мной! – и он пришпорил коня, направляясь к мосту.

Но по-прежнему никто не двинулся с места, и хозяин Труц-Дракена снова осадил своего коня. Он развернул коня, обвел взглядом бесстрастные лица своих спутников, и в его глазах под решеткой забрала начал разгораться гнев.

Барон Конрад расхохотался.

– Что же, – воскликнул он, – вы все боитесь одного человека? Неужели среди вас нет никого, кто осмелился бы выйти вперед и сразиться со мной? Я знаю, барон Генрих, ты не побоялся отрубить руку маленькому ребенку. Неужели тебе не хватает мужества встретиться лицом к лицу с его отцом?

Барон Генрих заскрежетал зубами от ярости, оглядывая лица своих воинов. Его взгляд задержался на одном из них.

– О! Карл Шпиглер, – крикнул он, – у тебя арбалет, пристрели-ка этого пса! Нет, – поправил он себя, – доспехи защитят его; пристрели коня, на котором он сидит.

Барон Конрад услышал его слова.

– Ты трусливый негодяй! – закричал он. – Стой, не стреляй в доброго коня. Я спешусь и буду сражаться с вами.

После чего он соскочил с лошади и, повернув голову животного, хлопнул его по боку. Конь сначала побежал рысью, затем пошел к дальнему концу моста, там остановился и стал щипать траву, росшую рядом с дорогой.

– Ну! – яростно воскликнул барон Генрих. – Теперь-то он вам не страшен, собаки! Ату его! Вперед!

Путь им преградила неподвижная закованная в сталь фигура на огромном боевом коне

Всадники медленно пришпорили своих лошадей, подъехали на мост и направились к человеку, который, крепко сжимая огромный двуручный меч, одиноко стоял там, преграждая проход.

Барон Конрад взмахнул мечом над головой, на лезвии дважды сверкнуло солнце. Не дожидаясь нападения, когда первый из приближающихся всадников оказался в нескольких футах от него, он с криком бросился вперед. Парень ударил его копьем, и барон, пошатываясь, отступил на несколько футов, но тут же пришел в себя и снова атаковал. Огромный меч со свистом сверкнул в воздухе и опустился, ближайший всадник выронил копье и с диким воплем схватился обеими руками за вздыбленную гриву. Меч снова просвистел в воздухе, и на этот раз на нем было кровавое пятно. Он снова опустился, и, издав еще один пронзительный крик, человек растянулся под ногами своего коня. В следующее мгновение все были рядом с бароном Конрадом, каждый стремился сразить его, затоптать конем или ударить копьем. Было слишком тесно, чтобы взмахнуть мечом, но, держа рукоять обеими руками, барон Конрад действовал им, как копьем, нанося удары коням или людям. Атакующим, которые толпились на узкой проезжей части моста, приходилось не только защищаться от разящих ударов меча, но и не дать своим раненым лошадям (которые, обезумев от страха, вставали на дыбы) упасть вместе с ними в реку.

– Назад! Назад! – раздался крик.

И те, кто был ближе всех к Конраду, натянули поводья своих коней.

– Вперед! – взревел барон Генрих, но, несмотря на его команду и даже удары, которые он наносил, отступавшие, обороняясь и крича, теснили тех, кто был сзади.

На мосту снова никого не осталось, кроме неподвижно лежавших трех тел, и того, кто в потускневших, покрытых пятнами доспехах прислонился, тяжело дыша, к ограде моста.

Барон Генрих неистовствовал. Скрежеща зубами, он отъехал немного назад, затем, развернувшись, с копьем наперевес, пришпорил коня и ринулся на своего одиноко стоящего врага.

Увидев, что противник стремительно надвигается, Конрад взмахнул мечом и отскочил в сторону. Копье пролетело рядом. Конрад ударил по летящему копью, и железное острие вылетело из древка и со звоном упало на камни моста.

Барон Генрих поднял коня на дыбы, затем медленно направил его назад, не сводя глаз со своего врага и все еще держа в руке деревянный обрубок копья. На конце моста он отшвырнул древко.

– Другое копье! – хрипло крикнул он.

Ему протянули копье, он схватил его дрожащей от ярости рукой. Отъехав на небольшое расстояние, барон повернул коня; затем, вонзив стальные шпоры в его дрожащие бока, снова обрушился на противника. Еще раз ужасный меч сверкнул в воздухе, но на этот раз удар пришелся мимо копья, не причинив вреда. В следующее мгновение, рывком поднятый на дыбы, конь изо всех сил ударил копытами барона Конрада.

Его отбросило назад, и твердые железные подковы обрушились на распростертое тело, когда лошадь и человек стремительно пронеслись на другой конец моста. Крик вырвался из груди наблюдавших за схваткой. В следующее мгновение распростертая фигура поднялась, пошатываясь, подошла к краю моста и остановилась, прислонившись к каменной ограде.

На дальнем конце моста барон Генрих развернул своего коня. Он снова поднял копье и двинулся на своего израненного врага. На этот раз копье ударило точно, пронзив стальную нагрудную пластину, и обломилось, оставив острие в ране.

Барон Конрад упал на колени, а Генрих Родербургский, нависая над ним, обнажил меч, чтобы закончить дело.

Затем произошло удивительное: раненый внезапно поднялся на ноги и, прежде чем его враг успел нанести удар, прыгнул на него с громким и горьким криком боли и отчаяния.

Генрих из Труц-Дракена ухватился за гриву коня, но нападение было таким яростным, таким внезапным, что он рухнул в своих доспехах на камни моста.

– Дракон! Дракон! – громовым голосом воскликнул барон Конрад и с энергией отчаяния потащил своего поверженного врага к открытой стороне моста.

– Вперед! – закричал предводитель людей из Труц-Дракена, и они поскакали к сражающимся рыцарям, чтобы спасти своего хозяина. Но опоздали.

На краю моста барон Генрих поднялся на ноги, ошеломленный и сбитый с толку внезапным падением, и теперь отчаянно боролся. Мгновение противники стояли, раскачиваясь взад и вперед, сжимая друг друга, кровь из груди раненого текла по доспехам обоих. Затем, вместе с градом камней и известки из-под кованых каблуков, они опрокинулись и рухнули вниз. Раздался громкий всплеск, и когда воины с ужасом выглянули из-за ограды моста, то увидели только закручивающиеся водовороты, стремительно уносящиеся по течению, мелькнули пузырьки воздуха на поверхности, и вот уже ничего – река продолжала свой путь тихо и ровно, как всегда.

Противники стояли, раскачиваясь взад и вперед, сжимая друг друга

Вскоре громкий голос нарушил тишину. Он принадлежал Вильгельму Родербургскому, родственнику барона Генриха.

– Вперед! – крикнул он. В ответ послышался ропот. – Вперед! – снова крикнул молодой человек. – Мальчишка и те, кто везет его, не ушли далеко, мы еще можем их догнать.

Затем один из мужчин ответил ему – мужчина с морщинистым, обветренным лицом и кудрявыми с проседью волосами.

– Нет, – сказал он, – нашего господина барона уже нет в живых, к тому же это не наша ссора. Четверо из нас ранены, а трое, я подозреваю, мертвы, зачем нам подставляться под удары без всякой выгоды?

Стоявшие вокруг одобрительно зашумели, и Вильгельм Родербургский понял, что в этот день людям из Труц-Дракена здесь больше нечего делать.

Глава XIV

Как Отто увидел великого императора

Из-за болезни и слабости Отто пробыл в полуобмороке все это долгое путешествие под жарким майским солнцем. Как в кошмаре, он снова и снова слышал монотонный стук копыт по земле, ощущал на щеке последний поцелуй отца. Скачка продолжалась, пока все не растворилось в тумане, и больше он ничего не чувствовал. Когда Отто очнулся, в ноздри ему бил резкий запах уксуса, а на лбу лежала прохладная влажная салфетка. Он открыл глаза, а затем снова закрыл их, думая, что, должно быть, видит сон, потому что он лежал в своей прежней комнате в мирном монастыре Белого Креста на Холме, добрый отец-настоятель сидел рядом, глядя в его лицо отсутствующим взглядом ученого, брат Иоахим сидел в глубоком кресле у окна и тоже смотрел на него, а брат Теодор, монастырский лекарь, отирал ему лоб. Рядом с этими старыми знакомыми лицами были лица тех, кто был с ним в этой долгой скачке: Одноглазый Ганс, старый мастер Николас, его родственник, и другие. Отто закрыл глаза, думая, что, может быть, все это сон. Но пульсирующая боль в обрубленном запястье вскоре убедила его, что он не спит.

– Значит, я действительно снова дома, в Санкт-Михаэльсбурге? – пробормотал он, не открывая глаз.

Брат Теодор засопел, наступила пауза.

– Да, – сказал, наконец, старый настоятель, и его мягкий голос дрогнул. – Да, мое дорогое дитя, ты снова вернулся в свой дом, ты недолго пробыл в большом свете, но подвергся жестоким и горьким испытаниям.

– Но меня не заберут обратно, правда? – торопливо спросил Отто, открывая глаза.

– Нет, – мягко сказал аббат, – не раньше, чем ты исцелишься телом и будешь готов и захочешь уйти.

Прошло три с лишним месяца, и к Отто вернулось здоровье, и теперь в сопровождении Одноглазого Ганса и тех немногих, кто остался верным барону Конраду до последних горьких дней, он ехал в причудливый старый город Нюрнберг. Там находился император Рудольф в ожидании короля Богемии Оттокара, который должен был приехать по вызову императора и держать ответ перед имперским советом. Отто ехал ко двору.

Миновав городские ворота, Отто стал разглядывать высокие дома с нависающими фронтонами, подобных которым он никогда раньше не видел, он удивленно смотрел на то, как тесно они стоят вдоль улицы. Но больше всего он поражался количеству людей, которые ходили взад-вперед, в спешке толкая друг друга, и лавкам торговцев со смотревшими на улицу витринами, в которых виднелись чудесные товары: доспехи у кузнецов, сверкающие украшения у ювелиров и богатые ткани из шелка и атласа у купцов. Маленький Отто никогда в жизни не видел ничего более богатого и роскошного, потому что раньше не бывал в городе.

– Ой! Взгляните, – воскликнул он, – на эту прекрасную даму! Посмотрите, святой отец! Вряд ли жена императора красивее этой дамы.

Аббат улыбнулся.

– Нет, Отто, – сказал он, – это всего лишь жена или дочь бюргера, дамы при дворе императора гораздо величественнее.

– Неужели! – сказал Отто и в удивлении замолчал.

И вот наконец настал знаменательный момент, когда маленький Отто собственными глазами должен был увидеть Великого императора, который правил всеми могущественными королевствами Германии и Австрии, Италии и Чехии, а также другими королевствами, княжествами и государствами. Его сердце билось так сильно, что он не мог произнести ни слова, когда добрый аббат, державший его за руку, остановился на мгновение у дверного проема, чтобы прошептать ему на ухо какие-то последние наставления. Затем они вошли в императорские покои.

Это был длинный зал с каменным полом. Пол покрыт богатыми коврами, а стены увешаны ткаными гобеленами, изображавшими рыцарей и дам в зеленых садах и королей с войском в сражениях. Длинный ряд высоких застекленных окон тянулся по всему залу, заливая его мягким светом осеннего дня. В дальнем конце зала, вдалеке, у большого резного камина, в котором догорал огонь, стояла группа вельмож в великолепных одеждах из бархата и шелка, со сверкающими золотыми цепями на шеях.

Один человек стоял отдельно. Его руки были сцеплены за спиной, а взгляд задумчиво устремлен в пол. Он был одет в простую серую мантию без украшений, талию его охватывал обыкновенный кожаный пояс, с которого свисал меч с костяной рукоятью в коричневых кожаных ножнах. Породистый охотничий пес лежал рядом с ним, свернувшись калачиком на полу, греясь в благодатном тепле.

Когда отец настоятель и Отто приблизились, человек поднял голову и посмотрел на них. Отто увидел простое, некрасивое лицо с морщинистым лбом и большим ртом с опущенными уголками. Это было лицо хорошего, честного бюргера, обремененного заботами о процветании своей торговли.

«Кто это может быть, – подумал Отто, – и почему этот бедняга стоит там среди таких знатных людей?»

Но аббат направился прямо к этому человеку и опустился на колени на пол, и изумленный Отто последовал его примеру. Это был Великий император Рудольф.

– Кто у нас здесь? – спросил император и склонил голову к аббату и мальчику.

– Сир, – сказал аббат Отто, – мы смиренно обращались к вам с прошением от имени вашего покойного вассала, барона Конрада Вельфа из Дракенхаузена, о справедливости для его сына, барона Отто, которого, сир, как вы видите сами, жестоко изувечил барон Генрих Родербургский из Труц-Дракена. Более того, у него отняли земли, сожгли его замок, а его домочадцев взяли в плен.

Император нахмурился так, что косматые брови почти скрыли проницательный блеск серых глаз.

– Да, – сказал он, – я действительно помню об этой петиции и рассмотрел ее как при закрытых дверях, так и на совете. – Он повернулся к группе слушающих вельмож. Посмотрите, – сказал он, – на этого маленького ребенка, искалеченного бесчеловечными и жестокими злодеями-грабителями. Клянусь Небесами! Я положу конец их беззаконному грабежу, даже если мне придется предать огню и мечу каждый замок с севера до юга. – Затем, снова повернувшись к Отто, он сказал: – Бедное дитя, справедливость по отношению к тебе будет восстановлена, и, насколько возможно, эти жестокие Родербурги выплатят тебе все за то, что ты потерял; и пока возмещение не будет выплачено, семья человека, совершившего это деяние, будет считаться поручителем.

– Кто у нас здесь?

Отто посмотрел в доброе морщинистое лицо над собой.

– Нет, господин император, – сказал он в своей удивительной спокойной манере, – в семье остались только двое – мать и дочь, и я обещал жениться на девочке, когда мы с ней достаточно подрастем; так что, если вы позволите, я не хотел бы, чтобы с ней случилось что-нибудь плохое.

Император долго смотрел на коленопреклоненного мальчика и наконец издал короткий сухой смешок.

– Пусть будет так, – сказал он, – твой план не лишен мудрости. Может быть, все к лучшему, что дело закончилось так мирно. Поместья Родербургов будут находиться в доверительном управлении для тебя до тех пор, пока ты не достигнешь совершеннолетия; в остальном все будет так, как ты предложил, маленькая девочка будет взята под опеку под нашим собственным присмотром. А что касается тебя – ты хочешь, чтобы я взял тебя под свою опеку вместо твоего умершего отца?

– Да, – просто сказал Отто, – я согласен, потому что мне кажется, что вы хороший человек.

Вельможи, стоявшие рядом, улыбнулись словам мальчика. Что касается императора, то он откровенно рассмеялся.

– Благодарю вас, господин барон, – сказал он, – во всем моем дворе нет никого, кто был бы настолько любезен со мной.

Приближается конец нашей истории.

Но, возможно, вам захочется узнать, что произошло потом, потому что никому не хочется оставлять нить истории, не завязав ее узелком.

Прошло восемь лет, Отто вырос при дворе императора и не расставался с ним ни в мирные времена, ни во времена сражений.

Но сам он никогда не обнажал меч и не наносил ударов, потому что его правая кисть была из чистого серебра, и твердые, холодные пальцы никогда не сжимались. Люди так и называли его – Отто Серебряная Рука. Но, возможно, была и другая причина, почему ему дали это имя, – за чистую, простую мудрость, которой научили его старые монахи Белого Креста на Холме, и которую он не утратил, несмотря даже на все почести, которыми император одаривал своего любимца. И по мере того как Отто становился старше, к его словам стали прислушиваться и члены совета и даже сам император.

А теперь – самый конец.

Отто смущенно стоял в дверях комнаты в императорском замке, колеблясь, прежде чем войти, хотя внутри его не ждало ничего ужасного, только девушка, чье сердце трепетало еще сильнее, чем его. Бедная маленькая Паулина, которую он не видел с того последнего дня в темной камере в Труц-Дракене.

Наконец он отодвинул портьеру и вошел в комнату.

Она сидела на скамейке у окна и смотрела на него большими темными глазами.

Отто остановился в замешательстве, потому что в его памяти оставалась маленькая девочка, какой он ее видел в последний раз, и, увидев прекрасную девушку с красивыми темными глазами, он растерялся.

Она же увидела высокого стройного юношу с вьющимися золотистыми волосами, одна кисть у него была белой и нежной, а другая из чистого серебра.

Он подошел к ней, взял ее руку и поднес к губам, а все, что она могла сделать, это смотреть на героя, о котором она так много слышала, на любимца императора, мудрого молодого Отто Серебряная Рука.

Он взял ее руку и поднес к губам

Послесловие

Дракенхаузен был восстановлен из развалин, ведь стены оставались такими же крепкими, как раньше. Теперь замок больше не был логовом барона-разбойника, а под щитом над большими воротами был вырезан новый девиз Вельфов, девиз, который дал им сам император Рудольф:

«Manus argentea quam manus ferrea melior est»[3].

Приключения Джека Баллистера

Предисловие

Одной из наиболее серьезных проблем, с которыми сталкивались плантации Вирджинии в ранние колониальные времена, была необходимость иметь достаточное количество рабочих рук для обработки почвы и выращивания табака, предназначавшегося для английского рынка.

Некоторые плантаторы в Вирджинии владели тысячами акров богатейшей в мире земли, пригодной для выращивания табака – огромными участками девственной территории, где бесценный суглинок был открыт дождю, воздуху и теплому небу; щедро плодородный суглинок, только и ждущий обработки, чтобы превратиться в огромные табачные состояния для блестящих владельцев. Все, что требовалось, – это человеческий труд, чтобы копать землю, сажать, рыхлить, выращивать и готовить табак для продажи, ведь не было и сотой доли необходимых рабочих рук, чтобы возделать ожидающую почву, готовую в любое время принести тысячи бочек табака, и вопрос заключался в том, где и как можно было получить рабочую силу.

Самым простым и быстрым решением вопроса, по-видимому, был ввоз рабов-негров из Африки.

Введение рабского труда началось с первых дней существования этих провинций. Сотни кораблей перевозили через океан африканских негров, которых отправляли копать и рыхлить землю на табачных полях, а работорговля между западным побережьем Африки и Северной и Южной Америкой стала регулярной.

Но оказалось, что привезенные африканские рабы годились только для выполнения самой простой и грубой работы. Это были бедные, невежественные дикари. И пока их не отправили на плантации, они ничего не знали о труде, которым занималось цивилизованное человечество. Когда им велели копать землю, они копали, но трудились, не понимая, зачем и почему. Они делали только то, что им приказывали хозяева или надсмотрщики, и больше ничего. Кроме этого, их можно было научить очень немногому или вовсе ничему, потому что те дикари не только напоминали детей, неспособных что-либо освоить, но в большинстве случаев даже не умели произнести ни слова на языке своих хозяев и не могли понять, чего от них хотят. Они годились лишь для того, чтобы трудиться так, как могло бы трудиться бессловесное животное, а не так, как могли работать белые люди.

Таким образом, на плантациях Вирджинии все еще не было того осмысленного труда, который могли применить при обработке почвы только белые люди, труда, когда работник понимал, что нужно копать землю или делать что-то другое, если это требуется. Поэтому использовались все средства, чтобы доставить на плантации Вирджинии мужчин и женщин из Англии.

Во второй половине семнадцатого века в колонии начали прибывать те иммигранты, которые впоследствии превратили нашу великую страну в то, чем она стала сейчас. Но из этого потока иммигрантов самые лучшие и самые умные не поехали в Вирджинию или другие южные области. Они обосновались в Новой Англии или Пенсильвании, а не в южных областях. Там, на Севере, любой человек мог построить себе ферму, расчистив для нее место среди густых зарослей. В Вирджинии почти вся земля принадлежала крупным табачным плантаторам. Поэтому в прежние времена только самых бедных и невзыскательных из этих белых мужчин и женщин можно было заставить отправиться туда, поэтому на Юге на них был гораздо больший спрос, чем на Севере.

Определенный класс иммигрантов того времени назывался искупителями, или слугами искупления, потому что они должны были своим трудом возместить стоимость переезда через океан – из Англии в Америку. По прибытии в Новый Свет они продавались на несколько лет – семь, восемь, девять, десять, в зависимости от обстоятельств, – и деньги, полученные от такой продажи, выплачивались капитану корабля или торговцу, который перевозил их из Старого Света в Новый. Таким образом, они погашали долг и, следовательно, возвращали себе доброе имя.

Те, кто прибывал таким образом из Англии, как правило, были самыми бедными и жалкими ее жителями – нищими, изгоями, преступниками – несчастными, готовыми на все, чтобы вырваться из своего окружения в новую жизнь, где, как они надеялись, их ждет что-то лучшее.

Тысячи таких людей были отправлены через океан на плантации в Вирджинии и на другие плантации, где, какими бы бедными и несчастными они ни были, спрос на них становился все больше и больше по мере того, как невозделанная земля становилась все более и более пригодной для разработки.

С каждым годом за таких слуг платили все более высокие цены, и, наконец, перевозимые кораблем искупители (при условии, что путешествие через океан было быстрым и на борту не случалось заразных болезней) стали едва ли не самым прибыльным грузом, экспортируемым из Англии.

Когда перевозка слуг стала настолько выгодной, вербовщики, поставлявшие их торговцам или капитанам судов, зачастую, исчерпав другие средства, прибегали к похищению людей, чтобы удовлетворить спрос.

В течение первой половины прошлого века[4] тысячи мужчин, женщин и даже детей были похищены в Англии и отправлены в Америку, возможно, чтобы никогда не вернуться, а возможно даже, что о них никогда ничего больше не будет известно. В те дни словами «Вот изловит тебя похититель!» пугали детей и девушек на всех побережьях Англии.

Глава I

Американский торговец

Езекия Типтон занимался торговлей более сорока лет. Он отправил в Америку сотни слуг, они были для него таким же грузом, как чай, тонкое сукно, книги или шелковые ткани.