Хранители Севера

– Достаточно, чтобы ты уже должна была быть одета, умыта и причёсана, – бодро заявила Талли, поднимаясь с кровати и отряхиваясь. – У нас сегодня, на минуточку, насыщенное утро.

В этот самый момент дверь в покои с гулким стуком распахнулась. В комнату, словно ураган, ворвался Бернар. Он шагал стремительно, почти строевым шагом, но весь его бравый вид разбивался в прах о одну-единственную, упрямую пуговицу на манжете. Он дергал её с таким остервенением, будто эта мелкая деталь гардероба объявила ему личную вендетту. Его рубашка из черного атласа безупречно сидела на фигуре, подчеркивая рельеф мышц. Серебряная вышивка вдоль воротника и плеч мерцала в свете. Но всё это великолепие сводилось на нет одной-единственной застежкой, которая нагло отказывалась занимать положенное ей место.

– О, всемогущие боги, дайте мне терпения… – простонал он с такой трагедийной пафосностью, будто на кону была не пуговица, а судьба всего королевства.

Он откинул голову назад, словно надеясь, что потолок сжалится над его страданиями, и глухо выдохнул, с придыханием умирающего героя. Руки бессильно повисли по бокам, пальцы вяло шевельнулись. Губы беззвучно произнесли пару явно нецензурных слов.

– Талли… помоги. Это не одежда. Это проклятие. Кто вообще придумывает такие застёжки? Сложно поверить, что это было создано руками человека.

– Бернар! – возмутилась она, вскидывая брови. – Тебя, вообще учили стучаться?! А если бы мы были не одеты?!

Он остановился, на миг задумался, почесал затылок, глядя на них с выражением искреннего непонимания. В его глазах читался почти святой интерес к логике вопроса.

– И что? Что я там такого не видел? – выдал он совершенно серьёзно, как будто этим всё объяснялось.

От его ответа у Талли перехватило дыхание. Она уже набрала в грудь воздуха, готовясь выпустить в него словесную бурю о приличии, границах, уважении и вообще цивилизации, но встретившись с тяжёлым взглядом подруги, замолчала.

Мелисса медленно поднялась с кровати. Подойдя ближе, она остановилась всего в шаге от Бернара и, глядя прямо в глаза, произнесла:

– В следующий раз стучись. Мы не дома. Лишние слухи нам сейчас ни к чему.

Бернар уже открыл рот, чтобы по привычке отбиться шуткой, но, наткнувшись на её взгляд, сразу передумал. Он мгновенно стал серьёзнее, подняв руки в знак капитуляции:

– Понял. Всё, больше ни слова. Виноват, искуплю, даже перешью манжеты сам.

Но вся его серьёзность разбивалась об нелепую картину: одна манжета всё ещё болталась не застёгнутой, волосы торчали, как после погони, рубашка сидела чуть перекошено. Он выглядел как ребёнок, которого насильно нарядили в парадную одежду и заставили стоять смирно.

Талли фыркнула. Глаза закатила так, что, казалось, они вот-вот покатятся обратно в затылок. Но вместо слов подошла к нему и, молча, почти обречённо, взялась за злополучную манжету.

– Каждый раз с вами всё одно и то же, – проворчала она, скрещивая руки на груди. – Словно у меня, кроме вас двоих, в жизни других дел нет.

– Ну, у тебя есть я, – беззастенчиво заявил Бернар, расплывшись в самодовольной улыбке. – А это уже, согласись, немало.

– Да, особенно если мечтать о головной боли с утра пораньше, – фыркнула она.

– Ах! – Он театрально прижал ладонь к груди, будто только что получил удар в самое сердце. Его глаза округлились, и он с наигранным возмущением обернулся к Мелиссе:

– Ты только посмотри! А я ведь верил в нас!

– Лучше посмотри на свою манжету, – устало бросила Мелисса, едва приподняв бровь. – С ней у тебя дела ещё хуже, чем с чувством меры.

– Укол засчитан, – буркнул он, но уголки его губ всё же дрогнули в улыбке.

Талли фыркнула так звонко, что, казалось, в воздухе зависли хрустальные колокольчики, и тут же прикрыла смеющийся рот ладонью, пытаясь сдержать новый приступ веселья. Бернар же лишь раздражённо хмыкнул, бросив укоризненный взгляд в высокое окно, за которым утреннее солнце заливало комнату настойчивым, почти наглым золотом – таким спокойным и ленивым, словно оно само лично наблюдало за его борьбой с непослушными пуговицами и с нетерпением ждало развязки. Бледные длинные пальцы девушки вмиг положили конец этой битве: пара быстрых, уверенных движений – и упрямая ткань наконец сдалась, пуговицы послушно скользнули в свои петельки.

Закончив, она отступила на шаг, чтобы оценить результат, прищурила свои живые глаза и медленно, с пристрастием, оглядела друга с головы до пят, после чего одобрительно кивнула самой себе и направилась к массивному дубовому шкафу. «Вроде бы даже ничего, можно показаться на людях», – бросила она через плечо, вставая на цыпочки. Её стройная фигура вытянулась, когда она снимала с вешалки аккуратное платье, а затем одним метким, почти хищным движением перекинула его через спинку кровати, так что складки тёмной ткани легли прямо перед Мелиссой. «Переодевайся», – прозвучал приказ, и взгляд, которым Талли его сопроводила, был красноречивее любых слов: возражений он не принимал.

Мелисса в ответ лишь испустила долгий, усталый вздох, в котором словно утонул весь её внутренний протест. Но слов не последовало. Молча, будто движимая не своей волей, она подняла прохладную ткань и скрылась за высокой резной ширмой. Платье оказалось на удивление приятным на ощупь, шёлковая подкладка холодила ладони. Чёрное, идеально приталенное, с высоким воротом, подчёркивающим стройность шеи, и узкими рукавами, оно сидело на ней безупречно, облегая каждый изгиб. Длинный разрез на боку, едва заметный в статике, обещал свободу движению и добавлял скрытой дерзости. Серебряная нить, вышитая причудливыми узорами по подолу и манжетам, поблёскивала приглушённо, словно иней на оконном стекле холодной ночью. Когда она вышла из-за ширмы и её взгляд упал на большое зеркало в золочёной раме у двери, ей на мгновение показалось, что в отражении стоит незнакомка. Контраст между чёрным платьем и её бледной, почти фарфоровой кожей был разительным. Белоснежные волосы, аккуратно убранные, открывали высокий лоб и тонкие скулы, которые оттеняли несколько выбившихся прядей. Серебряные переливы ткани вступали в тихий диалог с мерцающим, холодным светом её глаз. Она медленно провела ладонями по гладкой поверхности наряда, проверяя, не мираж ли это, не рассыплется ли он от одного неловкого прикосновения.

– Непривычно видеть тебя в таком образе, – раздался сзади спокойный голос Бернара. Он не сводил с неё внимательного взгляда, в котором читалось лёгкое удивление.

Мелисса поймала его отражение в зеркале и тихо, почти шёпотом, ответила:

– Мне тоже, как будто это… не я вовсе.

– А я бы так и ходила каждый день! – встряла в разговор Талли, весело крутанувшись перед зеркалом, и в нём вспыхнуло отражение её собственного наряда – тёмно-синего, с открытыми плечами и целой россыпью мелких сверкающих каменьев на корсете. Её голос звенел беззаботным предвкушением, а синие глаза искрились озорством. – Когда ещё наряжаться, как не сегодня?

В эту секунду раздался настойчивый стук в дверь. Мелисса на миг застыла, будто её окунули в ледяную воду, а затем коротко и глубоко вдохнула. Бросив последний оценивающий взгляд в зеркало, она выпрямила спину, чуть приподняла подбородок, и с каждым шагом по направлению к выходу из покоев в неё будто вселялась та самая роль, от которой её сердце пыталось бежать всю предыдущую ночь.

ВО ДВОРЦЕ.

Кабинет тонул в глубоком полумраке, который, казалось, впитался в сами стены за долгие годы, и даже настойчивое утреннее солнце бессильно разбивалось о тяжёлые бархатные шторы, распахнутые лишь настежь одну створку. Сквозь этот узкий проём врывался единственный тонкий луч света, который, выхватывал из темноты фигуру мужчины, склонившегося над массивным письменным столом из тёмного ореха. Он сидел, сгорбившись так, что плечи напряглись под грубой тканью его камзола, а его длинные, нервные пальцы судорожно перелистывали страницы старых книг. Пожелтевшие листки мелко дрожали в его руках, а острый, беспокойный взгляд метался от строчки к строчке, выхватывая слова с лихорадочной, почти отчаянной скоростью. Он искал что-то, и с каждой неподходящей страницей его губы сжимались всё туже в тонкую белую ниточку, а тёмные брови хмуро сходились у переносицы. В свете луча поблёскивали пряди пепельной седины у него на висках, резко контрастируя с тёмными волосами.

На столе царил настоящий хаос, отражающий смятение в его душе: десятки открытых томов были навалены друг на друга, повсюду валялись испещрённые клочки пергамента, несколько опрокинутых чернильниц оставили на дереве тёмные, засохшие потёки. Пару книг и вовсе лежали на полу, их корешки неестественно выгнуты, будто их швырнули в приступе ярости. Геральд резко, с силой выдохнул, откинулся в кожаном кресле и с нажимом потер лицо ладонями, ощущая под пальцами усталость, въевшуюся в кожу. Потом он провёл пальцами по растрёпанным волосам и запрокинул голову. Потолок с облупившейся лепниной смотрел на него сверху вниз, глухо и безучастно, не предлагая ни ответов, ни утешения.

– Осталось недолго… – хрипло пробормотал он в тишину, и слова прозвучали как попытка не столько утешить себя, сколько заставить в это поверить. – Совсем скоро всё закончится…

Лишь одна эта мысль и держала его сейчас на самом краю, не давая сорваться в бездну отчаяния. Его взгляд скользнул в дальний угол, где на узком столике из красного дерева стоял тяжёлый хрустальный графин, наполненный густой, тёмно-янтарной жидкостью. Он на мгновение задержался на нём, в мозгу мелькнула короткая, соблазнительная мысль о глотке, который мог бы притупить остроту происходящего.

И тут раздался скрип.

Дверь распахнулась без стука, нарушив гнетущую тишину. В кабинет, сбив дыхание, ворвался худощавый юноша. Он был высок, но как-то неестественно хрупок, а кожа его была бледной до синевы, будто он и правда не видел солнечного света целыми месяцами. Глубокие тени под глазами делали его молодое лицо измождённым и болезненным. Взгляд его был упрямо опущен в пол, он явно избегал встретиться глазами с хозяином кабинета. За спиной его тонкие, почти девичьи пальцы с нервным, сухим треском хрустели суставами. Мокрые от пота тёмные пряди волос налипли на высокий лоб. Он застыл, едва переступив порог, будто боялся, что каждый следующий шаг приблизит неминуемую бурю. Он судорожно открыл рот, чтобы говорить, но не издал ни звука, сомкнул губы и попробовал снова – и снова голос предательски застрял где-то в горле, превратившись в беззвучный хрип. Юноша отчётливо чувствовал, как по его позвоночнику под мокрой от испарины рубахой медленно стекают холодные капли. Он знал: сейчас начнётся самое страшное, и отдал бы всё на свете, лишь бы передать эту весть кому-то другому, но выбора у него не было.

– Говори.

От этого одного слова, прозвучавшего тихо, но с железной напряжённостью, юноша вздрогнул всем телом. Он сглотнул ком в горле и всё же заставил себя поднять глаза на Геральда. В этот момент он выглядел так, будто готов был раствориться, исчезнуть, провалиться сквозь землю, лишь бы не стоять здесь и не произносить следующей фразы.

– Простите за вторжение, но… дело не терпит отлагательств.

Мужчина даже не пошевельнулся. Его пальцы механически продолжили перелистывать страницы лежащего перед ним фолианта. Глаза скользили по строкам, но уже не видели букв, только пустоту. Каждая страница, не приносящая ответа, была каплей, переполнявшей чашу его терпения.

– Ну? – глухо, откуда-то из самой груди, прорычал он.

Слуга заёрзал на месте, беспомощно переминаясь с ноги на ногу.

– Тут… такое дело… – начал он снова, и голос его снова предательски дрогнул и сорвался на высокой ноте.

Геральд резко вскинул голову. Тень от нависших бровей скрыла его глаза, но по напряжённой шее и белым костяшкам пальцев, впившихся в край стола, было ясно – терпение лопнуло.

– Что?! – взорвался он, и его крик прозвучал как удар хлыста, разорвавший затхлый воздух кабинета.

Страницы захлопнулись с резким хлопком, взметнув облачко пыли. Он рывком встал, отшвырнув тяжёлое кресло, то с глухим скрежетом отъехало назад, ударившись о книжные полки. Слуга побледнел так, словно из него за одно мгновение вытянули всю кровь, оставив лишь восковую оболочку.

– Говори, чёрт тебя подери! – прорычал мужчина, сокращая расстояние между ними. Каждый его шаг отдавался гулким стуком по старому паркету. – Что случилось, если ты осмелился ворваться сюда без стука?!

Юноша инстинктивно отступил, пока его спина не упёрлась в массивную дверь. Он сглотнул комок страха, застрявший в горле, и наконец выдавил, запинаясь на каждом слове:

– Н-наш… нашу базу… рассекретили, господин…

В кабинете воцарилась мёртвая тишина, такая густая, что в ней можно было задохнуться. Воздух перестал двигаться. И тогда раздался крик – нечеловеческий, низкий рык, больше подходящий раненому зверю, чем человеку. Геральд сделал последний стремительный шаг вперёд, и его сильные, жилистые пальцы сомкнулись на шее юноши с такой силой, что хрустнул крахмальный воротник рубашки. Слуга захрипел, его собственные пальцы вцепились в железную хватку хозяина, пытаясь отодрать её от себя.

– Подними голову! – рявкнул Геральд, и его голос гремел, как гром.

Юноша повиновался, его глаза, полные животного ужаса, дёрнулись вверх и встретились со взглядом хозяина. И сразу же расширились, наполняясь леденящим душу осознанием.

Геральд, сжав пальцы ещё сильнее, притянул его ближе, так что их лица оказались в сантиметрах друг от друга. Он чувствовал, как под его ладонью бешено пульсирует хрупкая жизнь. Его голос прозвучал ледяным, обжигающим шёпотом, в котором не было ни капли тепла:

– Повтори.

Хватка на шее стала железной. Воздух оборвался. Слуга дёрнулся в её тисках. Его рот распахнулся в беззвучном крике, глаза, налитые ужасом, казалось, вот-вот выйдут из орбит. Он захлёбывался собственной паникой, дёргал головой, пытаясь поймать хотя бы глоток воздуха. Его ногти царапали кожу на руке мужчины, но это было бесполезно – хватка лишь сжималась сильнее, и в висках уже начинало стучать, а в лёгких горело огнём. И тогда он снова посмотрел в эти холодные, пустые, без единой искры жалости или даже гнева глаза. В них читалось лишь одно: немое, ледяное предупреждение. И юноша сдался. Его руки бессильно опустились. По щекам из глаз, полных слезами безысходности, покатились слёзы, смешиваясь с испариной на лице. Он перестал сопротивляться.

И вдруг – хватка исчезла. Он рухнул на пол, обмякший, согнувшись пополам и судорожно, с хрипом и надрывным кашлем, втягивая в обожжённые лёгкие воздух. Его пальцы метались к шее, пытаясь стереть с кожи память о чужой власти, которая, казалось, впиталась в самое нутро.

– Н-наша база… была раскрыта… вчера вечером, – прохрипел он, едва выговаривая слова. – Асурами. Один из них… проник внутрь. Его не смогли поймать. Он сбежал.

Глаза Геральда сузились до щелочек, его зрачки стали тонкими и острыми, как отточенное лезвие.

– Как?! – его голос зазвенел. – Как одна из этих крыс смогла найти проход? Кто стережёт ворота? Кто допустил это?!

Слуга, всё ещё сидя на полу, вздрогнул, но ответил быстро, словно отрепетировав слова:

– Орхей, господин. Он… покинул пост без разрешения.

Щека Геральда дёрнулась в нервном тике.

– Разберись с ним, – выдохнул он, и в этих словах прозвучал смертный приговор. – Нам не нужны те, кто не умеет выполнять приказы.

– Уже… уже сделано, хозяин, – прошептал юноша, опуская голову ещё ниже.

Геральд резко развернулся к книжным стеллажам. Его изнутри распирала чёрная, кипящая ярость. Он не мог больше стоять на месте. Из его горла снова вырвался глухой рык, и его кулак со всей яростью обрушился на деревянную полку.

Раздался оглушительный треск.

Дерево поддалось, книги с грохотом посыпались на пол, подняв тучи пыли. Один из томов упал прямо к его ногам. Мужчина наклонился, поднял его и медленно, почти с нежностью, протёр ладонью потрёпанную кожаную обложку. На ней золотым тиснением поблёскивали слова: «Мирные договоры». Его губы исказила презрительная, кривая усмешка.

– Мирные… – фыркнул он с нескрываемым отвращением.

Он с хрустом сжал пальцы и с силой швырнул книгу через всю комнату. Тяжёлый фолиант с острыми углами прицельно прилетел в голову юноши у двери. Раздался глухой, костяной удар. Голова слуги дёрнулась назад, и по его виску тут же потекла тонкая алая струйка. Но юноша не вскрикнул, не вздрогнул, даже не поднял глаз, продолжая смотреть в пол.

– Вон! – проревел Геральд, указывая на дверь.

Слуга молча, как тень, поклонился и стремительно выскользнул из кабинета. Дверь за ним закрылась с тихим, почти ласковым щелчком. И в тот же миг с него спала маска. На его лице расцвела странная, кривая, почти детская улыбка. Он зашагал по длинному коридору легко, почти вприпрыжку, его пальцы отбивали весёлый ритм по собственному бедру. Язык лениво скользнул по губе, слизывая каплю крови, выступившую в уголке рта. В его глазах плескалось странное, почти экстатическое удовольствие. Внезапно он остановился. Из бокового прохода бесшумно вышла группа асуров – их сопровождала одна из старших служанок. От них веяло холодной, безмолвной мощью, а их лица были невозмутимы. Юноша медленно, не скрывая интереса, повёл взглядом по их строгим лицам, пока его внимание не остановилось на последнем в шеренге. Их глаза встретились всего на мгновение – и асур равнодушно, не узнав, отвёл взгляд. Но слуга узнал этого мужчину. Он проводил их взглядом, пока мерные шаги не затихли в глубине коридора. И только тогда на его лице расползлась неестественно широкая, натянутая улыбка, похожая на маску куклы. Он тихонько присвистнул какую-то беспечную мелодию, поправил помятый воротник и, не оглядываясь, зашагал прочь. В его голове, ясно и чётко, начала пульсировать одна-единственная мысль: «Астра – моя».

МЕЛИССА

Девушка шла по бесконечным коридорам, и старалась смотреть прямо перед собой, лишь краем глаза отмечая ослепительное великолепие вокруг. Ещё мгновение, и она снова утонет в этом сияющем, почти нереальном мире, который казался таким чужим, что по коже бегали мурашки. Дворец Белграда был полной противоположностью всему, что она знала. Слишком много простора, слишком много света, слишком много безмятежности в самом воздухе. От высоких арок, залитых солнцем, до огромных зеркал в массивных позолоченных рамах – всё здесь словно нашептывало: здесь нет места тревогам и печалям. Даже воздух был другим, непривычным: он благоухал цветущими гирляндами, мёдом и свежестью, а не знакомым ей запахом дымного очага, старого камня, воска для доспехов и чуть пыльных, пропахших дымом гобеленов. Она любила свой дом – его суровые каменные стены, свист ветра в узких бойницах и низкое серое небо. Но здесь, среди этих ослепительно-белых стен и мягкого, ласкового света, её сердце внезапно сжалось от странного, щемящего чувства, похожего на зависть. «Почему именно мы должны бороться за выживание каждый день, а они могут позволить себе всё это?» – пронеслось в голове.

– Плохие мысли, – тихо прошептала она себе и резко встряхнула головой, отгоняя наваждение.

Их небольшая делегация уже приблизилась к высоким, почти до самого потолка, дверям в главный зал. Створки из светлого, выбеленного временем и солнцем дерева казались вратами в другой, параллельный мир. Вся их поверхность была покрыта невероятно тонкой резьбой: причудливые лианы, нежные лилии и изогнутые стебли словно жили своей жизнью, тянулись вверх, к источнику света. Если смотреть подольше, можно было поклясться, что эти узоры медленно движутся. Мелисса на мгновение задержалась, позволив кончикам пальцев коснуться резного дерева. Подушечки кожи ощутили приятную прохладу и мельчайшие бороздки мастерской работы. По обе стороны от входа стояли стражи в безупречно белых, отглаженных до хрустальности мундирах. Узкие наплечники оттеняли их плечи, а у поясов висели мечи с лезвиями, отполированными до зеркального блеска. Когда делегация поравнялась с ними, стражи синхронно склонили головы и плавно, без единого скрипа, распахнули тяжёлые створки.

Девушка невольно задержала дыхание. Зал ослеплял своим сиянием. Через огромные, распахнутые настежь окна лились потоки солнечного света, наполняя пространство теплом и ароматом цветущих садов. Белый мраморный пол сверкал. В центре стоял длинный стол из того же светлого дерева, что и двери, с изящными позолоченными ножками, вырезанными в форме львиных лап. А над ним парила хрупкая люстра из сотен тонких хрустальных подвесок, похожих на застывшие капли льда, что тихо звенели, переливаясь в лучах света.

В зале уже царил оживлённый, приглушённый гул. Вельможи, разбившись на группы, о чём-то горячо и с нажимом беседовали. Несколько голосов звучали громче и резче остальных, словно спор вот-вот готов был перерасти в открытый конфликт. Но когда двери отворились, в зале воцарилась мгновенная тишина. Мелисса переступила порог, и на неё обрушилась лавина взглядов – десятки пар глаз, тяжёлых, оценивающих, откровенно враждебных. Кто-то пялился с нескрываемым любопытством, будто ожидая увидеть мифическое чудовище. Кто-то кривил губы в брезгливой гримасе, даже не пытаясь скрыть своё презрение. Пальцы одного из придворных с такой силой впились в столешницу, что костяшки побелели. Взгляд её сам собой скользнул к тому, кто восседал в центре. Кронпринц Адриан. Он казался органичной частью этого сияющего зала. В тёмно-зелёном, идеально сидящем камзоле, с безупречной осанкой и непринуждённой, слегка насмешливой улыбкой, он выглядел воплощением беззаботности. Но его глаза – внимательные, пронзительные, постоянно находящиеся в движении – выдавали настоящую натуру, скрытую под этой маской.

«Вот они, – пронеслось в голове Адриана. – Демоны Севера. Легенды, сошедшие со страниц пыльных хроник прямо к нам».

Слово «демон» было странным, но подходящим. Слишком белые, почти серебряные волосы. Кожа, бледная, как тонкий фарфор, сквозь которую, кажется, просвечивают синеватые прожилки. Черты лица – удивительно чёткие и холодные, будто выточенные изо льда резцом скульптора. Они резко контрастировали с тёплой, солнечной атмосферой зала, словно напоминая о далёких суровых землях.

По правую руку от кронпринца сидел герцог Пирс – верный советник покойного короля и главнокомандующий армией. Мужчина с лицом, на котором улыбка, казалось, была нечастым гостем. Его камзол благородного золотисто-коричневого оттенка сидел безупречно. Он сидел с выпрямленной спиной и расправленными плечами – осанка выдавала в нём солдата до мозга костей, человека, который и за столом переговоров не забывал о своей службе. Серебряные нити седины на висках не старили его, а лишь подчёркивали суровую опытность и непоколебимую волю. Он унаследовал свой титул ещё мальчишкой, и с тех пор его жизнь стала чередой приказов, сражений и суровых решений. Род Пирс веками стоял несокрушимым щитом на южных рубежах, и их семейные устои были строже любых королевских указов. Там детей учили держать меч гораздо раньше, чем усваивать придворные манеры и изящные обороты речи.

Слева от Адриана, будто специально оставленное, зияло пустое кресло. Оно казалось маленьким островком тишины в шумном море придворных, которые уже рассаживались по своим местам, заполняя зал шелестом дорогих тканей. Бархат глубоких, как ночь, оттенков, мягкий блеск мехов, воздушные кружева, стоившие целое состояние, и кричаще-яркие цвета – каждый элемент их костюмов кричал о богатстве и статусе, о желании быть замеченными.

Мелисса отчётливо понимала, что сейчас наступает самый важный момент. Лёгкий шорох её чёрного платья по мрамору казался ей невероятно громким, а отрывистый, чёткий стук каблуков отдавался в тишине, как одинокие капли перед началом ливня. За её спиной, сохраняя почтительную дистанцию, двигались Талли и Бернар. С каждым шагом к тому самому пустому месту сердце девушки сжималось всё туже, но на её губах неожиданно расцвела лёгкая, почти насмешливая улыбка. В ней читалась не наигранность, а настоящая внутренняя сила, спокойная уверенность женщины, которая знает себе цену и не намерена её занижать.

Бернар, в отличие от неё, был струной, готовой лопнуть от напряжения. Его острый, беспокойный взгляд непрерывно сканировал зал, выискивая малейший признак угрозы в складках занавесок, в тени колонн, в выражении лиц придворных. Тёмный, плотный камзол подчёркивал ширину его плеч, а коротко остриженные белоснежные волосы делали черты лица ещё более резкими и суровыми. Он никогда не умел играть в эти игры – его тревога была написана у него на лице, в каждом жёстком движении его рук.

Талли же, казалось, наслаждалась каждым мгновением. Её улыбка сияла, а взгляд, скользнув по свите кронпринца, надолго зацепился за высокую фигуру Брайана, стоявшего позади Адриана. В её глазах вспыхнул живой, хищный интерес. Мужчина и правда был примечателен: камзол в тёплых, солнечных тонах золота, выгодно оттенял зелёный цвет его глаз и ровный, здоровый загар. Белоснежная рубашка сидела на нём безупречно, обрисовывая мощный торс.