скачать книгу бесплатно
– Я не хочу, чтобы ты уходил. Пусть все останется, как есть. И рассказывать мне ничего не надо. Но только останься, прошу. Неужели это так трудно для тебя, мужчины?! Я, слабая женщина, решаюсь на это, не считаясь, можно сказать, ни с чем, хотя, быть может, у меня доводов и причин поболее, чтобы вытолкать тебя взашей.
Николай, видимо, продолжая испытывать некоторую растерянность и собственное бессилие противиться этой удивительной, притягивающей к себе женщине, как бы в порыве отчаяния крепко сжал запястья ее рук. Ее это только подстегнуло и еще больше вдохновило:
– Ну же, милый, ломай мои пальцы, ломай, ломай. Чего медлишь?!
Знаете ли вы, господа, что кисть вашей руки напоминает все ваше тело в миниатюре?.. Вы только повнимательней присмотритесь и сразу же убедитесь в том, что большой палец, например, смахивает на голову, шею и грудь, а далее, начиная с запястья, идут жизненно важные внутренние органы, вплоть до гениталий. Убедились?.. Ну вот и хорошо. Теперь, надеюсь, вам понятен глубокий смысл выражения: "Возраст женщины определяют по рукам" и чуть ли не врожденное стремление представительниц слабого пола подать, преподнести свои руки, точнее, их кисти на обозрение обществу в надлежащем, так сказать, виде. И если наша прекрасная героиня столь отважно и вызывающе призывала собеседника на практике удостовериться в ее безграничных возможностях, то, право, они того стоили и действительно заслуживали внимания и восхищения.
В такой вот необычной "схватке" вновь увидел их Славик, неосторожно толкнув дверь своей комнаты, пытаясь подглядеть за происходящим за стенкой старым, испытанным способом – через замочную скважину. Мама была к нему спиной, но, прочитав в глазах Васильева возникшую настороженность, повернулась:
– Сынок, закрой, пожалуйста, дверь, – ласково попросила она, – тебе не надо этого смотреть. Мамка твоя сейчас пьяная, и ты ее не осуждай. Может, когда вырастешь, ты все поймешь. Только, прошу, папе нашему ничего не говори, а то ты меня и этого хорошего дядю здорово подведешь. Договорились?
Мальчик согласно кивнул головой и послушно закрыл дверь. Он хоть для вида и согласился с мамой, но внутри у него поселилось явное недовольство тем, что позволяет себе мама в папино отсутствие. Он еще не мог выразить это словами, но чувствовал, что так быть не должно, что что-то неладное происходит в семье, с родителями. На самом деле Славик, конечно, не мог гарантировать маме обещанного молчания, рано или поздно он все равно бы обмолвился, проговорился, но вовсе даже не потому, что хотел как бы отомстить маме за папу, причинить ей боль, а просто по причине своей врожденной болтливости. Нередко, будучи в гостях у своих дружков-одногодков, он так добросовестно и подробно выкладывал о происходящем у него дома, отвечая на дежурный вопрос их родителей: "Как дела у мамы с папой?", что тем порой даже неловко было все это выслушивать. А потом, при встрече со старшими Драйзеровыми, предупреждали их:
– У вашего сыночка очень длинный, острый язычок, так что вы в его присутствии старайтесь лишнего себе не позволять.
И как после родители ни стыдили Славика (дескать, негоже выдавать семейные тайны), он был неисправим до тех пор, пока не подрос и не поумнел.
25.
Сейчас, господа, вы можете упрекнуть и заподозрить меня в том, что я, якобы строго следуя заранее обдуманному авторскому замыслу, постарался выдать желаемое за действительное, дабы усилить накал страстей у описываемых героев, как в старых, добротно сделанных романах. Однако я вас уверяю, что от Правды жизни стараюсь не отходить. И то, что будет предложено вашему читательскому вниманию далее, поверьте, так и было на самом деле.
Прошло минут десять после того, как мама вежливо переговорила с сыном, попросив его не мешать общаться ей с хорошим дядей. Их странное общение около стенки продолжалось, как вдруг клацнул замок входной двери, и на пороге с чемоданчиком появился глава семейства этой квартиры. Немая, застывшая сцена длилась, наверное, с минуту. Уставший с дороги Игорь удивленно смотрел то на Лену, бесцеремонно навалившуюся грудью на мужчину, то на Николая, продолжавшего крепко удерживать ее ладони. А те, в свою очередь, в полной растерянности, смущенно, виновато, как жулики, пойманные с поличным, взирали на Игоря. Как снег летом на их бедные разгоряченные головы, было его присутствие. Положение, как всегда, спас ребенок. С радостным возгласом: "Папка приехал!" он бросился к нему на шею. Атмосфера разрядилась.
– С приездом, Игорь, – наконец произнес Николай, – ну я пойду, спокойной вам ночи. – И быстро, с опущенной головой, удалился восвояси.
Опустив Славика на пол, Игорь, сдерживая эмоции, испытывая неприятную сухость во рту, коротко спросил у жены:
– Что здесь происходит?
– Уже нич-чего, дорогой, – постаралась изобразить улыбку Лена и, слегка пошатываясь, подошла к нему, чтобы обнять, поприветствовать. Но он, слегка отстранив ее от себя и продолжая удерживать на расстоянии, вновь задал вопрос:
– Так, может, все-таки объяснишь, наконец, по какому случаю праздник?
– Ты меня допрашиваешь? – Лена попыталась отойти в сторону, но, зацепившись за край стола, чуть не грохнулась навзничь.
Игорь, вовремя подоспевший на помощь, констатировал вслух:
– О, да ты, я смотрю, совсем уже готова. Ладно, пойдем уложу. Утро, говорят, вечера мудренее. Утром, стало быть, и потолкуем.
– Нет! – резко вырвалась из его тисков Лена. – Я и сейчас в состоянии тебе сказать.
– Смотри, потом не пожалей, – предчувствуя неприятное сообщение, опередил и предупредил ее муж.
– Я жалею только об одном, что связала свою судьбу с таким занудой, как ты. Тебе бы проживать не с женой, а с кафедрой в обнимку, с которой бы денно и нощно речи свои правильные толкал.
– Все сказала? – Желваки, активно бегающие по щекам, выдавали его нервное напряжение и, чувствовалось, с огромным трудом удавалось ему сохранять внешне мнимое спокойствие.
– Нет, не все. Что здесь было? – спрашиваешь. Полюбовную беседу вела с интересным человеком, а ты вот помешал, принесла, видишь ли, тебя нелегкая. Я же живой человек, в конце концов… Зачем ты тогда насильно толкнул меня в загс, хохол настырный?! Знал ведь небось, догадывался, что не люблю я тебя.
Лена обмякла столь же внезапно, как и взорвалась. Присела на стул, беспомощно опустив руки, и из глаз ее обильным ручьем потекли слезы. Этот удрученный, потерянный вид смягчил Драйзерова, собиравшегося было дать ей достойную отповедь. Гнев в его душе сменился на милость, и он искренне пожалел ее.
– Ну-ну-ну, не надо, – Игорь как можно мягче обхватил руками ее трясущуюся от рыданий голову, – успокойся, все будет хорошо. Пойдем, Лена, тебе нужно прилечь. – Продолжая всхлипывать, она, послушно подчиняясь его воле, удалилась в его сопровождении в спальню.
– Ты тоже ложись, сынок, уже поздно, – обратился папа к Славику, угрюмо взирающему на него. Мальчику было жалко и маму, и папу, но он, увы, не в силах был им помочь.
Игорь остался наедине со своими невеселыми мыслями. "Да, ничего не скажешь, славно встретила дражайшая супруга долго отсутствующего мужа! А чего, собственно, я хочу?! Помнишь, как не мог понять Марину, пожелавшую в первый же вечер переспать с тобой. Это не пошлость – это жизнь. Но Марина была одинокой, а у Лены – семья; неужели она не дорожит если не моей репутацией, то хотя бы честью семьи?! Хоть бери и разводись… Но как же быть тогда со Славиком? Нет, без него я не проживу ни дня, его я ей не отдам… Но ведь и без нее, окаянной, не могу я, не могу. Особенно это остро ощущается в разлуке. Такая невероятная тоска охватывает, что готов, вроде, крылья себе приделать, чтобы хотя бы на несколько минут слетать домой, увидеть их, приголубить… И вот на тебе, прилетел, голубок, да только другой облюбовал твой шесток. "Приперся, видишь ли, а мы и не рассчитывали"… Но Васильев-то, гусь хороший, как он мог?! Друг называется. Нет, видно, в этом грязном, распутном мире никому нельзя доверять, никому…"
Удивляясь Марине, которая еще в его курсантскую бытность согласна была встречаться с ним, заранее зная, что он не любит ее, он почему-то противился принять жертву со стороны Лены, никак не мог смириться с мыслью, что каждый человек, в том числе и его собственная жена, помимо обязанности блюсти верность, имеет также право и на любовь.
В памяти Драйзерова впервые за шесть лет его супружеской жизни отчетливо всплыла картина неприятного разговора с Семеном Филипповичем. Узнав, что, ослушавшись отца, Игорь проигнорировал помолвку с Марусей и решил жениться на другой, которую и представил родителям уже в качестве молодой жены, Семена Филипповича задело не столько сыновнее ослушание, сколько несерьезный, с его, прожившего и повидавшего немало на земле человека точки зрения, выбор сына.
– Дурак ты, Игорь, дурак, – не заботясь о выборе выражений, резал правду-матку в глаза сыну отец, – какую гарную дивчину бросил! Маруся же тебя кохала, ждала, бисов сын! Можно сказаты, добровольно, собственными сапожищами счастье свое растоптал. И на кого ведь променял?! На кацапку с ветром в голове. У нее, як бачу, одни хихоньки да хахоньки на уме. Вона ж даже толком поисты тоби прыготуваты нэ може.
– Ничего, батя, со временем научится. Не это главное.
– А что главное, дозволь узнать?! Постель?! Так, милый мой, одной постелью сыт не будешь.
– Я люблю ее, отец!
– Любовью тоже. Она хороша лишь поначалу, пока хмельной сдуру. А протрезвеешь, так начинаешь соображать, понимать, что не единой любовью жив человек, что надо заботиться о семье, зарабатывать, трудиться. И щоб тыл у тебя надежный был. А разве эта вертихвостка сможет обеспечить надежный тыл?!
– Успокойся, батя. В конце концов мне с ней жить, а не тебе. Поэтому позволь все-таки мне решать, как быть, как поступать.
– Ну что ж, – махнул рукой сердитый Семен Филиппович, – поступай, как знаешь. Только попомни мое слово: не будет у тебя с ней жизни, не будет!
"Как ведь накаркал, – угрюмо подумал Игорь, – неужели он был прав?.. Нет, в это поверить невозможно, и не хочу."
Утром Лена была, как шелковая, вела себя безупречно, как и подобает замужней женщине. Как будто и не было ничего в минувший вечер. Однако объяснений все-таки избежать не удалось. Видя, как он дуется и демонстративно от нее отворачивается, она начала первой:
– Прости меня, Игорек, пожалуйста. Не принимай за чистую монету мой вчерашний пьяный бред. У Николая жену вчера отвезли на операцию с приступом аппендицита. Переживал он очень, вот я и составила ему компанию, чтобы стресс немного согнать.
– Ты знаешь, – тоскливо заметил Игорь, – мне кажется, что тебе еще некоторое время надо побыть одной, все, как следует, взвесить, обдумать. Может, я действительно для тебя обуза.
– И что ты предлагаешь? – Ее глаза выражали покорность и послушание: мол, как скажешь, любезный, так и будет.
– Думаю, через неделю-другую, как получу зарплату, тебя со Славиком можно будет отправить к моим родным, на Украину. Заодно и наберетесь там сил, витаминов, отдохнете, как на курорте.
– Что ж, я не возражаю.
– Ну и отлично. Будем считать что инцидент исчерпан.
Но Игорь, конечно, еще долго не мог забыть и простить причиненной ему обиды. Этим, собственно, и объяснялась сухость и холодность его первого письма на родину, где уже гостили жена с сыном. Для Лены же происшедшее с Николаем Васильевым, их внезапно состоявшееся в хмельном угаре рандеву послужило как бы прелюдией всех ее последующих измен супругу. И опытный обольститель Гарик, легко расшифровавший ее, был первым в этом дьявольском списке.
В сущности, поехала она на так называемый отдых, именно подчиняясь мужней воле, без особого желания со своей стороны. И время для обдумывания, в принципе, он предоставил не столько ей, сколько себе, чтобы в очередной раз убедиться в крепости чувств по отношению к ней: их, к счастью или к сожалению (к счастью потому, что семья не распадалась, а к сожалению, потому что любовь оставалась неразделенной), ничем не удавалось сломить на протяжении еще достаточно долгого периода. Кстати, и далее в семье Драйзеровых будет практиковаться подобная метода: как только возникала реальная угроза благополучию совместной жизни, назревал, а то и в действительности происходил грандиозный или не очень скандал, супруги разбегались, разъезжались в разные стороны, по возможности, на как можно более длительный срок.
В тот первый раз их серьезной размолвки, поостыв и вновь безумно ее желая, он сообщал ей в письме: "Лена, ты мне все напоминаешь о возможных разговорах-пересудах, о наших с тобой взаимоотношениях. Уверяю, никаких разговоров, все уладилось, и даже ни о чем не думай. За меня, еще раз повторяю, можешь быть спокойна. Неужели ты до сих пор не понимаешь, что я остаюсь прежним, горячо любящим тебя мужем?! Что еще нужно для подтверждения этих слов, ну что?!. Васильевы, уехавшие после удачно сделанной Светлане операции в отпуск, уже вернулись назад. Она, вроде, чувствует себя ничего, со мной разговаривает и здоровается. Но вот Николай по-прежнему немного стесняется, по возможности (работаем-то как-никак вместе) не утруждает меня своим общением и присутствием. Решил я ничего ему не говорить, думаю, ладно уж, прощу на первый раз, ведь во многом ты сама была виновата. Если бы сразу себя правильно повела, сумела бы себя в руках держать, то и он бы не расслабился. Пускай же теперь все это остается на твоей совести. И помни: так твой муж никогда не поступит, никогда! Это было бы очень подло с моей стороны. Больше я ничего не скажу."
26.
Лена тогда еще не знала, что Игорь принял обдуманное решение – написать рапорт на имя командира с настоятельной просьбой о переводе его в другую часть и, по возможности, на другую должность. Официальная причина перевода представлялась довольно весомо: годы службы на сверхчастотном пункте обнаружения воздушных объектов, увы, не прошли бесследно для здоровья; одно только неутешительное заключение врача о вполне возможном мужском бесплодии на всю оставшуюся жизнь не могло не вызывать даже в строгих, закостенелых сердцах командования сочувствия и понимания. Но была еще, как нетрудно догадаться, и другая, неофициальная сторона медали, отражающая его переживание, растревоженное состояние души по поводу целостности семьи. Он предполагал, к сожалению, как потом выяснится, вовсе небезосновательно, что пока он и Васильев, к которому так неравнодушна Лена, будут служить вместе, нет никакой гарантии в ее сохранении. И об этом вездесущее командование также не могло не догадываться и не знать уже хотя бы потому, что у командиров тоже есть жены, и они всегда прекрасно информированы если не обо всем на свете, то о личной жизни всех сослуживцев – точно.
Однако в своем желании и решении – увезти ее подальше от этого высокого красавчика с васильковыми глазами – ревнивый муж не учел одной существенной в таких случаях психологической особенности. Образно ее сформулировать можно так: чем запретней плод, тем он слаще.
"Ах, ты хочешь лишить меня возможности с ним встречаться, ну так знай: для нашей любви и расстояние – не преграда." Такая или приблизительно такая капризная мысль вкралась в разудалую головушку непредсказуемой Леночки, когда муж объявил ей через несколько месяцев о переезде. Собственно, расстояние расстоянию рознь. Ежели бы новое Игорево назначение в качестве заместителя командира первой батареи пришлось бы на другую область, республику, а то и на другой военный округ, то тут еще с вышеобозначенной мыслью можно было поспорить. Ведь как-никак время лечит, а бо-о-ольшое расстояние в данном случае тому способствует. Но Драйзерова, видно, недостаточно вошедшее в его положение командование сочло нужным перевести лишь на другую "точку" в пределах той же области и даже приграничного района.
Лене таки удалось перед самым переездом организовать свидание с Васильевым в лесу, благородно хранящем все людские тайны. Николай с охотой пошел на это, уже вовсе не скрывая своей привязанности к ней – неуемной, разговорчивой, жаждущей не прозябания в клетке, пусть и золотой, а бурлящей жизни, и потому восхитительной натуре. О, то были незабываемые для него короткие мгновенья ни с чем не соизмеримого счастья, наслаждения! Он нежно мял, ощупывал своими богатырскими ручищами каждую клеточку ее превосходного, пребывающего в неге тела. Она не скрывала благодарных стонов, отпугивающих птиц на деревьях и в ближних кустах. Особенно выражали недовольство по этому поводу потревоженные старые вороны. Взмыв над заснеженной поляной, где свершалось сие греховное таинство, они подняли невообразимый гам, как бы призывая грешников к совести, а заодно им и завидуя – каркая и проклиная свою воронью, безрадостную судьбу. Но молодым на снегу, тающем от их разгоряченных сердец, не было никакого дела до происходящего вокруг. Они, собственно, тоже были неотделимой частью Природы, а потому не могли внести в нее дисгармонию, никому и ничему не причиняя насилия.
– Ты знаешь, – наконец признался Николай, когда они уже возвращались по домам, кое-где по колено проваливаясь в сугробе, – мне было с тобой великолепно, и вряд ли когда-нибудь и с кем-нибудь я испытаю подобное. Ты просто колдунья. Привораживаешь намертво, навечно. Господи, и почему я не встретил тебя лет семь-десять назад?! – Эти слова признанья Лена услышит еще не раз из уст потрясенных ею мужчин. Стало быть, в ней действительно что-то было колдовское, от колдовских чар. И не загадочный ли, суровый колдун дядька Михей из деревни Волчихи в те далекие военные годы, наказывая ее, еще ребенка, за дурные мысли о нем, в то же время наделил ее частью своих способностей: мол, владей, глупая, и помни, какой щедрый, а вовсе не жестокий был тот, которого вы все так опасались?
– А Света что же, – нахально поинтересовалась Драйзерова, упиваясь своим превосходством, – не способна тебя столь ублажить?
– Опять ты, Леночка, на больное место наступаешь, – без малейшей злобы отреагировал Васильев. – Ну ладно, так и быть. Поведаю я тебе эту грустную историю. После школы я поступил в институт. Архитектором хотел быть, города строить, парки красивые разбивать, скверы, стадионы. В общем, парень был с богатой фантазией, ну, естественно, кой-какие способности и от родителей унаследовал: мама у меня хорошо рисует, а отец – инженер-конструктор в авиационной промышленности. И надо же было такому случиться, что в общаге, где жил, под Новый год ребята из нашей группы, конечно, в дупель пьяные учинили драку. Я тоже, разумеется, вмешался, стал разнимать. Один звезданул меня ногой не куда-нибудь, а прямо в пах. Боль испытал ужасную. Тут уж меня злость обуяла по-настоящему. А я, как видишь, юноша не из хилого десятка – на здоровье не жалуюсь, Бог, как говорится, им не обидел. Схватил я, значит, этого изверга, любителя проводить запрещенные приемы, в охапку, поднял над собой, как бревнышко, и метнул прямехонько в закрытое окошко, чтобы охладился на морозе. Хорошо еще, что это был второй этаж. Но тем не менее, не считая мелких резаных ран от разбитого оконного стекла, получил он пару открытых переломов конечностей. Естественно, всех зачинщиков драки из института турнули, я тогда был на втором курсе. И даже по факту шить стали уголовное дело, по которому я представлялся как самый агрессивный, опасный для общества субъект. Вызвал меня на первый допрос следователь. Так все внимательно выспрашивает, записывает. Не нагло себя ведет – достаточно вежливо, корректно, и как-то сразу проникся к нему уважением, почувствовал, что он меня "топить" не будет, поможет выйти из этой неприятной ситуации с наименьшими для меня потерями. И вдруг залетает к нему в кабинет молодая особа и говорит: "Папочка, мы тебя с мамой ждем на обед, смотри не опаздывай, а то ты вечно своему желудку устраиваешь испытания на выносливость." Он, вижу, слегка растерялся, неудобно ему стало за дочь, что она так беспардонно врывается к нему на работу и в присутствии постороннего, тем более подследственного, ведет семейные разговоры. "Хорошо, хорошо," – ответил поспешно он, давая ей понять, что сейчас он занят, и было бы очень даже неплохо, если бы она удалилась и закрыла дверь с другой стороны. Но она зыркнула так на меня, как рублем одарила, и заявляет смело, введя и отца, и меня в смущение: "Какой милый мальчик, вот бы мне в мужья такого." "Света! – повысил голос отец-следователь, – ты ведешь себя некрасиво, оставь, пожалуйста, свои эмоции при себе и покинь этот кабинет, не мешай мне вести допрос." "Допрос?! – удивилась Света. – Он что-то натворил?.." В общем, пришлось отцу встать и вежливо выпроводить собственную дочь и только после этого, извинившись, продолжил меня допрашивать. Однако через пару дней он вновь меня вызвал и, стараясь как можно короче, объяснил мне положение вещей, отчего я чуть не обалдел. Оказывается, Света теперь не дает ему покоя, прося и требуя спасти этого молодого парня, то есть меня. И просила мне передать, что я ей очень понравился и что, мол, если не возражаю, с большим удовольствием готова со мной дружить и даже идти со мной по этапу на край света, как когда-то шли за декабристами их жены. Он также сказал, что пообещал своей единственной и любимой дочери сделать все возможное, чтобы "дело" в отношении меня прекратили. Тем более, признался он, факты говорят о том, что я в общем-то ступил на скользкую тропу преступности поневоле и есть шанс – осторожно с нее сойти… В общем, он сумел убедить выброшенного мной из окна парня написать заявление, что-де никаких претензий ко мне не имеет, что оговорил меня по ошибке, не разглядел и не понял в суматохе, как и кто его толкнул. Да он, собственно, и не держал на меня зла, прекрасно понимая уже на трезвую голову, что сам виноват, спровоцировал меня. Ну а мои прежние чистосердечные показания, естественно, уничтожили, как будто их и не было. Таким образом, из обвиняемого по этому делу я резко перекочевал в свидетели. И, как, понимаешь, оказался в неоплатном долгу перед этим семейством. Ты знаешь, Лена, если бы он, ее отец, да и она тоже, повели себя эдак по-барски, нагло, высокомерно, недвусмысленно давая понять, что они – мои благодетели, наверное, я бы не согласился на эту негласную сделку. Но, поверь, они повели себя достаточно порядочно. Света не скрывала своих симпатий ко мне, а Аркадий Иванович, ее отец, в общем-то ни на чем не настаивал. Следователь лишь поставил меня перед фактами: я нравлюсь дочери, он не находит серьезных оснований упрятывать меня за решетку, разумеется, не без настойчивого вмешательства опять же со стороны единственной и любимой дочери. И дело уже моей совести, свободного человека, как поступать далее. Получается, выкарабкавшись из одних сетей, я невольно попал в другие, хотя, в общем-то, и по собственному желанию. Перенеси меня, нынешнего, в то время, может, и хватило бы тогда мужества отказаться от нежеланного брака: мол, прости, Светочка: за все очень и очень благодарен вам с отцом, но не люба ты мне, не могу я против голоса сердца поступать и, воля ваша, упрятывайте меня теперь за решетку, режьте на части, но только не держите зла. Тогда же язык просто не поворачивался подобное сказать. Напротив, в душевном порыве большой и искренней благодарности разыгрывал перед ней роль эдакого влюбленного рыцаря, не жалеющего ничего для ее счастья. И ты знаешь, Леночка, она поверила! Вряд ли с ее независимым характером, бойкой натурой она согласилась бы принять меня в качестве своеобразной дани за их с отцом доброту.
– А сейчас она догадывается об этом? – спросила задумчивая Драйзерова, до этого ни разу не перебившая Николая. Его рассказ задел ее за живое. Теперь она прониклась к этому человеку еще и чувством сострадания. Он стал ей еще ближе и дороже.
– Конечно, нет. Во всяком случае, я стараюсь ничем ей не выдавать того, что тебе поведал. Она, в принципе, неплохой человек, родила мне замечательную Аленку, которую я люблю больше всего на свете. Видимо, такова моя планида, не все получается в жизни так, как хотелось бы… Света и из армии меня ждала, а когда в училище военное поступил, со второго года срочной службы, не побоялась забеременеть. В общем-то, все тяготы по становлению ребенка на ноги легли на ее плечи. Так что не могу я ее не уважать. И ничего плохого сказать не могу.
27.
Тайная романтическая связь Драйзеровой с Васильевым продолжалась еще года полтора. Под видом лечения зубов, выезда за покупками и других второстепенных причин Лене порой удавалось вырваться в город Нижнюю Салду, где и происходили их заранее спланированные, обговоренные в письмах встречи. Письма, естественно, отправляли на другие адреса – надежных людей, с которыми была договоренность, и даже на конверте указывали не свои, а вымышленные фамилии, тоже, разумеется, заранее придуманные и известные обоим. В общем, конспирация их отношений была поставлена на высоком уровне, как у революционеров-профессионалов. Только если последние стремились к изменению мироздания на земле, то их желания, безусловно, были гораздо скромнее, ограничиваясь радостями человеческого свойства. Они просто наслаждались, общаясь друг с другом, отдыхали душой и телом. И старались не думать о последствиях, о завтрашнем дне – они жили днем сегодняшним, прекрасно уяснив для себя, что жизнь настолько коротка, что надо торопиться познать ее сегодня, иначе завтра уже может быть поздно, это "завтра" может просто не наступить для них. Они украдкой, по-воровски, впопыхах дарили друг другу любовь и уже этим были счастливы. А потом который раз возвращались домой и продолжали играть каждый(ая) свою роль – любящего, чуткого мужа и благодарной, нежной жены. Что удивительно – получалось талантливо, без фальши. А может, сей талант, духовные и физические силы к нему как раз и черпали они из своих мимолетных, но весьма зажигательных встреч? Или все это (их затянувшееся знакомство) было блефом, легкомысленным увлечением, на фоне которого и познавалась, формировалась и укреплялась их значимость, истинное предназначение в семейной жизни?.. Да они, видимо, и сами не могли объяснить этот свой загадочный феномен.
Славика укусил клещ. Его обнаружили под лопаткой, уже довольно сильно присосавшегося. Энцефалитный клещ, конечно же, в природе встречается не столь часто, но кто мог гарантировать, что укусивший Славика паразит не является как раз тем роковым, одним из тысячи? А потому врач, точнее, местный военфельдшер порекомендовал Драйзеровым срочно отвезти сына в город для проведения ему серии предупредительных уколов. При этом посетовал, что не сохранили самого клеща для лабораторных исследований. Поэтому, предупредил он, для профилактики придется поколоть сынишку по полной программе. Лена, конечно, переживала за Славика, но вместе с тем испытывала в душе некий подъем: ведь предстояла незапланированная поездка в Нижнюю Салду и, стало быть, вполне возможна встреча с Васильевым, если тому удастся найти повод вырваться к ней на свидание. Соответствующую телеграмму через подставное лицо она уже отбила.
Им повезло: в город как раз шел с грузом "ЗИЛ-130"-ый. Так что попуток ловить не надо было. В больнице они управились довольно быстро. Однако предусмотренную в таких случаях процедуру почему-то растянули на два дня, то есть сказали подойти еще на следующий день. Это по вполне понятным причинам как нельзя кстати устраивало мамашу, внутренне ликовавшую. Она уже мысленно была там – на "нелегалке", в небольшом, но вполне приемлемом (опрятная, аккуратная хозяйка-старушка предоставляла им за невысокую плату целую комнату с отдельным входом) для интимных встреч частном домике.
– Ты, Слава, должен сегодня лечь пораньше, – наставляла мама сыночка, договорившаяся с хозяйкой постелить для него в другой комнате, – завтра тебе вновь нужно быть в больнице для обследования, и поэтому надо хорошо выспаться, чтобы выглядеть свежим и бодрым.
Мальчик нехотя отправился на предназначенный для его ночлега диван, но сон не шел, и он лежал с открытыми глазами, размышляя о несправедливом обустройстве мира, в котором взрослым позволяется все, а детям только то, что разрешат взрослые. И почему-то, как назло, они часто позволяют то, чего вовсе и не хочется делать, и наоборот: не дозволяют то, чего как раз очень и желаешь. Не находя ответов на эти и другие вопросы бытия, он повернулся на бочок к стенке, закрыл глаза и попытался было уснуть, как вдруг за стенкой он услышал голоса. Один из них, мамин, он узнал, конечно, сразу. А другим разговаривал дядя, причем, как показалось мальчику, когда-то и где-то он его слышал.
– Я так рада, что ты приехал, – Лена бросилась в объятия Васильева и повисла у него на шее, – что удалось вырваться! А то уж было загрустила, думала: наверное, жена в чем-то заподозрила и не отпустила.
– Жене-то как раз и не надо было ничего объяснять, так как я сейчас, по идее, в наряде. Сержанта, помощника своего, предупредил, что отсутствовать буду до утра. Он у меня, в принципе, ученый: знает, кому, как и что отвечать в данных случаях, если вдруг кому-то понадоблюсь. Недаром же я ему два отпуска на родину выхлопотал за время службы.
– А чего вид у тебя такой замученный? Устал что ль с дороги или, может, заболел, простудился?
– Да нет, меня никакая зараза не берет, а вот Аленка, дочка, слегла с температурой. Кашляет сильно, боюсь: не схватила ли случаем воспаления легких? Да к тому же всю обсыпало – ветрянка.
– Ну а доктору показывали? Что он говорит?
– У нас там такой доктор, как будто не знаешь, который наверняка может лишь на вкус воду от спирта отличить. Выписал, конечно, лекарства, но толком так и не объяснил, что же у нее за хворь приключилась.
– Не горюй, Коленька, поправится твоя дочка. – Лена ласково провела рукой по его пышным кудрям. – Я вот тоже сыночка привезла на уколы для подстраховки. Клещ к нему присосался, будем надеяться, что не энцефалитный… Обними же меня крепче, дорогой.
Но вместо того, чтобы выполнить эту приятную просьбу, Васильев легонько отстранил ее от себя, намереваясь сказать что-то важное.
– Леночка, дорогая, я действительно устал. Устал разрываться на два фронта, постоянно лгать жене, придумывая причины моего незапланированного отъезда. Устал ощущать себя несчастным человеком. Устал думать о том, что мы никогда с тобой не сможем быть вместе навеки, потому что у тебя – своя семья, а у меня – своя. Устал вести этот подпольный образ жизни, все время напрягаясь и держа себя начеку: как бы в чем-то где-то не случилось прокола. В общем, Ленок, я пришел к выводу, что будет лучше и для тебя, и для меня, если мы не будем больше мучить, терзать друг друга и прекратим наши встречи. Поверь, мне стоило неимоверных душевных напряжений решиться и пойти на этот разрыв. Моя душа и теперь вот, когда делаю это признание, кровью, слезами обливается. Я очень сильно прикипел к тебе и, чувствую, если еще немного затянуть узел нашего знакомства, мне уже никогда с ним не справиться.
– А нужно ли, милый?! – вклинилась Лена, не сводя с него широко раскрытых глаз, выражающих мольбу.
– Что? – не понял Николай.
– Я говорю: нужно ли бояться наших встреч, к чему с ними бороться?
– Пойми, Лена, я не хочу с тобой расставаться, но я и не могу рушить наши семьи. Поэтому из двух зол – расставаться или рушить – я выбираю наименьшее и, очень прошу тебя, не заставляй и не вынуждай меня поступить иначе.
Он умолк, ожидая ее реакции, как ожидает приговора обреченный подсудимый, уже не в силах что-либо изменить. Пауза, к его облегчению, длилась недолго. Резко изменившаяся было в лице, принявшем печать суровой задумчивости, Драйзерова вдруг встряхнула головой, как бы избавляясь от тяжелых мыслей, и заметила оживленно:
– Ну что ж, Коленька, как ты решил, так, значит, тому и быть. Но, надеюсь, ты не покинешь меня, не подарив себя если не навеки, то хотя бы еще на эту – нашу последнюю ноченьку?! – Ее глаза искрились озорным огоньком, и в то же время уголки их наполнились влагой. Ей, безусловно, было жаль себя, и не только себя. Как заметил наблюдательный Сомерсет Моэм: "Жены обычно жалеют, но чужих мужей."
Вместо ответа Васильев бросился к ней, упав на колени. Он целовал ее ноги, руки… Целовал и с благодарностью, и с жадностью, и с упоением. А в перерывах между поцелуями и ласками не переставал твердить, как заведенный механизм:
– Прости меня, Леночка, прости, родная, так надо было, так надо… Я никогда тебя не забуду… Прости меня, Леночка, прости, родная, так надо было, так надо… Я никогда тебя не забуду…
Чтобы удовлетворить возникший интерес (что же за дядя там с мамой разговаривает, чей голос ему казался знакомым?), Славик осторожно подкрался к двери и старым испытанным способом заглянул в замочную скважину. То, что мальчик увидел, одновременно и поразило, и возмутило его. Поразило потому, что он узнал дядю, который приходил к ним домой в отсутствие папы, год или два назад, когда они жили около Лаи. А возмутило то, что этот нахальный дядя проделывал с мамой то же самое, что и его папа тогда, тоже лет пару назад, когда он подсматривал в такую же дырку в двери.
– Ты забыл выключить свет, – запоздало прошептала Николаю Лена, будто догадываясь о незримом присутствии третьего.
Дом погрузился в темноту, но разобиженный Славик (он явно ревновал за папу маму к этому наглому дяде) еще долго не мог успокоиться, ворочавшись с боку на бок. "Вот только приедем домой, я все папе расскажу!" – решил для себя Славик. Но… так ничего и не рассказал. Ни в первый день, ни во второй, ни в последующие дни. Потому что хоть и маленький был, и болтливый, но понимал, что болтать – одно, а ябедничать – несколько другое. Ябедничать нехорошо. Болтать, конечно, тоже нехорошо, но зато не так стыдно. Все его друзья-одногодки не любили ябед, и Славик не любил. Как же тогда он сам мог наябедничать на собственную маму?!
Однако, когда ехали домой, был необычно суров и молчалив. И это не могла не заметить Лена, спросив его обеспокоенно:
– Сынок, ты что такой хмурый? У тебя что-то болит?
– Ничего, – буркнул Славик, нарочно придумав причину, – просто есть хочу.
– Потерпи, дорогой, скоро уже будем дома, и я нажарю тебе целую гору твоих любимых драников с картошкой. – Она тоже хоть и была по известной причине не в духе, но старалась виду не показывать: ведь ей предстояла встреча с мужем, и нежелательные вопросы ей были вовсе ни к чему. Но это был еще не конец той печально-любовной истории.
28.
Развязка наступила неожиданно. Обычно все послания, которые приходили на имя Лены от Васильева на засекреченный для окружающих адрес, она, ознакомившись с ними, быстро их уничтожала, чтобы не было, так сказать, никаких концов и следов. И свои к нему весточки тоже, разумеется, долго у себя дома не хранила, а тут же отправляла по назначению. Но вот последнее их расставание никак не выходило у нее из головы, щемило и ныло в сердце, требовало какого-то выхода. Поколебавшись, Лена решила вновь написать ему. Последнее, прощальное, письмо, полное невысказанной тоски по той сказочной, невероятно милой, чудной и столь внезапно оборвавшейся любви. "Пусть это будет, – подумала она, – моя заключительная, красивая лебединая песня." Хотя где-то в глубине подсознания она еще верила, надеялась, что он вернется к ней, непременно вернется.
Поначалу ей казалось, что послание будет коротким по размеру, но емким, глубоким по содержанию. Но как только села за стол, мысли побежали одна за другой, опережая слова, их формулирующие. Она вспоминала все их свидания в мельчайших подробностях, делилась своими впечатлениями на сей счет, и то упрекала его в недостаточном, как ей казалось, внимании к ней, а то вдруг начинала им восхищаться, боготворить его. Она призывала его оставаться верным данному ей слову – помнить ее, также обещая сохранить эту память в своем сердце.
Несколько дней ушло у Лены на это сочинение. В итоге оно получилось довольно внушительным, объемистым. Но и тогда она не торопилась с отправкой его адресату, как бы борясь сама с собой: а стоит ли, а нужно ли, к чему все эти потуги, старания, если все уже кончено, кончено ли?! Терзаясь этими сомнениями, она, бедняга, совсем потеряла голову и совершенно упустила из виду былую предосторожность, конспирацию в этом деле. В очередной раз перечитывая написанное и услышав вдруг характерное для Игоря, страдающего хроническим насморком, громкое пошмыгивание носом и приближающиеся шаги, она в спешке умудрилась сунуть эту рукопись не куда-нибудь, а… в резиновый мужнин сапог и прикрыла ее теплым шерстяным носком. Представляете, господа хорошие, пламенное послание любовнику – в сапог мужу! До такого конфуза, беру на себя смелость утверждать, не могли бы додуматься даже знаменитые братья Вайнеры, некогда закопавшие в лесу до лучших времен рукопись разоблачительного романа о высших властных чиновниках. И то ли по рассеянности, то ли по забывчивости Лена не перепрятала письмо в надежное место в тот же день, в тот же вечер. Вообще, конечно, резиновые сапоги Игорь надевал крайне редко – в основном, обходился яловыми и хромовыми. А тут, как назло, как по заказу Дьявола-искусителя, а может, по велению Господа Бога, воздающего всем по заслугам и грехам, с ночи зарядил проливной дождь. Не перестал он и утром, превратив тропки-дорожки в сплошное месиво. И даже это обстоятельство своевременно не подтолкнуло Лену к исправлению вчерашней ошибки, грозящей стать для нее роковой. И только когда дверь за мужем захлопнулась, Лена опомнилась, но было уже поздно. Игорь ушел в плащ-накидке и… в резиновых сапогах. Ее моментально прошиб холодный пот. Она лихорадочно принялась метаться по комнатам, шарить по углам, словно надеясь на чудо: может, он его не захватил с собой, а выложил и оставил, забросил куда-нибудь за ненадобностью?.. Увы, чуда не произошло: письма нигде не было. И Лена, отрешенно присев на стул, зарыдала по-бабьи громко, с причитаниями: "Господи, ну почему мне постоянно не везет в этой жизни?! Что за наказания ты посылаешь на мою несчастную голову?! Зачем я появилась на этот свет, который мне вовсе не мил… Господи, лучше умереть, чем так страдать… Не хочу я больше жить так, не хочу… Помоги мне побыстрей умереть, Господи, помоги…" Проснувшись и совершенно ничего не понимая, Славик испуганными глазами взирал на маму. Он все никак не мог взять в толк, почему его мама, такая молодая и красивая, просит смерти, да еще с самого утра. Уже позднее, будучи большим мальчиком, юношей, слыша аналогичные мамины речи о желании скорой смерти, он, конечно, будет догадываться, какой глубокий, трагический смысл за всем этим скрывается, и даже будет сочувствовать матери, но пока он пребывал в полном недоумении и испытывал смешанное чувство – неудовольствия, что разбудили в такую рань, и жалости к маме, проливающей горькие слезы.
На обед Игорь не пришел, а к вечеру, когда он уже должен был вернуться со службы, Лена успела немного перегореть от переживаний, ожиданий мужниной расправы и пребывала в состоянии некоего транса: вроде и понимала, что свершилось непоправимое, за чем непременно последует расплата, но как бы и не верилось, что свершилось не во сне, а наяву.
Появился он не как всегда – значительно поздней. Один только его дикий взгляд воспаленных глаз вновь привел ее в себя: нет, это не сон!
– Сука! – это было первое его слово, которое наотмашь он бросил ей в лицо вместе с сочинением, рассыпавшимся по полу.
Некоторое время, не произнося ни слова, она стояла на том же месте, закрыв пылающее лицо руками. Молчал и он, ожидая, видимо, ее реакции. Наконец, она медленно опустилась на четвереньки и так же, не торопясь, принялась собирать разлетевшиеся по комнате листы.
– И манатки свои тоже можешь собирать, – резюмировал беспощадный Драйзеров, – и чем скорей, тем лучше.
– Ты хочешь, чтобы я уехала? – как ни странно, ее голос даже не дрожал, как будто она уже давно была готова к этому решению.
– А ты хочешь, бесстыжая твоя рожа, – он перешел на срывающийся крик, – после всего того, что ты здесь так смачно описала, остаться с мужем?! И я еще верил ей, на что-то надеялся. Курва ты самая распоследняя! Не желаю ни видеть тебя, ни слышать! Катись к едреной фене, к своему пиздюку ненаглядному!