Хранители Севера

“Опять этот дурацкий способ носить оружие", – подумала девушка, глядя на перекрещенные за спиной ремни.

– Когда-нибудь ремень порвётся, и ты сам себе ухо отрубишь, – не удержалась она, повторяя старую шутку.

– Зато красиво, – автоматически буркнул он, но в его голосе не было обычного задора.

Он стоял, слегка раскачиваясь, будто его ноги едва держали тело. Даже Талли, вечная болтушка, замолчала, изучая друга внимательным взглядом. Даже она понимала – сегодня тот выжат как лимон. Её нос сморщился, когда она учуяла запах пота, исходящий от друга.

– Ты снова тренировался всю ночь?

Бернар поднял руки в защитном жесте, словно ожидал, что они сейчас набросятся на него с упреками. Его пальцы дрожали, а на костяшках красовались свежие ссадины.

– Да, да, помню. Ты же говорила: "не переусердствуй", "не убей себя раньше времени"… – он вздохнул, и уголки губ дрогнули в попытке улыбнуться. – Но, как иначе? До экзаменов рукой подать, а я… – он резко оборвал себя, сжав кулаки. – Меч держу как надо, но реакция всё ещё хромает.

Мелисса уже собралась развернуться, когда её взгляд упал на его правую ладонь. Посреди загрубевшей кожи зиял свежий порез – багровый, с засохшей по краям кровью. Кожа вокруг воспалилась, покраснела и слегка опухла, но никакой повязки, никакой защиты, будто он даже не удосужился промыть рану. Лицо её изменилось – брови сдвинулись, губы вытянулись в тонкую линию.

– Серьёзно? – бросила она, кивнув на рану. – Ты хотя бы когда-нибудь смотришь, что с тобой происходит?

Юноша посмотрел на свою руку с удивлением, будто заметил её впервые.

– А, это?.. Пустяки. Манекен слишком резко повернулся.

Он попытался отшутиться, но девушка не смеялась. Она шагнула ближе, аккуратно взяла его за запястье. Осмотрела.

– Хоть раз бы пожалел себя. С такими руками ты не сдашь никакой экзамен.

Бернар виновато пожал плечами и посмотрел в сторону, избегая её взгляда. Хоть он стоял и прямо, но было видно – держится из последних сил.

– Всё в порядке, – пробормотал он, будто для самого себя. – Просто… не хочу подвести. Ни вас, ни себя.

Мелисса сжала губы так сильно, что они побелели. В груди бушевало противоречие – хотелось и врезать ему за бестолковость, и тут же затащить в лазарет.

– Что мне с вами делать? – вырвалось у неё сквозь зубы, больше похожее на стон отчаяния, чем на вопрос.

Бернар виновато почесал затылок, оставив в белоснежных волосах дорожку от грязных пальцев. Его улыбка была такой же кривой, как и его логика – он прекрасно знал, что перегнул палку, но в его глазах читалось: "А что поделать, так надо".

– Ой, ну перестань ты его пилить! – Талли, как всегда, ворвалась в момент напряжённости, закатив глаза так выразительно, что казалось, они вот-вот останутся смотреть в потолок. Она с размаху хлопнула ладонями по своим бёдрам. – Он же упрямый как… как… – замялась на секунду, – как ты сама! Лучше слушай сюда!

Она подскочила к Бернару, схватила его за руки, не обращая внимания на его болезненный вскрик, когда она задела рану и, подпрыгнув ещё раз от нетерпения, выпалила:

– Нас отправляют в Бермон! В самый настоящий Бермон!

Юноша медленно прищурился, переводя взгляд с сияющей Талли на мрачноватую Мелиссу. Когда она коротко кивнула, на его лбу собрались тревожные складки.

– Это… правда? – переспросил он глухо, уже чувствуя подвох. Его пальцы непроизвольно сжались, хотя это явно причиняло боль повреждённой ладони.

Но прежде чем кто-то успел ответить, воздух взорвался резким металлическим звоном – гонг прокатился эхом по всему тренировочному полю. В мгновение ока всё замерло. Мечи застыли в воздухе. Смех оборвался на полуслове. Даже птицы на башнях разом замолчали, почувствовали неладное. Все как один повернулись к восточным воротам. Из тени арки медленно выступил сэр Лестар. Он двигался неспешно, словно время подстраивалось под его шаг. Высокий, широкоплечий, в черной как смоль тунике, которая слегка трепетала на ветру. Его белоснежные волосы, собранные в тугой хвост, казались неестественно яркими на фоне темной ткани. Несколько прядей выбились, касаясь резких скул. Ему не нужно было кричать, чтобы его услышали. Одного взгляда хватало, чтобы воины выпрямились, будто по их спинам провели стальной прут. Когда он вышел на середину плаца, Мелисса заметила, как его губы чуть поджались. Она знала этот знак. Так бывало, когда новости были тяжелыми, а решение уже не изменить.

– Построиться! – его голос, усиленный магией, громыхнул, как удар грома в ясный день.

Поле вмиг ожило – со всех уголков плаца к центру сбегались воины. Под ногами хрустел утоптанный снег, серый от грязи и пепла. Этот снег никогда не таял полностью, будто сама крепость хранила его как напоминание о вечных холодах. Мелисса заняла место в строю первой, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле, пытаясь выпрыгнуть наружу. Талли встала рядом, её пальцы нервно мяли рукав рубахи, оставляя мокрые следы от потных ладоней. Бернар занял позицию справа, скрестив мощные руки на груди.

За считанные секунды перед ним выстроилась идеальная линия – два десятка бойцов, чьи тела стали оружием за годы тренировок. Они казались высеченными из одного камня: высокие, подтянутые, с прямой спиной, будто невидимый прут проходил вдоль позвоночника каждого. Их белые волосы – у некоторых собранные в строгие узлы, у других свободно спадающие на плечи – переливались на утреннем солнце, как первый иней. Бледная кожа, никогда не знавшая южного загара, почти сливалась с белизной тренировочных рубах. Но больше всего поражали глаза – холодные, как горные озёра: бледно-голубые, стальные, ледяные. В этих взглядах не было ни страха, ни тени сомнения, только готовность выполнить любой приказ.

Сэр Лестар начал обход строя, его чёрные сапоги оставляли чёткие отпечатки на снегу. Порыв ветра играл серебряными прядями, выбившимися из его строгого хвоста. Он знал, что двадцать пар глаз следят за каждым его движением, и потому держался с невозмутимостью горной вершины. Дойдя до конца шеренги, он развернулся и вернулся в центр, и в этот момент что-то изменилось в его взгляде – в обычно холодных глазах вспыхнул тот самый огонь, от которого у новобранцев перехватывало дыхание, а у ветеранов напрягались мышцы в ожидании важных слов.

– С сегодняшнего дня тренировки усложняются, – его голос прозвучал спокойно, но каждое слово падало, как камень в воду, расходясь кругами напряжения по строю.

Уголки его губ слегка приподнялись – не улыбка, а скорее тень удовлетворения, и это пугало куда больше, чем крик. Он выдержал паузу, давая осознать сказанное. Реакция не заставила себя долго ждать. По шеренге пробежал ропот – кто-то еле слышно ахнул, кто-то сжал кулаки, но всё стихло в тот же миг, когда его взгляд скользнул по лицам.

– Теперь каждая тренировка будет проходить с использованием Хаоса.

Тишина стала такой густой, что можно было услышать, как падает снежинка. Даже ветер, обычно свистящий между башнями, замер. Флаги на стенах обвисли, даже они в страхе затаили дыхание. Лица воинов оставались каменными – годы дисциплины делали своё дело. Но глаза. Глаза выдавали всё. В них мелькало: шок, сопротивление, у некоторых – холодный ужас.

– Вот мы попали… – вырвалось у Бернара громче, чем он планировал.

Он резко замолчал, почувствовав, как тяжёлый взгляд наставника впивается в него. Юноша мгновенно выпрямился: подбородок вверх, плечи расправлены.

Воины переглянулись. Одни – с подавленной злостью, другие – с мрачной покорностью. Но ни в одном взгляде не было радости. Потому что это значило одно: отныне Хаос станет их ежедневным спутником. Той самой силой, что разъедает душу. Тем, что делает их уникальными – и проклятыми одновременно. С детства каждый мечтал стать одним из воинов. Но лишь теперь они понимали истинную цену такой чести.

…

Королевство Бермон держало свою власть не числом солдат, а их нечеловеческой силой. Пока другие королевства завидовали его плодородным землям и серебряным рудникам, никто не смел посягнуть на эти богатства – все знали, какая армия их защищает.

Дети с магическим даром становились собственностью короны едва ли не с пеленок. Если к восьми годам у ребенка проявлялись способности, его забирали навсегда. Родителям оставалось лишь смотреть вслед, пока их чадо уводили в холодные казармы, где из него выбивали все человеческое, оставляя только идеального солдата.

Эти воины двигались быстрее, били сильнее, чувствовали острее. Их мечи, заряженные магией, могли рассечь доспехи как пергамент. Один обученный маг стоил десятка обычных бойцов. Но за такую мощь приходилось платить собственной жизненной силой – каждый заклинательный жест вытягивал энергию прямо из души. Переступи черту – и ты уже не воин, а труп.

Но Асуры нашли другой путь. Их армия не нуждалась в традиционных магах – они создали нечто новое, чудовищное, противоречащее самой природе. Даже дети без врожденного дара могли стать оружием, пройдя через Посвящение.Лагеря отбора не делали различий между мальчиками и девочками – всех ждали одинаковые испытания, одинаковые муки. Детей, едва достигших одиннадцати лет, забирали из семей и бросали в этот ад, где из них выбивали всё слабое, всё человеческое. Те, кто выживал, проходили Посвящение. Ритуал, после которого многие не узнавали себя в зеркале. Их кожа становилась бледной, как снег, волосы – белыми, как пепел. Но главное изменение происходило внутри. Они больше не чувствовали холода, не дрожали от страха, не плакали от боли. Люди шептались, что лучше умереть, чем стать одним из этих "белых демонов". Их сила была особенной – они не рождались с ней, а брали её у своих врагов. Но за эту способность приходилось платить страшную цену.

Хаос, та самая тёмная сила, что давала мощь чудовищам, могла наделить ею и человека. Но она выжигала душу, оставляя лишь пустую оболочку. Тех, кто слишком далеко заходил в слиянии с Хаосом, называли Безликими – они теряли не только человеческий облик, но и саму свою суть. В состоянии Зверя воин становился чем-то пугающим – его движения превращались в молниеносные атаки, раны заживали на глазах, а боль просто переставала существовать. Но чем дольше длилось это состояние, тем труднее было вернуться назад. Сознание затуманивалось, в голове оставалась лишь ярость, а тело начинало меняться, кости хрустели, принимая новые формы.

Лишь самые сильные духом могли контролировать эту трансформацию. Остальных ждала быстрая смерть – их же товарищи закалывали потерявших разум собратьев без колебаний. Потому что безумный воин с силой демона был страшнее любого врага – он не знал страха, не чувствовал боли, и убивал всех подряд, будто слепой ураган смерти.

…

– Я услышал, как вы все рады… – его голос разрезал тишину, холодный и острый, как зимний ветер. Каждое слово падало на плечи воинов тяжелыми ледяными глыбами.

Строй замер. Кто-то сглотнул так громко, что звук разнесся по всему плацу. Другой воин задержал дыхание, будто боясь, что даже шум выдоха привлечет внимание командира. Все взгляды уперлись в снег перед сапогами – никто не осмеливался поднять глаза.Лестар медленно прошелся вдоль шеренги, его тяжелый взгляд скользил по лицам, ища малейшие признаки слабости.

– Прекрасно, – наконец произнес он, и это слово прозвучало как приговор. – А теперь… по наставникам. Приступить к тренировкам. Немедленно.

– Есть, сэр! – рявкнул строй, и голоса слились в едином рёве.

Плац ожил в одно мгновение. Десятки сапог взрыхлили серый снег, раздались резкие команды, металлический лязг оружия. Воины на ходу поправляли тренировочные костюмы, закалывали распущенные пряди волос, перебрасывались короткими взглядами. Общее настроение висело тяжелой тучей, но ни один рот не раскрылся для жалоб – все прекрасно знали, на что подписывались.

– Талли! – её окликнули.

Одно имя, и всё внутри девушки сжалось. Пальцы впились в ткань рубахи у пояса, дыхание перехватило. Она не сразу обернулась, чувствуя, как с каждым его шагом, снег хрустит все ближе, а сердце бьется все чаще.

– Сегодня вы с Бернаром тренируетесь с Виргаром.

Лестар едва заметно кивнул в сторону наставника. Тот, широко расставив ноги, уже орал на группу новичков, размахивая руками. Его лысая голова блестела на солнце. Старый, неровный, будто кто-то провел раскаленным гвоздем от виска до скулы, шрам краснел, как всегда, когда Виргар злился. А злился он часто. Его "уроки" запоминались не знаниями, а сломанными ребрами и ноющими по ночам синяками.

– Поняла, – прошептала Талли, уставившись в промерзшую землю. Только дрожащие пальцы, вцепившиеся в подол рубахи, выдавали, как ей страшно.

Лестар медленно перевел взгляд

– А с тобой, Мелисса…мы поработаем отдельно.

У нее перехватило дыхание. Губы сами собой сжались, чтобы не вырвался стон. Она лишь кивнула, чувствуя, как в животе холодеет от дурного предчувствия.

"Каменный Зал… Опять этот проклятый Каменный Зал…"

Бросив последний взгляд на друзей, она увидела, как Талли грызет губу до крови, а Бернар стоит, скрестив руки, его обычно насмешливый взгляд теперь был серьезен и тревожен. Мелисса попыталась улыбнуться, но получилось только криво. Развернувшись, она побрела за наставником, чувствуя, как ледяной ветер с башен рвет её волосы, а слепящее солнце заставляет щуриться.

Каменный зал. Это место не нуждалось в представлении – каждый воин знал его слишком хорошо. Где-то глубоко под крепостью, скрывалось это огромное подземное пространство. Там, где даже шёпот превращался в гулкое эхо, разлетаясь по чёрным стенам и возвращаясь к говорящему искажённым, чужим.

Стены зала были сложены из особого камня – тёмного, почти чёрного, с лёгким синеватым отливом. Он казался живым, впитывая не только свет, но и силы тех, кто осмеливался войти под эти своды. Лишь один-единственный луч пробивался сверху, падая ровным столбом точно в центр.

Факелы вдоль стен горели тускло, их пламя неестественно синее и слабое, будто и огонь боялся разгораться в этом месте. Массивные колонны по периметру были покрыты древними письменами. Эти символы, происхождение которых никто не мог объяснить, создавали невидимый барьер, сдерживая Хаос, когда тот вырывался из-под контроля.

Здесь проходили самые тяжёлые тренировки. Здесь новички впервые сталкивались с Хаосом лицом к лицу. Многие не выдерживали – их крики ещё долго звучали в памяти тех, кто остался. Мелисса помнила эти бесконечные часы, когда тело отказывалось слушаться, а разум затуманивался от боли. Как они спали прямо на холодном камне, просыпаясь от собственных стонов, когда Хаос начинал пожирать их изнутри.

В этом зале не было понятия дня и ночи. Время текло по-другому – медленно, тягуче. Даже тишина здесь была особенной – густой, насыщенной, словно кто-то огромный и древний дышал рядом, притаившись в тенях.

Световой столб в центре мог обмануть непосвящённого. Кому-то могло показаться, что это святилище, место силы и покоя. Но стоило задержаться подольше, и становилось ясно: свет здесь чужой, неестественный. А в темноте за колоннами что-то ждало, наблюдало, выжидало момент, когда можно будет ухватить за слабину и потянуть в глубину, откуда нет возврата.

Каменные ступени под ногами девушка были протерты до блеска – поколения воинов оставили здесь следы своих сапог. Каждый выщербленный край, каждый скол на этих древних камнях рассказывал историю тех, кто прошел этот путь до неё. Воздух сгущался с каждым шагом вниз, становясь тяжелым и влажным. Знакомый запах ударил в ноздри – смесь плесени, пота, крови и чего-то еще, чего она не могла определить, но что навсегда врезалось в память. Её дыхание участилось, а в груди что-то болезненно сжалось.

"Как давно я не спускалась сюда…"

Пальцы сами потянулись к стене, ища опоры. Шершавая поверхность камня была холодной. Вдруг ногти зацепились за неровность – искусственные бороздки, выцарапанные в камне. Талли. Бернар. И чуть ниже, отдельно – её собственное имя. Перед глазами поплыли образы прошлого:

…

Прошло четыре года с того дня, когда двенадцатилетняя Мелисса впервые столкнулась с Хаосом лицом к лицу. Она до сих пор помнила, как дрожали её худенькие ноги в слишком больших сапогах, как рубаха болталась на ней, как на вешалке. В тот день Каменный Зал казался ей огромным, как целый мир. Она стояла в центре, маленькая и хрупкая, а вокруг сгущалась тьма. Воздух вибрировал, искажаясь. Каждый мускул в её теле напрягся до предела, пытаясь сдержать бурю, что клокотала внутри. Её губы посинели от напряжения, а на висках выступили крошечные кристаллики льда – пот мгновенно замерзал под воздействием вырывающейся магии. В глазах, широко распахнутых от ужаса и боли, читалась отчаянная решимость. Сквозь стиснутые зубы вырывались только сдавленные стоны.

Тьма внутри рвалась наружу, скреблась под кожей, искала слабое место. Она чувствовала, как что-то чужое, древнее и дикое, пытается завладеть её телом. Всё, что она могла – это держаться, сжимая кулаки до крови, не давая Хаосу вырваться. Внезапно зал осветили вспышки – магический вихрь вырвался, рассыпаясь искрами по сторонам. Колонны вдоль стен вспыхнули золотым пламенем. Защитный барьер, окружавший площадку, замерцал, готовый рухнуть в любой момент. Полупрозрачная стена из магии дрожала, искрилась, и казалось, ещё мгновение – и она разлетится на тысячи осколков.

В эпицентре разбушевавшейся магической бури, где воздух дрожал от напряжения, а каменные плиты трещали по швам, стоял невозмутимый остров спокойствия.

Андрэ.

Его черная туника хлопала на ветру неистового вихря, но сам он оставался неподвижным. Тьма обтекала его фигуру, не смея коснуться, создавая вокруг него странную зону затишья. Этот высокий, почти худощавый мужчина с короткими белыми волосами и аристократическими чертами лица выглядел обманчиво спокойным. Прямой нос с едва заметной горбинкой, высокий лоб, тонкие скулы – все дышало холодной, почти отстраненной элегантностью. Но стоило взглянуть в его тёмно-синие глаза – глубокие, как ночное небо над зимней равниной – и становилось ясно: эта внешность лишь маска. Маска, скрывающая лезвие, готовое выскользнуть в любой момент.

Сейчас его обычно бесстрастное лицо выдавало лишь одно напряжение – правая рука, сжатая в кулак до побеления костяшек, сухожилия на запястье напряглись. Он мог вмешаться, должен был, но не делал этого. Его не моргающий взгляд был прикован к хрупкой фигурке девочки, сражающейся с внутренним демоном. Он видел, как её тело сотрясают судороги, как зубы сжаты до хруста, как слезы мгновенно замерзают на щеках. Видел, как в её глазах борются ужас и решимость. И понимал – наступает момент истины. Тот самый, когда рождаются или ломаются навсегда. Его пальцы сжались ещё сильнее, но он продолжал молчать. Потому что иногда самый страшный выбор – это не выбор вообще, а просто ожидание.

Хаос бушевал внутри неё, как дикий зверь, сорвавшийся с цепи. Он рвал её изнутри, когтями из тьмы скребя по самым уязвимым уголкам души. Каждый удар отзывался жгучей болью, будто кто-то вырывал её внутренности, оставляя лишь пустоту, наполненную яростью. Чёрные узоры расползались по её коже, как живые тени. Они извивались, словно змеи, оставляя за собой следы жжения. Лицо исказилось от муки – челюсть свело так сильно, что казалось, зубы вот-вот треснут. В груди сжалось, будто невидимая рука впилась когтями прямо в сердце, сжимая его в ледяном кулаке. Она попыталась вдохнуть, но вместо воздуха в лёгкие ворвался лишь хриплый стон. Глаза, ещё недавно ясные, затянуло мутной пеленой. Мир вокруг расплылся – стены, вспышки магии, даже силуэт наставника превратились в размытые пятна. Слёзы, горячие и солёные, тут же леденели на щеке, оставляя на коже ледяные дорожки. Тело трясло в конвульсиях. Пальцы скрючило судорогой, вены горели, словно по ним текла не кровь, а расплавленный металл. Огонь подбирался к самому нутру – к её воле, к тому, что ещё оставалось ею. Хаос уже не просто атаковал – он заполнял её, вытесняя последние крупицы сознания. Где заканчивалось её тело? Где начиналась тьма? Она больше не чувствовала границ.

Температура резко упала. Изо рта Мелиссы вырвался белый пар, тут же застывающий в воздухе. Камни под ногами покрылись инеем, пот на её висках превратился в крошечные кристаллики льда. Мир сузился до пульсирующей боли.

Андрэ, наблюдавший за ней, замер. В глазах появилось редкое для него напряжение. Он видел, как тёмные узоры на её коже смыкаются, как паутина, оплетая её целиком. Знал: сейчас решается всё. Один шаг, и она пропадёт. Один рывок, и хаос возьмёт вверх.

– Я… вся… горю…

Её голос звучал чужим, раздробленным. Боль пронзила каждую клетку: суставы, рёбра, даже зубы. Всё, что она знала, все воспоминания – лица, голоса, уроки – таяли в этом безумном огне.

– Не могу… больше… терпеть…

Она подняла голову. Её глаза, когда-то ясные, голубые, теперь были чужими. Алыми, горящими, полными ненависти. Не её ненависти, Хаоса. Мир вокруг залился кровавым светом. Боль исчезла, растворившись в злобной, всепоглощающей ярости. Она захлестнула сознание, как прилив, смывая последние остатки её воли. Где-то глубоко, в самом уголке разума, ещё теплился крик: это не я! Это не я! Но голос становился всё тише, а Хаос – всё громче.

Она цеплялась за воспоминания – за ту самую девочку с растрёпанными волосами, что боялась спать без света и прятала под подушкой гладкий камушек, принесённый из ущелья. Он был холодным и шершавым, и когда она сжимала его в ладони, ей казалось, что горы где-то рядом, что они защищают её. Но теперь даже этот образ расплывался, таял в вихре безумия, который кружил в её голове, вырывался наружу вместе с хриплым дыханием. Она чувствовала, как её саму медленно и неумолимо затягивает в эту трясину. Горло горело, каждый вдох был будто глоток раскалённого песка, мышцы сводило судорогой.

“Терпи!”

Голос наставника прорвался сквозь шум в голове, резкий, как удар кнута. Он раскатился по Каменному залу, ударился о высокие стены, покрытые древними рунами, и эхом вернулся к ней, пытаясь встряхнуть:

– Верни контроль. Ты владеешь Хаосом, а не он тобой!

Она сжалась в комок, впилась пальцами в виски, будто могла выдавить из головы этот гул, этот вой, что разрывал её изнутри. Но звук был везде – в костях, в крови, в каждом ударе сердца, которое колотилось так бешено, что казалось, вот-вот разорвёт грудную клетку.

Тук. Тук. Тук.

Каждый удар отдавался болью. Губы, бледные, потрескавшиеся, шептали одно и то же, снова и снова: "Я сильнее, сильнее…" – но слова уже не помогали, в них не было веры. А Хаос, почуяв слабину, рвался вперёд, как голодный зверь, рвал её изнутри, заливал глаза багровой пеленой. Тьма сгущалась вокруг, обвивала её, как змея, сжимала, пытаясь добить последнее, что оставалось от неё самой.

– Больно…

Андрэ стоял неподвижно, но на миг что-то дрогнуло в его лице – едва уловимая тень. Его челюсть напряглась, губы сжались так сильно, что побелели. Он знал, чем это может закончиться. Знал и всё равно остался, не шагнул вперёд. Это было правило. Их правило.

– Помоги мне… кх… папа… – из её горла вырвались лишь хриплые звуки.

Глаза мужчины на миг потускнели. В них вспыхнула вина, боль, сожаление, но тут же погасло. Он не мог помочь, не имел права.

“Прости, дочка, но это твой путь.”

Вскинув голову, он резко выкрикнул:

– Запомни: помочь себе можешь только ты сама!

Слова ударили сильнее, чем плеть. Мир вокруг пошатнулся, словно под её ногами внезапно исчез пол. Отчаяние обрушилось на неё, накрывая с головой. Горло свело спазмом. Слёзы больше не лились, их просто не было.

“Он не придёт. Никто не поможет.”

Слова вонзились в неё острее стали. Мир закачался, пол ушёл из-под ног, и она почувствовала, как падает – не вниз, а куда-то внутрь себя, в черноту, что разверзлась под ней. Отчаяние накрыло с головой, горло свело так сильно, что она не могла вдохнуть. Слёз не было, только сухая, обжигающая пустота.

"Он не придёт. Никто не поможет."

Эти слова резали её изнутри, как тонкие ножи, оставляя рваные раны в душе. Разум трещал, готовый рухнуть в любую секунду. Сердце колотилось в такт одному-единственному слову: "Прекрати… просто прекрати…" Всё, чего она хотела сейчас – исчезнуть, перестать чувствовать, раствориться в этой тьме, которая уже обнимала её, звала, сулила покой.

Но в тот миг, когда тьма уже почти поглотила её, когда казалось, что нет пути назад – в самой глубине души, под слоями страха, боли и смирения, дрогнула крошечная искра. Не та ядовитая злоба, что разъедала её изнутри, подпитываемая Хаосом. Нет. Это было нечто иное – её собственное, настоящее, глубоко запрятанное. Оно прорвалось наружу, как пламя, задыхавшееся в тесной пещере и наконец вырвавшееся на свободу. Это была злость – чистая, острая, ослепительная. Злость на отца, который стоял и смотрел, как она сгорает заживо, но ни разу не протянул руку. Злость на мать, чьи холодные глаза всегда говорили: “Ты недостаточно хороша”. Злость на Хаос, который украл у неё право выбора. И больше всего – злость на саму себя. За то, что верила. За то, что ждала. За то, что так отчаянно цеплялась за надежду, что однажды, если будет стараться изо всех сил, её наконец полюбят.