Хранители Севера

«Сейчас не время, сдержись,» – с трудом, сквозь стиснутые зубы, прошипел Геральд сам себе, чувствуя, как лавина ярости пульсирует у него в висках, грозя сорваться. Его взгляд, скользнув по комнате, на мгновение задержался на Адриане, на его племяннике, и неожиданно его губы растянулись в широкой, неестественной ухмылке, полной презрения и обещания.

– Как пожелаете, Ваше Величество…

Фальшивая, сладковатая почтительность капала с каждого его слова, как медленный, но верный яд. Мужчина резко, с силой развернулся на каблуках и направился к выходу. Его тяжёлые, отмеренные шаги гулко отдавались в звенящей тишине покоев. Дверь он захлопнул с таким оглушительным грохотом, что со стены, дрогнув, сорвался и упал старинный портрет одного из предков. Стекло в раме с треском разбилось, рассыпавшись по полу тысячами сверкающих осколков.

Геральд замер на секунду в коридоре, сжимая кулаки до хруста. Вены на его руках вздулись и посинели, готовые вот-вот лопнуть. В тусклом, колеблющемся свете магического светильника его карие глаза потемнели, стали почти чёрными, бездонными и пустыми, как ночное небо без звёзд. Где-то вдали, за стенами дворца, завыл ветер, вторивший буре в его душе.

«Ничего. Всё только начинается. Наш план уже пришёл в действие.»

Мысль обожгла его изнутри, разливаясь по жилам липким, согревающим теплом, наполняя странным, почти болезненным наслаждением. Это было не просто удовлетворение, а нечто большее – сладкое предвкушение, смешанное с абсолютной, властной уверенностью в том, что все шестерёнки начали поворачиваться именно так, как он задумал. Он чувствовал эту уверенность каждой клеткой: она пульсировала в висках, стучала в сонной артерии, заставляла сердце биться в лихорадочном, торжествующем ритме. Это было слаще самого выдержанного вина, острее отточенной стали – предвкушение абсолютной власти, ради которой он столько лет притворялся, лгал, терпел и лебезил. Всё, что он делал, все его поступки, все интриги – всё это было частью грандиозного замысла, и теперь, когда механизм начал работать, он чувствовал себя почти божеством, держащим в своих руках нити сотен и тысяч судеб.

Мужчина резко, запрокинув голову, засмеялся. Хриплый, надломленный и нечеловеческий звук разорвал тишину пустых коридоров, отражаясь от каменных сводов и превращаясь в жуткую, неземную симфонию. Каменные стены, казалось, содрогнулись в ответ, а пламя факелов затрепетало и погасло, бросая на стены последние, судорожно пляшущие тени. Так же внезапно, как и начался, его смех оборвался. Геральд выпрямился, смахнул со лба выступившие капли холодного пота и с привычной лёгкостью вновь надел на своё лицо холодную, бесстрастную и безжалостно-расчётливую маску.

«Игра только начиналась.»

– Всё идёт по плану, – прошептал он, и его губы растянулись в улыбке. – Всё идёт по плану…

В этот момент в глубине коридора, где тени сгущались до черноты, шевельнулось что-то. Геральд не повернулся, лишь сузил глаза, в которых ещё плясали отблески недавнего безумия, и тихо, но с безраздельной властностью произнёс в пустоту:

– Как прошла операция, Нил?

Из мрака, словно порождение самой тьмы, выплыла фигура. Высокий, до болезненности худой юноша, облачённый в длинный, потертый до дыр чёрный плащ. Тонкая ткань обрисовывала угловатые, острые плечи и едва прикрывала неестественно длинные, словно паучьи, ноги. Он приблизился бесшумно, не производя ни единого звука. Его кожа была мертвенно-бледной, с синеватыми прожилками у висков, словно его давно не касались лучи солнца. На лишённом какой-либо привлекательности лице застыла маска затаённого страха. Уголки тонких, бескровных губ подрагивали, словно он пытался сдержать дрожь. Впалые, глубоко утонувшие в тёмных кругах глаза смотрели на мужчину с таким немым ужасом, что казалось, будто перед ним стоял не человек.

Нил остановился в нескольких шагах, не решаясь поднять взгляд выше пола.

– Миссия провалилась, – осторожно, выдохнул он, будто каждое лишнее слово могло стоить ему жизни. Он боялся, что даже звук его собственного голоса разозлит господина ещё сильнее. Громко, с усилием сглотнул, чувствуя, как огромный, холодный ком страха сдавливает ему горло.

– Все… мертвы? – голос Геральда был обманчиво ровным.

Нил съёжился, пытаясь втянуть голову в плечи и исчезнуть. Его худые, костлявые плечи поднялись, а длинные, бледные пальцы судорожно сжали края плаща, вытягивая ткань.

– Да, мой господин… – выдавил он почти беззвучным шёпотом.

Повисла тишина. Всего на миг, но этот миг растянулся, показавшись вечностью. В нём звенело напряжение, как в туго натянутой струне, готовой лопнуть, и в следующее мгновение грохот шагов разорвал эту тишину. Каждый удар каблуков Геральда по мраморному полу звучал, как молот, забивающий гвоздь в крышку гроба.

– Ты хоть понимаешь… – его голос сорвался на высокой, истеричной ноте. – Сколько сил мне стоит скрывать это?!

Он приблизился вплотную, его дыхание стало горячим и тяжёлым. Лицо было перекошено гримасой чистейшей ярости, губы подрагивали, вены на лбу и висках вздулись и посинели, готовые прорвать кожу.

– Пропадают маги! Один за другим! А каждый из них – на вес золота! – он ткнул длинным пальцем в грудь Нила, отчего тот пошатнулся, едва удержав равновесие.

– На собраниях уже шепчутся, поднимают вопросы. Скоро нас раскроют! – Геральд захрипел, его глаза налились кровью. – Мы должны прорвать эту чёртову грань как можно быстрее!

Брызги слюны, сверкнув в тусклом свете факелов, осели на тёмной ткани плаща юноши. Взгляд мужчины стал безумным, неосознанным. Он больше не контролировал себя. Рука взметнулась в воздух и с хлёстким, сухим звуком обрушилась на щёку слуги. Нил пошатнулся. Голова его резко дёрнулась вбок, чёрные, жирные пряди волос рассыпались по лицу. Щека тут же запылала ярким алым следом, в уголке его рта выступила тонкая, алая капля. Она медленно, словно нехотя, потекла вниз, оставляя тёмную, липкую дорожку на мертвенной бледности кожи. Но он не издал ни звука, не вскрикнул, не простонал. Стоял, сжавшись в комок страха и покорности, только его пальцы ещё крепче, до побеления суставов, вцепились в грубую ткань плаща. Его глаза, наполненные до краёв ужасом и смирением, были неподвижно устремлены в трещины на каменном полу. Он не смел поднять взгляд, не смел дышать слишком громко.

Геральд тяжело, с присвистом дышал. Его грудь резко, неровно вздымалась под тёмным, дорогим камзолом.

– Снова… они? – спросил он, и его голос неожиданно прозвучал почти ровно, обретая ледяное спокойствие.

Нил лишь молча, быстро кивнул, не поднимая глаз.

– Да, мой господин. Они пришли именно в тот момент, когда разрыв уже образовался… и закрыли его. Джафара взяли в плен.

Геральд замер. Его густые брови медленно сошлись на переносице, образуя глубокую складку.

– А где был… ты? – вопрос повис в воздухе.

Нил затрясся мелкой, неконтролируемой дрожью. Осторожно, боясь спугнуть тишину, он поднял взгляд, пряча весь свой страх за маской выученной, до автоматизма доведённой покорности. Его нижняя губа пульсировала от недавнего удара, но физическая боль была ничем по сравнению с ледяным ужасом, сковывавшим его грудь и сжимавшим горло. Он знал: одна неверная интонация, одна крошечная ложь, одна оплошность – и эти холодные каменные стены станут его последним пристанищем.

– Я… наблюдал издалека, мой господин, – проговорил он, низко склонившись в почтительном поклоне, чувствуя, как по его спине пробегают мурашки леденящего страха.

Мужчина засмеялся. Резко, зло, с откровенным отвращением.

– Значит, струсил, – бросил он через плечо, и его голос внезапно стал ленивым, почти скучающим, как у человека, мгновенно потерявшего всякий интерес. Он отвернулся, медленно подошёл к узкому арочному окну. Сунул руку в карман и принялся медленно, задумчиво вертеть на своём пальце массивный фамильный перстень.

– Джафар… не проблема, – произнёс он почти машинально, будто речь шла не о жизни и смерти его собственного подчинённого. – Без нашего антидота он не доживёт и до заката.

Но вдруг… его пальцы сжались в белый от напряжения кулак. Перстень впился в кожу, оставив на костяшках глубокую красную вмятину.

– Эти… демоны, – прорычал он, и в его голосе снова закипела ярость, – слишком много усилий было потрачено, чтобы они вымерли до последнего. Так почему они всё ещё живы?! Чёрт!

Он резко, почти с яростью провёл ладонью по своему лицу, оставляя на коже бледные полосы.

– И этот… старый дурак со своим покаянием… – процедил он сквозь стиснутые зубы, вцепившись длинными пальцами в собственные виски. – Времени нет, совсем нет…

Прошло несколько долгих минут, прежде чем его лицо вновь обрело привычные черты. Оно снова стало холодным, непроницаемым, отполированной маской, без единого следа недавнего безумия, которое всего несколько мгновений назад разрывало его изнутри. Он повернулся к слуге, всё так же стоявшему месте.

– Собери всех, – велел он спокойно, деловито. – Придётся пересмотреть наши планы. И… не подведи меня впредь, – добавил он, прищурив свои холодные глаза.

Нил склонился так низко, что его длинные чёрные волосы коснулись холодного каменного пола. Каждая мышца в его тощем теле напряглась до дрожи. Он чувствовал, как холодный, липкий пот стекает по его спине, пропитывая грубую ткань простой рубахи.

– Я больше не подведу вас, – донесся его тихий, прерывающийся голос из глубины поклона.

Геральд усмехнулся коротко и сухо.

– О, я уверен, что не подведешь, – повторил он, и в его голосе прозвучала лёгкая, ядовитая насмешка. – У меня на тебя… особые планы.

Но Нил уже не слышал этих слов. Он, словно призрак, растворился в полумраке коридора, его бесшумные шаги потонули в оглушительном гуле собственного сердца, бешено и отчаянно стучавшего в его тощей груди.

АДРИАН

Люциус медленно прикрыл веки. В этот миг до него дошло с окончательной, бесповоротной ясностью: Геральд никогда не изменится. Тот человек, в котором он когда-то видел брата, остался лишь в воспоминаниях.

«Как же я был слеп…» – пронеслось в его сознании, оставляя за собой горький осадок. Как он мог верить его сладким клятвам? Его подобострастным улыбкам? Его лицемерным обещаниям, данным у смертного ложа их отца? Едкая, густая горечь подкатила к горлу, но гнева уже не осталось, лишь усталая, всепоглощающая апатия, смирение человека, который слишком долго бился с бурей и теперь лишь ждал, когда та унесёт его в небытие.

– Адриан… мы должны… всё исправить…

Каждое слово давалось ему с усилием. Голос, что ещё не так давно гремел в тронном зале, заставляя трепетать лордов и военачальников, теперь стал тонким, хриплым шёпотом, едва различимым среди тихого потрескивания свечей. Его грудь едва заметно вздымалась под тонкой льняной рубашкой.

Адриан вздрогнул. В отцовском голосе он впервые услышал нечто совершенно новое – глубочайшее, бесповоротное раскаяние. «Почему?» – яростно клокотало у него внутри. «Почему ты сожалеешь об этом? Это всего лишь старый, покрытый пылью договор о взаимопомощи: их военная защита в обмен на наше продовольствие и металл. Но ведь угрозы крупной войны не было уже десятилетия!» Необходимость в этом соглашении казалась юноше абсурдной, пережитком далёкого прошлого.

– Я не понимаю… – голос юноши неожиданно дрогнул, срываясь на ту высокую, мальчишескую ноту, какой он говорил лет десять назад. – Что плохого в том, что мы разорвали этот договор? Ведь он давно потерял всякий смысл… Зачем цепляться за прошлое?..

В королевских покоях стало невыносимо душно. Воздух стоял тяжёлый, густой, смешанный с горьковатым ароматом сушёных лечебных трав. Где-то на приставном столике тлела ветка мирры, её дымок стелился призрачными змейками. Смерть словно уже была здесь – неслышная, незримая, скользящая между колонн, пристально вглядывающаяся в лицо умирающего короля, будто проверяя: готов ли он отправиться в путь. Люциус не ответил сразу. Его измождённое, испещрённое тенями лицо вдруг озарилось странным, почти неземным светом. Глаза, всегда такие холодные, строгие и недовольные, смягчились, в них появилась непривычная нежность. Адриан замер, затаив дыхание. Этот взгляд он видел считанные разы в жизни: когда впервые удержался в седле, когда отец вручил ему первый настоящий меч, и когда умерла мать.

– Сын мой… – слабый голос короля наполнил комнату удивительным теплом. Его иссохшие, прозрачные пальцы слабо, но цепко сжали ладонь сына. – Договоры… это не просто чернила на пергаменте. Это… клятвы, обеты, что связывают нас с другими людьми крепче стальных цепей. Разорвать их – значит предать тех, кто верил нам, кто положился на наше слово. – Он замолчал, чтобы сделать хриплый, свистящий вдох. – А доверие… – продолжил он, – его собирают по крупицам всю жизнь… но теряют в одно мгновение, и восстановить его – труднее всего.

Адриан всё ещё молчал, но в его груди поднималось смутное, липкое и неприятное беспокойство. Мысли путались, сплетаясь в клубок. Он не понимал всего до конца, не видел всей картины, но впервые за долгое время в его душе поселилось сомнение.

«Может, я и правда был слеп?»

Люциус, с присущим ему умением читать людей, уловил это зарождающееся сомнение, и в уголках его губ дрогнула слабая, но безмерно любящая улыбка. Морщины у глаз сложились в тот самый, знакомый с детства узор.

– Ты ещё молод, Адриан. Мир кажется тебе чёрно-белым. Но я верю… что ты поймёшь, и когда это случится… – он запнулся, и юноша с изумлением увидел, как глаза отца наполняются влажным блеском, – ты исправишь то, что не успел я.

Он с невероятным усилием приподнял голову на подушках, в последний раз медленно обвёл взглядом свои покои – эти стены, эти гобелены, это лицо сына. Его глаза, потускневшие от боли и лекарств, вдруг вспыхнули последним, ярким огнём решимости. И когда он заговорил снова, его голос, собрав остатки сил, прозвучал твёрдо и ясно:

– Мой последний указ… Адриан, мой наследник, взойдёт на трон Бермона… только при одном условии.

Король сделал мучительную паузу, переводя дух, собираясь с силами для главного.

– Он обязан… возобновить отношения… с королевством Атрея, восстановить разорванный договор.

Тишина, наступившая после этих слов, была абсолютной, звенящей, словно сам древний замок затаил дыхание в ожидании. Даже пламя свечей в массивных бронзовых канделябрах перестало колыхаться, застыв в неподвижности, боясь нарушить значимость этого мгновения. Адриан почувствовал, как под его ногами дрогнул прочный камень пола. Слова отца обрушились на него сокрушительной лавиной – громоподобные, неоспоримые, выбивающие почву из-под ног и начисто сметающие все прежние убеждения. Он стоял не в силах пошевелить ни единым мускулом, пока этот страшный и непонятный приказ эхом разносился в его сознании.

Придворные, замершие было в почтительном молчании, переглянулись. Тихий, испуганный шёпот пронёсся по комнате. Этот указ менял всё – вековой баланс сил, внешнюю политику королевства, саму их жизнь, их будущее. Старый граф Вейнхард, его пышные седые усы нервно подрагивали, переводил растерянный взгляд с умирающего короля на бледного наследника, и снова обратно. Его толстые, покрытые старческими пятнами пальцы с такой силой сжимали набалдашник трости, что костяшки побелели. Рядом леди Сесилия, вся в траурном чёрном бархате, резко прикрыла полуоткрытый рот резным веером, её глаза были полны ужаса.

– Это же прямая дорога к войне… – чей-то испуганный, сорвавшийся шёпот прозвучал громче прочих, повиснув в тяжёлом воздухе.

– Если они… откажутся… – Люциус снова закашлялся, и на этот раз приступ был страшен. Его тело сотряслось в немой агонии, алые капли крови брызнули на его побледневшие губы, на подбородок, оставив ржавые пятна на белизне подушки.

– Отец… – Адриан бросился к нему, но Доротея опередила, стремительно поднеся платок к его посиневшим губам.

Когда изматывающий приступ наконец отступил, мужчина едва приоткрыл глаза. Его губы шевельнулись, рождая почти беззвучный шёпот:

– Ты должен… заключить новый договор… На любых… их условиях…

Он медленно, с облегчением опустил голову на подушку, и в его потухающем взгляде мелькнуло облегчение.

«Как легко… Будто тяжёлый груз наконец спал с моих плеч…»

Лицо короля вдруг стало удивительно спокойным. Глубокие морщины разгладились, а на губах застыла слабая, почти детская улыбка. Он сделал последний, желанный выдох. Его грудь медленно опустилась и больше не поднялась.

Адриан застыл. Он стоял у изголовья, всё ещё сжимая в своей ладони холоднеющую руку отца. Пальцы короля, ещё недавно такие сильные и властные, теперь безжизненно лежали в его руке. В горле встал плотный, горячий ком. Он пристально всматривался в лицо отца, и в нём всё ещё теплилась безумная надежда: может, сейчас… он снова откроет глаза? Скажет последнее напутствие, скептически поднимет бровь, шевельнёт пальцем? Ничего. В его застывшем взгляде не было ни боли, ни страха, лишь бездонное, тихое сожаление.

– Прости… – будто прошептал ему на прощание тот самый голос, который когда-то учил его держать меч и не бояться темноты. – В этой битве я оставляю тебя одного.

За его спиной раздался пронзительный, разрывающий душу крик сестры.

– Отец! Нет, нет, нет!..

Она вцепилась в рубаху отца своими тонкими, дрожащими пальцами. Её тело сотрясалось от беззвучных рыданий, а губы бессмысленно, снова и снова, шептали одно и то же слово: «Проснись, проснись, проснись…» В полном отчаянии она прижалась ухом к его груди, туда, где когда-то ровно и мощно стучало сердце, но услышала лишь… гробовую тишину. Слёзы хлынули с новой, сокрушительной силой, оставляя мокрые дорожки на её раскрасневшихся щеках. Она уткнулась лбом в остывающую грудь отца, надеясь, что тепло жизни вернётся, если его не отпускать, держать изо всех сил.

– Не уходи… прошу… очнись…

Тишина в покоях внезапно затрещала по швам. Послышались робкие, осторожные шёпоты, словно ядовитые змеи, выползающие из своих нор, почуяв запах крови и власти. Потом они стали громче, настырнее. Уже не шёпот, а тревожный, нарастающий гул. Придворные столпились у дверей, стояли напряжённым полукругом, как стая хищных птиц, что пока не решается слететь к добыче, но уже отсчитывает последние секунды. Их глаза блестели с разным выражением: у кого-то – от подлинного горя, у кого-то – от жадного и нетерпеливого любопытства. Кто теперь возьмёт власть? Кто станет ближе к новому трону?

– …говорят, он ещё утром подписал новый указ…

– …и что теперь, наследник? Он же…

– …смотрите, как она кричит…

– Принцесса, вам нужно взять себя в руки, – голос Мадам Лакруа прозвучал резко, как удар хлыста.

Высокая, костлявая женщина, облачённая в безупречно строгое чёрное платье, вышла из тени. Принцесса не слышала её, не замечала ничего вокруг. Она всё ещё сжимала в руках отцовскую рубаху, прижимаясь к нему, будто пытаясь укрыться от надвигающегося кошмара реальности. Мадам Лакруа чуть заметно кивнула. Двое стражников в сияющих серебристых доспехах, громко бряцая латами, двинулись к девушке.

– Ваше высочество… простите, – мягко, почти виновато проговорил один из них. Он взял её за руку, а другой осторожно, но твёрдо – за плечо.

Доротея вздрогнула.

– Нет! Не трогайте!

Она дёрнулась – резко, с неожиданной силой, которой от неё никто не ждал. Её ногти впились в простыню, с хрустом разрывая тонкую ткань.

– Отец… пожалуйста… не оставляй нас… – её голос сорвался в пронзительный крик, полный такой невыразимой боли, что даже у самых чёрствых и циничных придворных дрогнули лица.

Второй, отчётливый кивок Мадам Лакруа. Стражники, не глядя друг на друга, действовали слаженно и безжалостно. Они подхватили принцессу под руки и буквально оторвали её от тела короля. Она билась в их железных хватках, царапала латы, но их хватка не ослабевала.

– Отпустите меня! Адриан! – отчаянный крик сорвался с губ Доротеи. Её глаза, залитые слезами, метнулись к брату, цепляясь за него, как за последнюю надежду и опору.

Но он даже не посмотрел на неё, его руки безвольно свисали вдоль тела. Его всегда учили держать себя в руках. Ему твердили: «Ты будешь королём, а короли не дрожат, не срываются, не плачут на людях.» Но сейчас… сейчас никакие уроки самоконтроля не работали. Все правила рассыпались в прах.

Шёпоты за его спиной нарастали, как морской прилив, становясь всё громче и наглее.

– …совсем не реагирует.

– …а что он должен делать? Рыдать, как девчонка?

– …или, может, уже знает то, чего мы не знаем…

Слова были острыми, безжалостными, и каждая фраза вонзалась в него. Юноша слышал всё. Каждое слово, каждый намёк, каждую ядовитую интонацию, но не отвечал. Он лишь смотрел, как его сестра бьётся в руках стражников. Видел, как её ноги беспомощно скользят по полу, как она судорожно хватает ртом воздух, как кричит в истерике, и ничего не мог поделать. Впервые в жизни он чувствовал себя абсолютно беспомощным. Мир вокруг него рушился на глазах. Пол, стены, высокие своды зала – всё смешалось в расплывчатом, колеблющемся мареве. Грудь сдавило, воздуха катастрофически не хватало, и ему казалось, что вот-вот сознание покинет его. В горле пересохло, стало першить.

«Нужно собраться. Соберись, Адриан, давай же. Ты должен. Ты теперь должен.»

Но его тело отказывалось слушаться. Ноги стали ватными и непослушными, руки предательски дрожали, а в висках громко, навязчиво и отчётливо стучало.

Тук. Тук. Тук.

Все звуки вокруг потонули в этом оглушительном гуле. Голоса придворных, тяжёлые шаги стражников, даже отчаянные, раздирающие душу крики Доротеи – всё растворилось, оставив лишь этот бешеный, неистовый стук его собственного сердца, отсчитывающего секунды до начала его новой, страшной жизни.

«Что мне делать дальше? Как жить? Как дышать?»

Голова гудела, мысли метались, цепляясь за обрывки последних слов отца, за тяжесть его взгляда. Судьба всего королевства теперь лежала на его плечах – неподъёмная, невыносимая ноша. А что, если он не справится? Что, если его первое же решение окажется роковой ошибкой? Холодная, липкая паника подползла к горлу, сжимая его ледяными пальцами, перекрывая воздух.

– Адриан! – чей-то голос, прорвался сквозь нарастающий шум в ушах.

Он не ответил. Физически не смог бы выдавить из себя ни звука.

– Адриан, ты в порядке? – тот же низкий, знакомый голос прозвучал снова, уже громче и настойчивее, пробиваясь сквозь туман отчаяния.

– Адриан… – чья-то твёрдая, тёплая рука легла ему на плечо, и это прикосновение стало якорем в бушующем море его страха.

Он медленно, преодолевая невероятное сопротивление, поднял голову.

Брайан.

Пальцы друга сомкнулись на его плече крепко, уверенно, напоминая: ты здесь, ты жив, ты не один в этой комнате, полной смерти и чужих глаз. Хватка была твёрдой, но не властной – поддерживающей, стабилизирующей. Через это простое, человеческое прикосновение в его оцепеневшее тело словно вливали струю живой силы. Жар, что пробежал по позвоночнику, выжег дотла леденящий страх. Адриан медленно, с глубоким вздохом выпрямился, разводя сведённые напряжением лопатки. Веки его дрогнули, а дыхание, наконец, выровнялось, стало глубже. Тихие, ядовитые перешёптывания придворных вновь стали различимыми, но теперь они звучали иначе – они боялись. Боялись перемен, что неумолимо надвигались вместе с его восхождением. Упрямый луч солнечного света пробился сквозь щель в тяжёлых занавесях и ударил ему прямо в лицо. Свет резанул затуманенные глаза, обжёг веки, но он не отвёл взгляда. Смотрел прямо в это ослепительное сияние, словно пытался разглядеть в нём хоть какой-то намёк, ответ.

«Может, это знак? Может, так боги пытаются сказать, что пора принять этот вызов? Пора стать тем, кем я должен быть?»

Адриан сам не знал, верить в это или нет. Он резко, почти яростно тряхнул головой, отгоняя наваждение, и, подняв взгляд, встретился с зелёными глазами Брайана. Некогда ясные, полные решимости и лёгкой насмешки, сейчас они смотрели на него сквозь затянутую болью дымку. Загар, который он приобрёл на южных границах, не смог скрыть тёмных, усталых синяков под ними. Исчезла и его привычная, обезоруживающая улыбка, оставив лишь горькую складку у опущенных уголков губ. В его глазах юноша увидел отражение собственной боли. Друг упорно не смотрел на кровать, он просто не мог. Как будто, если не видеть, то этого и нет, как будто саму смерть можно обмануть таким простым, детским способом.

– Нужно идти, – почти беззвучно, одним выдохом, произнёс Брайан.

За его спиной, словно выросшие из тени, замерли несколько фигур в белоснежных, ниспадающих складками балахонах. Глубокие капюшоны скрывали их лица, оставляя на виду лишь бледные, неподвижные подбородки. По самому краю их длинных одеяний, касавшихся холодного мрамора, тянулась алая вышивка – тонкая, как струйка крови на снегу, вплетённая в ткань замысловатым древним узором. Они ждали. Смиренно и безмолвно, как те, кто привык стоять на пороге между мирами.