Хранители Севера

– Что?

– Просто… – Брайан неопределённо махнул рукой, обвёл взглядом оранжерею. – Вы так внимательно слушали, смотрели на каждый цветок, будто видели их впервые.

Она на мгновение замолчала.

– Вы правы, у нас всё… совсем по-другому. Наш климат слишком суров, и трудно вырастить хоть что-то живое. Цветы там не живут долго. Мы выращиваем в основном зелень, редкие коренья, остальное только в теплицах, и то с трудом. Наши мастера постоянно работают над этим.

– Мастера? – переспросил он, приподнимая бровь. Слово прозвучало немного чуждо.

Девушка чуть прикусила нижнюю губу. Взгляд её скользнул в сторону.

– Всё в порядке, – вскоре произнёс он. – Не нужно, если не хотите.

Она вновь посмотрела на него. Внимательно, будто что-то в нём взвешивала. Несколько долгих секунд, и всё же заговорила тихо, почти шёпотом:

– Так мы называем наших ремесленников. Только это… немного больше. Быть мастером – это не просто работа. Это путь. Это человек, который отдал себя одному делу: кузнецы, лекари, ткачихи, каменщики… У каждого – своя область, и в ней он стремится к совершенству. В Атреи все делятся на две касты: мастера – те, кто создают и заботятся, и… – она запнулась, но всё-таки продолжила: – воины. Те, кто сражаются, защищают. С детства каждый приносит пользу.

Говоря, она не смотрела на него. Её глаза блуждали где-то среди листвы, между витиеватыми ветками и стеклянным сводом, будто сквозь прозрачную крышу видели не цветущую оранжерею, а далёкие заснеженные земли. Где ветер всегда режет кожу, где каждый шаг даётся с усилием, где всё требует стойкости. Она замолчала.

Брайан не торопился с ответом.

«Как необычно – посвятить всю жизнь одному делу. Настолько, чтобы оно стало смыслом, чтобы ничего другого и не существовало.»

Суровый север всегда казался ему диким, отстранённым, почти мифическим. Но сейчас… сейчас он захотел узнать о нём всё. Не из любопытства, не ради пользы, а потому что хотел знать её. Её жизнь, привычки, страхи, мечты. Почему она выбрала путь, который больше подходил мужчине в доспехах, чем юной девушке с руками, пахнущими карамелью.

– А ты у нас… – начал он осторожно, глядя на неё с мягкой улыбкой. – Не против, если мы перейдём на «ты»?

Талли взглянула на него краем глаза, а потом губы её тронула тонкая, почти озорная, но всё же чуть печальная улыбка.

– Воин, как и мой отец. Но, думаю, ты уже догадался.

Её светло-голубые глаза встретились с его – открыто, но с каким-то внутренним вызовом, словно она ждала реакции. Испуга? Недоверия? Жалости?

Он не отвёл взгляда, лишь кивнул, будто принял это как должное, как факт, не требующий объяснений.

– У вас это… выбор? – спросил он спустя мгновение. – Или… долг?

Талли чуть склонила голову. В лице отразилась сдержанность, даже осторожность. Она будто искала слова.

– И да, и нет, – ответила наконец. – Кто-то идёт по стопам семьи, так проще и правильно, а кому-то – не оставляют выбора.

Последние слова прозвучали чуть глуше. В голосе проскользнула не то горечь, не то усталость. Брайан уловил это сразу, в его взгляде мелькнула тень.

«Не оставляют выбора…?»

Он хотел спросить, кто, почему, но не посмел. Слишком рано.

Тогда… расскажи мне о себе, – сказал он, делая шаг ближе. – Не как представитель севера, просто как ты.

Девушка посмотрела на него, и в её взгляде появилась глубина, которую он раньше не замечал.

– Боюсь, без «воина» и «севера» от меня мало что останется, – произнесла она с лёгкой иронией, но затем добавила мягче: – Но я попробую.

Она провела рукой по лепесткам ближайшего цветка, и её пальцы выглядели одновременно и сильными, и нежными.

– Знаешь, иногда, когда ветер завывает особенно сильно, я представляю, что он поёт. Старые северные песни, которые никто уже не помнит.

Брайан слушал, затаив дыхание. Казалось, он впервые видит её настоящую – не стальную северянку, а живую девушку с трепетной душой.

– Если честно, – проговорил он осторожно, – я до сих пор помню тебя у конюшни в тот день.

Перед глазами встали отрывистые картины: хлопья снега, кружащиеся в яростном танце, перекошенное лицо наёмника, и она – неподвижная, с кинжалом в пальцах, с пустым, бездонным, как ночное небо на Севере, взглядом. Капли алого медленно стекали на белый снег, оставляя рваные следы.

– Впервые видел, чтобы хрупкая девушка так… эффективно обращалась с оружием, – он попытался шуткой разрядить напряжённость, но голос выдал его.

Талли ответила лёгким движением губ, но глаза оставались серьёзными. В них мелькнула тень.

– Ты не представляешь, сколько лет мы тренируемся, чтобы быть такими, —в её голосе не было ни гордости, ни бравады. – У нас больше ничего нет. Только это. Как бы грустно это ни звучало.

– Ни одна из наших леди даже не задумывалась о подобном, – проговорил он, и в голосе прозвучало не осуждение, а скорее недоумение. – И… я всегда считал, что женщине не место на поле боя.

Пальцы её едва заметно дрогнули.

– И я мечтаю о дне, когда мы сможем перестать… – слова сорвались с губ неожиданно даже для неё самой.

Она замерла, глаза расширились от ужаса. Ладонь инстинктивно прикрыла рот, словно пытаясь вернуть неосторожные слова обратно. Взгляд метнулся в сторону, ища спасения.

«Слишком много сказала… Слишком доверилась.»

Пальцы медленно опустились, на щеках выступил румянец, но в глазах зажёгся стальной блеск. Она выпрямилась во весь рост.

– Ты этого не слышал, – произнесла она твёрдо, с вызовом глядя на него.

Но Брайан не улыбнулся в ответ. Его лицо стало серьёзным.

– Ты можешь доверять мне, – сказал он тихо, но так, что каждое слово отозвалось эхом в тишине оранжереи.

Талли застыла. Смотрела на него с немым вопросом, с недоверием, смешанным с надеждой. Потом опустила глаза, плечи её ссутулились. Пальцы сплелись в замок, сдерживая дрожь.

– Ты же понимаешь… я не могу…

Брайан долго молчал, затем слабо улыбнулся. Он чувствовал себя странно. Слишком многое звучало в голове: слова кронпринца, осторожные намёки. Но глядя на неё сейчас – живую, уязвимую, одновременно сильную и испуганную – он понимал: он не хочет играть ни в чьи игры. Не хочет быть ещё одним, кто манипулирует, кто говорит красивые вещи ради выгоды. Он просто хотел, чтобы она доверилась сама, когда будет готова. Сегодня между ними было что-то особенное, и впервые за долгое время он почувствовал не притворную близость, а настоящую. Вдруг он мягко, почти шутливо выдохнул:

– А стоило бы, юная леди, – произнёс он, привнося в голос нарочитую важность и ироничный надрыв. Прижал ладонь к груди, поклонился с преувеличенной учтивостью.

Талли фыркнула, уголки губ дёрнулись вверх. Она чуть качнула головой, скорее про себя, чем в ответ ему.

– Безнадёжный, – пробормотала она. Глаза оставались немного настороженными, но в них теплилась благодарность за то, что он не стал копать глубже, не нажимал.

Солнечный свет скользнул по стеклянному потолку, упал на её лицо. Он сделал его ослепительно светлым, почти воздушным, и одновременно подчеркнул всё то, что скрывалось под этим светлом. И Брайан вдруг понял: несмотря на все её тайны, ему хочется остаться, просто быть рядом. Не потому, что велели, не ради награды, а потому, что она этого достойна. Он слегка склонил голову набок, и его взгляд стал мягким.

– Расскажи мне о Севере, – тихо попросил он. – Всё, что захочешь. Я правда хочу узнать о тебе, о вашей культуре.

Он медленно поднял руку и протянул ей локоть. Простой жест, почти формальный, как в старом танце, когда кавалер приглашает даму на прогулку.

Талли колебалась. Казалось, весь её внутренний мир застыл на грани между «можно» и «опасно». Её пальцы зависли в воздухе, а потом всё же коснулись его руки. Её ладонь мягко легла на ткань его камзола. Почти невесомо, но для него это прикосновение обожгло.

Они неспешно шли дальше. Извилистые аллеи оранжереи тянулись между тонких деревьев и зарослей цветов, чей аромат всё ещё держался в воздухе. Последние лучи дня скользили по влажным листьям, оставляя на них отблески золота и отбрасывая длинные, мягкие тени. Лёгкий ветер шевелил листву, и над головой слышался шелест. Девушка начала рассказ. Сначала ровно, сдержанно, будто читала из свитка: о климате, о длинных, тяжёлых зимах, потом голос стал чуть теплее, когда она заговорила о праздниках, где даже воины позволяли себе смеяться, когда в ночи разгоралось пламя костров, и мужчины с женщинами выходили на снег, чтобы танцевать под звёздами. Брайан не перебивал, слушал внимательно. Лишь иногда чуть крепче прижимал локоть к себе – невесомо, но достаточно, чтобы она чувствовала: он здесь, он слышит. Когда солнце склонилось к горизонту, окрашивая стеклянные своды в багряные тона, они дошли до выхода. Вечерний воздух стал прохладным, прозрачным. Талли мягко высвободила руку.

Возвращаясь в свои покои, она шла медленнее обычного. Ноги будто налились свинцом, не желая покидать тот мир, что они только что делили. В груди звенело странное чувство – лёгкое, как пух, и тяжёлое, как свинец. Невыносимо противоречивое.

Брайан.

Разум твердил: «Глупо, бесполезно, опасно». Но мысли упрямо возвращались к нему. К его глазам, к тому, как он молча слушал, как в тишине между словами рождалось что-то большее. С каждым воспоминанием притяжение становилось сильнее, и именно это пугало больше всего. Потому что она знала: у них нет будущего. Но даже понимая это, даже сквозь всю осторожность, она не могла не признаться себе:

«Мне он нравится».

В нём было всё, о чём она никогда не смела мечтать: тактичность, уважение, тепло, не требующее жертв. С ним она впервые за долгие годы позволила себе быть просто Талли – уставшей девушкой, которая хочет не сражаться, а держать чью-то руку.

Проходя мимо покоев Мелиссы, она замедлила шаг. Взгляд потемнел, брови сдвинулись. Сомнение впилось в сердце, как ледяная заноза.

«Она не поймёт».

Как объяснить то, чего сама боишься понять? Как сказать, что тебе хочется невозможного? Талли отвела взгляд, покачала головой и двинулась дальше по коридору, тонущему в сумерках.

«Пусть у нас нет будущего… Но разве нельзя хотя бы помечтать?»

Пальцы сжали тонкую верёвочку на запястье.

«А может… всё же будет?»