Приключения Джека Баллистера. Отто Серебряная Рука

– Мы еще встретимся

Это Отто пробрался в часовню, давно вышедшую из употребления, если не считать того, что она служила местом захоронения представителей рода.

В другой раз он забрался на чердак под высокой остроконечной крышей, где лежали бесчисленные забытые вещи, покрытые тусклой пылью минувших лет. Там стая голубей устроила себе насест и, когда он толкнул дверь, шумно выпорхнула на солнечный свет. Здесь он рылся в рассыпающихся в прах вещах прошлого, пока – о, радость из радостей! – в древнем дубовом сундуке не нашел множество изъеденных червями книг, которые в былые времена принадлежали какому-то старому капеллану замка. Это были не те драгоценные, красивые тома, какие показывал ему отец-настоятель, но все равно в них были причудливо нарисованные изображения благословенных святых и ангелов.

Еще как-то, войдя во двор, Отто обнаружил, что дверь Башни Мельхиора приглашающе открыта, потому что старая Хильда, жена Черного Карла, спустилась вниз по своим делам.

И тут Отто, не раздумывая, побежал по шатким деревянным ступенькам, потому что он часто смотрел на это странное здание, висящее высоко в воздухе, и задавался вопросом, на что оно похоже. Круг за кругом, Отто взбирался все выше и выше, пока у него не закружилась голова. Наконец он добрался до площадки и, свесившись с нее, увидел далеко-далеко внизу каменную мостовую, освещенную слабым мерцанием света, проникавшего через арочный дверной проем. Отто крепко вцепился в деревянные перила, он и не думал, что забрался так высоко.

На другой стороне лестничной площадки в толстых каменных стенах башни было окно, он выглянул и сразу же отпрянул, задохнувшись, потому что смотрел сквозь внешнюю стену, и далеко внизу, в головокружительной глубине, видел твердые серые скалы, где черные кабаны, казавшиеся издалека не больше муравьев, питались отбросами, выброшенными за стены замка. Верхушки деревьев походили на волнующееся зеленое море, видны были грубые соломенные крыши крестьянских хижин, вокруг которых копошились маленькие дети, похожие на крошечные пятнышки.

Затем Отто повернулся и сполз вниз по лестнице, испуганный высотой, на которую залез.

В дверях он встретил матушку Хильду.

– Боже! – воскликнула она, отшатнувшись и перекрестившись, а затем, разглядев мальчика, одарила его такой любезной и приятной улыбкой, какую только могло изобразить ее неприветливое лицо с маленькими глубоко посаженными глазками.

Старая Урсела была мальчику ближе, чем кто-либо другой в замке, за исключением отца. Для Отто было вновь обретенным удовольствием, сидеть рядом с ней и внимать причудливым историям, совершенно непохожим на монашеские рассказы, которые он слышал и читал в монастыре.

Но однажды она рассказала ему историю совсем другого рода, которая открыла ему глаза на то, о чем он никогда раньше не думал.

Мягкий солнечный свет падал через окно на старую Урселу, она сидела в тепле с прялкой в руках, а Отто лежал у ее ног на медвежьей шкуре, молча размышляя над странной историей о храбром рыцаре и огненном драконе, которую она только что рассказала. Внезапно Урсела нарушила молчание.

– Малыш, – сказала она, – ты удивительно похож на свою дорогую маму; ты когда-нибудь слышал, как она умерла?

– Нет, – сказал Отто, – расскажи мне, Урсела, как это было.

– Странно, – сказала старуха, – что никто не рассказал тебе об этом раньше.

А затем, на свой лад, она рассказала ему историю о том, как его отец отправился в поход, несмотря на то, что мать Отто умоляла его остаться дома, как он был тяжело ранен и как бедная дама умерла от страха и горя.

Отто слушал, и глаза его становились все шире и шире, но вовсе не от удивления; он больше не лежал на медвежьей шкуре, а сидел, сжав руки. Минуту или две после того, как старуха закончила свой рассказ, он сидел, молча глядя на нее. Затем он воскликнул резким голосом:

– Урсела, то, что ты рассказала мне, правда? Неужели мой отец собирался отнять у горожан их добро?

Старая Урсела рассмеялась.

– Да, – сказала она, – он делал это, и не один раз. Ах, теперь эти дни прошли. – И она глубоко вздохнула. – Тогда мы жили в достатке, и в кладовых у нас были и шелка, и постельное белье, и бархат, и мы могли покупать хорошие вина и жить в достатке. Теперь мы носим грубую шерсть и живем, как придется, а иногда этого совсем немного, а из питья у нас нет ничего лучше кислого пива. Во всем этом одно утешение, что наш добрый барон рассчитался с людьми из Труц-Дракена не только за это, но и за все, что они сделали с самого начала.

Отто лежал у ее ног на медвежьей шкуре

Дальше она рассказала Отто, как барон Конрад выполнил обещание отомстить, которое он дал аббату Отто, как он наблюдал день за днем, пока однажды не поймал людей из Труц-Дракена во главе с бароном Фридрихом в узком ущелье позади гор Кайзера; о жестокой битве, которая там шла; о том, как Родербурги в конце концов бежали, оставив раненого барона Фридриха позади; о том, как он преклонил колени перед бароном Конрадом, прося о пощаде, и о том, как барон Конрад ответил: «Да, ты получишь ту милость, какой заслуживаешь», – и с этими словами поднял свой большой двуручный меч и одним ударом уложил своего коленопреклоненного врага.

Бедный Отто и представить себе не мог, что существует такая жестокость и злоба. Он слушал рассказ старухи с раскрытым от ужаса ртом, а когда она, причмокнув губами, рассказала ему, как его отец собственноручно убил своего врага, он вскрикнул и вскочил на ноги. В этот момент дверь в другом конце комнаты с шумом распахнулась, и вошел сам барон Конрад. Отто повернул голову и, увидев, кто это, снова вскрикнул дрожащим голосом, подбежал к отцу и схватил его за руку.

– О, отец! – воскликнул он. – О, отец! Это правда, что ты собственной рукой убил человека?

– Да, – мрачно сказал барон, – это правда, и я думаю, что убил не одного, а многих. Но что из этого, Отто? Ты должен избавиться от глупых представлений, которым тебя научили старые монахи. Здесь, в этом мире, все иначе, чем в Санкт-Михаэльсбурге; здесь человек должен либо убивать, либо быть убитым.

Но бедный маленький Отто, спрятав лицо в отцовском одеянии, плакал так, словно его сердце разрывалось.

– О, отец! – повторял он снова и снова, – не может быть… не может быть, чтобы ты, ты ведь так добр ко мне, убил человека своими собственными руками. – Потом он сказал: – Я хочу снова вернуться в монастырь. Мне страшно здесь, в огромном мире, возможно, кто-нибудь убьет меня, потому что я всего лишь слабый маленький мальчик и не смогу спасти свою собственную жизнь, если у меня решат отнять ее.

Барон Конрад все это время, сдвинув свои кустистые брови, смотрел на Отто сверху вниз. Один раз он протянул руку, словно хотел погладить мальчика по волосам, но снова отдернул ее.

Он повернулся к старухе и сердито сказал.

– Урсела, ты не должна больше рассказывать ребенку подобные истории, он еще совсем не разбирается в таких вещах. Рассказывай свои сказки, которые он любит слушать, и предоставь мне учить его тому, что подобает истинному рыцарю и Вельфу.

В тот вечер отец и сын сидели вместе у ревущего огня в большом зале.

– Скажи мне, Отто, – спросил барон, – ты ненавидишь меня за то, что я сделал то, о чем рассказала тебе Урсела?

Отто некоторое время смотрел отцу в лицо.

– Не знаю, – сказал он наконец странным тихим голосом, – но мне кажется, что я не ненавижу тебя за это.

Барон сдвинул густые брови, под которыми сверкали глаза, и вдруг разразился громким смехом, хлопая себя обветренной ладонью по бедру.

Глава VII

В Дракенхаузен пустили красного петуха

В Германии появился новый император, прибывший из далекого швейцарского замка. Это был граф Рудольф Габсбургский, добрый, честный человек с простым, добрым, честным лицом. Он принес собой строгое чувство справедливости и права, а также решимость покончить с беззаконием диких немецких баронов, императором которых он стал.

Однажды двое незнакомцев галопом пронеслись по извилистой тропинке к воротам Драконова Дома. Раздался тонкий и ясный звук рожка, и через пропасть на дороге между двумя незнакомцами и привратником, появившимся у маленького окошка, начались переговоры. Затем к барону послали гонца, и вскоре он широкими шагами пересек открытый двор и направился к воротам, чтобы переговорить с незнакомцами.

Они принесли с собой сложенный пергамент с большой красной печатью, свисавшей с него, как сгусток крови; это было послание от императора с приказом барону явиться к императорскому двору, чтобы ответить на некоторые обвинения, выдвинутые против него, и дать обязательства по поддержанию мира в империи.

Одного за другим баронов, которые вели свои частные войны или грабили горожан по пути из города в город и на которых была подана жалоба, вызывали в императорский суд, где их заставляли пообещать поддерживать мир и присягнуть на верность новому порядку. Тем, кто пришел добровольно, позволяли вернуться домой после того, как они обещали обеспечить безопасность; тех же, кто пришел не по своей воле, либо заковали в цепи, либо выдворили из их крепостей огнем и мечом, а сами крепости сожгли.

Пришла очередь барона Конрада быть вызванным в императорский суд, поскольку на него подал жалобу его старый враг из Труц-Дракена – барон Генрих – племянник старого барона Фридриха, который был убит, стоя на коленях в пыли на дороге позади гор Кайзера.

Никто в Дракенхаузене не умел читать, кроме мастера Рудольфа, управителя, который был подслеповат, и маленького Отто. Итак, мальчик читал своему отцу вызов, а мрачный барон сидел молча, подперев подбородок сжатым кулаком, его брови были сдвинуты, он хмурился, глядя на бледное лицо сына, сидевшего за грубым дубовым столом с разложенным перед ним большим пергаментом.

Должен ли он ответить на вызов или пренебречь им, как поступил бы при прежних императорах? Барон Конрад не знал, что делать; гордость говорила одно, а политика – другое. Император был человеком с железной волей, и барон Конрад знал, что случалось с теми, кто отказывался подчиняться его приказам. Поэтому он, в конце концов, решил, что отправится ко двору в сопровождении достойного эскорта.

Взяв с собой почти сотню вооруженных людей, барон Конрад направился ко двору по императорскому вызову. В замке осталось лишь восемь воинов охранять огромную каменную крепость и маленького простодушного мальчика.

Это была роковая ошибка.

Прошло три дня с тех пор, как барон покинул замок, и вот наступила третья ночь. Луна висела в середине неба, белая, полная, потому что едва перевалило за полночь.

Высокие обрывистые берега каменистой дороги отбрасывали густую черную тень в овраг внизу, и по этой извилистой чернильной линии, пересекавшей белые, залитые лунным светом скалы, группа примерно из тридцати человек медленно и незаметно подкрадывалась все ближе и ближе к замку Дракенхаузен. Во главе их шел высокий, стройный рыцарь, облаченный в легкую кольчугу, его голова была защищена только стальным шлемом, или бацинетом.

Они ползли вдоль тени, тишина лишь изредка нарушалась слабым звоном доспехов, ибо большинство из тех, кто следовал за вооруженным рыцарем, носили кожаные куртки; только у одного-двух были стальные нагрудные пластины.

Так, наконец, они добрались до рва, зиявшего под дорогой, и там остановились, потому что достигли того места, к которому направлялись. Это был барон Генрих из Труц-Дракена, который в ночной тишине явился в Драконов Дом, и его визит не предвещал ничего хорошего тем, кто находился внутри.

Барон Конрад не знал, что делать

Барон и двое-трое его людей разговаривали вполголоса, время от времени поглядывая на отвесную стену, поднимающуюся над ними.

– Вон то место, господин барон, – сказал один из тех, кто стоял рядом с ним. – Я рассматривал каждый фут стены по ночам всю прошлую неделю. Если мы не войдем таким образом, мы вообще не войдем. Острый глаз, верная цель и смелый человек – вот все, что нам нужно, и дело будет сделано.

И все снова посмотрели вверх на серую стену, высившуюся в тихом ночном воздухе.

Высоко вверху прилепился к внешней стене и чернел на фоне бледного неба деревянный бартизан, или сторожевая башня. Из стены выступали три огромных балки, на которых она покоилась. Средняя балка выступала дальше остальных на пять или шесть футов, а на конце ее красовалось подобие головы дракона топорной работы.

– Ну, хорошо, – сказал наконец барон, – тогда давайте посмотрим, оправдается ли план и достаточно ли верна цель Ганса Шмидта, чтобы заработать три марки, что я ему обещал. Где сумка?

Один из стоявших рядом протянул барону кожаную сумку, барон открыл ее и вытащил клубок тонкой нити, клубок бечевки, моток прочной веревки и большой сверток, который, покуда его не развернули, напоминал грубую рыболовную сеть. То была веревочная лестница. Пока шла ее подготовка, Ганс Шмидт, коренастый, широкоплечий лучник с низким лбом, натянул свой крепкий лук и, тщательно выбрав три стрелы из тех, что были у него в колчане, воткнул их в землю. Размотав клубок ниток, он свободно уложил нить большими петлями на землю, чтобы она могла легко скользить, ни за что не цепляясь, затем туго обвязал конец нити вокруг одной из стрел. Он приладил стрелу к луку. Зазвенела тетива, и пернатый гонец, насвистывая, полетел со своим поручением на сторожевую башню. Самая первая стрела сделала свое дело.

– Отлично, – глухо сказал Ганс Шмидт, лучник, – три марки мои, господин барон.

Стрела вошла в выступающую балку между вырезанной головой дракона и бартизаном, унося с собой нить, которая теперь свисала сверху, мерцая в лунном свете, как паутина.

Остальное было достаточно легкой задачей. Сначала с помощью нити была натянута на балку и перекинута через нее бечевка, затем за бечевку была натянута веревка, и, наконец, за веревку натянули веревочную лестницу. На фоне безмолвных серых стен она висела тонкой черной линией.

– А теперь, – сказал барон, – кто первым поднимется по веревочной лестнице вон на ту башню, получит пятьдесят марок.

Окружающие заколебались.

– Неужели среди вас нет смельчаков, готовых рискнуть? – сказал барон после паузы.

Плотный молодой парень лет восемнадцати вышел вперед и бросил на землю свою плоскую кожаную шапочку.

– Я пойду, господин барон, – сказал он.

– Хорошо, – сказал Генрих, – пятьдесят марок твои. А теперь слушай, если ты никого не найдешь на сторожевой башне, свистни вот так. Если сторож будет на своем посту, прежде чем подашь сигнал, обеспечь нам безопасность. Когда все будет готово, остальные последуют за тобой. А теперь иди, и удачи тебе.

Молодой человек поплевал на руки и, схватившись за веревки, начал медленно и осторожно подниматься по шаткой, дрожащей лестнице. Те, кто был внизу, держали ее изо всех сил, но, несмотря на это, парень раскачивался взад и вперед, из стороны в сторону, неуклонно поднимаясь вверх. Один раз он остановился по дороге, и те, кто был внизу, видели, как он крепко вцепился в лестницу, как будто у него закружилась голова, но опять начал подниматься, подниматься, и подниматься, словно большой черный паук. Вскоре он вылез из лежащей внизу черной тени на белый лунный свет, и его тень следовала за ним шаг за шагом вверх по серой стене. Наконец он добрался до выступающей балки и там, крепко вцепившись в нее, снова остановился. В следующее мгновение он уже сидел верхом на балке, подобравшись к окну бартизана. Медленно приподнявшись на узкой опоре, он осторожно заглянул внутрь. Наблюдавшие за ним снизу видели, как он плавно отвел руку в сторону, а затем зажал что-то зубами. Это был кинжал. Протянув руку, он ухватился за подоконник и, бесшумно подтянувшись, запрыгнул на него. В следующее мгновение он исчез внутри. Последовало несколько секунд тишины, затем раздался резкий захлебывающийся вскрик. Последовала еще одна пауза, затем сверху раздался тихий короткий свист.

– Кто пойдет следующим? – спросил барон.

Вперед выступил Ганс Шмидт. За ним по шаткой лестнице последовал еще один, затем еще, и еще. Последним поднялся сам барон Генрих, и только веревочная лестница осталась качаться на ветру.

В ту ночь Черный Карл распивал в кладовой кувшин желтого вина со своим старым приятелем, мастером Рудольфом, управителем; они, болтая и сплетничая, засиделись, в то время как остальная часть замка погрузилась в сон. Затем, возможно, слегка нетвердой походкой, Черный Карл отправился домой, в Башню Мельхиора.

Медленно приподнявшись на узкой опоре, он осторожно заглянул внутрь

Он постоял некоторое время в дверном проеме, глядя в бледное небо над собой, на большую, яркую, круглую луну, которая висела, как пузырь, над острыми вершинами крыш, черными, как чернила, на фоне неба. Но вдруг он отскочил от дверной рамы, к которой прислонялся, и, склонив голову набок, замер, затаив дыхание, потому что услышал сдавленный крик со сторожевой башни. Он стоял напряженно, неподвижно, прислушиваясь, но все было тихо, если не считать монотонного капанья воды в одном из закоулков двора и далекого журчания реки. «Наверное, я ошибся», – пробормотал себе под нос Черный Карл.

Но в следующее мгновение тишину снова нарушил слабый пронзительный свист. Что это означало?

За тяжелой дубовой дверью башни находился арбалет Черного Карла, переносной ворот, с помощью которого натягивалась тетива, и мешочек с болтами. Черный Карл снова потянулся в темноту, пошарил, пока его пальцы не нащупали оружие. Вставив ногу в железное стремя на конце ложа, он натянул прочную тетиву на спусковой крюк и осторожно вложил в паз тяжелый, смертоносный болт.

Минута проходила за минутой, и Черный Карл, держа арбалет в руке, молча стоял в резко очерченной черной тени дверного проема, ожидая и наблюдая, неподвижный, как каменная статуя. Минута проходила за минутой. Внезапно в тени арки больших ворот, пересекающих двор, произошло какое-то движение, и в следующее мгновение одетая в кожу фигура бесшумно выскользнула на залитую лунным светом площадку и замерла там, прислушиваясь, склонив голову набок. Черный Карл хорошо понимал, что этот человек не принадлежал замку, и, судя по всему, его действия не сулили ничего хорошего.

Черный Карл не раздумывал ни минуты. В те дни отнять чужую жизнь не считалось делом, заслуживающим долгих размышлений или тревог. Черный Карл мог бы застрелить человека по гораздо меньшему поводу, чем подозрительные действия этого парня. В лунном свете одетая в кожу фигура была прекрасной мишенью для стрелы из арбалета. Черный Карл медленно поднял оружие к плечу и тщательно прицелился. В этот момент незнакомец приложил пальцы к губам и быстро тихонько свистнул. Это был последний свист в его жизни. Раздался резкий звон тетивы, шипение летящей стрелы и глухой стук, когда она попала в цель. Мужчина издал пронзительный крик, покачнулся, а затем рухнул всей тяжестью на стену позади. Как будто в ответ на крик, полдюжины мужчин с шумом выскочили из тени ворот, откуда только что вышел незнакомец, а затем остановились во дворе, неуверенно оглядываясь по сторонам, не зная, с какой стороны раздался удар, повергший их товарища на землю.

Но Черный Карл не дал им времени обнаружить это, не было никакой возможности снова натянуть тетиву на громоздком оружии; он бросил его на землю.

– К оружию! – проревел он громовым голосом, а затем захлопнул дверь Башни Мельхиора и с лязгом и грохотом задвинул большие железные засовы.

В следующее мгновение люди из Труц-Дракена с грохотом забарабанили в дверь, но Черный Карл уже поднимался наверх по винтовой лестнице.

Теперь из ворот высыпали остальные.

– В дом, – проревел барон Генрих.

Затем внезапно в ночи раздался грохочущий, лязгающий звук. Дон! Дон! Это бил тревогу большой сигнальный колокол Башни Мельхиора – Черный Карл был на своем посту.

Маленький барон Отто спал на огромной грубой кровати в своей комнате, ему снился Белый Крест на Холме и брат Иоахим. Вскоре он услышал звон монастырского колокола и решил, что у ворот, должно быть, гости, потому что сквозь сон ему слышались громкие голоса. Тут он понял, что просыпается, и, хотя солнечный монастырский сад постепенно мерк, звон колокола и крики становились все громче. Отто открыл глаза. Пылающие красные отсветы факелов, с которыми перемещались по двору люди, вспыхивали и бежали по стене его комнаты. Воздух наполнили хриплые крики и вопли, внезапно раздался пронзительный женский крик, и сквозь весь этот шум, далеко наверху на Башне Мельхиора, бил и бил тревогу большой колокол.

Отто вскочил с кровати и из окна посмотрел на двор внизу.

– Боже милостивый! Что это за ужас происходит? – он заплакал и сложил ладони вместе.

Из окон здания вырывались клубы дыма, кое-где вспыхивало и мерцало тусклое красноватое свечение. Чужие люди бегали по двору с горящими факелами, в воздухе стоял непрерывный женский визг.

Прямо под окном на камнях лежал лицом вниз полуобнаженный мужчина. Вдруг Отто вскрикнул от страха, потому что, когда он ошеломленно смотрел вниз, на зловещий двор, кто-то в сверкающем нагруднике и стальном шлеме тащил по камням темную, безмолвную фигуру женщины, но была ли она мертва или в обмороке, Отто не мог сказать.

Черный Карл, держа арбалет в руке, молча стоял в тени дверного проема, ожидая и наблюдая

С каждым мгновением пульсирование тусклого красного света из окон здания на другой стороне двора становилась все ярче, а отблески других пылающих зданий, которые Отто не мог видеть из своего окна, превращали черную звездную ночь в зловещий день.

В этот момент дверь комнаты распахнулась, и в комнату ворвалась бедная старая Урсела, обезумевшая от ужаса. Она бросилась на пол и обхватила колени Отто.

– Спаси меня! – закричала она. – Спаси меня!

Как будто бедный слабый ребенок мог ей чем-то помочь.

Коридор осветился факелами, а громкие шаги все приближались.

И сквозь весь этот шум непрерывно доносился звон и грохот большого колокола, возвещавшего тревогу.

В комнате вспыхнул красный свет, и в дверном проеме появилась высокая худая фигура в сверкающей кольчуге. За спиной этого свирепого рыцаря с темным, узким, жестоким лицом, глубоко посаженными глазами, блестевшими в свете факелов, толпились шесть или восемь свирепых, мрачных мужчин, которые, заглядывая в комнату, таращились на бледного мальчишку у окна и старуху, которая вцепилась в его колени и молила о помощи.

– Мы раскололи орех, а вот и ядрышко, – сказал один из них, стоявший позади остальных, и раздался оглушительный хохот.

Но жестокое лицо вооруженного рыцаря не расплылось в улыбке, он вошел в комнату и тяжело положил железную руку на плечо мальчика.

– Это ты молодой барон Отто? – спросил он резким голосом.

– Да, – ответил мальчик, – но не убивай меня.

– Мы раскололи орех, а вот и ядрышко

Рыцарь не ответил ему.

– Принесите веревку, – сказал он, – и уберите старую ведьму.

Ослабить безумную хватку бедной старой Урселы, вцепившейся в своего молодого хозяина, удалось, только когда за дело взялись двое. Затем с хохотом они потащили ее прочь, а она кричала, царапалась и отбивалась кулаками.

Отто заломили руки за спину и скрутили тетивой. Затем, толкая и пихая, вывели из комнаты и потащили по коридору, теперь ярко освещенному пламенем, которое ревело и трещало снаружи. Его повели вниз по крутой лестнице, на которой он трижды спотыкался и падал под взрывы хохота. Наконец они вышли на открытый двор. Зрелище было жуткое, но Отто ничего не видел, его голубые глаза смотрели куда-то вдаль, а губы тихо шевелились в молитве, которой его выучили добрые монахи Санкт-Михаэльсбурга, потому что он думал, что его собираются убить.

По всему двору ревело, трещало и гудело пламя. Четыре или пять фигур лежали тут и там, безмолвные при всем этом блеске и шуме. Жар был таким сильным, что вскоре Отто и его сопровождающие вынуждены были вернуться в укрытие у больших ворот, где в немом ужасе сгрудились пленницы под охраной троих или четверых мужчин из Труц-Дракена.

Среди пленных был только один мужчина, бедный, старый, полуслепой мастер Рудольф, управитель, который, дрожа, скорчился среди женщин. Они подожгли Башню Мельхиора, и теперь внизу полыхал огонь. Из окон наверху черными облаками валил дым, но сквозь пламя и дым все равно раздавался тревожный звон. Все выше и выше поднималось пламя; струйка огня побежала по висевшей высоко в воздухе постройке. На крыше вспыхнуло яркое пламя, но колокол продолжал громко звонить. Вскоре те, кто наблюдал снизу, увидели, как здание покачнулось и просело; облако искр с грохотом взлетело вверх, как будто к самим небесам, и колокол Башни Мельхиора умолк навсегда. Все, видевшие это, ахнули и завопили.