Хранители Севера

Он непроизвольно моргнул, на мгновение отказавшись верить собственным глазам. Казалось, само помещение, каждый его сантиметр, был пропитан фальшью до самого основания. Эти женщины, скользившие по залу с грацией дрессированных пантер, вызывали в нём не желание, а острое, почти физическое чувство отторжения. Каждое прикосновение, каждый шёпот, каждый брошенный украдкой взгляд – всё казалось частью гигантского, заранее отрепетированного спектакля, где ни одна улыбка не была искренней, ни одна эмоция – настоящей. Он вспомнил разговоры с ребятами из разведки, теми немногими, кто имел смелость или слабость побывать в подобных заведениях. Возвращаясь, они делились впечатлениями, их глаза блестели возбуждением, а голоса звучали с наигранной, показной бравадой. Но он так и не смог понять, что именно они там нашли. Как можно стремиться к чему-то настолько пустому, настолько низкому и лишенному всякого смысла? Для него, выросшего в суровых законах чести и долга, это зрелище было глубоко чуждым и откровенно омерзительным. Он был воспитан в иных законах. В суровых землях Атреи не существовало места для подобных развлечений. Там не было деления на «мужчин» и «женщин» – были только бойцы. Воины. Их не судили по рождению или полу, а лишь по тому, насколько твёрдо их рука сжимает рукоять меча, насколько меток удар, насколько упорно они поднимаются после пятого, десятого, сотого падения. Они тренировались бок о бок до седьмого пота, ели скудную пищу из одной миски в молчании, и, когда холод пробирал до костей, деля одну походную кровать, не думая ни о чём лишнем, лишь бы согреться и выжить до утра.

Бернар вспомнил, как однажды на спарринге его с ног сбила Элайна – на вид хрупкая девушка с длинной, заплетённой в тугую косу до пояса. Её стремительный, точный удар был настолько силён, что у него хрустнули рёбра. Он помнил её глаза в тот миг: не мягкие, не заигрывающие, а до предела сосредоточенные, острые, как отточенное лезвие, без капли жалости или сомнения. Там, в Атреи, они не играли в чувства и не допускали и тени слабости. Когда мышцы горели огнём, а дыхание со свистом рвалось из груди, они заставляли себя делать ещё один шаг, ещё один рывок. И это было нормой. Именно так они ковали свою силу, и окровавленные бинты на сбитых в кровь кулаках, и синяки, и ссадины были не стыдными отметинами, а знаками чести, частью их суровой жизни. С каждым днём они становились не менее красивыми, но их красота была подобна красоте закалённой стали – отточенной, холодной и смертельно опасной. Он уважал их, как равных, и никогда не смотрел на них с влечением. Там не было места для желания – там было место только для выживания, долга и чести. И теперь, глядя в этот душный, пропитанный притворством зал, где женщины сводили с ума томными взглядами, касались чужих щёк искусственно нежными пальцами, нашёптывали на ухо слова, лишённые всякого смысла, он чувствовал, как всё, чему его учили, всё, что он считал правильным, обесценивается и рассыпается в прах. Это место было живой насмешкой над всем, что он почитал священным.

Он уже почти развернулся, чтобы уйти, сжавшись от омерзения, как вдруг улицу пронзил резкий, раздражённый крик. Дверь «Дома Роз» с силой распахнулась, и оттуда вывалилась небольшая группа мужчин. Один из них – высокий, дородный, одетый с показной, почти вульгарной роскошью, с массивным перстнем с тёмным камнем на пальце и перстнем-печаткой с гербом на мизинце – был явно вне себя. Его лицо пылало от гнева, а голос, хриплый и властный, с лёгкостью перекрыл весь уличный гомон.

– Чёрт побери! Как эта ведьма могла мне отказать?! – Его голос, густой и заплетающийся от ярости, срывался на визгливую ноту. Он размахивал руками, словно мечами, едва не сбивая с ног зазевавшихся прохожих. – Я пришёл сюда за восточной жемчужиной! Выложил за неё целое состояние! А она… она осмелилась указать мне на дверь!

Его спутники, подобострастно хихикая, рассыпались вокруг него. Кто-то похлопывал его по спине, пытаясь успокоить, кто-то отпускал похабные шутки, стараясь перевести гнев в показное веселье. Но мужчина не унимался. Его лицо заливалось багровой краской, а движения становились всё более резкими и неуклюжими.

Бернар презрительно растянул губы в усмешке, и лишь глубже натянул капюшон на лоб, пряча белизну волос.

– Я не за этим сюда пришёл, – тихо прошипел он сквозь стиснутые зубы, ощущая во рту привкус горечи и чуждости этого места. Не оборачиваясь, он шагнул прочь от «Дома Роз».

Его цель находилась дальше, там, где шум рыночной площади начинал стихать, переходя в глухой, задумчивый гул. В самом конце улицы, на стене невзрачного, тесного дома, едва держалась старая, покосившаяся вывеска. Дерево потемнело от времени и непогоды, цепь проржавела, а краска на буквах облупилась и выцвела. Ветер тихо раскачивал её, заставляя жалобно поскрипывать, и лишь при очень близком рассмотрении можно было разобрать полустёртые слова: «Книжная лавка». Колокольчик тихо звякнул. Бернар осторожно прикрыл за собой тяжелую дверь, не позволив ей захлопнуться. Старая вывеска на двери медленно, со скрипом, повернулась, оповещая: «Закрыто.» Пространство лавки было небольшим, но казалось бесконечно глубоким. Узкие стеллажи из тёмного дерева, почерневшего от времени, вздымались до самого потолка, и каждый был украшен изящной, почти воздушной резьбой – дубовые листья, замысловатые завитки, лица мудрецов, выглядывающие из древесных сучков. В углах полок древесина потемнела от тысяч прикосновений. Воздух был густым и спёртым, пропитанным запахом старой бумаги, потёртой кожи переплётов, сухого клея и пыли. Книги стояли вперемешку – роскошные фолианты в переплётах из бордового бархата и чёрной кожи с золотым тиснением, скромные томики в бумажных обложках и совсем древние, потрёпанные книги с пожелтевшими, оборванными страницами, готовые рассыпаться от одного неосторожного вздоха.

Юноша медленно шёл вдоль высоких полок, кончики его пальцев скользили по шершавым и гладким корешкам, ощущая под собой тиснение золотом, потёртую кожу, шероховатую бумагу. Его взгляд, привыкший выхватывать детали, скользил по названиям: «История Старых Королевств», «Теории внутреннего огня», «Мифология Чёрного моря», «Записи с Северных границ». Эти книги были не просто собранием страниц. Они были молчаливыми хранителями всего, что мир когда-либо считал важным, последним пристанищем забытых истин и утраченных секретов. В самом углу лавки, заваленная свитками и стопками фолиантов, виднелась узкая, почти невидимая винтовая лестница. Её потёртые деревянные ступени, просевшие посередине от долгой службы, уходили наверх, тону в густом полумраке второго этажа.

«Наверное, его комната».

Он уже сделал шаг в её сторону, как в глубине зала, за массивной стойкой у дальней стены, раздался едва уловимый шорох. Тело мгновенно отозвалось напряжением, мышцы спины и плеч пришли в состояние готовности. Он плавно обернулся и беззвучно двинулся к источнику звука. Из-за небольшой, частично прикрытой занавеской из бархата двери за стойкой показался силуэт. Оттуда вышел мужчина лет пятидесяти, неспешно несущий стопку книг в руках. Он двигался с тихой, спокойной уверенностью человека, который знает каждую щель в полу, каждую скрипучую половицу и каждый переплет на этих полках. Глубоко посаженные, проницательные глаза, похожие на два тёмных изюма, медленно обвели помещение и наконец остановились на фигуре Бернара.

– Чем могу вам помочь? – его низкий, хрипловатый голос уверенно разрезал звенящую тишину. Пальцы одной руки продолжали придерживать книги, в то время как другая рука, почти незаметным, отработанным движением, скользнула под стойку.

Бернар уловил это движение и крошечный блик света на металле. Уголок его губ дрогнул в лёгкой, почти неуловимой усмешке.

– Думаю, вы меня ждали.

Быстрым, резким движением он отбросил капюшон назад. Свет от старой лампы с абажуром, висящей над стойкой, упал на его голову, заиграв на белоснежных, коротко подстриженных волосах, и ярко-голубые глаза, холодные и ясные, как горное озеро, вспыхнули пронзительным, почти неземным светом.

Старик, всмотревшись в его черты, заметно расслабился. Его плечи чуть опустились, а рука отошла от скрытого кинжала. Книги с лёгким стуком опустились на стойку.

– Да, – ответил он после короткой, многозначительной паузы, кивнув. – Я ждал вас.

Его взгляд скользнул к входной двери.

– Вы закрыли её?

Бернар молчаливо кивнул.

Старик ответил тем же, и выражение его лица изменилось – на смену настороженности пришла глубокая, тяжёлая задумчивость. Он медленно провёл взглядом по высоким стеллажам, будто невидимо ощупывая каждый угол, проверяя, не притаился ли где чужой слух, а затем произнёс сухо и коротко:

– Хорошо. Подождите немного, мне нужно кое-что доделать.

Юноша наблюдал, как мужчина возвращается к стойке. Что-то в этом человеке вызывало неподдельное уважение. Дело было не во внешности – уставшей, с осунувшимися щеками, тусклой кожей и тонкими, почти прозрачными пальцами, на которых резко выделялись синие прожилки вен. Не в походке – явная хромота на правую ногу придавала его движениям неуклюжую, тяжеловесную осторожность, а в чём-то ином.

Мужчина склонился над стопкой книг и несколькими пожелтевшими листами, на которых выцветшие чернила едва держались. Его пальцы, несмотря на возраст, бегло скользили по строкам, словно он знал их наизусть, но всё же не доверял одной лишь памяти. Только закончив, он аккуратно поставил стопку на край стола у стены, молча кивнул ему и направился к винтовой лестнице.

– Идём, – глухо бросил он через плечо, не оборачиваясь, и начал подниматься.

Бернар последовал за ним. Узкие ступени жалобно скрипели под их тяжестью, а с них поднимались лёгкие облачка пыли, танцующие в слабых лучах света. С каждым витком воздух становился всё суше и гуще, пахну старой бумагой и одинокой старостью.

Комната наверху оказалась небольшой и поразительно пустой. Тусклый свет из единственного запылённого окна едва пробивался сквозь потёртые шторы, отбрасывая на голый пол бледные полосы. Убогая обстановка состояла из ветхого стола с неровной столешницей, двух скрипящих деревянных стульев, полупустого шкафа с приоткрытой дверцей и узкой походной кровати с тощим тюфяком. Старик снял с плеч потертую накидку, аккуратно, почти с нежностью повесил её на спинку стула и тяжело опустился на сиденье. Суставы его пальцев хрустнули.

– Саймон. Отряд разведки, – отрывисто представился он, глядя куда-то в сторону.

Бернар, стоя напротив, лишь слегка кивнул. Он опустился на второй стул, сбросив с плеч длинный плащ, и, скрестив на груди руки, не отводил пристального взгляда. Ему не нужно было объяснять, что значат эти слова. Слишком часто он видел таких, как Саймон, возвращавшихся в Атрею другими. С выцветшими, уставшими глазами, с плечами, навечно согнутыми под невидимым грузом, с пальцами, которые даже во сне сжимались вокруг рукояти несуществующего оружия.

– Бернар, – отозвался он, его голос прозвучал тихо, но чётко в маленькой комнате. – Думаю, кто я, и так понятно. – Он чуть кивнул в сторону окна, откуда падал свет, играющий в его неестественно ярких, ледяных глазах.

Саймон хмыкнул, уголок его рта дёрнулся в чём-то, отдалённо напоминающем усмешку.

– Гордец, – бросил он коротко, почти лениво, и медленно провёл ладонью по лицу, будто пытаясь стереть с него многолетнюю усталость, въевшуюся в кожу. – Ну а теперь, для чего явился? Не за книгами же.

Юноша не стал тянуть. Времени у них было в обрез, чтобы ходить вокруг да около.

– Нас интересует гильдия Нечистых.

Старик на мгновение замер. Его седая бровь медленно поползла вверх, а взгляд стал острым, цепким и колючим. Он чуть поджал тонкие губы и провёл языком по внутренней стороне щеки, словно пробуя на вкус горечь собственных мыслей и решая, стоит ли вообще произносить их вслух.

– Хм… Слышал я про них, – наконец произнёс он, и его голос стал глуше. – Это они на вас напали?

Слова прозвучали просто, но в них было гораздо больше смысла, чем Бернару хотелось бы признать. Он не ожидал, что Саймон уже в курсе. Его спина инстинктивно выпрямилась, мышцы напряглись, а пальцы чуть дрогнули, желая ощутить холод рукояти.

– Откуда вы…?

– Совсем еще юнец… – перебил его Саймон, и в его хриплом голосе послышались нотки почти снисходительной жалости. Он не отрывал пронзительного взгляда от Бернара, а потом вдруг отвёл глаза к пыльному окну, словно то, что он собирался сказать, уже не имело большого значения. Его пальцы, испачканные въевшимися чернилами, небрежно, с раздражённым щелчком, сдвинули в сторону несколько пожелтевших листов, лежавших на столе. Жест выдавал глухую, накопленную усталость, будто этот разговор ему уже осточертел. Он отрывисто махнул рукой, отмахиваясь от невидимых мух.

– За вами присматривают, издалека.

Он наклонился вперёд, и тусклый свет от лампы резко высветил глубокие морщины на его лице, особенно вокруг глаз.

– Я слышал о них, но знаю немного, – продолжил он. – Отвратительные люди. Одни отбросы, привыкшие решать всё силой и убийствами. Грязь, что поднялась со дна и возомнила себя владыкой. Там, где ступают их ноги, земля перестаёт дышать. Страх – их единственный и самый послушный слуга. Стоит кому-то из гильдии показаться на улице, и всё затихает: лавки захлопываются, люди разбегаются, стараясь не попасться им на глаза.

– А Корона?

Саймон устало усмехнулся. Эта улыбка была похожа на гримасу человека, который смотрит на один и тот же плохой спектакль из года в год.

– Местная власть делает вид, что ничего не происходит, – сказал он, схватив потёртую глиняную кружку и налив в неё воды из кувшина. Он сделал долгий, шумный глоток, будто пытаясь смыть с языка неприятный привкус. – Кто-то наверху их прикрывает. Возможно, даже не один.

Он поставил кружку с глухим стуком на стол и отвернулся, всем видом показывая, что считает тему исчерпанной.

– Вы не узнавали, кто именно? – не сдержался Бернар. В его обычно бесстрастном голосе прозвучали острые нотки нетерпения.

Саймон лишь хмыкнул. Откинулся на спинку стула, сложив жилистые руки на груди. Дерево тихо застонало под его весом.

– Меня это не касается, – ответил он просто, с холодным, почти ледяным безразличием.

Челюсть юноши напряглась, по скулам прошли жёсткие желваки. Внутри всё закипало, но он сжал кулаки и держал себя в железной узде.

Старик, конечно, это заметил. Невозможно было не заметить, как напряглось всё его тело, словно пружина.

– И правда… совсем ещё юнец, – протянул он с ленивой, почти отеческой снисходительностью, которая бесила ещё сильнее.

– Как их можно найти? – выдохнул он, едва сдерживая рвущееся наружу раздражение.

Мужчина не ответил сразу. Его взгляд ушёл в сторону, в тень угла, и лицо стало задумчивым, закрытым. Он нервно теребил пальцами зазубренный край стола, будто взвешивая что-то на невидимых весах. Не из страха, нет – в его глазах читалось скорее сомнение. Он видел таких, как этот парень – молодых, яростных, голодных до правды, до мести, до справедливости, которой в этом гнилом городе не было и никогда не будет.

– Я не уйду, пока вы не расскажете, – твёрдо добавил Бернар, делая шаг вперёд. Тень от его высокой фигуры легла на стол, поглотив пожелтевшие бумаги. В воздухе повисла тяжёлая, давящая тишина.

Саймон фыркнул. Улыбнулся одним лишь краем тонких губ, но на этот раз без тени насмешки.

– Упрямый…

Он провёл ладонью по щетине на щеках, задумавшись. Молчание затянулось, прерываемое лишь тиканьем старых часов где-то в глубине комнаты.

– Ладно, – старик тяжко вздохнул, смиряясь с неизбежным. – Несколько раз я видел, как их люди заходили в переулок у «Дома Роз». Мимо него ты точно проходил. Заметный дом – фасад красный, ставни с вырезами, будто лепестки.

Бернар кивнул, не говоря ни слова. Сердце его тревожно ёкнуло. Да, он помнил этот дом. Слишком яркий, слишком крикливый, и в то же время будто нарочно выставленный на всеобщее обозрение, как приманка.

– Так вот, из этого переулка никто из них не возвращался, словно в воду канул, – продолжил мужчина. – Может, это просто точка сбора, может, потайной вход, а может, и само их логово. Начни оттуда.

– Хорошо, я проверю.

Саймон задержал на нём долгий, оценивающий взгляд. Потом впервые за весь разговор кивнул – коротко, с едва уловимой, но искренней долей уважения.

– Бесстрашный, – тихо произнёс он и покачал головой, и в этом жесте читалось странное смешение чувств. Он не знал, восхищаться ли ему этой отчаянной смелостью или же жалеть её. – Но в этом городе одно только бесстрашие может стоить тебе головы.

Юноша ничего не ответил.

Старик чуть приподнялся, опираясь на стол. Его лицо, освещённое косым лучом света, стало вдруг жёстче, старше.

– Будь осторожен, юнец, – его голос прозвучал с неожиданной силой. – Здесь всё покупается: улицы, гвардия, даже воздух, которым ты дышишь. И каждый, кто улыбается тебе сегодня, может воткнуть нож в спину завтра.

Бернар едва заметно нахмурился. Мысленно он уже отмахнулся от этих слов.

«Не собираюсь я никому доверять. О чём он вообще несёт, этот старик?»

Саймон, увидев эту мгновенную, скрытую реакцию, только снова покачал головой. Жест был старым, почти отцовским – без укора, без насмешки. Будто он читал этого юношу, как открытую книгу, где конец уже был предрешён и его никак не переписать.

Он не стал спорить. Молча поднял капюшон, и тень снова скрыла его лицо, белые волосы и пронзительный взгляд.

«Возраст сказывается», – промелькнуло у него в голове, и уголок его губ дрогнул в едва заметной, снисходительной тени улыбки.

Разговор был окончен. Бернар резко развернулся и направился к лестнице, не оглядываясь и не произнося больше ни слова. Его быстрые, глухие шаги отдавались тяжёлым эхом по старым деревянным ступеням, пока он не исчез внизу, оставив после себя лишь колеблющийся свет лампы да тяжёлую тишину.

Саймон остался сидеть. Его глаза, поблёкшие и выцветшие от времени, неподвижно уставились в пустой дверной проём. Он медленно, с усилием сжал кулаки, костяшки пальцев побелели от напряжения, будто в этом жесте он пытался удержать прошлое, чтобы оно не настигло того юнца.

– Что творят… – пробормотал он почти беззвучно, и его голос сорвался на шёпот. – Совсем же юнец…

На улице тем временем окончательно сгустились сумерки, превратившись в вязкий, почти осязаемый мрак. Город затаился, настал его самый беззаконный час, когда честные люди наглухо запирали ставни, гасили свечи и прислушивались к каждому шороху за дверью. Каждый здесь знал – выйти ночью на улицу значит добровольно шагнуть в пасть к голодному зверю. Все лавки давно опустели: ставни заперты на железные засовы, фонари над входами погашены. Небо заволокло плотной пеленой тяжёлых туч, не пропускавших ни лунного света, ни звёзд. Где-то вдали, за несколькими кварталами, одиноко и тревожно разносился лай сторожевых псов.

Он вышел за порог книжной лавки. На секунду замер, позволив глазам привыкнуть к темноте, скользнув взглядом по густым теням, пожирающим улицу. Капюшон по-прежнему скрывал его лицо, но глаза, привыкшие к ночным дозорам, оставались настороженными, выискивая малейшее движение, улавливая каждый подозрительный шорох. Он сделал первый шаг вперёд, и тёмный плащ мягко зашуршал о его сапоги. Двигался он быстро и бесшумно, прижимаясь к стенам, обходя редкие островки света от окон, не задерживаясь на открытых пространствах.

«Дом Роз» был на другом конце улицы, то самое здание с кроваво-красным фасадом, неестественно ярким и вызывающим даже в этой всепоглощающей тьме. Оно казалось живым организмом, пульсирующим в ночи: окна первого этажа светились тёплым, жёлтым светом, из-за дверей доносился приглушённый гомон, обрывки разухабистой музыки и взрывы громкого, пьяного смеха. Время от времени створки двери распахивались, и наружу, спотыкаясь, выплывали очередные посетители – мужчины с пунцовыми от вина лицами, громкими, заплетающимися голосами и шаткими ногами. У входа, под вывеской, кучковались несколько фигур, курили, переговаривались, смеялись слишком нарочито. Воздух вокруг был густым и сладковато-приторным, спёртая смесь дешёвых духов, перегретого жареного мяса и винных паров. Это место не спало никогда, даже когда весь остальной город замирал в страхе.

Бернар держался в глубокой тени, прижавшись к холодной каменной стене соседнего дома. Он скользнул под низко нависающий балкон, укрылся в глубокой нише, где его полностью поглотил мрак. Пальцы его непроизвольно дрогнули, готовые в любой миг схватиться за рукоять клинка. Мимо, пошатываясь, прошёл мужчина в дорогом, но помятом камзоле, едва переставляя ноги. Он что-то бессвязно бормотал про «восточную жемчужину», громко икнул и, спотыкаясь, поплёлся дальше, волоча одну ногу. Юноша не шелохнулся, слившись с тенью. Только когда неуверенные шаги окончательно затихли за поворотом, он бесшумно вышел из укрытия и, на мгновение оглянувшись, начал медленно обходить здание, ища тот самый переулок.

Переулок, который ему указал Саймон, оказался узким и тёмным. Мрак сгустился здесь особенно плотно, становясь почти осязаемым. Каменная кладка стен была неровной и шершавой, старая брусчатка под ногами просела и скрипела, а в углах копилась липкая, дурно пахнущая грязь. Воздух был спёртым и тяжёлым, пропахшим смесью сырости, протекающей канализации и стоячей воды. Он сделал шаг внутрь. Пятки глухо отстучали по влажному камню, и этот звук был неестественно громким в абсолютной тишине, которая встретила его плотной, давящей стеной. Пройдя несколько метров, он замер.

Тупик.

Переулок упирался в глухую, слепую стену, сложенную из грубого, потрескавшегося от времени камня. Ни дверей, ни арок, ни намёка на проход. Лишь с левой стороны – одна-единственная дверь. Тяжёлая, обитая железом, с массивными заклёпками, явно ведущая в недра «Дома Роз». Над ней чернели два окна, из которых струился мягкий, золотистый свет, бросая на мокрую булыжную мостовую бледные, дрожащие прямоугольники.

– Тьма вас побери, – прошипел он сквозь стиснутые зубы, и его голос прозвучал глухо. – Здесь тупик.

Он стоял посреди узкого, вонючего переулка, окружённый со всех сторон немым, безразличным камнем.

«Но ведь Саймон сказал… Я уверен, здесь должно быть что-то.»

Окинул стены резким, сканирующим взглядом, стиснул челюсти до боли и шагнул вперёд, проводя ладонью по шершавой, холодной поверхности, покрытой влагой и склизкой плесенью.

– Где же ты…

«Чем быстрее мы найдём причастных, тем быстрее вернёмся домой.»

Он двинулся вдоль стены, его пальцы скользили по камню, задевая каждый выступ, исследуя каждый шов, каждый дефект древней кладки. Он искал что угодно – незаметную трещину, скрытую скобу, след потайного замка, малейшую неровность, которая могла бы оказаться механизмом.

Ничего.

Ни единого намёка на скрытый проход. Юноша остановился, его дыхание стало чуть громче. Давно копившееся раздражение скручивало мышцы в тугой узел, плечи напряглись, сдавливая грудь. Злость, которую он так тщательно сдерживал всё это время, вдруг вырвалась наружу коротким, сдавленным рычанием. Он с силой ударил ребром ладони по холодному, неподатливому камню, но стена лишь глухо ответила ему, не желая раскрывать своих секретов.

– Проклятье! – взорвался он, и его сжатый кулак вновь со всей силы обрушился на холодный камень.

Глухой удар, треск, облачко известковой пыли. Мелкие осколки посыпались под ноги. И вдруг он почувствовал это – словно невидимая волна пробежала по его коже, заставив волосы на затылке подняться. Воздух вокруг сгустился, стал тяжёлым и плотным, наполнившись едва уловимой статикой. Магия. Её не спутать ни с чем. Он чувствовал её нутром, своим существом, и она откликнулась на его ярость. По его губам скользнула торжествующая, острая ухмылка.

– Ну наконец-то.

Бернар наклонился, вглядываясь в место удара. Глазами ничего примечательного – всё тот же грубый камень. Но ощущение, это жужжащее, вибрирующее под кожей чувство, не отпускало. Интуиция билась в нем, как птица в клетке, крича: «Здесь! Здесь что-то прячется!»

Он прикрыл глаза, сделал глубокий, выравнивающий вдох и потянулся к той силе, что дремала в самой его крови, ждала своего часа. Хаос отозвался мгновенно, легко и послушно, будто только этого и ждал. Он позволил ему подняться из глубин. По телу прокатилась знакомая волна жжения, лёгкое, электризующее покалывание в кончиках пальцев. Когда он вновь распахнул глаза, в их синей глубине тлело низкое алое свечение. Мир вокруг преобразился. Стал невероятно резким, чётким, детализированным, словно с него сдернули мутную, серую вуаль. И тогда он увидел его – внутри стены, между слоями камня, пульсировал магический узор. Сложное, изящное плетение из сияющих линий. Это был механизм. Замок.Не теряя ни секунды, он протянул руку и коснулся того самого места. Пальцы нащупали едва заметную впадину, невидимую обычному глазу. Надавил.