Скромная жертва

– Может, не успела купить в этот раз? – Гуров понимал, что Крячко выбирает, кого из ребят действительно можно привлечь к расследованию. И удивился тому, как быстро сдали позиции фавориты Штолина – близнецы. Казалось, те, кто легко называл вид членистоногих на латыни, растерялись при виде самых тривиальных, бытовых вещей. А они, как известно любому сыщику, самые правдивые рассказчики.

– Обувь тоже не успела купить? – Озеркин стоял у обувницы Сваловой. – Кроссовки, даже мокасины без стелек. Эта деталь быстрее всех снашивается. Отклеивается, съезжает, мнется. Можно выкинуть, а обувь носить. Сейчас тепло. Переобуваться на работе не нужно. Никто не заметит, что денег на новую пару нет.

– А если она копила на что-то большее? – Крячко тоже исподтишка наблюдал за близнецами, окончательно сдавшими лидерские позиции. Они даже не вошли в дом, оставшись в саду, словно предпочли держаться поближе к живой природе, в исследовании которой были сильны. Полковник напрасно ждал, что, услышав простой вопрос, Леля и Лиля включатся в разговор.

– Это не мокасины, – Банин проворно опустился на колени, чтобы рассмотреть скромную пару на нижней полке. – Лоуферы. Язычок, – он провел пальцем по верхней части полуботинка, закрывающей ступню между пяткой и пальцами, – заходит на подъем стопы. Модель придумана норвежским сапожником… Ладно. Это никому не интересно.

– Как насчет этого? – Гуров указал на шкатулку с драгоценностями.

Назаров покачал головой:

– Они дешевые. Значит, на лучших друзей девушек убитая не копила. Дом себе выстроила двухэтажный, каркасный, – он просмотрел сложенные на столе документы. – Ипотека за него выплачена. Проект недорогой, но она жила здесь одна, хотя такие дома предназначены для небольшой семьи.

– Реставратор и искусствовед могла хотеть путешествовать, – скептически заметил Крячко.

– Тогда бы в истории браузера, – Папка сидела за компьютером жертвы, – были ссылки на сайты турагентов, рейтинги маршрутов, средневековых замков, домов с привидениями, горящих туров. Но в компе ни одной ссылки такого рода.

– Ни на что она не копила, – заявил Банин, на удивление легко открыв тугую железную банку для сыпучих продуктов с нарисованной горкой блинчиков, – потому что закупалась впрок. На такую зарплату это непросто делать. Вот, смотрите. Это из FixPrice. Правда, Свалова хранила в ней не крупы, а дешевую морскую соль для ванн. Смешивала с… – он принюхался, – корицей для выпечки и ароматическим маслом. Кажется, эвкалиптовым. Оно самое дешевое в сетевых магазинах и аптеках. А в «Магнит Косметик» вообще сейчас с большой скидкой. Вместе эти ингредиенты дают весьма действенную антицеллюлитную соль для ванн. Оказывает легкое местное раздражение, увлажняет. Неплохой вариант для женщины, которая готовится к важному свиданию или просто умеренно следит за собой, например.

– Ниче се умеренно! – Назаров присвистнул, открывая неприметный ящик шкафа. – Что это?

– Коллекция советских серебряных пудрениц-ракушек из первой партии Ленинградской ювелирно-часовой фабрики, – Банин был явно ошеломлен, держа одну из них. – Здесь клеймо со звездой. Такие ставились в СССР с тысяча девятьсот пятьдесят восьмого по тысяча девятьсот девяносто четвертый год. Изделия такой чистоты не выпускают давно. Разве что с рук или в антикварных магазинах можно купить, но дорого… И почему они в таком идеальном состоянии? Даже золочение на месте.

– Потому что, – Озеркин открыл бережно хранимый хозяйкой красный диплом, – Свалова была в галерее не только экскурсоводом, но и реставратором. Училась после филфака в художественном училище заочно.

– Эти пудреницы того стоят, – зачарованно прошептала Папка, проводя кончиком пальца по металлу, обрамлявшему бледный пластик. Она сделала фото миниатюрных кремово-розовых пластиковых раковин морских гребешков и загрузила их в Сеть. Гуров с интересом отметил в девушке, буквально похоронившей неплохую фигуру в безразмерной толстовке и шароварах-джинсах, не только профессиональный, но и чисто женский интерес. – Ого! На Авито такую за три с половиной тысячи продают. Но зачем их столько? Они же пустые. – она открыла зеркальце и провела пальцем по гладкому углублению под ним.

– Все проще некуда, – Озеркин взял с тумбочки бережно сохраненный Сваловой номер глянца, со страниц которого мечтательно улыбалась Анджелина Джоли. – Кто бы мог подумать? Скромная сотрудница музея держит равнение на королеву роковых голливудских див!

– А что, Анджелина тоже коллекционирует продукцию Ленинградской ювелирно-часовой фабрики? – Назаров с кислым лицом передвигал вешалки в шкафу. – Во всяком случае таких нарядов я, слава богу, на ней не замечал.

– По словам актрисы, – начал читать Озеркин, – ее ранние воспоминания о матери связаны с Guerlain. Маленькая Анджелина наблюдала, как мать наносит макияж, рассматривая пудреницы с вензелем парфюмерного дома. Узнав об этом, представители бренда прислали ей подарочную коробку с пудреницами, которые могли быть у ее матери.

– Что здесь такого? У Дюма в «Королеве Марго» Генрих Наваррский тоже вспоминает мать, пока его любовница наводит марафет, – пожал плечами Банин.

– А то, что хитрые французы соорудили отличную легенду бренда из национальной литературы для объяснения, что в их рекламе делает Лара Крофт, – Папка показала на прикрепленную к зеркалу Сваловой страницу из журнала. На картинке задумчиво брела по лавандовому полю Анджелина Джоли.

– Это, – в голосе Банина послышалась ностальгия, – их с Питтом поместье в Провансе. Вокруг виноградники, старейшие шато, потомственные виноделы, лавандовые поля…

– Кто будет думать про лаванду, когда рядом Анджелина Джоли?! Пусть Джоли хоть по картошке в мешке среди колорадского жука гуляет! – Назаров приложил к себе весьма откровенное платье жертвы. – Какая разница?!

– А такая, что подобные лиловые волны, – Банин кивнул на картинку из журнала, – образует не лаванда, а лавандин. Гибрид дикорастущих сортов Прованса. Его кусты имеют как раз такую округлую форму…

Назаров закатил глаза:

– Все понятно!

– А у жертвы, – продолжал Банин, – под окном растет лаванда узколистная. Засушен, – он показал на тонкую вазочку с полки, – тот же сорт.

– Как это опровергает мысль, что жертва, несмотря на художественный вкус, – Озеркин протянул шипящий звук, подражая гусенице из советского мультфильма «Дюймовочка», – была глуповата, мыслила по-мещански, но хотела жить красиво?

Парамедики пронесли на носилках тело убитой мимо окон комнаты, и Банин ответил шепотом:

– А если она не повелась? Может, ей, наоборот, это льстило? – Он понюхал духи, стоявшие на туалетном столике. Розовый флакон был таким же, как на картинке с Джоли. – Пусть духи не оригинальные. Звали-то ее все равно королевой Марго.

Гуров тоже думал о прозвище, которое сотрудники дали Сваловой. Как и склад антикварных пластиковых раковин, оно напоминало ему фильм, который он смотрел с женой прошлой зимой, в одной из сцен которого обнаженная Фанни Ардан, игравшая французскую принцессу и шотландскую королеву де Гиз, стояла в облаках пудры перед тем, как надеть платье. Марии предстояли съемки в эпизоде исторической драмы, где герой подглядывал за возлюбленной аристократкой, прячась за гардиной в ателье кутюрье российской императорской семьи Надежды Ламановой.

Оценив с белой завистью стать и пластику актрисы, Мария сказала тогда, что крепкие спина и ягодицы Ардан говорят о неизбежной победе Франции больше всех ее идущих в атаку полков, а сладко парфюмированные клубы свинцовой пудры вокруг ее мраморного тела символизируют интриги, которыми графиня опутала английский престол, даже явственнее ее коварных, но манящих, как бездна, глаз.

Глядя на убитую Свалову, Гуров понимал, что в ней нет ни пленительной русалочьей красоты его жены, ни роковой дерзновенности Анджелины Джоли, ни железной воли актрисы и, что важно, режиссера Фанни Ардан, ни ледяного сердца герцогини де Гиз, матери непреклонной и гордой Марии Стюарт. Но ей определенно хотелось быть красивой и обожаемой, как они. А значит, скрытной. Ведь красивые женщины, покорившие мир, – Гуров знал это не только благодаря общению с киношно-театральной богемой, к которой принадлежала жена, но и по работе с обаятельными женщинами-подследственными, – скрытны. И потому таинственны. Им приходится до поры до времени отрекаться от своих желаний и амбиций, чтобы убедить мужчин, что те сами жаждут их воплотить.

Что, помимо недостатков кожи, любила маскировать скромная экскурсовод Свалова до того, как ее постаревшее лицо исказилось гримасой муки и удивления навсегда? Какие мысли жили в запрокинутой, коротко стриженной блондинистой голове со старомодным персиковым подтоном? Какую тайну унесут в могилу приоткрытые губы? Какое сокровище мечтала сжать безжизненно свесившаяся из-под ткани, укрывшей тело, морщинистая рука?

Разномастный скарб в доме Сваловой кричал, что она была амбициозна, но бедна как церковная мышь, а потому предпочла мнить себя недооцененной этим миром королевой. Королевой, заслуживающей править балом Воланда, но, кажется, минуя желанное мероприятие, осмелилась совершить ошибку, от которой Булгаков отговаривал всех отчаявшихся, – просить у сильных мира сего об исполнении их желания. И это желание, как красноречиво показывала комната, в которой Свалова читала «Белую голубку Кордовы» Дины Рубиной, роман о смерти фальсификатора канувших в пучине русской истории XX века картин, было самым примитивным на свете. Эта женщина хотела денег. И, приди к ней на зов джинн из волшебной лампы, он бы ответил на ее просьбу с иронией тысячелетнего джинна, услышавшего очередное пожелание денег: «Что за оригинальная просьба, моя госпожа!»

– Все в этой комнате про мещанство, – раздался рядом голос Озеркина. – Про фасад, за которым простая тетка с привычкой экономить, дешевым вкусом и простецкими мечтами хочет быть Анджелиной Джоли, у которой своя винодельня и в мужьях Брэд Питт. С такими мечтами эта женщина могла приблизить свою смерть сама, желая из такой жизни вырваться.

– Ее последним желанием было вовсе не это, – все вздрогнули, услышав из окна голос Лели. – Умирая, она хотела разоблачить убийцу.

Оказалось, близнецы ушли в глубь благоухающего сада Сваловой. Держа в руках небольшую, но, как часто бывает у женщин, бездонную сумку Маргариты Ивановны, Лиля стояла у больших завязей тыквы:

– Вот сюда он выбросил ее сумку. Стандартные ценности: ключи от дома, паспорт, кошелек – на месте. Значит, искали что-то еще.

– И, видимо, не нашли, поэтому пришлось выместить раздражение на банке, которая сушилась на пеньке, – Леля подняла с земли один из осколков. – Такой же – в клумбе рядом с местом обнаружения жертвы.

– Хотела нацарапать имя убийцы? – спросил Гуров. Он начинал понимать, что Штолин не ошибся в близнецах.

– Мы же не в «Этюде в багровых тонах» из «Шерлока», – ухмыльнулись сестры.

– Нет, – покачала головой Лиля. – У Сваловой было время на это. Она же не сразу умерла.

– Осколок сам по себе что-то значит, – упаковывая улику в специальный пакет, произнесла Леля.

– Что ж! – согласно кивнул Гуров. – Давайте попытаемся выяснить, что могла иметь в виду Свалова, на допросах родни, друзей, коллег и соседей.

– И с кого начнем? – нестройным хором заговорили ученики.

– Со Степана Матвеевича Штолина, – резко проговорил Гуров. – Это он попросил музейщиков заглянуть к Сваловой. И настоял на том, чтобы кто-то из сотрудников галереи сюда пришел.

Слушатели курса недоуменно переглядывались. Их явно волновал источник скандальной информации, которую только что озвучил Гуров.

– Иногда нужно просто удачно отступить в нишу и стать свидетелем, казалось бы, обычного разговора, – добавил он, обведя взглядом присутствующих.

* * *

Будто следуя его совету, Лиля сделала шаг назад и, оступившись в неудобной обуви, задела бочку для дождевой воды. Та накренилась, и оттуда выскочил, опрокинув девушку, человек.

– Стой, гад! – крикнул Назаров и помчался следом.

Юдин и Банин последовали за ним.

– У бедолаги просто нет шансов, – констатировал Озеркин.

– Вот уж да, – поджала губы Папка.

– Разговорчики! – укорил их Крячко.

– Извините! – откликнулись оба.

В этот момент на дорожке появился Назаров. В его руках золотой рыбкой бился весьма неприглядный, помятый жизнью и недугом алкаш.

* * *

Сотрудники местного отдела ОВД не поверили своим глазам, когда по коридору здания в скромную допросную прошествовал цвет столичного и областного сыска. Кабинеты облетела новость: легендарный ловец Остряка суровый полковник Гуров будет натаскивать на работу со свидетелем зарвавшийся местный молодняк.

Мишень сего действа, правда, сильно диссонировала с масштабом мероприятия. Убегавший из сада убитой Сваловой хромой и помятый мужчина имел при себе документы на имя Анатолия Викторовича Гумнова. Его серое лицо выдавало сидельца, сальные волосы и легкая щетина – такое же презрение к гигиене, как и к окружающим людям. Мелкие черты лица и тонкие губы указывали на бесхарактерность при непомерном тщеславии. Гуров не сомневался: перед ним порочный человек. Впрочем, в этом убедились все, когда Папка тускло зачитала коллегам, поработав с базами социальных служб и МВД:

– Тридцать лет. Воспитанник вольского детского дома. Двадцать три года назад был усыновлен Маргаритой Сваловой, но возвращен в воспитательное учреждение полтора года спустя после совершения трех краж, в том числе в доме Сваловой, и постановки на учет в детскую комнату милиции. С тех пор дважды сидел в колонии для несовершеннолетних и трижды – во взрослой зоне. Кражи, разбойные нападения, нанесение тяжких телесных повреждений, в том числе несовершеннолетней жертве.

Слушавший о своих подвигах Гумнов развалился на любезно предложенном хлипком стуле:

– Ну, соску ту я, положим, не бил. А в остальном – все про меня! Жду аплодисментов.

– Перебьешься, – осадил его Назаров, протиравший влажной салфеткой ботинки Ecco, испачканные во время погони, и забрызганный грязью низ штанин.

– Подпортил шмотки, ментенок? – осклабился, обнажив гнилые зубы, оппонент. – У-у-у! Не расстраивайся! Бегаешь хорошо. Если мы с близняшками договоримся, – он подмигнул сестрам Береговым, – свечку тебя держать возьмем.

– Рот закрой! – приподнялся со своего места Банин.

– А то сам подсвечником станешь, – присоединился к нему Озеркин.

– Не надо, ребята, – Лиля подошла к Гумнову почти вплотную.

– Смотри-ка! – Тот приосанился и состроил ей глазки. – Хорошая девочка запала на Толяна. У хорошей девочки есть вкус.

– Хорошая девочка Толику не светит, – медленно сказала Лиля. – Как и тройничок.

– Ведь от Толика, – вторила ей приблизившаяся к обидчику сестра, – как и приемная мама, все женщины отказываются.

Гумнов выглядел злым и растерянным:

– Вот же сука конченая!

Гуров понял, что пора вмешаться:

– Гумнов, вы предпочтете беседовать только мужским составом?

Гумнов сопоставил силы:

– Вот уж нет! Но ты, начальничек, накинь своим кралям намордники на хлебала, а то че-то в душу не с той стороны без масла лезут!

Он делано захохотал, отчего интеллигентный Банин сморщился. Остальные сохранили ледяное спокойствие.

– Значит, так, Анатолий Викторович, – твердо продолжал Гуров.

– Яволь!

– Что вы делали в саду убитой Маргариты Ивановны Сваловой?

– Яблоки тырил.

– В апреле?

– Скороспелку искал, ага. Позарез надо. Весенний авитаминоз.

– Очевидно, сбор урожая отнял много времени. Потому что камера на фермерском магазине в начале улицы зафиксировала вас три часа назад бегущим от дома приемной матери, – Папка повернула ноутбук к Толику, чтобы тот мог лицезреть собственную персону, которая, озираясь, улепетывает по тихой энгельсской улочке днем.

– Ну, люблю я гулять там. И че?

– Летящей походкой?

– Спорт полезен. А я птица вольная.

– И, как еж, гордая?

По лицу Толика промелькнула тень злобы. Он сощурился:

– Оба знаем, что я волк. Но порода тебе моя, гражданин начальник, без разницы. Ритка жива была, когда я уходил.

– Кто-то может это подтвердить?

– Хмырь очкастый, который к ней приперся в обед.

– А поподробнее?

– А я знаю?! Приходил к ней какой-то олень. В очках. С дорогим портфелем. В залысинах. Она сказала, что он давний знакомый и не поймет, если вместе увидит. Высококультурный. А мы ж – так, стремный сын!

– Его визит прервал вашу беседу? О чем она была?

– Перетерли кое-что по-семейному, и я ушел. Ясно?

– Просто, Анатолий Викторович, ваше общение с бывшей матерью – могу я ее так называть? – оказалось столь личным, что потом вы дождались, когда ее воображаемый визитер уйдет…

– Че сразу «воображаемый»?

– И вернулись, чтобы убить Маргариту Свалову, которая как раз собиралась на работу. Затем вы по какой-то причине не покинули место преступления, а ждали, когда следственная группа завершит осмотр, и наблюдали за работой экспертов. Очевидно, опасаясь, что они найдут улики, которые укажут на вас.

– Вот только не там сидели, – с ироничной досадой заметил Крячко. – Прямой наводкой напротив камер продуктового магазина. Или вы ждали, когда наши сотрудники уедут, чтобы забрать нечто ценное из имущества Сваловой?

– Если б я че-то хотел, – Толик подался вперед, глядя в упор на Гурова, – то не церемонился бы. Давно бы лежало, – он хлопнул себя по одежде, – у меня в карманцах.

– Горлум, – прошептали хором, от неожиданности покосившись друг на друга, Папка и Озеркин.

– Если бы речь шла о привычном для вас ограблении, – возразил Гуров. – Но в домах и квартирах, которые вы обносили раньше, всегда оставался беспорядок, – Гуров показал фото с одного из мест преступлений. – Это как раз квартира, где вы избили открывшую вам девочку-подростка. При, к сожалению, недоказанном намерении изнасиловать.

– Че?!

– А то, что, – Гуров интонационно выделил грамотно произнесенное слово, – после отказа Сваловой из детдома вас никто не брал. Даже бабушки, которые берут шефство над кем-то из воспитанников и организуют ему дни рождения с конфетами, скажем, сторонились вас. Маргарита была личностью, известной в узких кругах. На ее экскурсиях хоть раз побывал каждый житель города. И, зная, что она вас опасалась, никто не хотел иметь с вами дел.

Гумнов уставился на край стола, за которым сидел Гуров:

– Натрепала она всем знатно…

– Рассказала правду. Зная, что ей это принесет выгодное в продвижении по карьере сочувствие. Что и произошло. А вы, достигнув совершеннолетия, покинули детский дом, получив от государства законное жилье.

Толик гордо расправил плечи:

– Я по жизни собственник!

– Который хотел отыграться на малолетках в последней ограбленной квартире за обиды пацанов на районе. Такие быстро срисовывают, уж простите мою природную прямоту с такими собеседниками, лохов. Но с хатой. Верно я говорю?

– Ошибаешься, че?

– А то, что, судя по жалобам соседей, притон в твоей квартире возник так же быстро, как зеленые гнойники на лицах приятелей, сидящих на «крокодиле». – Гуров показал стопку протоколов и покачал головой. – Это ж надо, сколько участковый бумаги на тебя извел!

– Кореша меня не обижали, – Гумнов жалко насупился.

– А откуда тогда эти справки из травмпункта? Многочисленные следы побоев, перелом руки, сотрясение мозга, открытый перелом носа, резаные раны, десятки швов… – Гуров поднял на подозреваемого усталый взгляд. – Мне продолжать, Франкенштейн?

– Ну, было дело! Кто старое помянет…

– Судя по записям об операции в областной глазной больнице, ты допоминался. Добрые кореша чуть левый глаз не выбили.

– И че?

– А то. Зная, как ты любишь искать виноватых в безобидных женщинах, предполагаю, что все обиды перенес на Свалову. И хотел отомстить ей.

Гумнов нервно потер руки, глядя в сторону.

– Как ты ее доставал, говори! – прорычал Гуров. – Сначала по мелочи? Воровал яблоки? Ломал садовый инвентарь? Относил в ломбарды украденные вещи, которые она реставрировала, да?

– Да! Да! Да! – завопил Толик, и все вздрогнули, до того это был сдавленный, истеричный, затравленный, похожий на детский крик.

– Она мне все позволяла. Чувствовала себя виноватой за то, что вернула в детдом. Реально ее косяк, значит. А я и рад стараться! Одних пудрениц, которые она собирала, десятки в ломбарды снес. Пропивал и к ней приходил с пьяной рожей: пусть полюбуется! Ритка только гранаты не позволяла тырить. Говорила, для карьеры ей очень нужно. Ну, что как бы богатая она, востребованная. Мне перепадало с ее зарплат. Че, я против буду?

– А днем к ней сегодня пришел зачем?

– Она на меня дарственную написала. От руки. На свой дом и бабкин в деревне. Говорила, мне туда тикать надо. Потому что там, – он показал руками кавычки, – фундамент моей будущей жизни. «Жизни после смерти». В общем, бред какой-то. Я подумал: «Битву экстрасенсов» пересмотрела. Но она вообще в последнее время странная была. Сама меня нашла. Пожрать принесла. Корешей выперла. Попросила прощения. Стала помогать. Хотя она ведь даже про малолетку ту знала. Я ей на свидании все выложил. Душу облегчил, так сказать.

– Значит, в день своей смерти Маргарита Ивановна показала вам документы и просила зайти за ними, когда ее визитер уйдет?

– Да. И ключи от бабкиного дома в деревне прихватить велела. Я боялся, что их ваши заберут.

– Заберут откуда?

Гумнов стыдливо улыбнулся.

– Из аквариума. Она там переделанные часы, которые на блошиных рынках скупала, хранила. Превращала их в забавные вещицы навроде сказочных и дарила мне, как игрушки. Говорила, что я с ними похож на Электроника. Наша фишка, еще когда я у нее жил, была. Мы тогда с ней к бабке в Синенькие на каникулы ездили. Та меня дюшесом кормила. Померла от инфаркта, когда я с корешами по малолетке Риткину хату обнес. Ритка потому меня и сдала обратно в детдом.

В словах Гумнова впервые слышалось нечто похожее на сожаление. Вопрос Гурова отвлек его:

– Что произошло, когда вы вернулись?

– Склизкий пацан по веранде метался. На работу и ментам звонил.

– Он мог убить Свалову?

– Трусоват для мокрушника. Хотя я не видел тех, кому это впервой.

– Фоторобот старого знакомого Маргариты Ивановны составить поможете?

– Я могу быстро сделать, – подала голос Папка, запуская нужную программу на ноутбуке.

Гуров кивнул ей.

– Отчего ж не помочь хорошему человечку? С такими щечками! – засюсюкал Толик. – Составлю портрет и приятную компанию.

– Насчет приятного Толик явно загнул, – процедил Озеркин, наклонившись к уху Гумнова. – А если Толик в общении с дамой позволит себе лишнего, я вернусь. И сделаю из Толика кролика. Или гномика.

Папка посмотрела на него с благодарностью, неожиданной для всех присутствующих и самой себя.

Гумнов немного помолчал и серьезно обратился к Гурову:

– Ты убивца-то Риткиного поймаешь, начальник? Мать, хоть и бывшая, все-таки.

– Сначала нужно проверить, что там за документы на недвижимость и о каком фундаменте речь.

Толик пожал плечами:

– Ищите. Самому интересно. Заодно девки узнают, – он кивнул на Береговых и Папку, те дружно фыркнули, – что я завидный жених. И, может, найдется на что похоронить Ритку. А так – пусть музейные стараются! Может, выпишут там че на черный день от государства? Не будут же заслуженного работника, как собаку, в аллейке за музеем хоронить? Хотя Ритка в Синенькие на кладбище никогда не хотела. Говорила, там какая-то продавщица злая лежит. Так что пусть лучше из музейного сквера за искусством в стране приглядит. Королева Марго, блин!

Вскоре Папка приступила к работе над созданием фоторобота очередного подозреваемого в убийстве Сваловой. Юдин поехал разбираться с ее наследственными делами. А Гуров, несмотря на оценку мозгового штурма при осмотре места преступления как удачного, принял непростое решение разделить команду, чтобы выяснить все о таинственном визитере Сваловой. И юноше, который прибыл из музея, чтобы ее найти. Приходилось признать, что широкий круг общения Маргариты Ивановны, ее активная деятельность экскурсовода и реставратора, а также, мягко говоря, непростой характер убеждали полковника, что расследование может затянуться и им с Крячко еще предстоит заскучать на волжском просторе по смогу и тесноте Москвы.

* * *

Выпив кофе, Крячко с Пашей Баниным, Лилей и Лелей Береговыми сели в до боли знакомый автобус, чтобы отправиться назад в картинную галерею, где их ждали коллеги Сваловой.

По прибытии никто не сомневался, что директор энгельсской картинной галереи проявляла чудеса профессионализма, отдавая распоряжения об организации гражданской панихиды по Сваловой и одновременно оплакивая ее во время беседы с обязанными найти ее убийцу людьми.

Им налили крепкого чая в старомодные чашки-тюльпаны из тонкостенного дулевского фарфора с розами и птицами, которые, казалось, тоже всматривались в лицо Екатерины Павловны Савиной и слушали происходивший в ее заставленном тяжелой антикварной мебелью кабинете разговор.