Хранители Севера

Девушка лишь усмехнулась в ответ, пожимая плечами. Как бы там ни было, куда бы они ни приходили, их появление всегда вызывало переполох.

Они продолжили путь, поднимаясь по широкой мраморной лестнице, которая плавно закручивалась спиралью вверх. Ступени, белые с тонкими золотыми прожилками, искрились в мягком свете массивных бронзовых бра. Вдоль лестничного пролета тянулась галерея, украшенная огромными полотнами: на них замерли сцены былых великих битв, пышных коронаций и старых, суровых героев в сияющих доспехах. Там, наверху, начиналась другая, более приватная часть дворца – гостевые покои.

– Ваша комната, принцесса Мелисса, – произнесла Сьера, останавливаясь перед высокой дверью, украшенной тонкой, почти филигранной резьбой, изображавшей переплетающиеся виноградные лозы. – Леди Талия, ваши покои здесь же, по соседству. Между комнатами есть внутренний проход, – добавила она, указывая на едва заметную узкую дверцу рядом.

Талли бросила на подругу многозначительный, игривый взгляд, и на ее лице расплылась довольная ухмылка:

– О, как удобно устроилось.

Тем временем Бернар, шедший позади всех, незаметно замедлил шаг. Его острый взгляд скользил по углам, нишам и оконным проемам, он проверял: всё ли под контролем, нет ли лишних ушей за тяжелыми портьерами, не наблюдает ли за ними кто-то свысока с галерей. Но в этот момент горничная обернулась, ловко и безошибочно перехватив его настороженное внимание.

– А вы, молодой человек, пройдемте со мной, пожалуйста, – сказала она ровным, но не допускающим возражений тоном. – Ваши покои подготовлены в другом крыле, в конце этого коридора.

Он кивнул, но перед тем, как сделать шаг, его взгляд ещё раз скользнул по Мелиссе.

– Я зайду к вам чуть позже, —почти шепотом произнёс он, но она услышала. И с этими краткими словами он развернулся и последовал за женщиной, скрывшись за поворотом.

Переступив порог своих покоев, Мелисса замерла на месте. Дыхание её перехватило, а сердце на мгновение замерло от внезапно нахлынувшего восторга. Она будто шагнула не просто в другую комнату, а в другой, сияющий и безмятежный мир. Помещение было огромным, просторным, утопающим в мягких, светлых пастельных тонах. Стены цвета тёплого молока и бежевого песка плавно переходили одна в другую, создавая ощущение невероятного уюта и воздушного простора одновременно. Воздух здесь был прохладным и свежим, и в нём витал тонкий, едва уловимый аромат – смесь ночного жасмина и свежего лимонного вербена, точь-в-точь как в садах, что цвели за окнами. Высокие арочные окна, почти от самого пола, впускали внутрь потоки солнечного света. Он был золотистым и мягким, рассыпался по отполированному мраморному полу причудливыми бликами, отражался в глянцевых поверхностях лакированной мебели, играл и застревал в бесчисленных подвесках хрустальной люстры, превращая её в парящее под потолком мерцающее звездное облако. Тонкие, почти невесомые занавеси из самого легкого шёлка тихо шевелились, колышимые едва уловимым сквозняком.

В центре комнаты возвышалась огромная кровать с высокими позолоченными колоннами, поддерживающими балдахин. Бархатные покрывала цвета песочного золота и слоновой кости выглядели столь плотными и тяжелыми, что, казалось, могли стать надежной защитой от любых тревог и дурных снов. Поодаль стоял изящный туалетный столик, инкрустированный сложной мозаикой из перламутра и мелких темных драгоценных камней. Но вся эта роскошь меркла перед тем, что открывалось за стеклянной дверью балкона. Девушка распахнула её настежь и вышла под лёгкий ветерок. Её руки автоматически, легкими движениями, поправили прическу, убрав выбившиеся пряди. И она застыла, охваченная видом, открывающимся с высоты. Внизу, прямо под балконом, раскинулись дворцовые сады. Казалось, они простирались до самого горизонта, утопая в буйной зелени и цветущих арках. Ветви деревьев гнулись под тяжестью спелых плодов и ярких бутонов, а изящные песчаные аллеи вились между клумбами. Белоснежные мраморные беседки прятались в зарослях плетистых роз, а фонтаны в центре площадей играли с лучами солнца, разбивая свет в мириады сверкающих золотых и алмазных брызг. А за пределами самих садов, за высокой стеной, лежал город. Крыши домов, улицы, площади, и люди, крошечные с этой высоты, двигались по ним размеренно и неторопливо, издалека напоминая части одной огромной, идеально выверенной и живой картины.

Она стояла неподвижно, вцепившись пальцами в прохладный, отполированный камень перил балкона. Её дыхание, наконец, выровнялось, стало глубоким и спокойным – впервые за долгие недели тревог и недосыпа. В груди, под самой грудной клеткой, словно растаял тот тугой, болезненный узел, что сжимал всё внутри, уступив место чему-то хрупкому, едва уловимому, но бесценному – тихому покою. Он был таким легким, почти невесомым, что его, казалось, можно было спугнуть одним неловким движением, одним резким звуком. Тёплый, ласковый ветерок, словно угадав её настроение, нежно тронул её щеки, принялся играть с непослушными прядями, выбившимися из сложной прически. Он пах – нет, он был пропитан самим сущностью этого места: цветущим садом, нагретым за день камнем балкона, далеким дымком очагов и сладковатой свежестью вечера. Этим воздухом хотелось дышать без остановки, заполнять им легкие до самого дна, до боли.

Девушка медленно перевела взгляд вдаль. Горизонт был кристально чист – тёмно-синий, бархатный купол неба постепенно опускался на город, окрашиваясь на западе в персиковые и золотые тона. Башни, мосты, крыши домов – все это выглядело умиротворенным, застывшим, почти игрушечным и сказочным с такой высоты. И в этой внезапно наступившей тишине и волшебстве наконец-то нашлось место для её собственной, небольшой, но абсолютно настоящей, не вымученной улыбки. Это был её личный, крошечный островок безмятежности, тот редкий миг, когда можно было просто быть, а не сражаться или принимать судьбоносные решения.

– Вот это вид! – позади неё прозвучал взволнованный, полный неподдельного восторга голос Талли.

Девушка вбежала на балкон на всех парах и тут же едва не споткнулась о порог, стремительно схватившись за перила обеими руками. Последние солнечные лучи легли на её белоснежные, шелковистые волосы жидким золотом, заставляя их светиться изнутри. Её лицо светилось той самой искренней, безудержной, детской радостью, которую так редко встретишь.

– Здесь так красиво… – прошептала она почти благоговейно, опустив голову и глядя вниз, в сторону шумных улиц и безмолвных, темнеющих садов, где уже зажигались первые крошечные огоньки.

Мелисса молча наблюдала за подругой. Что-то внутри неё болезненно сжалось – не зависть, а скорее горькое понимание. Она понимала её. Правда. Но Атрея была их домом. Каким бы прекрасным ни казался этот сияющий город, её сердце навсегда осталось там, среди суровых скал и ветров. Да, их жизнь была тяжелой, полной лишений. Но каждое сражение, каждая победа дарили такое острое, животное чувство полноты жизни, какого никогда не даст эта размеренная, предсказуемая роскошь. Именно там, на поле боя, с мечом в руке и пылью в легких, она чувствовала себя настоящей, нужной, частью чего-то великого и важного. Да, там не было шелковых балдахинов и перламутровых столиков. Но там был её долг, её ответственность перед людьми и тот огонь в груди, что согревал куда лучше любого камина. Как можно променять этот огонь, эту грань, на которой ты живешь, на спокойное существование в позолоченной клетке?

– Пойдем, – наконец сказала она, и её голос прозвучал ровно, но чуть приглушённее обычного. – Нужно осмотреть остальные комнаты, пока светит солнце.

Талли даже не пошевельнулась, лишь чуть приподняла брови, не отрывая завороженного взгляда от кипящей жизнью улицы внизу.

– Да… Сейчас, – откликнулась она рассеянно. – Только дай мне еще чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. Я хочу всё разглядеть как следует. Запомнить каждую улочку, каждую крышу, каждый флюгер… – Она говорила почти шёпотом, зачарованно, как будто боялась, что стоит ей моргнуть, и этот волшебный город растает, как мираж.

Она обернулась к ней, и на её лице сияла такая искренняя, беззаветная радость, что у Мелиссы перехватило дыхание. Ее улыбка была ясной и чистой, как солнце в безоблачное утро. И все бы ничего, но где-то в самой глубине души девушки кольнула знакомая, тупая боль. Это восхищение подруги… оно было таким настоящим, таким безоговорочным, без малейшей примеси сомнений или тоски по дому. Наверное, именно поэтому его было так тяжело принять. Талли искренне, всеми фибрами души наслаждалась этим моментом – мягким светом, высокими балконами, дорогими шелками, этим незнакомым городом, этим чужим, но таким манящим миром. И чем ярче горел её восторг, тем отчетливее, тем болезненнее она ощущала ту самую невидимую пропасть, что медленно, но верно росла между ними, разделяя их два таких разных сердца.

– Мелисса, ты ведь и представить не могла, что здесь будет так красиво, правда? – голос Талли звенел, как колокольчик, наполненный искренним восторгом.

Девушка чуть кивнула, натянув на лицо вежливую, ничего не значащую улыбку. Слова застряли у неё в горле комом. Она хотела ответить по-настоящему, разделить этот миг, но не смогла, потому что для неё все это великолепие оставалось чужим. Дворец, сияющий город, этот переливающийся в закатном свете балкон – всё казалось пустым, как богато украшенный, но наглухо запертый сундук, в котором нет ни души, ни настоящего тепла. Не произнеся ни слова в ответ, она развернулась и бесшумно, вошла обратно в комнату, оставив подругу одну.

«Талли дома совсем другая…» – мелькнула у неё в голове короткая мысль. И эта мысль отозвалась в сердце тупой, ноющей болью. В глазах подруги жил тот самый наивный, безудержный восторг, которого Мелисса боялась больше всего на свете. Он мог ослепить, мог увлечь в чужой, соблазнительный мир. В мир, где слишком легко забыть, кто ты на самом деле и откуда ты родом.«Нужно поскорее вернуться домой… Пока она не натворила глупостей, пока этот город не затянул ее окончательно.»

Чтобы отвлечься от гнетущих мыслей, она принялась методично осматривать комнату. Её взгляд скользил по каждому углу, каждой тени, каждой щели в резных панелях. Она заглянула за шторы, проверила пространство под массивным столом, пробежалась пальцами по стыкам камня. Комната была безупречно чиста, без малейшего намека на скрытую угрозу или постороннее присутствие.

«Можно выдохнуть… Хоть что-то сегодня прошло без сюрпризов.»

Её взгляд наконец упал на кровать. Огромную, широкую, с высоким изголовьем, украшенным замысловатой резьбой и золотыми завитками. Подушки были аккуратно взбиты и уложены стопкой. Покрывало из плотного шёлка, будто светилось своим собственным, мягким и тёплым светом, беззвучно маня: «Ты заслужила этот отдых».

«Мне нужен сон, и срочно! Пока голова не пошла кругом от всех этих мыслей.»

Решительно подойдя к кровати, Мелисса одним движением откинула покрывало, сбросила с ног потрепанные дорожные сапоги, забралась на высокую постель и не удержалась, с лёгким, сдавленным смешком запрыгнула в самый центр, позволив себе раскинуть руки в стороны. Матрас мягко, но упруго прогнулся под её весом, идеально принимая форму её уставшего тела. Она словно утонула в огромном, пушистом облаке. Спина с облегчением расслабилась, напряженные плечи наконец опустились.

«Как же это непривычно… И как блаженно.»

Она плотнее укуталась в прохладное шёлковое одеяло, зажав его край между коленями, стараясь сохранить внутри себя это хрупкое, неожиданное ощущение тепла и абсолютной защищенности. Пушистая ткань приятно шуршала при каждом её движении. Простыня из тончайшего льна ласково облегала кожу, будто пыталась убедить её – ты в безопасности, здесь тебе ничто не угрожает. В своей родной крепости, где она провела всю жизнь, они спали на жестких, узких матрасах, и теперь эта царская мягкость казалась почти неприличной, странной, но невероятно приятной.

Мелисса сладко зевнула, уткнулась лицом в прохладную наволочку, чувствуя, как остатки напряжения наконец отпускают её. Веки налились свинцовой тяжестью. Дыхание стало медленным и ровным. Тревожные мысли, одна за другой, как листья, медленно срывались с ветвей сознания и тихо оседали где-то на самой границе сна. Перевернувшись на бок, она зарылась в подушку ещё глубже, и впервые за долгие, долгие месяцы позволила себе просто заснуть. Не думая о завтрашнем дне, без привычного страха и бесконечной вереницы забот, что обычно стояли у её изголовья по ночам.

…..

Холод.

Он пришел без предупреждения, без стука, без единого звука. Как незваный гость, просочившийся в щели между мирами. Промозглый, липкий, он не просто окружал – он будто прокрался под кожу, проникая в самое сердце ледяными иглами. Каждый вдох обжигал легкие, горло сжималось в спазме, а грудная клетка стыла изнутри, словно её наполнили колотым льдом. Мелисса резко распахнула глаза, но не увидела ничего.

Тьма.

Не просто отсутствие света, а густая, плотная, беспросветная пелена, будто её поглотила сама ночь.

– Где я?.. – выдохнула она, и собственный голос прозвучал хрипло.

Тук. Тук. Тук.

Собственный пульс забился в висках с бешеной скоростью, каждое биение отдавалось в черепе глухим, болезненным эхом. Паника вспыхнула мгновенно, безудержно, как огонь по сухой траве. Она хотела вскочить, но тело не слушалось, было ватным, чужим. Руки предательски тряслись, дыхание перехватывало, вырываясь короткими, прерывистыми порывами.

«Это сон… должно быть, просто сон… очередной кошмар…»

Но что-то было не так. Не так, как обычно. Эта тишина была слишком реальной, слишком физической. Она давила на барабанные перепонки, звенела в ушах. Даже собственные мысли казались чужими, нашептанными кем-то посторонним прямо в самое ухо. И на самом краю восприятия, там, где отказывало зрение и сдавалась логика, что-то шевельнулось. Мелькнула тень, быстрая, как взмах крыла, так близко, что побежали мурашки по коже, – и тут же исчезла, растворившись в темноте. Мелисса замерла, напряглась. Она всматривалась в черноту до боли в глазах, но не видела ничего.

Вдруг – шёпот.

Глухой, будто доносящийся из глубины пещеры. Низкий, неясный, без единого разборчивого слова. Она вздрогнула, съежившись. Шёпот прошелся снова, теперь ближе, прямо у уха, холодный, как прикосновение мертвых губ.

И тогда раздались голоса – их были десятки, сотни – разом обрушились на неё. Они сплетались, наслаивались друг на друга, сливаясь в единый, бесформенный, оглушительный гул. Ни одного слова нельзя было разобрать, но их давление росло с каждой секундой, будто невидимые пальцы впились в её виски.

– Что вам нужно?! – закричала она, в панике зажимая уши ладонями, но это не помогало – голоса звучали не снаружи, а внутри, разрывая сознание. Её собственный голос сорвался в хрип, потерянный в этом безумном гуле.

Она сорвалась, побежала вперёд, повинуясь слепому инстинкту. Ноги подкашивались, скользили по невидимому полу, она спотыкалась о неосязаемые преграды, которые темнота будто нарочно подставляла ей под ноги, смеясь её беспомощности. А голоса нарастали, обрушиваясь на неё лавиной. Всё ближе. Всё громче. Они были повсюду – сверху, снизу, внутри.

Резко, как по команде, шёпот стих. Наступила тишина – настолько плотная и глубокая, что от неё заложило уши. Мелисса замерла на месте, едва переводя дыхание. Сердце колотилось так яростно и громко, что казалось, вот-вот разорвет грудную клетку изнутри. И тогда она почувствовала его. Чей-то взгляд. Леденящий, абсолютно чужой, лишенный всего человеческого. Он был где-то рядом. Невидимый, неслышимый, но каждое её нервное окончание кричало о его присутствии.

Хаос.

Он был здесь. Не как существо, а как сама суть тьмы, тень, слившаяся с мраком, яд, просачивающийся сквозь поры кожи. Он был везде – в каждом вздохе, в каждом мурашке на коже. Пронзительный холод, острый как лезвие, вползал под кожу, царапая изнутри. Вдоль позвоночника пробежал противный, щекочущий зуд, от которого волосы на руках и затылке встали дыбом. Страх, знакомый и оттого ещё более отвратительный, медленно впивался в самое сердце, сковывая конечности ледяными цепями паралича. Она знала это чувство. Оно уже приходило к ней прежде.

Голоса вернулись. Но теперь они были другими – вязкими, пронзительными, шипящими, будто тысячи невидимых, неведомых существ склонились прямо над её ухом, готовые коснуться её ледяным дыханием. Мелисса задохнулась от ужаса. Колени предательски подкосились, но она с силой выпрямилась, вонзив ногти в ладони до боли.

«Нет. Не сейчас. Не снова.»

Она сделала глубокий, судорожный вдох. Кровь густо стучала в висках, оглушая внутренним грохотом. Она физически чувствовала, как паника наваливается на неё всей своей тяжестью, накрывает с головой, тянет на дно, но она с яростью оттолкнула её от себя. Из глубины души, сквозь оглушительный гул, пробился её собственный, настоящий голос:

«Я не поддамся. Ни за что.»

– Я сильнее тебя! Слышишь?! – выкрикнула она в слепую тьму, уже не скрывая дрожи в голосе, но и не позволяя ему сорваться в истерику. – Оставь меня в покое!

Но в ответ раздался лишь тихий, растянутый смех, полный холодной насмешки. Он висел в воздухе, обволакивая её со всех сторон. Тьма играла с ней, как кошка с мышью, и знала, что та бессильна. Это осознание было таким горьким и очевидным, что от него мутило сильнее, чем от любого яда. Она не видела его, но каждой клеткой тела знала – он здесь. Совсем рядом. Он не боялся её. Он лишь ждал, с холодным любопытством наблюдая, как она медленно сходит с ума, зная, что рано или поздно та сломается. По виску медленно скатилась капля пота. На шее вздулась и застучала тонкая вена, пульсируя судорожно и часто, будто маленькое живое существо, пытающееся вырваться из заточения под кожей. Девушка до боли сжала зубы, все её тело мелко и предательски дрожало.

– Ну же… проснись! – прошептала она, и в голосе её прозвучала настоящая мольба. Она вцепилась пальцами в собственную руку, сжимая плоть так сильно, что на коже тут же выступили красные, почти багровые следы.

Но как бы она ни пыталась вырваться из этого кошмара – ничего не менялось. Она щипала себя до синяков, бормотала заклинания, выученные в детстве, молилась всем богам, каких только могла вспомнить, но все было бесполезно. Мрак не рассеивался, он лишь сгущался, становясь плотнее и тяжелее. Он давил на грудь, затрудняя дыхание. Воздух стал тяжелым, влажным, будто пропитанным чернилами, – его было трудно вдыхать, он обжигал легкие. Она почувствовала движение – сначала едва заметное, легкий холодок на коже, будто чье-то ледяное дыхание коснулось её плеча. Но ветра здесь не было и быть не могло. Ощущение поползло медленно, неумолимо вверх по позвоночнику к шее, вдоль лопаток, оставляя за собой мурашки и леденящий ужас.

Мелисса опустила взгляд, и кровь застыла в её жилах. На её бледной, чистой коже начали проступать тёмные знаки. Древние символы. Они выползали из ниоткуда, извиваясь и переплетаясь, словно живые чёрные змеи. Каждый их изгиб, каждый завиток прожигал её тело изнутри, будто тонкое раскаленное лезвие царапало по нервам, оставляя за собой следы из пепла и пульсирующей, жгучей боли. Она знала эти метки. Слишком хорошо знала, откуда они и что они означают. Хаос нашел её. Снова. Он всегда находит. Каждый узор, каждая изгибающаяся линия – это был не просто шрам. Это был знак, метка, прикосновение самой тьмы. Напоминание о том, что она снова здесь. Снова заперта. Снова одна в этой бескрайней, безликой, вечной темноте. Она затаила дыхание, чувствуя, как горячие, беспомощные слезы подступают к глазам.

– Не могу… не могу больше… – шептала она, почти беззвучно, губами, которые едва слушались её.

Холод медленно полз в грудь. Он вгрызался в ребра, заполняя лёгкие ледяной тяжестью. Он проникал в суставы, в кончики пальцев, в самое сознание, заставляя каждую мысль замерзать на месте, цепенеть и умирать. Но страх был сильнее любого холода; он сжимал её сердце изнутри стальными когтями, сдавливая всё крепче и больнее с каждым ударом. Её глаза метнулись в сторону, и тогда она увидела их. Два алых огонька, внезапно раскрывшиеся в темноте. Зловещие, бездонные, лишённые всякого выражения, кроме холодного, нечеловеческого интереса. Взгляд был чужеродным, почти божественным в своей абсолютной, безразличной жестокости. В нем не было ни злобы, ни гнева, ни милости, лишь любопытство. То самое любопытство, с которым ребенок разглядывает муравья, прежде чем отнять у него жизнь.

«Пришёл.»

Существо рассмеялось. Этот смех не был предназначен для человеческих ушей. Он был похож на треск камня, рассыпающегося под чудовищным давлением, будто сама реальность трещала по швам, пытаясь сопротивляться чему-то настолько чужеродному, что ему не было места ни в одном мире. У Мелиссы спазмом сжалось горло. Она не могла глотать, не могла издать ни звука. Грудная клетка скрипела, её взгляд в отчаянии метался по беспросветной тьме, безуспешно ища хоть малейшую щель, выход.

Неожиданно раздался пронзительный, полный нечеловеческой боли и чистого безумия крик. Он вонзился прямо в барабанные перепонки, разрывая их изнутри. Она зажала уши ладонями, но это не помогало – звук оставался внутри, бился о стенки её черепа, раскалывая голову.

– Что это?! Кто кричит?! Что происходит?! – её собственный выдох сорвался с губ, больше похожий на захлебывающийся всхлип.

Алые глаза в темноте блеснули холодным, раздраженным огнем.

– Не бойся, дитя… – голос прозвучал глухо. – Мы ещё увидимся.

Тьма вокруг неё дрогнула. Она начала рассеиваться, девушка сделала судорожный, хриплый вдох, и её тело внезапно обмякло, а глаза закрылись.

…..

– Мелисса, проснись!

Голос прорезал остатки темноты. Он был отчаянным, срывающимся на крик, дрожащим от неподдельного ужаса. Знакомым и до боли чужим одновременно. Он звучал издалека, словно пробивался сквозь толщу воды, но с каждым словом приближался, больно впиваясь в её сознание, как железные крючья.Чьи-то руки вцепились в её плечи. Пальцы дрожали, но хватка была до боли крепкой. Её тело трясли с такой яростью, что голова беспомощно моталась из стороны в стороны. Белоснежные волосы, выбившиеся из косы, рассыпались по лицу, цеплялись за влажную от холодного пота кожу, прилипали ко лбу и щекам.

– Мелисса, пожалуйста! Открой глаза! Скажи что-нибудь!

Талли была на самой грани. Паника накрывала её с головой, душила, выжимала из груди последние остатки воздуха. Она склонилась над подругой, чье тело выгибалось и сотрясалось в конвульсиях на роскошной постели. Глаза метались по её лицу, но веки Мелиссы оставались плотно сомкнутыми.

– Нет… нет, только не это…

Она чувствовала его. Хаос. Он был здесь, в этой комнате. Он пронзал воздух, как ядовитое дыхание, обвивал её, скользил по коже ледяными щупальцами. Здесь, за этими толстыми стенами, за сотни километров от Проклятых земель. Он не должен был сюда дотянуться, не имел права.

– Этого не может быть… – выдохнула она почти беззвучно, и голос её дрогнул, готовый оборваться на полуслове. – Мы же так далеко… Его не должно быть здесь…

Но холод никуда не уходил. Он проникал под тонкую ткань рубашки, скользил вдоль позвоночника мерзлой змеей, сжимал ребра ледяными тисками, вынуждая сердце бешено колотиться. Пальцы Талли сжались на плечах подруги до боли, ногти впились в кожу, но та не реагировала, запертая в своем кошмаре.

– Ах!

Мелисса судорожно, со свистом вдохнула. Веки дёрнулись и резко распахнулись. Два кроваво-красных огня расцвели в полумраке комнаты. Её зрачки сузились в тонкие, вертикальные щели, острые, как лезвия. Они мелко дрожали, вибрируя от чудовищного внутреннего напряжения. Девушка села на кровати резким рывком, грудь судорожно вздымалась, словно легкие отказывались работать и не могли захватить необходимого воздуха.

Талли испуганно отпрянула назад, сердце застучало где-то в самом горле, перехватывая дыхание.

– Что произошло? – прошептала она, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрожал и звучал твердо. Но он предательски срывался, выдавая весь её ужас. – Что ты видела?

Мелисса не ответила. Только захрипела, издавая сдавленные звуки, будто её горло перетянули тугой петлёй. Руки бесконтрольно дрожали. Губы посерели, подрагивая и обнажая зубы, стиснутые до скрежета. Все её тело выгибалось и билось в мелкой, неукротимой дрожи. Кожа покрылась гусиной сыпью, по ней пробегали волны судорог.

– Дыши! – закричала Талли, в отчаянии схватив её за щеки и заставляя смотреть прямо в эти незнакомые, пугающие глаза. – Мелисса! Слышишь меня?! Дыши, чёрт возьми!

Но дыхание будто застряло где-то глубоко внутри. Каждый вдох давался с нечеловеческой болью – короткий, рваный, прерывистый, будто лёгкие судорожно отталкивали воздух вместо того, чтобы впустить его. Внутри Мелиссы всё клокотало и бурлило. Магия, та самая, что была её силой и оружием, теперь вела себя как дикий, загнанный в угол зверь, вырвавшийся на свободу. Она чувствовала, как неукротимый поток энергии срывается с цепи, рвет её изнутри, проходит по жилам, словно раскаленная лава. Мышцы сводило судорогой, сухожилия натягивались до предела, кости хрустели под невидимым давлением.