Скромная жертва

– Изначально к вам на курсы записалось народу видимо-невидимо, – прервал мысли Гурова голос Юдина. – Все на вас посмотреть хотели. Ну, и про Фомина интересно. Как вы тогда догадались, что он Остряк и что к Анне Игоревне ехать нужно.

Анна Игоревна Миль была университетской коллегой и главной целью маньяка.

– Как она, кстати?

– Восстановилась полностью. Мы со студентами из больницы ее встречали. Снова преподает. Ее, кстати, на одну из лекций к нам пригласили. Про связь modus operandi преступника с языковым мышлением рассказывать будет.

– Значит, встретимся уже как коллеги, – улыбнулся Гуров, – слава богу. Познакомлю тебя, Стас.

– Буду рад. Давно любопытно, – подал голос фотографировавший исторический центр Энгельса Крячко.

– Я вас сейчас в гостиницу отвезу. Там уже ждет организатор курсов и пресс-секретарь наш.

– Местная Ирина Волк? – хмыкнул Гуров, славившийся своим презрением ко всем сотрудникам МВД, не имевшим непосредственного отношения к благородному делу сыска. Исключение составляли лишь эксперты.

– Если бы! – Юдин закатил глаза. – Ирина Владимировна – Анджелина Джоли нашего ведомства. А Степан Матвеевич Штолин не красотка, но настоящий волк. Наш человек и санитар леса. Раньше был матерый следак, а теперь свадебный генерал у нас и организатор обучения сотрудников, которое освещает пресса. Он всех журналюг знает. Много лет вел рубрику криминальных новостей в областной газете. Был женат на главе местного отделения Союза журналистов, которая умерла давно. Историк криминалистики. По четвергам развивает локальный туризм. Водит экскурсии по маршруту «Саратов криминальный» от популярного агентства «Путешествия с Мироновой».

– На все руки от пенсионной скуки, – пробурчал Гуров и, резко повернувшись к водителю, бросил: – Дело Геллы в семидесятых он вел?

– Вампирши из «Мастера и Маргариты»? – вскинул брови Юдин. – Я, признаться, в школе не осилил и потом только фильм смотрел.

– Молодежь! – хмыкнул Гуров. – Стас, хоть ты помнишь?

Он был уверен, что напарник не упустит шанса поразить своей феноменальной памятью еще не знавшего о ней коллегу.

– Как такое забыть? Деревенский старик держал в плену молодую туристку, – не обманул ожиданий друга Крячко. – Редкую умницу. Учась заочно на учителя истории, она работала продавцом свежей выпечки в бойком месте. Проходимость высокая, людей море, перенасыщенность общением за день такая, что хоть в пустыне жить. Вот и пошла в одиночный байдарочный поход по Медведице.

– Я там с родителями в детстве каждое лето отдыхал, – удивился Юдин. – Погода всегда отличная. Ловили с отцом жерехов на жареху, щук – на уху.

– Сониковой повезло меньше. На третий день пути разыгралась непогода, ее лодку с припасами унесло, а измученная Оля выползла на берег, где стояла эта проклятая избушка, подпираемая с другого края чередой топких болот. Он жил там, как леший, собирая такую же пьющую нечисть по выходным. Девушка досталась им как награда за все неудачи никчемных жизней, за тоску, избываемую горьким пьянством и злыми шутками друг над другом. Когда туристка от издевательств обессилела, они перерезали ей горло. Бледная, рыжая, кудрявая, поруганная, Оля тонула в одной из затянутых ряской луж, куда они бросили ее.

– Местные ее нашли и прозвали Геллой? – В голосе Юдина слышалось сожаление.

– Это старика с собутыльниками односельчане вскоре нашли, – проворчал Гуров, зная, что приятель терпеть не может, когда кто-то торопит его рассказ.

– Через неделю, – подтвердил Крячко. – Сначала погибли приятели хозяина избушки, а потом пропал и он сам. Убийства были такими кровавыми, что прибывший на место участковый уверовал: старался вампир.

– Прямо «Сумерки», – заинтригованно выдохнул Юдин.

– Михаил Афанасьевич Булгаков, – укоризненно поправил его Крячко. – Ну, и Николай Васильевич Гоголь. Если вам, мой юный друг, это о чем-то говорит, конечно.

– Гоголя я знаю, – надулся Юдин. – Читал в школе «Вия» и «Ночь перед Рождеством».

– А тут скорее, – подлил масла в огонь Гуров, – «Страшная месть».

– Не спойлери поперек батьки! – зашипел Крячко. – В общем, – он приосанился, – ни участковый, первым осмотревший убитых стариков, ни приехавшая из района следовательская группа не связали смерти грязных пьянчуг с исчезновением городской девушки. Где эти ханыги и где студентка-заочница, штудировавшая Геродота в минуты затишья между продажей эклеров в кулинарии? Пьяная поножовщина, где всем поделом, на болотах и напряженная работа водолазов в верховьях разлившейся реки!

– Логично, – Юдин жалел, что не попал в число коллег, которым предстояло пройти обучение у Крячко. Полковник был блестящим рассказчиком и вызвать интерес к уголовным делам давно минувших дел умел.

Гуров сдержанно улыбнулся. Он знал, какое впечатление байки Крячко производили на молодых коллег.

– В общем, прибывший ввиду массовости смертей в селе из областной столицы Штолин оказался единственным, кто решил, что пропавшая жительница Саратова по воле волн оказалась именно в стариковской гнилой избе. Он упрямо спорил с начальством, по чьему приказу водолазы исследовали дно там, где прибило к берегу лодку девушки. Высчитал самое опасное место, в котором ее могла застать гроза. Предположил, сколько с ее туристическим опытом и навыками гребли она могла продержаться, в какой из множества гнилостных рукавов Волги в итоге могла заплыть. Его не обманули ни капризы разбушевавшейся реки, ни петлистые тропы ее проток, ни безропотная топь хранивших тайну изнасилований и убийств болот, ни словно набравшие в рот воды местные, ни участковый, чьи жалобы наверх только доставляли начинающему следователю хлопот.

– Я готов гуглить конец истории, – признался Юдин.

– Я те погуглю, любопытная Варвара! Я те погуглю! – сварливо погрозил с заднего сиденья кулаком Крячко.

– В общем, – заметив, что машина сворачивает к гостинице, сквозь хохот вмешался Гуров, – Штолин нашел место, где девушка выбралась из воды в грозу, и обнаружил следы ее пребывания в прибранной стариком избе. На глазах у изумленных понятых из района он разобрал лежанку печи, где всегда спал хозяин, так как обнаружил, что один из углов отличается от других. Там оказался схрон, тайник, где Избушечник прятал почерневшую иконку покойной жены (на деревне поговаривали, что и ее со свету свел), походную ложку-вилку, пару банок сгущенки, наручные часы, фонарик Сониковой и охотничий нож, которым ей горло резали. Кинологи определили место, где ее убивали, топили. А потом и шалаш из сосновых веток, где она пряталась, когда из болота с перерезанным горлом выбралась. Полубезумная от шока, вся в тине, рыжая. Родители потом говорили, что у нее цвет глаз изменился. Были серые, стали зеленые.

– Как она выжила?

– Да кто ж его знает? – мрачно заметил Гуров. – Я когда-то встречался с психиатром, который ее лечил. Он консультировал нас по другому делу.

– Воспитательницы из детского сада, обворовывавшей плохих, по ее мнению, родителей во время детских утренников, – улыбнулся Крячко. – Помню.

– В случае с Сониковой даже психиатр про нечистую силу твердил. Она потом как-то исчезла таинственно. Ребята из редакции «Криминальной России» хотели делать о ней фильм, но не нашли, – Гуров серьезно посмотрел на Юдина. – Вообще наша работа полна разных демонов.

– Я ж говорю, – Юдин припарковался у маленькой гостиницы на Шуровой Горе, – «Сумерки»!

– Ну вот! А мы ему: Булгаков, Гоголь, волшебство! – махнул рукой Крячко.

* * *

Белое здание отеля с голубыми крышей и французскими ставнями окружали аккуратные лужайки, на которых цвели крепкие молодые яблони, пышная белая сирень и белые, с фисташковым оттенком, розы. Неустанно ухаживавшему за ними садовнику удалось окутать дворик их густым, но прохладным, точеным, чистым ароматом, который царил в небольшом дворике гостиницы, несмотря на упоительную смесь запахов свежего укропа, лука, розмарина, шалфея, тимьяна, петрушки и кинзы, истомившихся в животах коптившихся над углями бронзовых судаков. Над ними колдовал невысокий, поджарый, по-волжски загорелый до цвета коричневой яшмы, с густыми седыми волосами и пышными усами старик.

– А вот и Степан Матвеевич! – довольный окончанием лекции о литературных мотивах в криминалистике Юдин с облегчением вышел навстречу коллеге.

Штолин пожал ему руку и уверенно шагнул поприветствовать устало выбравшихся из машины москвичей.

Здороваясь, он меланхолично катал во рту деревянную зубочистку. Тяжеловатая нижняя челюсть и прямая осанка выдавали в нем человека, не привыкшего подчиняться, бедноватая мимика – скрытность, выдаваемую за невозмутимое спокойствие, закатанные рукава выцветшей джинсовой рубашки – неприхотливость, воспитанную в его поколении надежной привычкой к физическому труду. Из-под кустистых бровей лукаво блестели ярко-голубые, с четкой широкой радужкой, как у голодного самца хаски, глаза.

Кожаный жилет, голубые джинсы, ремень с тяжелой пряжкой и ковбойские сапоги с массивным широким каблуком делали из него шерифа из вестернов категории B, который только и делает, что задумчиво курит трубку, меланхолично жует травинку, устремив свой тяжелый взгляд в прерии, и с прищуром провожает исчезающих в облаках пыли всадников, невозмутимо отправляясь доить корову. Этакая смесь техасского рейнджера Маркуса Хэмильтона из сурового вестерна «Любой ценой» и маршала Клэя Уиллера, укрывающего участников программы по защите свидетелей в сельской глуши Вайоминга, из комедии «Супруги Морган в бегах».

В кино от таких детективов мало толку. Они погибают, внезапно осознав, кто преступник, нелепо убитые при бескорыстном порыве помочь жертве, как в «Мизери». И смерть их всегда так глупа, что зритель не оплакивает ее ни секунды из оплаченного онлайн-кинотеатру времени, провожая героя на покой мимолетной мыслью: «Слабоумие и отвага! Да здравствует естественный отбор, идиот!..»

«Кто по доброй воле уложит себя в это клише, как в гроб? – спрашивал себя Гуров, глядя на ковбойскую одежду Штолина. – Тот, кто любит эстетику вестернов? До сих пор смотрит эти фильмы на допотопных видеокассетах? Или же тот, кто сознательно бежит от заезженных образов добрых и злых следователей, которые без конца тасуют в любом полицейском фильме и ведомстве? Тот, кто, зная свое величие, отрицает мимикрию и сознательно смешон, потому что не принадлежит к числу травоядных и хищников? Точнее, давно перешел в разряд сверххищников и является кархародоном, то есть белой акулой, акулой-людоедом, облюбовавшей тихие воды большой реки?»

Однако, в соответствии с клише, старик начал знакомство с шутки:

– Добро пожаловать! Ждем-пождем с утра до ночи. Смотрим в поле…

– Инда очи разболелись, глядючи? – подхватил Крячко.

Старик удовлетворенно кивнул:

– С белой зори до ночи.

Он повел сыщиков вдоль окон кухни гостиницы, где у печей и сковородок деловито суетился десяток поварих.

– Что сказать, юноши? Вы же позволите старику обращаться к вам не без фамильярности? – Гуров чувствовал, как Штолин буквально обыскивает гостей взглядом. – У нас тут, как видите, апрель, речка, теплынь, судаки в коптильне. Царская уха, между прочим, – он указал на чугунок на огне у деревянной беседки у воды, – на костре. Три вида рыбы…

– Карась, щука, стерлядь? – оживился Крячко. В нем проснулся азарт выросшего в Приморско-Ахтарске Краснодарского края рыбака, который гордился, что в его роду были и суровые архангельские поморы. Может, их просоленный нрав и позволил полковнику при всем его балагурстве ужиться с жестким, мрачноватым и резким Гуровым. Тот не смог подмять его, как делал с другими, а увидел равного себе. Товарища и напарника.

Коротая с Гуровым долгие часы слежки, он до сих пор погружался воспоминаниями в воды Ахтарского залива Азовского моря. До поступления в школу милиции он ловил у старого рыбозавода по осени жирную крупную тарань, которую вечно занятая хозяйством мать наскоро жарила, бабушка же тушила с чесноком к воскресному ужину в коммуналке с соседями, всю последующую неделю смакуя, как снятую вилкой тающую рыбью мякоть, похвалу.

– Как рыбак рыбака чую издалека, – в голосе Штолина промелькнуло не укрывшееся от Гурова торжество. – Браво, юноша! Только на похлебку там окуньки.

Крячко довольно хлопнул в ладоши.

– Неужто специально к нашему приезду ловлены?

– Волжанам, юноша, таких вопросов не задают! Все чин чинарем! – развел руками Штолин. – Рыба утром бороздила просторы матушки Волги. Сом прямо из протоки вон за тем островом, – он указал на гряду песчаных островов вниз по течению, – в кастрюлю пожаловал. А сами-то будете из каких рыбных мест?

– Мы их, – отчеканил Гуров, – не выдаем. А официальную версию вы знаете: прибыли из Москвы.

– Официальные версии, – Штолин не отводил взгляд от готовящегося блюда, – иногда страшно далеки от народа.

– Например? – жестко спросил Гуров.

– Например, от китайского. Или американского, – отшутился Штолин. – Вы какой предпочитаете?

– Российский.

Гуров смотрел на него в упор.

Будто почувствовав на себе его взгляд, старик медленно поднял на него глаза.

– Тогда поддержите отечественного производителя и отведайте дары нашей крафтовой пивоварни. Между прочим, крайне уважаемый местный бренд.

В его руках появилась бутылка нефильтрованного темного пива. На этикетке была изображена изможденная русалка с заплаканными водянисто-голубыми глазами. Пепельно-перламутровые пряди струились по ее хрупким плечам с почти прозрачной, мерцающей на изгибах рук зелеными чешуйками кожей. Она сидела на скользком камне, печально обхватив свой поджатый хвост, как ребенок, в какой-то промышленной зоне недалеко от моста. За широкой рекой, которая текла за ее спиной, виднелись Троицкий собор, гостиница «Словакия» и речной вокзал. Казалось, сирена намеренно отвернулась от Саратова, будто именно этот город был причиной ее горьких слез.

– Грустная особа, – Гуров покрутил в руках маленькую бутылку, словно созданную, чтобы годами дрейфовать по волнам, храня в своем чреве послание русалки. – Знаменитая местная утопленница?

– Кто знает, – Штолин усмехнулся в усы, стоя в клубах сизого дыма, – сколько в этих водах покоится прекрасных девушек, погибших из-за злой мачехи или несчастной любви?

Его взгляд остановился на водной глади.

– Славяне же не считали русалок чудовищами. Наши предки верили, что сирены всего лишь несчастные утопленницы, чей уход был преждевременным и неестественным. Только поэтому к ним относились как к нечистой силе.

– А вы?.. – Гуров сделал глоток из бутылки. Пиво оказалось крепким, хмельным, с умеренной ноткой горечи. – Как относитесь?

Старик помедлил с ответом:

– С сочувствием. Кто знает, сколько дел Ребекки было заведено после гибели девушек, которые поют печальные песни и водят медленные хороводы в камышах и между корягами в ночной воде?

– Дел Ребекки? Как в «Девушке с татуировкой дракона» Стига Ларссона? – Крячко обожал детективы. – Это выражение в ходу у сотрудников провинциального полицейского участка на острове, где происходит действие. Означает «нераскрытое дело, которое до сих пор мучает следователя». Когда душа из-за несделанной работы болит.

Штолин посмотрел на московских следователей задумчиво, будто решался на что-то, но ответил сухо:

– Бог с вами! Ну какие у русалок татуировки, юноши? Это моряки набивают карты, штурвалы, якоря. Да и при чем здесь дракон? Ну, – он поставил свой стакан на поднос, – даю вам полчаса на душ и смену гардероба – и милости просим на судаки и уху!

– Всенепременно! – Крячко подхватил чемоданы.

Гуров знал, что его приятелю такие эмоции чужды. Он умел мысленно отпускать прошлое, поэтому точно был не из тех, кто ходил с фотографиями таких «Ребекк» в кармане бумажника, как агенты ФБР из сериала «Мыслить как преступник». Этого бы не приняла в муже и всегда позитивная, домовитая жена Наталья.

Другое дело – Гуров. В ящике его стола по сей день лежали копии нескольких неизменно саднящих, как старые раны, дел. Три из них он снова и снова распутывал в ночных кошмарах. Метался в холодном поту по окраинам Москвы в безуспешных поисках убийц женщин и детей. Но с облегчением просыпался в объятиях Марии. Она, перепуганная, прижималась к нему всем телом с умоляющим шепотом: «Проснись! Проснись! Проснись!!!» А наутро деловито спрашивала, какие страхи стояли за его поведением, переходил ли детский страх в экзистенциальный ужас и в какой позе будет правильнее кататься по супружеской постели, чтобы это грамотно сыграть.

Гурова поражала эта ее актерская прагматичность на грани черствости. Жена, очевидно, ставила это качество выше их близости, а потому казалась Льву человеком-загадкой, женщиной-тайной, с которой он так и не смог до конца слиться.

Однако Гуров никогда не сомневался в своей оценке коллег. Он наверняка знал: бывших сыщиков не бывает. В мире столько зла, что у людей их профессии просто нет отдыха, даже если он верой и правдой заслужен.

Пенсионеры справляются с этим по-разному. Кто-то не признается себе, что по-прежнему ищет в людях зло, и ведет допросы всех подряд между делом, терроризируя домашних с особым наслаждением. Кто-то открывает частное детективное агентство и целыми днями доказывает параноикам неверность супругов. Кто-то, как бывшие сотрудники ФСБ, полицейские, криминалисты и юристы из США, объединившиеся в команду The Case Breakers, расследует старые, не дающие покоя обществу преступления.

Недавно они установили личность самого таинственного после Джека Потрошителя серийного убийцы – калифорнийца Зодиака. Однако их молодые коллеги сочли возможность быть на местах всех преступлений, похожие шрам и почерк, совпавший размер обуви недостаточными основаниями для эксгумации и анализа ДНК маляра и бывшего военного Гэри Френсиса Поста.

Гуров и Крячко, слышавшие доклад членов The Case Breakers на международной конференции «Мир серийного убийцы: модификация под влиянием массмедиа», были категорически не согласны с этим мнением. Оба разделяли глубочайшее сожаление The Case Breakers и верили, что где-то все же есть справедливость и милосердие не к мучителям, а к тем, кто погиб или лишился близких, видел, как кромсают ножом любимых, как стреляют им в голову, превращая в кровоточащее месиво дорогие черты. Что благонравно почивший Гэри Пост все же платит за свои преступления. Что имя Зодиака, долгое время остававшееся тайной, наконец прозвучало и маска, которую видели в последние минуты жизни объятые ужасом жертвы, навсегда сброшена. Что убийца больше не неуловимый монстр, а заклейменный позором набор букв на забытой могиле, проглоченный вечной тишиной звук.

Осталось только понять, к какой группе принадлежал Штолин. Опыт подсказывал Гурову, что, отойдя от дел, Степан Матвеевич не превратился в старого параноидального брюзгу и не терял формы ни на миг. Эти его копченые судаки с волжским гостеприимством – декорация, а замашки старомодного шерифа – продуманный образ для наивного молодняка вроде Юдина.

Настоящий Степан Матвеевич Штолин был описан в шикарном альбоме с биографиями лучших следователей страны, который Мнистерство внутренних дел Российской Федерации выпустило в позапрошлом ноябре, ко Дню сотрудника органов. Про Штолина там было сказано, что он не только раскрыл ставшее хрестоматийным «дело Геллы» Сониковой, но впоследствии специализировался на преступниках с ПТСР в острой и хронической форме. Раскрыл несколько серий изнасилований, спас четырех похищенных детей, посадил в «Черный дельфин» Файера – фаната «Фиксиков» и поджигания детских садов. Степану Матвеевичу приходилось сражаться один на один с олимпийским чемпионом сборной России по вольной борьбе, быть приманкой для знаменитой многодетной матери Леры Лески, душившей оставшихся на островах с ночевкой рыбаков. Так что Гуров ни секунды не сомневался, что почти комичный образ стиляги-шерифа, Клинта Иствуда на пенсии, рыбачащего на Волге и коптящего судаков на прогоревших углях, – лишь маска, настоящими в которой были только усмешка под седыми усами и лед проницательных голубых глаз.

Глядя, как Крячко и Штолин беседуют о преимуществах самодельных блесен, Гуров прочитал сообщение от Верочки: «По слухам, С. М. Штолина “увели” из следователей за то, что копался в эпизодах домашнего насилия даже в статусных семьях. PS Петр Николаевич спрашивает, во что вы вляпались!»

«Пока сами не знаем», – напечатал Гуров.

В этот момент из окна кухни высунулась дородная, покрытая сплошь клубничными веснушками женщина средних лет:

– Степан Матвеевич! Грузди мои заветрятся. И молодежь у вас там бойкая. Того и гляди, съедят все!

– Время обедать, юноши! – Штолин улыбнулся новым знакомым и Юдину. – Илья, вы здесь не впервой. Ведите! Мы с сударями судаками прибудем позже!

– Нас используют, – сказал Гуров, наклонившись к Крячко у дверей в банкетный зал гостиницы.

Тот согласно кивнул:

– Причем внаглую. Попались мы этому старику, как рыба в сети. Тоже мне! Великий, могучий добрый волшебник. Ээх!

– Найдем на него управу. В перерыв от причинения разумного, доброго, вечного съезжу почитать о его подвигах на благо отечества в архив.

* * *

Обед был таким дивным, что лишил Гурова утренней настороженности. Наваристая уха согрела его, как баня на даче тестя. А пряная малосольная сельдь под тонким слоем нарезанного кольцами молодого лука и порубленного дачного укропа, капуста, квашенная с клюквой и медом, грузди и бочковые помидоры из погреба Штолина и копченые им судаки убедили его в правоте Крячко, смакующего закуску из острых баклажанов с грецкими орехами и кинзой на домашнем ржаном хлебе с тмином.

– Надо скорее звонить начальству! Отчитаться, на какую каторгу оно нас из-за своей ангины отправило! Пусть, – он подцепил вилкой пару маринованных лисичек, – мучится!

– Есть из-за чего страдать, – подтвердил Юдин, выкладывая на тарелку жареную икру карася с яйцом, – бренд Made by Shtolin знаменит даже в Лондоне.

– А говорят, скромность выгодно отличает людей в провинции, – покачал головой Крячко.

Юдин пожал плечами:

– Так я не хвастаюсь, а факты констатирую. К нам в феврале один английский криминалист приезжал. Колин Саттон, слыхали?

Гуров и Крячко изумленно переглянулись.

– Так вот он и сказал, – беззаботно продолжал Юдин, – что закрутки Штолина нужно на международном рынке продвигать. С собой только сельди три банки на сэндвичи увез.

– Саттон из сериала «Охотник»? – медленно проговорил Гуров. Он смотрел этот фильм с женой Марией, когда она проходила пробы для съемок в российской адаптации. Ей отказали с формулировкой «слишком красива для жены главного героя». Режиссер искал типаж в стиле «настоящая англичанка», помня, что именно благодаря погоде, кухне и красоте женщин своей родной земли англичане прекрасные моряки.

– Автор сериала «Охотник», – лукаво заулыбался Юдин. – Фильм по его мемуарам поставили. Он нам рассказывал, как двух серийных маньяков ловил.

– Сильно! – позавидовал Крячко.

– А с чего это в Саратов такие лекторы жалуют? – поддел Гуров. – Столица Поволжья обгоняет столицу?

– Стараемся! У нас министр внутренних дел новый. Западник. Точнее, верит, что у них иногда опыт необычный есть, смекалка. А у нас – ум. И нам их наработки не как высокое достижение, а как направление мысли даны. Бери, учись, разбирай, как Ламборджини свою «Феррари» – езжай своей дорогой! Так что он к нам каких только спикеров не привозил! Перед Новым годом вот немец был. Маркус Шварц. Энтомолог из Института судебной медицины в Лейпциге.

– Ого! – присвистнул Крячко. – Мне наш медик Филинов его книжку давал.

– «Когда насекомые ползают по трупам», – кивнул Юдин. – Он нам про случаи из нее рассказывал. И несколько аспирантов и магистрантов с биологического факультета нашего университета обучил. Все сейчас в нашей сфере работают. Штолин костьми лег, чтобы в Саратове-Энгельсе девчонок-близнецов оставили. Леля и Лиля Береговы. Серьезные, бойкие, надежные, как волжский берег, – он смущенно бросил быстрый взгляд на похожих, как две капли воды, девушек за соседним столиком. – Вон они, кстати. Вместе с остальной группой на занятие пришли.

Магия штолинских судаков отступила, и Гуров понял, что присутствующие в кафе были не постояльцами гостиницы, а их с Крячко будущими учениками. И самыми необычными среди приехавших на занятия действительно были близнецы.

– Береговы, – в голосе Юдина слышалось подлинное восхищение, – прославились в криминалистическом сообществе после участия в расследовании удушения местной фитоняшки под ником honey2001. В миру – Ханны Гринблатт, паршивой, прости господи, для местной еврейской общины овцы. Была лицом, в смысле попой, турецкого производителя спортивных легинсов. Мы искали убийцу среди блогеров-конкурентов, сумасшедших фанатов, отвергнутых бойфрендов. Оказалось, дело рук бывшей свекрови, с сыном которой Ханна рассталась сто лет назад, – простой тетки, местного сыровара от сохи. Ольга Усова была поваром, долго копила деньги и учила итальянский, чтобы поехать с мужем на фарфоровую свадьбу в Тоскану. Там увидела объявление о наборе на курсы сыроваров – и понеслось. Вернувшись в Саратов, открыла сыродельню, стала организовывать дегустации для випов, поставлять сыры на светские мероприятия, корпоративы. Родительские комитеты элитных школ боролись за ее сырные корзины на подарки учителям. Бывшая невестка была важной частью бренда: встречала гостей, продвигала рикотту Усовой как идеал здорового питания в соцсетях. В общем, эта курица исправно несла бывшей свекрови золотые яйца.