Хранители Севера

– Чёрт… – глухо, сквозь зубы пробормотал он, отводя взгляд в сторону. – Я должен был это предвидеть… Это же Дрейк. Все его трюки известны.

Он наклонился, поднял свой деревянный меч, испачканный в грязи и песке, и сжал рукоять так сильно, что дерево затрещало, будто это могло вернуть ему утраченные силы и достоинство. Потом, ни на кого не глядя, зашагал к оружейной стойке. Вернул тренировочный клинок на место с глухим стуком. Уже собирался уходить, сгорбившись под тяжестью стыда, когда краем глаза заметил движение у входа на плац. Обернулся, и замер на месте, как вкопанный.

– Кажется, мы произвели фурор, – заметила Талли, не без скрытого удовольствия оглядев окруживших их рыцарей. Один из них с оглушительным грохотом уронил свой меч, второй поспешно выпрямил спину, пытаясь выглядеть представительно, третий нервно, невпопад пригладил волосы, бросая на беловолосых гостьей короткие, украдчивые взгляды.

Она с ленивой, почти кошачьей самоуверенностью подмигнула им, и те тут же зашептались, не осознавая, как громко их шёпот разносится в наступившей тишине.

«Асуры! Чёрт возьми, это асуры!»

Вейт не сразу поверил своим глазам. Даже моргнул несколько раз, будто проверяя: не мираж ли это? Не игра ли света и теней? Но нет, они были здесь. Настоящие. Прямо в сердце королевского дворца. Он узнал их сразу, с первого взгляда. Белоснежные, как первый снег, волосы, яркие, почти светящиеся голубые глаза, холодные, как льдинки в долгую ночь. Всё в точности, как в тех старых легендарных рассказах, которые он слышал ещё ребёнком, сидя у деревенского костра. Только вот наяву они выглядели ещё более невероятно, более пугающе и величественно, чем в его самом смелом воображении.

Двигались они по плацу будто без малейших усилий: легко, плавно, с той врождённой, хищной грацией, которую невозможно подделать или выучить. Выглядели они не как изнеженные придворные дамы, нет. Узкие, облегающие кожаные штаны, высокие, практичные сапоги, простые, но качественные белые рубахи, чуть расстёгнутые у горла для свободы движений и туго затянутые под грудью широкими ремнями. На пряжках этих ремней красовалась изящная вышивка – птица с гордо расправленными крыльями. Символ далёкого Севера. Герб Атреи.

Юноша смотрел, затаив дыхание, ощущая, как что-то сжимается у него внутри. На фоне здешних напудренных, затянутых в тугие корсеты девушек, эти двое смотрелись как свежий, резкий ветер среди тяжёлых, пыльных драпировок. Кто-то из рыцарей покраснел, смущённо отводя взгляд, кто-то просто не мог скрыть своего потрясения. Девушка… в штанах? В практичной, мужской одежде? Здесь, в сердце королевского этикета, это было немыслимо, неприлично, безнравственно, но только не для него. Он как никто другой знал о быте и нравах северян, потому что сам был родом не из этих выхолощенных земель. Он вырос в Пограничной деревне, на самом краю Королевства, где холмы сползали в глубокие, дремучие леса, а за лесами начиналась бескрайняя земля снега, камня и вечного ветра – Север. Там, среди холода и суровой нужды, его дед, старый Торен, правил деревней, и много лет назад заключил одно соглашение, о котором нельзя было говорить вслух даже шёпотом. Незаконная торговля. Тихое, опасное партнёрство с теми, кого в столице называли не иначе как врагами. Они нарушали все королевские указы. За одно только слово «асур», произнесённое не в том месте, можно было угодить под следствие, а за попытку сделки – прямиком на плаху. Но что им оставалось? Королевские караваны до них не доходили, казна молчала, они были списаны со счетов как ненужный придаток, и выживали, как могли. И деревня жила, держалась на плаву именно за счёт этих рискованных ночных обменов: зерно, мясо, соль – в обмен на ценный мех, прочное оружие, странные снадобья и звонкую чужую монету.

Вейт вырос на этих историях. Когда по вечерам за стёклами окон выл ледяной ветер, он садился у горящего очага, слушал уютный хруст поленьев и низкий, хрипловатый голос деда. Торен рассказывал не сказки – он рассказывал правду, пусть и завёрнутую в пыльный фольклор легенд. Про то, как северяне охотятся на огромных ледяных волков, как скачут по замёрзшим степям на низкорослых, мохнатых лошадях, как их женщины воюют наравне с мужчинами, а иногда и превосходят их в ловкости и хитрости. Юноша знал эти истории наизусть, но каждый раз слушал, затаив дыхание, будто слышал их впервые. Он забывал про скудный ужин, про холод, пробирающий в щели, про усталость во всём теле. Он умолял деда взять его с собой на следующую встречу. Клялся молчать, не мешать, быть тенью. Он был готов на всё, лишь бы одним глазком увидеть этих легендарных людей. Но всякий раз слышал одно и то же, твёрдое, как камень:

– Нет.

Без объяснений, без мягкости, словно в этом коротком «нет» было скрыто что-то гораздо большее, чем просто родительский запрет. Но он был всего лишь мальчишкой, и однажды, сжав кулаки от обиды и нетерпения, решил: если дед не возьмёт – он пойдёт сам.

Это было в конце так называемых волчьих святок, самых холодных дней в году. Солнце уже поднималось выше, но его лучи были бледными и не грели. Дед, как всегда, ушёл «по делам», а Вейт, сердце которого рвалось из груди, сбежал из дома. Он не взял с собой почти ничего: два старых, зазубренных кинжала, оставшихся от отца, бурдюк с водой, чёрствый кусок хлеба, немного вяленого мяса. Всё, что влезло в небольшой мешок. Сердце стучало в его груди лихорадочно, от предвкушения и страха. Он шёл навстречу своей мечте. Первые часы – почти бежал, с диким азартом. Потом шаг замедлялся, и вокруг становилось всё тише. Молчаливые, голые деревья сменились бескрайним заснеженным полем, поле – белой, ледяной равниной, где не было ни троп, ни теней. Только снег, только завывающий ветер, и только он один. Холод царапал кожу сквозь одежду. Дыхание рвалось из груди белыми клубами пара, пальцы сводило судорогой, но он продолжал идти вперёд, стиснув зубы.

К счастью для него, ледяная пустыня в тот раз оказалась милосердной. Измождённый, продрогший до самых костей, но почти пьяный от счастья и упрямства, Вейт наконец стоял перед своей целью – гигантской ледяной стеной. Она вздымалась в небо, словно сама природа решила навсегда отсечь один мир от другого. Она была выше любой крепостной стены, что он когда-либо видел. Свет отражался от её гладкой, голубоватой поверхности, слепя глаза. По бокам торчали остроконечные льдины, как смертоносные шипы у сказочного зверя, готового разорвать любого, кто осмелится подойти слишком близко. Он стоял, запрокинув голову, и впервые в жизни почувствовал себя крошечным.

Не колеблясь ни секунды, он поднял воротник куртки и начал восхождение. Лёд был безжалостен, каждое движение давалось с болью. Пальцы быстро онемели, дыхание вырывалось белыми клубами и тут же исчезало в морозном воздухе. Ноги скользили по наледи, щёки жгло как огнём, глаза слезились от колючего ветра, но он лез вверх, потому что не мог иначе. Он должен был доказать – себе, деду, всему миру – что достоин. Что он не просто мальчишка из забытой богом деревушки, что он может стать одним из них. Воином Севера. С каждым новым метром мороз становился только сильнее, пробираясь под одежду. Ледяная стена словно оживала, пытаясь сбросить наглого чужеземца. Он цеплялся за крошечные выступы, обдирая ладони в кровь. Шёл вперёд, будто знал, что последний шаг – это всё, что отделяет его от желанного будущего. И вдруг – до него донёсся тихий, прерывистый звук.

Смех?

Он замер на месте, сердце застучало в висках с удвоенной силой. Прислушался, напрягая каждый нерв. И снова – тот же звук. Лёгкий, отчётливо насмешливый, будто кто-то невидимый наблюдает за его жалкими попытками. Или это уже не смех, а просто эхо? Игра ветра? Кто-то был рядом, или его разум начинал играть с ним злую шутку? Мальчик дёрнулся, инстинктивно обернулся, чтобы посмотреть, и в ту же секунду его нога соскользнула с крошечного уступа. Лёд под пальцами внезапно заскользил, и его рука сорвалась. Он повис в воздухе, отчаянно цепляясь одной рукой за небольшой ледяной выступ. Хрипло, с надрывом выдохнул, попытался подтянуться. Безрезультатно. Мышцы дрожали от перенапряжения, каждый нерв вопил от боли и страха, пальцы немели и начали медленно, неотвратимо разжиматься.

Мир перевернулся в глазах, ветер с воем ударил в лицо, обжигая кожу ледяными иглами. Сердце бешено колотилось в горле, в голове, затуманенной болью и страхом, крутилась лишь одна простая и горькая мысль: «Я не смог». А затем стремительное, неудержимое падение. Но удача, вопреки всему, оказалась на его стороне. Глубокий сугроб внизу принял его тело, поглотил с мягким, глухим шумом, как мягкий мрак, как холодное объятие, в котором не было ни тепла, ни спасения, но была хоть какая-то передышка. Вейт чувствовал глухую, далёкую боль, разлитую по всему телу. Он всё ещё дышал, но каждый вдох давался ему с невероятным усилием, был настоящим подвигом. Холод, пронизывающий до костей, полз под кожу, забирался под ногти, цеплялся ледяными когтями за горло, проникая в самую глубь костей. Губы уже посинели, лицо затянулось тонкой коркой инея. Он лежал на спине, неподвижно уставившись в бесконечное, холодное голубое небо. Где-то там, вдалеке, по-прежнему высилась неприступная ледяная стена – его цель, его мечта, его сокрушительное поражение.

«Не закрывай глаза… Держись…»

Но веки наливались свинцовой тяжестью, непреодолимо притягиваясь друг к другу.

Юного мечтателя обнаружили почти у самого подножия ледяной стены. Старый Торен, весь обмотанный грубыми мехами, согнулся над ним, с грохотом упав на колени. Его глаза, выцветшие от времени, бешено бегали по мертвенно-бледному, покрытому инеем лицу внука. Пальцы старика отчаянно дрожали, когда он гладил заиндевевшие щеки Вейта, смахивал с его ресниц крошечные, как бриллиантовая пыль, льдинки.

– Вейт… Вейт, мальчик мой… – сипел он, не слыша в ответ ничего, кроме завывания ветра.

Мальчик не двигался. Его дыхание было еле уловимым, кожа приобрела синюшный оттенок, губы застыли в беззвучной, застывшей мольбе. Жизнь почти покинула его, оставалась лишь тонкая, трепетная нить, которую лютый холод вот-вот должен был перерезать.

И тогда Торен, отбросив все запреты и страхи, сделал то, что считал последним средством. Он упал на колени в снег, вцепился в него окоченевшими пальцами, сорвал с рук толстые рукавицы, и закричал. Закричал не по-человечески, не на языке Бермона. Его хриплый, отчаянный голос прорезал завывание ветра древним, первобытным наречием, которое знали только старики в этих горах. Он звал, умолял, взывал к тем, кто, как он знал, мог услышать.

И они услышали.

Из снежной мглы, из самого сердца метели, вышел высокий, стройный силуэт. Он шёл неспешно, абсолютно беззвучно, словно ветер сам нес его над поверхностью снега. Белая, почти светящаяся рубаха развевалась вокруг него, как знамя, трепетала на ветру, но не касалась ни его тела, ни земли. Холод, сковывавший всё вокруг казалось, не трогал его, напротив, будто расступался перед ним, образуя невидимый кокон. Кожа у незнакомца была бледной, почти прозрачной, с лёгким, едва уловимым оттенком голубого. В нём не было ни капли человеческой жалости, но и вражды тоже. Его глаза, обращённые на умирающего мальчика, были чернее самой тёмной ночи, глубже любой тайны. Он остановился, плавно склонился на одно колено у тела Вейта и молча, без суеты, положил свою ладонь на его обмороженное запястье. Длинные, тонкие пальцы замкнулись вокруг руки, чуть сжались.

– Его ещё можно спасти, – голос прозвучал низко, без эмоций, но с абсолютной уверенностью.

Затем он заговорил снова – уже на своём, незнакомом, певучем языке. Слова тянулись мягко, переливаясь, будто были сделаны не из простых звуков, а из самого дыхания зимы, из инея, из первого света рассвета над снегами.

Торен стоял рядом, затаив дыхание, боясь пошевелиться или издать звук. Он не понимал ни слова из того, что говорил асур, но всем нутром чувствовал: это не просто речь – это обращение. Обращение к кому-то, или, возможно, ко всему, что их окружало – к ветру, ко льду, к самой душе зимы.

И мороз ответил. Он дрогнул, отпрянул от маленького тела. Сначала почти незаметно, как тень, скользящая по снегу, а потом – как голодный волк, вынужденный отступить от своей добычи перед тем, кто сильнее и древнее его. Ледяная хватка, сковывавшая Вейта, ослабла. Снег у его тела начал таять, образуя маленькие лужицы. Пальцы мальчика слабо дёрнулись, ресницы затрепетали, и по его лицу пробежала судорога – жизнь, медленно, но верно, возвращалась в его тело.

Когда он наконец открыл затуманенные глаза, первое, что он увидел, было незнакомое лицо, склонившееся над ним. Высокие скулы, прямая, тонкая линия губ, узкие зрачки, которые, казалось, смотрят не на него, а сквозь него, в самую суть. В этих тёмных глазах не было и тени человеческого сочувствия, но был живой, неподдельный интерес. И Вейт, едва придя в себя, заговорил. Сбивчиво, взахлёб, едва ворочая онемевшими губами. Он выложил всё: как сбежал из дома, как карабкался по стене, как отчаянно мечтал стать одним из них, воином Севера.

Асур слушал, не перебивая. Несколько долгих мгновений его взгляд оставался совершенно непроницаемым, затем угол его строгого рта едва заметно дрогнул – это не была насмешка, не было и одобрения… скорее, глубинное, молчаливое признание, словно он увидел в этом мальчишеском безрассудстве что-то слишком знакомое, отголосок собственной юности. Он медленно протянул руку к собственному запястью и снял с него простой кожаный браслет. На нём был выжжен тот самый знакомый символ – птица с гордо расправленными крыльями, будто замершая в момент перед взлётом. Незнакомец наклонился и осторожно надел браслет на тонкое, обмороженное запястье мальчика. Тот оказался ему велик и слегка болтался.

– Ты храбр, не растеряй это, – произнес тот тихо, и его голос прозвучал как шелест ветра в ветвях. И исчез, растворился в кружащейся метели, словно никогда и не стоял здесь. Оставив после себя только завихрение снежной пыли и тёплую, необъяснимую тяжесть на детской руке.

С тех пор Вейт не снимал браслет ни на миг. Он стал его самым ценным оберегом, живым напоминанием о том, что он выжил, что кто-то счёл его достойным. Но самое главное – он хранил в глубине души крошечную, тлеющую надежду, что однажды он снова встретится со своим загадочным спасителем.

Юноша возвращался к подножию той ледяной стены снова и снова. Вглядывался в снежную, белую даль до боли в глазах, крича в пустоту, пока горло не сжималось. Сидел до глубокой ночи, до ледяных слёз, стекавших по щекам. Ждал, но никто больше не приходил, до сегодняшнего дня. И всё же, когда он увидел этих двоих, приближающихся по плацу, его сердце ударило в грудь с такой силой, что на секунду земля поплыла у него под ногами и закружилась голова.

Девушка, шедшая чуть впереди, с короткими белыми волосами, подняла голову, и их взгляды встретились. Весь шумный, многолюдный мир будто свернулся в одну маленькую, яркую точку. Её холодные, пронзительно-внимательные глаза, цвета зимнего неба, пронзили его насквозь. Казалось, за одно это мгновение она увидела и поняла всё – и его давний восторг, и его сегодняшнее унижение.

– У тебя сейчас челюсть отвалится, – прошептал ему в ухо рыжеволосый друг, склонившись ближе. – Закрой рот, а то первая же муха сочтет его уютным домиком.

Но Вейт даже не улыбнулся шутке. Он стоял, не в силах поверить, что это происходит наяву.

«Вот он. Мой шанс. Возможно, единственный.»

Он сделал шаг вперёд, отодвигая от себя боль и стыд. Двигался, словно во сне, не чувствуя под ногами земли. В кончиках пальцев легко покалывало, а в груди бушевал настоящий внутренний огонь – он поднимался от самого живота к горлу, раскатываясь жаром по всему телу. Асуры шли навстречу, не сбавляя уверенного шага. И каждый их шаг будто сдвигал саму атмосферу вокруг. Воздух стал плотнее, гуще, насыщеннее, он вибрировал от невидимой древней, могучей силы, как сами северные горы. По телу Вейта пробежала старая, давно забытая дрожь – та самая, что он чувствовал, когда впервые увидел ледяную стену и отчаянно попытался её покорить. Подавив подкатывающее к горлу волнение, он остановился ровно в двух шагах от них. Ни ближе, ни дальше, как когда-то учил его дед – соблюдая дистанцию уважения. Приложил ладонь к груди и склонил голову в почтительном поклоне:

– Добро пожаловать в Белград. Да пребудет с вами сила ваших богов.

Юноша поднял взгляд. Смотрел на девушек с такой неподдельной, горячей верой, что этот свет в его глазах невозможно было спутать ни с отблеском факельного пламени, ни с солнечным бликом. Это был свет мечты, наконец-то обретшей плоть и кровь.

– Я родом из Пограничной деревни… – начал он, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. – И с самого детства мечтал встретиться с вами. Увидеть вас.

Та, что стояла слева, с короткими белоснежными волосами, приподняла тонкую бровь, и уголок её губ чуть дёрнулся в едва уловимой усмешке.

– О-о-о… да у нас тут, кажется, завёлся самый настоящий поклонник, – протянула она с лёгкой, насмешливой ноткой в голосе, бросив многозначительный взгляд на свою подругу.

Мелисса, та самая, что была чуть сзади, тихо рассмеялась, но в её смехе не было злобы.

– Как тебя зовут, храбрый рыцарь? – спросила она, делая навстречу ему лёгкий, грациозный шаг. В её голосе звучало неподдельное, живое любопытство.

– Вейт, миледи, – поспешно, почти выпалил он и на миг, опьянённый её вниманием, будто забылся, снова начал склонять голову для поклона, но вовремя опомнился и выпрямился, слегка смутившись.

– Приветствую, Вейт, – с мягкой, ободряющей улыбкой кивнула она. – Мы просто проходили мимо… и не могли не остановиться, чтобы взглянуть на славных рыцарей королевства. Вы так… оживлённо тренируетесь.

Сердце его резко провалилось куда-то в пятки. Он понял: они видели всё. Видели его позорное поражение, тот жалкий бросок песком и его беспомощность. Лицо его мгновенно вспыхнуло жарким румянцем, он опустил взгляд, смахнул со лба выступивший от волнения пот.

– Я… я ещё только учусь, – пробормотал он, и голос его предательски дрогнул, выдав всё внутреннее смятение. В горле тут же встал тугой ком, мешающий произнести хоть слово в своё оправдание.

– У тебя отличная техника. – ответила девушка. Её пронзительные глаза уже успели изучить его с головы до ног, оценивая каждую мышцу, каждую стойку. – Особенно для твоего возраста. Вижу, ты много и упорно работаешь. Это похвально. Но тебе не хватает лёгкости, манёвренности. Движения слишком тяжеловесны, слишком предсказуемы.

Вейт судорожно кивнул, внутренне сжавшись в ожидании очередного укола насмешки, который вот-вот должен был последовать.

– Поработаешь над этим – и станешь по-настоящему сильным, – продолжила она, и в её тоне на мгновение прозвучала почти что наставническая нота. Затем она склонила голову чуть набок и добавила с холодной, колкой усмешкой, бросив взгляд через плечо: – В отличие от твоего сегодняшнего соперника… тому, похоже, уже ничто не поможет.

Она даже не обернулась, просто чуть повела взглядом в сторону Дрейка, всё ещё стоящего у края плаца с самодовольной гримасой. Но этого лёгкого, почти небрежного жеста оказалось достаточно. Её холодная, острая улыбка была словно хорошо отточенная пощёчина, брошенная через всё пространство.

Дрейк резко поднял голову, будто его хлестнули по лицу. Внутри него взорвался жаркий, слепящий вихрь ярости. Всё его лицо мгновенно вспыхнуло багровым румянцем, а глаза сверкнули чистейшей, неразбавленной ненавистью.

– Ч—что?! – выдохнул он срывающимся, шипящим голосом. – Как ты смеешь…

Он сделал резкий шаг вперёд, его плечи напряглись, а руки сжались в белые от ярости кулаки.

– Если вы не заметили, то победил сегодня я! – выкрикнул он, делая широкий, гневный жест в сторону Вейта. – Я! А не этот жалкий неудачник!

Его громкий, визгливый голос разнёсся над всей площадкой. Несколько рыцарей, тренировавшихся неподалёку, обернулись, бросив на него удивлённые, а где-то и осуждающие взгляды. Грудь Дрейка вздымалась от учащённого дыхания. Скулы были напряжены до боли, пальцы мелко дрожали. Это был уже не просто гнев – это была задетая, уязвлённая до самого основания гордость. Горечь, вперемешку с жгучим унижением.

Мелисса даже не изменила своей расслабленной позы – всё так же стояла, скрестив руки на груди, чуть склонив голову набок, но в её глазах больше не было и тени любопытства или снисхождения, только холодный, безжалостный расчёт.

– Если ты считаешь это победой… – протянула она нарочито лениво, растягивая слова, – то, боюсь, ты катастрофически переоцениваешь себя. Ты выиграл дешёвым трюком, грязным обманом. И тебе чертовски повезло, что перед тобой стоял он, а не кто-то более опытный. – Она сделала лёгкий, изящный шаг вперёд, и свет ближайшего факела зацепился за её белые волосы, отливая их призрачным серебром. – В реальном бою… – её голос стал тише, но от этого только холоднее и острее, – тебе бы просто всадили клинок в горло, пока ты забавляешься с песком.

Дрейк побледнел и непроизвольно отступил на шаг назад. Его напыщенная гордость пошатнулась и дала трещину под весом этих спокойных слов.

От её прямой, безжалостной оценки Вейт почувствовал, как его щёки вновь вспыхнули, но на этот раз не от стыда, а от странного, горького облегчения. Она сказала вслух то, что многие здесь и так знали, но боялись произнести. Он вдруг понял, что этот день, несмотря на позорное поражение, может стать лучшим в его жизни. Даже если он сгорал от унижения, он сейчас стоял рядом с ними, с настоящими асурами, и у него был шанс. Не дожидаясь, пока драгоценный момент ускользнёт, он шагнул вперёд, обращаясь прямо к принцессе.

– Не могли бы вы… – его голос снова дрогнул от волнения. Он сделал глубокий вдох, заставляя себя говорить твёрже. – Не могли бы вы спарринговаться со мной? Хотя бы немного. Это была бы величайшая честь для меня – учиться у вас.

Он чувствовал, как лоб покрывается мелкими каплями пота, как по виску скатывается одна из них. Но его взгляд оставался твёрдым, в нём горела искренняя, почти необузданная надежда. В этот момент он напоминал ребёнка, с мольбой в глазах выпрашивающего у взрослого заветное лакомство.

Девушки коротко переглянулись. В уголках их губ почти одновременно мелькнула одна и та же уловимая, чуть довольная улыбка. Мелисса уже раскрыла рот, собираясь дать ответ, но её опередил хриплый, нарочито громкий и фальшивый смех.

– Ты серьёзно?! – прохрипел Дрейк, схватившись за живот в притворном припадке веселья. Он трясся от наигранного хохота, вытирая воображаемые слёзы с глаз. – Теперь ты мечтаешь, чтобы тебя в клочья размазала какая-то тощая девчонка с Севера? Совсем рассудок потерял?

Лицо Вейта изменилось мгновенно. По нему пробежали резкие тени, скулы напряглись. Что-то с громким щелчком перевернулось внутри него. Гнев, тихий и копившийся всё это время, охватил его целиком, словно бушующий ураган, сметая последние остатки сомнений и здравого смысла. Он мог бы проглотить любое личное унижение, стерпеть насмешки над собой, закрыть уши на презрение – но не это. Никогда не оскорбление их. Асуров. Его идеалов. Его загадочных спасителей. Кулаки сжались сами собой, до хруста в костяшках. Он развернулся резко, всем корпусом, как хищник, уловивший наконец запах крови, и сделал твёрдый, решительный шаг вперёд, навстречу Дрейку.

Тот заметил его порывистое движение, и по его лицу расползлась медленная, самодовольная ухмылка. В глазах мелькнуло хищное, нетерпеливое ожидание. Он всей душой желал этого удара, видел в нём идеальный предлог раз и навсегда стереть в пыль этого жалкого мечтателя, Вейта. Он уже мысленно представлял, как отец, благо, влиятельный человек, замнёт эту историю, выставив его, Дрейка, чуть ли не жертвой провокации, а Вейт навсегда исчезнет с позором из отряда.

Рука юноши уже занеслась для размашистого удара, как вдруг он ощутил на своем плече чьё-то прикосновение. Маленькая, почти хрупкая ладонь легла на него с неожиданной, железной силой, решительно останавливая его. Он обернулся, взгляд его был затуманен злобой, губы уже готовы были выкрикнуть ругательство. «Кто?..» – чуть не вырвалось у него, но слова застряли в горле, ведь его остановил асур.

И тогда раздался её тонкий, пронзительный голос. Он был похож на шипение, прорвавшееся сквозь ледяной ветер:

– Как смеет какой-то рыцарь открывать свой поганый рот и оскорблять принцессу?! – прорычала Талли, делая шаг вперёд, её тень накрыла Дрейка. – Считай секунды до своей смерти.

Её глаза, казалось, поймали отблеск молнии и не хотели его отпускать, зрачки расширились, а по тонким губам пробежала судорога – горячая, безжалостная ярость клокотала под кожей, рвалась наружу с каждым выдохом:

– Как ты смеешь так непочтительно говорить о ней?!

– Талли, хватит! – Мелисса подняла руку, и этот жест был полон такой непререкаемой власти, что девушка остановилась.

Затем принцесса повернулась к Дрейку, слегка склонив голову набок, как птица, рассматривающая интересную букашку. В её глазах, голубых, как вода в горном озере на рассвете, вспыхнул знакомый, опасный огонек азарта.