Скромная жертва

– Он мечтает об убийстве и пытках женщин, – пожала плечами Леля.

– И, очевидно, стремится к наслаждению созерцанием разложения женских тел, – дополнила Лиля.

– Нереализованная в ходе преступлений сексуальная девиация? – поднял брови Озеркин. – Он латентный некрофил? Какая прелесть!

– Кому как, – пожала плечами Папка. – А мы теперь обречены жить в вечном настоящем, как ученые? Забронзовеем в золотом веке, где всегда правит князь Владимир Великий, Красно Солнышко? Или все же начнем говорить о Туватине и ему подобных в прошедшем времени? Его преступления – завершенная история. Он же больше не выйдет. Сидит пожизненно.

– Кто ему мешает мечтать о том же, о чем и раньше? – откликнулся Назаров. – На мечты у него теперь времени полно.

– Верно, – Крячко сделал знак близнецам садиться. – Пойманный серийный убийца застревает на стадии ауры, поскольку выход в реальный мир из нее является завершением ритуала. Кто может привести пример, когда заключенным в тюрьму серийникам это удавалось?

– Знаменитый побег Теда Банди из тюрьмы в Юте, конечно, – Папка вывела на экран фото харизматичного маньяка, – который привел к четырем изнасилованиям и двум убийствам в университетском общежитии во Флориде.

– Неплохо, – сдержанно похвалил девушку Крячко.

Та, проходя к своему месту, показала язык Озеркину. Тот расплылся в снисходительной улыбке. Папка с готовностью зашипела на него:

– Идиот!

В этот момент на пороге конференц-зала появился Штолин.

– Спасибо, что представили, Елизавета Дмитриевна! – спокойно заметил старик.

– Получила? – прошептал Озеркин.

Не обращая на него внимания, Степан Матвеевич обратился к полковнику:

– Станислав Васильевич! У нас культурная программа горит. Выдвигаемся на интереснейшее мероприятие через полчаса. Могу подать в конце занятия цитрусовый взвар с булочками и домашним вишневым вареньем.

Ученики недоуменно обернулись. На лицах молодых людей читалось, что не ради домашнего варенья они поставили на паузу ошеломительный бег многообещающих карьер.

Крячко разделял их недоумение:

– У нас по плану как раз фаза троллинга.

– Я даже знаю, кто на ней пострадает, – прошептал Озеркин Лиле Береговой.

– Не бери на понт, мусор, – огрызнулась ее сестра.

– Ловческая фаза, – блеснул знаниями Штолин, – безусловно важна и…

– И позволяет сотрудникам правоохранительных органов распознать убийцу. Ведь на этой стадии он перестает действовать как обычные люди…

– У которых принято придерживаться графика запланированных организаторами мероприятий…

Молодым коллегам показалось, что между мужчинами, подобно очагу боли в израненном теле, назревает большой конфликт.

– График, – с нажимом проговорил Крячко, – не поможет этим отрокам разобраться во вселенной серийного убийцы.

– А я читал, что современные серийники весьма образованны. Тот же Остряк, например. Кажется, он был ученым-гуманитарием, нет?

– И, чтобы быть им равными, мы едем в театр «Теремок»? – поднял бровь Крячко.

– Напрасно иронизируете, коллега! В нашем кукольном театре много прекрасных спектаклей для взрослых, в том числе о Холокосте. Но туда мы вас, конечно, в импровизированном отпуске не зовем. После лекции полковника Крячко преподаватели и группа едут в энгельсскую картинную галерею. Там у нас Роберт Фальк, Илья Машков, Аристарх Лентулов, Петр Кончаловский, Александр Куприн. Выставку специально ради нас пока не закрыли.

– Искусство вечно, а потому подождет, – не отступался от решения Крячко. – Я планировал провести этот день иначе. И не готов отказаться от плана занятия ради культурно-просветительской работы.

– Станислав Васильевич! – Голос старика стал жестким.

Крячко подумал, что Гуров на его месте бы внутренне торжествовал. Перед ним был Штолин, который сыскал славу жесткого, резкого на расправу следователя:

– Я, конечно, понимаю, что у вас в Москве принято иначе. Но здесь, в провинции, люди чтят традиции гостеприимства и радуют не только угощением, но пищей духовной. Мы ходим в театры, посещаем музеи, гуляем по набережной. Это уважение. Вы готовы отвергнуть его, не проведя ни одной лекции.

Молодые кадры обратились в слух. Крячко знал, что не свернет под давлением. Как и Гуров, сворачивать с намеченного пути в такие моменты он просто не умел.

– Не привлекает живопись художников творческого объединения «Бубновый валет», можно посмотреть работы художников-новаторов второго десятилетия XX века. Имена Давида Загоскина, Валентина Юстицкого ничего не говорят вам, нет? Это основоположники саратовского авангарда. Но если вы предпочитаете творения столичных знаменитостей, то работы Александры Экстер, Бориса Эндера в нашем захолустье тоже есть.

Очевидно, Штолин старался перевести их конфликт из разряда личного в социальный, столкнув лбами провинциальную элиту и неблагодарных москвичей. Приходилось признать, что, судя по настороженно-любопытным взглядам студентов, ему это удалось.

– Я поклонник работ представителей объединения «Мир искусства», – деловито ответил Крячко. – Но их выставка, кажется, была в саратовском музее. И уже закрыта. Так что авангард так авангард.

Он мысленно в очередной раз поблагодарил жену за активную просветительскую работу, которую она вела во время семейных ужинов, ведя с ним разговоры о светских событиях, происходящих на просторах необъятной Родины. Сенсации театральной Москвы, сплетни отечественной киноиндустрии, выставки – согласно данному жене еще до свадьбы обещанию, дома Крячко был готов обсуждать все, кроме работы. О его настоящих делах они с женой говорили, только когда он чувствовал, что утонул в той или иной истории. Что столкнулся с очередным сложным делом. И отныне все, что лежит в неприметной для всех папке из архива: документы, отпечатки подошв, шин, пальцев, прижизненные и посмертные фото жертв, – будет жить в его иногда, кажется, готовой разорваться голове.

Озадаченные студенты уставились на преподавателя в ожидании указаний.

– Что ж, – попытался казаться невозмутимым Крячко, – перейдем от наших слайдов к живописи.

Студенты потянулись к выходу. Задержался только Банин, подошедший к полковнику со словами:

– Спасибо за лекцию.

Крячко выходил из конференц-зала в задумчивости. Что-то здесь не так. Как и их с Гуровым приезд, Штолину зачем-то нужна эта поездка. Согласие на нее было наиболее логичной возможностью разузнать его планы.

Когда он вышел из гостиницы, слушатели его лекций уже садились в автобус. Сестры Береговы не спешили в салон, наблюдая за волонтерами «ЛизыАлерт», которые прочесывали лежащий через протоку остров.

– А где-то сейчас, может быть, уже нашли труп Флоры Соновой, – мечтательно протянула Лиля.

– И кто-то его вскрывает, – меланхолично откликнулась ее сестра.

– А на что нам приходится тратить свою молодую цветущую жизнь?

– Да уж.

– Да!

* * *

В отличие от них, экзотически красивая оперуполномоченная московского сыска Армине Ароян с воодушевлением входила в Государственную Третьяковскую галерею. Здесь прошло ее детство. Художественная школа, где она училась, находилась неподалеку, и их часто приводили на выставки в ажурное здание по адресу Лаврушинский переулок, дом 10.

В гардеробе ее уже ждала старая знакомая. Высокая, прямая, с крупными чертами лица и длинным черным каре Мария Львовна Гурвич была когда-то ее педагогом по художественной лепке и работала экскурсоводом в галерее.

– Не жаль мне лет, растраченных напрасно, не жаль души сиреневую цветь! Ты только заходи ко мне почаще, покуда не пришлось мне умереть, – продекламировала она и распростерла руки для объятий, отчего ее широкая шаль с «Кувшинками» Клода Моне раскрылась, как роскошный павлиний хвост.

– Первые две строки, – Армине по-детски прижалась к ней, – точно Есенин. Остальное я не узнала.

– Потому что это, – понизила голос Гурвич, – моя постыдная самодеятельность. Так что не запоминай ты эту пошлость. А пойдем-ка лучше со мной. Отведу тебя к дамам, – она загадочно улыбнулась, – которых ты так хотела видеть.

Через несколько минут они остановились у картины, которую знает каждый школьник.

– Итак, портрет юной графини Марии Ивановны Лопухиной, заказанный в тысяча семьсот девяносто седьмом году мужем. Сентиментализм. Холодные тона. Пейзажные зарисовки. Хрестоматийный образ женщины-загадки. Урожденная Толстая была обаятельна, умна и богата, блистала в свете. Говорили, что отец-масон заточил ее душу в этот портрет.

– Как в случае с Дорианом Греем?

– Верно, детка. Шептались, будто ранняя смерть дочери от скоротечной чахотки – кара отца за рьяное увлечение оккультизмом. Будто бы он слишком дерзко заигрывал с темными силами, и они ему ответили.

– А что за легенда о смертоносности картины? Звучит как фильм «Звонок» восемнадцатого века, – рассмеялась Армине.

Мария Львовна улыбнулась в ответ:

– Скорее русский «Плачущий мальчик». На самом деле никто не знает, откуда взялась легенда, что юные девушки, посмотрев на картину, умирали от той же болезни, что и Лопухина. Но есть версия, что дело в материале, из которого тогда было модно шить платья.

– Муслин? – Армине указала на наряд юной графини.

– Ты еще помнишь услышанную когда-то здесь лекцию? После всех этих лет?

– Всегда.

– В конце восемнадцатого века муслиновые платья действительно называли чахоточными. Они смотрелись воздушными и подчеркивали фигуру, но совершенно не грели обладательницу, что, конечно, опасно для здоровья во влажном климате Балтики в бальный сезон. В результате зимой юные аристократки часто болели воспалением легких и туберкулезом… Вот и весь смысл.

– Значит, никаких кармических наказаний и мистики?

– Да. Хотя, если говорить о воздаянии за грехи, то давай лучше посмотрим второй портрет.

Мария Львовна подвела Армине к изображению Александры Петровны Струйской.

– Что скажешь?

– Рококо. Глубокий нейтральный фон. Золотистый сфумато.

– Верно. Портрет тоже заказан мужем. Отставной прапорщик Струйский обожал свою вторую жену, посвящал ей поэмы, величал Сапфирой. В целом же Николай Еремеевич был глубоко порочен, экзальтирован, склонен к садизму, жесток. Мог приговорить крестьян к пыткам за придуманное преступление. Хозяин произносил обвинительную речь, выносил приговор и придумывал для провинившихся казнь. Устраивал для гостей представления крепостного женского балета и охоту на крепостных.

– А что жена?

– Сначала, когда Рокотов писал портрет, была чистым созданием. Но после смерти мужа стала править не многим менее жестко. Организовала мастерские по производству изысканных тканей, где трудились маленькие девочки. Присутствовала при пытках, наказала крестьян и даже животных за убийство ее сына, изнасиловавшего ребенка.

– Какой ужас! Вот и верь после этого поэтам… – Армине начала читать по памяти: – Ее глаза – как два тумана, полуулыбка, полуплач, ее глаза – как два обмана, покрытых мглою неудач…

– Заболоцкий описал женщину, которую видел на портрете. А она действительно будто фея…

Позже они сидели в зале любимого художника Армине – Михаила Врубеля. Рабочий день был давно окончен, и Армине казалось, что она попала в дивную сказку. Исполинские картины окружали ее в царстве абсолютного безмолвия.

– А что вы скажете об этом? – Она решилась показать Марии Львовне сфотографированный Гуровым в Энгельсе портрет.

– Ну, это интересная манера письма. Хотя я не знаю, конечно, кому она принадлежит. Тут тебе больше скажут наши реставраторы: для них мазки красок как почерк. А лучше спросить реставраторов в том городе, где нашлась картина. Та-ак, что тут еще есть? – Она задумалась. – Внешне незнакомка напоминает Лопухину, но по настроению больше Струйскую. Золотая полутень как у Рокотова опять же. Героиня изображена фронтально, голова чуть повернута влево. И наряд похожий. Струйская одета в серебристое платье с желтой накидкой. Здесь похожее платье из популярного в девяностых люрекса. Может быть, из-за золотого плаща не видно, что оно украшено пайетками или стразами по моде тех лет. Даже мягкие ритмические повторы складок одежды те же.

– Зачем это? Ведь такая манера живописи в девяностых устарела.

– Ну, скажешь тоже! Устарела! Может, художник считал, что его муза прекрасна, как дамы той эпохи, и в современности ей равных нет? А может быть, она внезапно и загадочно ушла из жизни в расцвете лет, как Лопухина? Или была вынуждена существовать рядом со злом и постепенно вместе с детьми пропиталась им, как Струйская? Между прочим, в ее биографии есть моменты вполне в духе девяностых. Например, как-то муж проиграл ее в карты, и она жила несколько дней в поместье победителя.

– А художнику это зачем? Если портрет заказан кем-то крутым в девяностые, правдиво изображать его жену или подругу было опасно.

– Ну, подлинного творца земными запретами не удержишь. И потом, когда Рокотов работал над картиной, ходили слухи, что он влюблен в Александру Петровну. Может быть, и за этой картиной стоит трагическая потеря, как минимум душевной чистоты и любви?

Армине замерла перед трепетной героиней «Сирени» Врубеля и задумчиво произнесла:

– Как знать…

* * *

Когда Гуров читал отправленное помощницей сообщение, а Юдин, согласно его приказу, парковал машину возле энгельсской картинной галереи, ее директор Екатерина Павловна Савина нервно мерила короткими шагами фойе, пугая администратора.

Она была полноватой круглолицей шатенкой с проседью, чьи густые волосы спадали на плечи мягкой, привычно подвитой электрическими щипцами волной. Ее далеко не новый, но когда-то дорогой и хорошо скроенный брючный костюм серо-голубого цвета как нельзя лучше подходил к случаю: музей выполнял привычную барщину, то есть принимал очередных смирившихся с неизбежностью культурного обогащения гостей.

Проблема с этим была лишь в том, что программу назначали одни, а компенсировать ее приходилось другим. Иногда Екатерина Павловна казалась себе цирковой лошадью, годами выполнявшей поклон с хлебом-солью в фойе, галоп по залам, гарцевание перед жемчужинами музейной коллекции и финальный прыжок через огонь с магнитиком на холодильник под финальные аплодисменты. Не клоун в смешных ботинках со слезопусканием из глаз – и на том спасибо. Как только держатся обреченные жить на той же арене сотрудники школ и библиотек?

Профессиональное выгорание давно стало частью рутины, от которой ее, как ни странно, почти уберегла еще более колготная административная деятельность. Она давно водила экскурсии только для совсем-совсем випов. Гости попроще наслаждались рассказами ее опытных и квалифицированных – в галерее к этому подходили серьезно – коллег.

Но сегодня ей пришлось-таки выйти «на фронт» из своего комфортного кабинета с умиротворяющей даже после визита губернатора репродукцией ренуаровского «Собирания цветов». Глава экскурсионного отдела Маргарита Ивановна Свалова, которую в галерее звали королевой Марго, катастрофически опаздывала на работу и, что уж совсем на нее не похоже, не брала телефон.

– Уважаемые гости! – натянуто улыбнулась Екатерина Павловна, окинув опытным взором делегацию. «Спасибо, что не приехали в автозаке!» – чуть не вырвалось у нее при взгляде на приехавших в автобусе МВД и «Toyota RAV4» гостей.

Ей давно хватало секунды, чтобы понять, как долго продлится экскурсия, сколько вопросов задаст конкретная старушка с блокнотом и насколько серьезно сорвешь голос с толпящимися в холле школьниками в каникулы, перекрикивая мучительную какофонию, в которую густо сливаются хихиканье над мемами в телефонах, наготой скульптур и репликой очередного настырного идиота, уверенного, что задает остроумный вопрос.

Принадлежность новых посетителей к органам была очевиднейшим секретом Полишинеля. Экскурсантов объединяли дисциплинированность, решительность, настороженность и хладнокровие. Их лица, в сущности, были хищническими. Исключение составлял разве что полноватый невысокий русоволосый мужчина с голубыми глазами и доброй усмешкой, следовавший за рослым, крепким шатеном с крупными, но изящными чертами лица, слишком умным, а потому тяжелым взглядом. Ее удивила его серьезность и какая-то настороженность, будто он знал опасности жизни лучше других и всегда был настороже.

Когда невзрачная администратор музея, встречавшая у автобуса гостей, едва не упала, споткнувшись, Гуров подхватил ее и, кажется, даже не слышал, как та рассыпалась в благодарностях. «Такой, – подумала Екатерина Павловна, – видит тебя, только пока ты жертва. А поверишь ему, решишь, что теперь счастье, – а герой уже ускакал на белом коне, только пылью дыши. Жаль, Марго нет. Она бы все сразу про него поняла и высмеяла. И куда запропастилась? Теперь бросайся грудью на амбразуру к этим випам из МВД! И почему в любой группе женщины всегда противнее? А здесь еще и вдвойне…»

Как и Гурову на приветственном обеде, ей бросились в глаза близнецы. Высокомерные, амбициозные красотки с очевидным синдромом отличницы уверенно топтали жизнь, как дорожку к музею, каблучками, преследуемые свитой обожателей. Штабелями сами собой укладывались: молодой мужчина со светло-русыми волосами, прямым носом и не по годам печальными серыми глазами цвета прогоревших углей; юный плейбой, шагавший к храму искусства так, будто доставил в своем лице его сотрудникам главный экспонат; и рассеянный толстяк, словно сошедший с картины «Страна лентяев» Питера Брейгеля-старшего, хотя что-то подсказывало Савиной, что под непритязательной внешностью скрывался наделенный цепким умом, деятельный человек, как под цветущим лугом с «Лоскута травы» Ван Гога пряталась голова прекрасной крестьянской женщины. Вот только двуличие здесь предопределялось не нищетой, заставлявшей экономить холсты, как у Ван Гога, а пониманием человеческой природы, ведь люди редко воспринимают то, что не излучает опасность за версту, всерьез.

Благо у парочки, которая замыкала шествие, даже намека на двуличие не было. Татуированная невротическая девица и ошпаривший экскурсовода ядовитым взглядом нарцисс воплощали такую незамутненную, дистиллированную взаимную любовь-ненависть, что вызывали гремучую смесь оторопи и восхищения. Глядя на них, Екатерина Павловна расплылась в растерянной натянутой улыбке и, не снимая ее, отчеканила привычный текст:

– Я рада приветствовать вас в нашей картинной галерее. Вы познакомитесь с уникальной экспозицией одного из лучших музеев провинции, – она слегка кивнула мужчине, у которого диагностировала синдром спасателя, и его другу, без труда признав в них москвичей. – Мы начнем с зала мастеров реалистического направления, творческое кредо представителей которого сформировалось еще до Октябрьской революции тысяча девятьсот семнадцатого года. Вы увидите работы таких знаменитых художников, как Игорь Грабарь, Михаил Нестеров, – одна из близнецов улыбнулась нашептывавшему ей что-то качку, и это отвлекло Савину, – Евгений Герасимов…

«Где, черт возьми, носит Свалову? Вот уж кто умеет ставить таких девиц на место!»

– Важной вехой нашего эстетического путешествия, – продолжала она вслух под усмешки парочки заклятых врагов, – станет посещение зала, посвященного произведениям Павла Кузнецова, чье творчество получило широкую известность не только в нашей стране, но и за ее пределами. Надеюсь, наша экскурсия доставит вам удовольствие. Прошу за мной!

Когда гости вяло подчинились ей, Савина наконец облегченно выдохнула и широким жестом пригласила их в зал, на мгновение зло поджав губы: «Ну, Свалова!.. Не видать тебе командировки на конференцию в Русском музее зимой!» Гримаса гнева еще не покинула ее лицо, когда благоговейную тишину холла, где гостей окружили картины, разрезал звон стационарного телефона в кассе, и администратор поспешила к нему, бросившись на защиту главной музейной святыни – безмятежного созерцания.

В следующую секунду она побледнела и какой-то комично прыгающей, мельтешащей походкой пробежав через холл, передала трубку Савиной. Вероятно, она забыла о прекрасной акустике здания, когда театральным шепотом, артикуляционной безупречности которого позавидовал бы любой актер МХАТа, произнесла:

– Светлана Ильинична! Там Антоша звонит. Из дома королевы Марго. В смысле, Сваловой. Говорит, Маргарита на работу не придет. Потому что… умерла.

Полноватая заспанная кассирша в кассе у входа вскрикнула. Гости из МВД дружно обернулись.

– Как умерла? – всплеснула руками Савина, сразу ощутив себя мишенью, в которую прицелился общий интерес. Десять следователей выжидательно смотрели на нее. – А кто же теперь проведет «Тотальный диктант»?!

Татуированная девица и ее оппонент фыркнули.

– Люди как люди, – покачала головой, глядя на Савину, одна из близнецов.

Ее сестра тут же продолжила:

– Их просто немного испортил рабочий вопрос.

– Я так понимаю, лекция отменяется? – Назаров равнодушно скользнул взглядом по морскому пейзажу на стене, попытавшись небрежно приобнять Лилю.

– Это не распространяется на повышение квалификации, – процедил Юдин. – Автобус отвезет всех в гостиницу. Лев Иванович, разрешите попросить вас проводить ребят на ужин и объявить отбой по вашему усмотрению. Главное, чтобы по номерам все разошлись до того, как часы пробьют полночь, и карета с домашним заданием от полковника Крячко на завтра, – Илья обвел взглядом молодых коллег, – не превратилась в тыкву.

Его слова, очевидно, не произвели нужного эффекта на повышавших квалификацию коллег. Те на удивление дружно обступили Гурова, Крячко и Юдина небольшой толпой.

– Молодые дарования выступают в едином порыве, – пробормотал Гуров.

Юдин согласно кивнул:

– Народ бунтует.

Крячко вытер пот со лба:

– Экипажу «Потемкина» спагетти не зашли.

* * *

Береговы, Назаров, Банин, Папка и Озеркин заговорили хором. Все и сразу. Лев с интересом отметил, что громче всех звучит голос Папки, обычно будто бы несколько отстраненной от других:

– Нет, серьезно?! Мы приехали в эту ж…

Банин спас положение:

– …желанную местность.

– Окей. Допустим. Чтобы учиться раскрывать преступления. И тут наконец убийство…

«Наконец! Что в душе у этих детей?» – внутренне ужаснулся Гуров.

– И не бытовуха какая-нибудь! – перехватила знамя революции Лиля. – А самый что ни на есть тру-крайм-кейс!

«Еще одна!»

– Почему? Может, там как раз семейный конфликт? – Илье не удалось даже близко изобразить уверенность в озвученной версии. Гуров и Крячко посмотрели на него с сочувствием.

– Не было у нее, – запальчиво заговорила Леля, – никакой семьи! Для младенцев и прессы придержите свой, – она показала кавычки пальцами, – семейный конфликт.

– Я бы на его месте ни одну из них не выбрал, – тихо проговорил Крячко, глядя на Юдина и Береговых.

Гуров понимающе кивнул.

– Тут на сайте галереи и кафедры факультета СГУ, с которой она сотрудничала, – Банин держал телефон, – сказано: «Маргарита Ивановна посвятила свою жизнь музейному делу». И есть цитата из интервью «Городу 64»: «Моя подлинная семья – это картины. Когда я прихожу в свой одинокий дом, меня встречают коты с репродукций Пьера Боннара. Я вкушаю его “Персики на тарелке”, припадаю к “Чаше с фруктами на столе”»…

– Короче! – щелкнув жвачкой, подытожил Назаров. – Давайте найдем, кто убил эту девочку с персиками.

– Да при чем тут Валентин Серов? – встрепенулся Банин.

– Вот это, – огрызнулся Назаров, – еще надо выяснить!

– Вы все идиоты! – шикнула на них через плечо Папка и, обернувшись к старшим, добавила: – Ну правда же! Вы можете показать нам мастер-класс по раскрытию убийств вместо – извините за правду, ага? – скучной лекции!

– Значит, скучной? – не выдержал Крячко.

– «Говорят серийные убийцы» Джоэла Норриса, – пообещал Банин, – мы и так прочитаем.

– Так у нас будет не только теория! – попытался оправдаться Крячко. – Потерпите. До дела Остряка еще дойдем.

– А что толку в лекциях о пойманном и приговоренном к пожизненному маньяке? – развел руками Назаров. – Давайте по горячим следам расследовать свежее преступление!

– Степан Матвеевич, – Банин серьезно посмотрел на Штолина, – вы же знаете, что от нас может быть толк!

– Не ото всех, – хором встряли близнецы, – конечно.

– Жертва, – Штолин говорил назидательно и, как заметили все, нарочито нудно, – жертва – одинокая женщина. Убита в собственном частном доме. Все входящие сулят сыщику вышедшее из-под контроля ограбление.

– Благодаря зачитанному коллегой интервью мы практически побывали в этом доме, – подлил яду Озеркин. – Почему бы нам, дабы подтвердить вашу версию, не лицезреть ее обитель живьем?

Он сделал логическое ударение на последнем слове и злорадно поймал на себе быстрый взгляд Папки, пропитанный ненавистью.

«Господи! – с тоской подумал Гуров. – До чего же их это бодрит!»

Надо было что-то делать с этим детским садом, полным вспыльчивых, неумело флиртующих, заносчивых и обидчивых людей. И желательно так, чтобы приблизиться к разгадке плана Штолина, потому что не бывает таких совпадений, как найм для проведения экскурсии и убийство экскурсовода, которого ожидают лучшие следователи страны и области.