Скромная жертва

– Значит, так! – В тишине сквера командный голос Гурова прозвучал так, как будто на сцену наконец спустился Deus ex machina. – Мы готовы изменить программу лекций и открыть вам тонкости осмотра места преступления.

Молодые люди захлопали.

– Но! – Гуров предупредительно поднял руку. – Больше никакой грубости, – он внимательно посмотрел на Озеркина с Папкой. – И перепалок.

Назаров удовлетворенно хмыкнул. Гуров тут же перевел взгляд на него:

– И злорадства.

Береговы одновременно подняли руки и хлопнули ими в ладони. Гуров обратился к ним:

– И по поводу чужой смерти тоже.

Сестры смущенно кивнули.

– Уверен, – как ни в чем не бывало продолжал Гуров, – руководитель отдела по расследованию особо важных дел Следственного управления Виктор Павлович Брадвин одобрит нашу инициативу.

Лицо Юдина, прекрасно знавшего нрав начальника, такой уверенности совершенно не выражало.

– У меня также нет сомнений в безоговорочной поддержке московского руководства. Итак, – он сделал паузу, – мы договорились?

– Да! – грянули хором студенты.

– Тогда идем в автобус, на котором приехали. И отправляемся осматривать место, где нашли жертву.

Слушатели курса медленно потянулись к ведомственному транспортному средству.

– Орлов нас укокошит, – прошептал Крячко.

– Будем верить в его ангину, – улыбнулся Гуров. – Может, он и не узнает до поры до времени ничего.

– Ну-ну.

* * *

– Бессовестные! – хрипел в трубку Орлов, пока автобус пробирался в потоке машин по узким улочкам к окраине Энгельса. – Не успели приехать, как сорвали обучение по федеральной программе! Вместо разбора резонансных дел зверских серийников везете лучших следователей области на рядовое убийство! Хоть садись в поезд и лично лекции молодым коллегам читай!

– Ну, пока не доказано, что убийство рядовое, – держал оборону Гуров.

– Да тут к гадалке не ходи! – пыхтел начальник. – У меня тут Брадвин на связи. Толковый мужик, кстати! Но выгораживает вас, обормотов! Благодаря ему осмотр места преступления почти онлайн смотрю! Классика такая, что хоть сейчас в учебники для юных дарований сыска бери. Жертва вышла во двор, наткнулась на грабителя – и тот ее ножом по горлу полоснул, – Орлов зашелся в кашле. Было понятно, что его угрозы приехать слабее сотрясания воздуха, вырывавшегося из его легких. – Даже Верочке понятно.

– Почему «даже»? – послышался знакомый грозный голос.

Гуров и Крячко переглянулись. Наконец-то свершилось, и мишенью Верочки стал Орлов. Все в конторе знали, что справиться с ней в гневе – задача со звездочкой.

Похвалы преподавателей оконченного ею с отличием следственно-криминалистического факультета не были напрасны. И уже по истечении первого месяца службы Верочка получила на работе прозвище «Викинг» за боевой характер, преданность делу и суровую неуступчивость.

Однако многие педагоги сожалели, что одна из лучших студенток курса осела в мягком секретарском кресле вместо «настоящей» карьеры. Как однажды сказал с восторгом ее научный руководитель, эта девушка на восемьдесят процентов следак, на пятнадцать – омоновец и на пять – большая проблема.

– Лев Иванович! – Верочка отняла у начальника, побежденного кашлем, телефон. – Правильно вы на место преступления едете. На посмертных фото жертвы видно, что убийца не тронул надетые на ней украшения. А это, между прочим, гранаты из Чехии. Такие серьги и колье, – она бросила победный взгляд на задыхающегося Орлова, – в восстановленных ювелирных лавках пражского еврейского гетто продают. Там хорошие камни, состаренное серебро, винтажный дизайн. Любой домушник или наркоман, нападающий в подворотне, оценил бы.

– Спасибо, Верочка! – похвалил Гуров. – Будем копать эту версию.

– Удачи, Лев Иванович! – Ее голос потеплел от несмелой улыбки. – Я тут за всем прослежу.

– Ладно! Покажите там всем столичный класс, – смирился Орлов. – Мастер-класс. Короче, не посрамите Отечество. И Родина вас не забудет.

– Про «Гексорал» не забудьте, – прервала его Верочка. Послышался «пшик» и стон Орлова.

– Начальство отключилось, – констатировал Гуров.

– Во всех смыслах, – улыбнулся Крячко.

– Да вот же, – послышался за их спинами воодушевленный голос Назарова, – этот дом!

* * *

У аккуратного забора из металлического штакетника стояла окруженная журналистами бело-синяя машина. Три саратовские акулы пера вяло кружили вокруг, фотографируя ведомственный автомобиль, злого водителя Семеныча и работу экспертов. Чтобы сделать кадры с последними, приходилось припасть к промежуткам между ламелями.

– Слава богу, Корсаровой нет, – перекрестился Юдин.

– Еще успеется, – скривился Гуров, вспомнив, сколько неприятностей принесла эта склонная к эпатажу женщина в своем костюме клоуна Пеннивайза в его прошлый приезд. Без сомнения, Анастасия обладала феноменальной способностью превращать любое убийство в резонансное и сеять в городе панику, парализующую расследование.

– А студенты мои не теряются! – похвалил Крячко, глядя, как их молодые спутники один за другим ныряют в калитку Сваловой, ограждавшую сад интеллигентной дамы от пытливого любопытства соседей и случайных прохожих, марширующих вдоль уютных домиков, подходящих для съемок скандинавского нуара, с мая по сентябрь по пути на городской пляж.

За калиткой Гуров почувствовал, как время замерло, как бывало на местах преступлений. Он словно попадал в пространство, которое, будто желая наказать убийцу хозяина, всеми силами помогало сыщику. Берегло тряпки с потожировыми следами, укрывало ковром вырванный в драке волос, прятало чашки со следами губной помады и блюдца с отпечатками пальцев, лелеяло въевшийся в охладевшую подушку парфюм.

Здесь, у веранды небольшого желтого, как цыпленок, дома, где под крышей зеленой беседки в ногах уставшего судмедэксперта спала вечным сном Свалова, Гуров увидел жизнь этого места такой, какой она была до вторжения обшаривающих каждый угол экспертов-чужаков. Прислоненная к веранде мотыга говорила о трудолюбии владелицы, забытый на спинке плетеного кресла на веранде вышитый кухонный фартук в муке – о привычке встречать курьеров или соседей, пока в керамической миске с птичками и ягодами поднималось тесто или в просторной духовке подрумянивались амарантовый хлеб и сладкие пироги.

На доске, перекинутой между бортиками окруженной сочной травой ванны, лежал мягкий обмылок. И как на ржавом дне, под водой, обрела свой покой отколотая тарелка с вишенками, так в зеленой беседке, под хлипким столиком, на котором стоял френч-пресс с раздавленными листьями мяты, цедрой лимона и мякотью облепихи, неподвижно глядя вверх, неестественно вытянулась сотрудница энгельсской картинной галереи Маргарита Ивановна Свалова.

По заросшей травой дорожке вдоль цветущих кустов помидоров и клубники, несмотря на каблуки-небоскребы, к ней уверенно зашагали близнецы. За ними, оттеснив Назарова, будто сканируя пространство опытным взглядом, шел Банин.

– Угодья у Сваловой и впрямь как с полотна Пьера Боннара. Весьма напоминает его «Весенний пейзаж», написанный в тысяча девятьсот тридцать пятом году.

– Моя бабушка, – Назаров обогнал его и протянул сорванный одуванчик Лиле, – называла такой пейзаж «Лень полоть» или «Руки из…».

Девушка обернулась, чтобы равнодушно принять цветок, и бросила колкий взгляд в Банина:

– А ты, значит, подлинник Боннара видел?

Они с сестрой с детства дрались за звание безнадежных ботаников даже друг с другом, и, оказавшись вдруг в сериале «Кости», среди таких же амбициозных и желчных зубрил, она воспринимала это как вызов, посланный судьбой с ударом под дых.

– В «Национальной галерее искусства» Вашингтона, – скромно ответил Банин. – Ездил туда в командировку в прошлом году.

В отличие от близнецов, стеснявшихся мамы-диспетчера и папы-таксиста, Павел рос в семье докторов наук, защитившихся по генетике и робототехнике в самые суровые для этих наук времена. В их типичной российской семье из мамы и бабушки поднятая бровь была вестником разворошенного осиного гнезда, где слова кололи острее самых ядовитых жал. Обоюдная ненависть бесконечно любимых им женщин научила Банина относиться к женской злобе просто как к фону, на котором он строит свои умозаключения, прикрывшись отрешенным видом, служившим ему в детстве броней наравне с полным хвалебных записей дневником.

– На конференции по этике использования технологии распознавания лиц? – заинтересовалась Папка.

Казалось, Банин понял, что сболтнул лишнее:

– В том числе.

Гуров отметил, как глаза Папки сощурились. Ее детское лицо с умильной пухлостью стало настороженным, дерзким. Так реагируют фанатики при посягательстве на их страсть. Эта девушка мечтала натренировать искусственный интеллект для стражи правопорядка, как живущую в аэропорту ищейку. И считала себя рожденной для этого. Вот только начальство откровенно не одобряло ее экстремальный вид и опасалось порой некорректных методов работы. Еще до учебы на факультете компьютерных наук и информационных технологий СГУ имени Н. Г. Чернышевского Папка была одним из лучших хакеров на постсоветском пространстве. Эта девушка будто воплощала собой искусственный интеллект. Те же скорость, адаптивность и склонность к соревновательности, но никакого милосердия и житейской мудрости. Как написал о ней в соцсетях один из сокурсников (его аккаунт потом был взломан, а счета опустошены), «полная атрофия такта и нежных чувств».

Банин зря проговорился, что его отправили на международный съезд компьютерных гениев, служивших криминалистике, куда мечтала попасть Папка. Теперь она превратит расследование смерти Сваловой в соревнование, где остальные (и прежде всего Павел) будут обязаны принять участие, только чтобы ей было интереснее победить.

– Матушка моя эту галерею любила, – небрежно закусив травинку, Озеркин сполоснул руки в послушно полившейся из крана над уличной ванной воде. – Думаю, периодическое созерцание экспозиции поддерживало в ней склонность к эстетическим изысканиям. И скрытый садизм.

Он задержал взгляд на Банине:

– Паша, скажи нам как внук генетика. Как в человеке формируются любовь к прекрасному и садизм?

– Как внук генетика, – Банин говорил невозмутимо, – со всей ответственностью заявляю, что они наследственные.

– Ой!.. Папочка, ты уже волнуешься за наших детей?

– Я волнуюсь лишь о том, что ты, оказывается, еще не украшаешь собой клуб чайлд-фри. Бездетность станет твоим лучшим вкладом в генофонд. Кто теперь папочка?

– Давайте-ка ближе к телу, – скомандовал ученикам уставший от этих колкостей Крячко. – А то кто-то – не будем показывать пальцем – пожалеет уже, что родился.

Озеркин с трудом отвел нежный взгляд от наполненных презрением глаз Папки. Оба сосредоточенно прислушались к словам Крячко:

– Итак! Мы со Львом Ивановичем будем рады лицезреть, на какие чудеса дедукции способен провинциальный сыск.

– И постараемся не упасть в обморок от восхищения, – проворчал Гуров.

– Мы принимаем бой, – воинственно кивнула Леля, и близнецы, одновременно шагнув вперед, бесстрастно склонились над трупом Маргариты Сваловой.

– Очевидная чрезмерная жестокость, – хладнокровно скользила по застывшему телу Леля. – Синяк под глазом, след сильного сжатия на запястье. Скула сломана. Верхняя пуговица блузки оторвана. Ее тянули за воротник, хватали, мотали из стороны в сторону, притягивали к себе.

– Тело исколото, – Лиля рассмотрела раны на правом боку и над грудью жертвы и подняла глаза на Крячко. – Явно личный мотив. Убийца знал жертву.

– Возможно, – ответил тот. – Сексуальный мотив? Ревность?

Назаров подошел к жертве:

– Ну, она не раздета. Одежда не порвана. Множественных колото-резаных ранений, имитирующих фрикции, как наносил Чикатило, например, нет. Вскрытие, конечно, покажет, – он заулыбался начатой шутке, но быстро взял себя в руки, наткнувшись на суровую реакцию остальных, – было ли изнасилование. Но вообще, – Олег скривился, в нем проявился с юных лет избалованный женским вниманием мужчина-приз, – она какая-то… никакая. Вот вроде, – он обошел жертву, неотрывно глядя на нее, – и стрижка свежая, и серьги, пардон, цыганские, и брюки в облипку. Волосы крашеные, а корни седые.

Пожилая эксперт, снимавшая отпечатки пальцев с подлокотников стоявшего в беседке складного кресла, нервно поправила волосы и окинула Назарова взглядом, хорошо знакомым Гурову по невербальному общению театральных коллег жены: «На себя посмотри».

Тем временем Олег присел на корточки и аккуратно провел большим пальцем по сухому краю губ Сваловой:

– Даже гигиенической помады нет. Какая женщина, даже отчаявшаяся, но в поиске, это допустит?

– У нее работа публичная, – Папка помахала в воздухе телефоном с открытым сайтом галереи. В разделе «Сотрудники» под фотографией Сваловой были забронированы все экскурсии. – По несколько лекций в день. Мог быть тайный поклонник, какой-нибудь постоянный посетитель, ценитель искусства…

Назаров присел на корточки и понюхал запястье Сваловой:

– Духи для дневного выхода слишком пряные, завлекающие. Это запах желания нравиться. Даже свирепого. Но нереализованного. На аромат сердцеедки и музы никак не тянет.

– Подумаешь! – пожала плечами Папка. – Не умела себя преподнести.

– Ну нет! – Назаров поднял указательный палец вверх. – Женщина, которая не умеет себя преподнести, – его взгляд задержался на безразмерной черной одежде Папки, – просто не знает, что красива. А эта женщина, – он кивнул на жертву, – прожила достаточно, чтобы догадаться, что красивой не была никогда.

– Проявите уважение, – прервал Гуров, обводя взглядом всех. – И смиритесь, что жертвы не побегут перед гибелью в салон, чтобы вам нравиться, когда окажутся в самом, – он с сожалением посмотрел на убитую, – в самом горестном положении.

Его взгляд обежал сад:

– Сад без мужской руки, но ухожен. Весь тяжелый труд, – он указал на систему автополива и легкий мотокультиватор для вспашки и рыхления земли, – передан автоматике. Устройство садовых дорожек явно выполнили мастера. Арочная теплица из поликарбоната нестандартного размера. То есть сделана на заказ. Пленкой закрыт небольшой, но все же вкопанный бассейн. Значит, финансовые средства позволяли жить с комфортом, не завися от мужчины. То есть одиночество – выбор, а не необходимость. Назаров! У вас есть продолжения?

– Ну, вот стрижка короткая, костюм брючный, туфли на низком ходу. Какие-то бабу…

Лиля предостерегающе прервала его:

– Балетки.

– Бабулетки. В смысле, пуанты. Ну, вот это вот все!..

– Балетки, – Банин заполнил паузу, – вошли в моду благодаря Бриджит Бардо. Бывшая балерина уверенно чувствовала себя в них…

– Ну, вот тут до Бриджит Бордо как до Пекина, Паш! – Назаров вернулся в строй. – Ремешки эти с бляшками, подошва плоская… Обувь допотопной голландской школьницы!

– Назаров! – Голос Гурова стал угрожающим.

– Мне кажется, тут дело в сознательном отказе от внимания людей вообще. Не только мужчин. Что как-то странно для музейного работника. Обычно творческие девушки все такие, – он повел плечом, – внезапные! Противоречивые!

– Спасибо, – веско поблагодарил Крячко. – Есть еще желающие высказаться о женской моде? Садовой технике? Мотивах? Фрикциях Чикатило?

– Думаю, что выражу общее мнение, – деликатно заметил Банин, – если скажу «нет».

– Я не удивлен. Принято.

* * *

Пока остальные работали во дворе, Озеркин был в кухне. Он сделал ставку на дом как место, где Маргарита Свалова проводила большую часть своего времени. Интерьер, по его наблюдениям, походил на вторую кожу фигурантов. Приглядись к нему непредвзято – и получишь всю подноготную хозяина на блюде: его маленькие радости, потаенные мысли, скрытые пороки, бремя утянувших на дно страстей.

– А Свалова разбиралась не только в полезном для здоровья искусстве! – Глеб высунулся в кухонное окно.

Не разделив всеобщего удивления, Гуров одобрительно кивнул, заметив в его руке найденную алюминиевую ложку. Парень противен до невозможности, но в наблюдательности и чутье ему не откажешь. Пока остальные строили предположения, какой была жертва, по ее внешности, Глеб отправился туда, где modus operandi женщины проявляется сильнее всего.

Озеркин помахал ложкой:

– Еще теплая. Интересно, какой наркотик Маргарита Ивановна грела в ней? Экстази? Героин? Или образец менее классического искусства?

– Вряд ли, – Папка появилась в том же окне, и Гуров подумал, что они с Глебом напоминают марионеток в двухэтажном деревянном ящике, который служит сценической площадкой в народном кукольном театре, и сейчас начнут браниться и драться, как пучеглазые Джуди и Панч. – Ложка не почернела. Ее и нагревали-то, скорее всего, один раз.

– Зачем?

Гуров видел, что задавший вопрос Крячко не спускает глаз с Береговых. Долгие годы совместной охоты за преступниками и крепкой дружбы могли заставить его поклясться, о чем тот думал. О том, что сейчас они станут свидетелями непобедимой силы под названием «женская солидарность». И действительно, в войну полов с азартом включились близнецы.

Леля подняла рукав блузки Сваловой:

– Уж точно не ради дозы. Следов уколов нет.

– А шприцы, – Озеркин показал стоящую на кухонном столе покрытую неплохой графикой коробку из-под обуви с лекарствами, – есть! Звоните в наркоконтроль.

– Может, потерпевшая была диабетиком? – предположил Крячко.

– Не знал, что инсулин в ложке греют, – хмыкнул Озеркин. И опешил, потому что Лиля вырвала у него находку и, поднеся к веснушчатому носу, сморщилась:

– Что и требовалось доказать.

Они с сестрой заговорщицки обменялись взглядами, и Гуров вдруг вспомнил давнее дело тройняшек-циркачей из клана воздушных гимнастов, которых они с Крячко когда-то ловили. Один из братьев шел на вечеринку, которую устраивала за городом золотая молодежь. Развлекая гостей трюками и жонглируя, он помогал близнецам незаметно проникнуть на чердак и попасть по канату в соседний коттедж. Если кто-то из воров попадался гостям, в пьяном угаре те принимали его за того, кто стоял на голове, давал всем прикурить от своих пальцев или распиливал очередного мажора на первом этаже. К тому моменту, когда Гуров и Крячко раскрыли эту серию дерзких ограблений, ребята уже покинули страну. Ходили слухи, что цирковое братство до сих пор прячет их, гуляя в скрытой под масками и плащами толпе ряженых в Рио или Венеции или выставляя назло полиции в обманчивом свете старых прожекторов.

Леля задрала штанины жертвы, внимательно осмотрев икры и щиколотки над бордовыми туфлями со стоптанными каблуками.

– Ну-ка, ну-ка!.. – Она ловко подцепила что-то пинцетом над стопой и аккуратно подтянула, вращая вокруг оси. – Оп-ля!.. Ну, привет!

Окружившие ее коллеги увидели в лапках инструмента что-то маленькое и серое.

– Какое-то насекомое? – вооруженный дихлофосом Озеркин торчал в окне.

– Не насекомое, а паукообразное, – восхищенно произнесла Леля. – Превосходный экземпляр Ixodes ricinus. Более известный как собачий или европейский лесной клещ. А этим, – она кивнул на «Раптор», – себя ороси.

Ее сестра тоже склонилась над находкой с благоговением:

– Окрас серый, а не красно-коричневый. Тело в десятки раз увеличено. Значит, особь сыта.

Она завороженно улыбнулась:

– Покровы задней части самок этого вида эластичны и вмещают в сотни раз больше крови по сравнению с весом голодного клеща.

Эксперт следственной группы, устроившийся перекусить на лавке неподалеку, скривился и отложил шаурму.

Лиля подняла глаза на Крячко:

– Судя по диаметру, клещ впился утром, часов десять назад.

– Спасибо, дядя Коля Дроздов, – Озеркин брызнул из дихлофоса в летящую осу, – за раскрытое дело и наше счастливое детство. Сотрудницу картинной галереи убил клещ. Расходимся!

– Клещ только помог убийце застать жертву врасплох, – голос Банина доносился со стороны ухоженной клумбы с желтыми тюльпанами.

– Соучастник, значит?

– Клещи, – не обращая внимания на Озеркина, продолжал Банин, – обычно попадают на человека с травы.

Гуров был готов спорить: удивленные близнецы впервые встретили мужчину, который с такой легкостью говорил о том, что их привлекало. К сожалению, эта реакция не укрылась и от Юдина с Назаровым.

– Клумба взрыхлена. На траве у дорожки инструменты, вырванные сорняки, – он поднял брошенную в траве тяпку. – Жертва начала утро с садоводства. Пока полола, паразит заполз на ногу. Свалова его заметила. Видимо, когда застегивала, – он кивнул на сношенные туфли, – эти старомодные ремешки.

– Дальше, – Леля улыбнулась ему, – жертва попыталась вытащить клеща, применив испытанное народное средство.

– Залила членистоногое подогретым подсолнечным маслом, – Лиля указала на ложку, найденную Озеркиным.

– Как это проясняет ситуацию с убийством? – Гурову начинало нравиться преподавание. К своему стыду, он бы не догадался про ложку с подсолнечным маслом, а танатолог в морге, скорее всего, даже не стал бы упоминать в отчете, что на жертве был клещ.

– Убийца появился в тот момент, – откликнулась Папка, – когда она его, мягко говоря, не ждала. Ей угрожала природная опасность, и мозг был занят тем, как с ней справиться. Появление гостя в этот момент наверняка заставило ее растеряться.

– А если визит был запланированным?

– Вряд ли. Иначе хозяйка не возилась бы в саду до последнего, едва успев принять душ. И заметила бы это чудо природы до того, как облачилась в деловой костюм.

– Может, жертва была рассеянной?

– Вот уж нет! – Назаров вошел в гостиную, где уже рылся Озеркин. – Здесь полный ящик ежедневников. И все страницы заполнены: где, какие лекции, группы, организация квизов, детских праздников, квестов. Должно быть, она неплохо зарабатывала в галерее.

– Логично для дамы с претензиями, – в голосе Озеркина послышалось презрение. Гуров слышал такое много раз от детей успешных и жестоких родителей. От взрослых, выросших за фасадом идеальной семьи духовных интеллектуалов с улыбкой на изготовку на случай визита любопытной соседки с елейным вопросом, почему их сын или дочь не гуляют во дворе, пока те залечивают полученные накануне за тройку по математике синяки. По своему опыту он знал, что задавать вопросы сейчас не нужно. Живущая прошлым жертва сама ищет, на что натолкнуться взглядом, чтобы заговорить.

Так и случилось. Стоило Озеркину увидеть на полке тонкую вазочку с засушенной лавандой, как его голос зазвучал резко:

– Репродукции этого – как там его? – Боннара висят рядом с календарем, полным пейзажей Томаса Кинкейда, а это такой же символ художественного мещанства, как кот Мурр.

На этот раз удивленно переглянулись Папка с Баниным. Гуров впервые увидел в глазах девушки подобие уважения к своему вечному желчному оппоненту.

– Дулевский фарфор с барахолки, – Озеркин шел по комнате так, будто жил в ней и презирал годами, – стоит в серванте от ИКЕИ, на мойке – кружка-ведро. Значит, фарфор – для понта, а вот эта кадка – для утреннего кофе. «Черная карта», кстати, такая дрянь.

– Может, ей рисунок на кружке дорог был?

Гуров видел, что задавший вопрос Крячко с его интуицией был согласен с парнем, но хотел дать ему выговориться и научить своему видению места преступления коллег:

– Норштейн дорог представителям многих поколений. Они на нем выросли. Но этот кадр из «Ежика в тумане» есть на кружках одной из последних коллекций Императорского фарфорового завода. В Саратове есть фирменный магазин. Судя по декоративной тарелке с Шагалом, – он подошел к стене и перевернул сувенир, показав остальным клеймо в виде двуглавого орла и числом «1744», – Свалова там бывала. Будь она такой эстеткой, как хотела казаться со всеми своими репродукциями и сервизом, купила бы тонкую и легкую кружку с Ежиком там. Вообще все здесь какое-то фальшивое, нарочитое, что ли… Кимоно наброшено на кресло, но… – Озеркин поднес шелк к носу, – оно не пахнет ничем. Ни духами, ни кремом для тела, ни потом, в конце концов. Эта ткань ничего не впитывала, потому что не соприкасалась с телом. Значит, дома хозяйка носила что-то попроще.

Папка подняла плед, наброшенный поверх постельного белья на кровати:

– Флисовый спортивный костюм.

– Как богемно!

– В пайетках вечернего платья в шкафу, – сморщился Назаров, – проплешины.

Гуров внутренне усмехнулся очевидным мыслям этого ловеласа от МВД. Таким в голову не приходит, что женщины с неспортивными телами средних лет тоже носят такое.

– Тюбики с косметикой, – Папка сидела за трюмо в углу комнаты, – все пустые. Сыворотка для лица, средство для умывания, крем для век разрезаны, чтобы выскрести со стенок остатки средства. Роскошной жизнью это не назовешь.

– Ну, богема, – пожал плечами Крячко, – состояние души, а не банковского счета.

– Не до такой же степени! – Папка не успела взять удлиняющую тушь для ресниц, как кисть сама выпала ей в ладонь: – Вот, смотрите. Пластиковая резьба отломана. Это чтобы вычерпать скопившуюся под ней тушь.