скачать книгу бесплатно
– Где взял?
– Нашел, – ничуть не смутившись, выпалил ребенок, – шел по дороге и нашел. – Давайте откроем.
Вздутости на банке не было, что вполне позволяло воспользоваться разумным советом сынишки.
– Видимо, кто-то из складских обронил, – высказал версию Драйзеров-старший, не последовавший примеру старшего Федора, шукшинского героя из кинофильма "Два Федора", снятого в те годы, а охотно принявшийся открывать консервы. Ими оказалась рыба в томатном соусе, что было весьма кстати к горячей вареной картошке.
– Молодец, сынок, – похвалил раздобревший отец, Лена тоже улыбалась, – ты спас нас от голода… Послушай, Ленок, а почему бы нам…
Так, на сытый желудок, не без участия, как вы понимаете, Славика, в голову Игоря пришла великолепная и в то же время простая, как все гениальное в мире, мысль насчет вскапывания около дома собственных грядок и выращивания на них овощей. Надо сказать, что по тем временам, когда все стремительно обобществлялось и личная (не говоря уже о частной) собственность, в том числе и подворье, не очень-то приветствовались, эта мысль в устах государственного служащего, тем более военного, прозвучала довольно смело. И даже таила в себе некий риск обречь ее инициатора-реализатора на определенные неприятности. К примеру, прослыть эдаким жлобом, мещанином в глазах окружающих, и это могла быть лишь самая безобидная среди них. Зато, если следовать законам природы, мысль пришла в голову очень даже вовремя: на дворе стояла весна.
Сказано-сделано: разбили, вскопали, засеяли (необходимые семена срочно выслали родственники с Украины). А сообразительные окружающие, те же молодые и нуждающиеся офицерские семьи, не только не осудили, но и последовали этому примеру; кому, правда, было не лень. И не прогадали: уже ближе к осени собирали первый урожай. Природа их спасала. И вообще, господа, я вам так скажу: чем больше живешь на земле, приобретая какой-никакой житейский опыт, тем все уверенней и безошибочно убеждаешься в том, что все хрупко и ненадежно в нашем мире, и только один наш надежный спаситель и защитник – Природа. Она тоже, увы, под натиском варваров-хозяев в человечьем обличье медленно погибает, стонет; но пока она живет, дышит – всегда, несмотря ни на что, придет к нам на помощь.
В другой раз Славик сплотил вокруг себя разругавшихся из-за какой-то мелочи родителей довольно своеобразным способом. Впрочем, он и сам не мог даже предположить, к чему приведет его очередная шалость.
Игорь был на службе, а Лена собиралась бежать в деревню за молоком: была договоренность с одной хозяйкой, которая держала корову и согласилась по божеской цене отпускать Драйзеровым три раза в неделю по три литра. Путь ей предстоял долгий, и она стала объяснять маленькому Славе, еще не разбиравшемуся в часах, какая стрелка будильника и к какой цифре должна подойти, прежде чем мама возвратится домой. Поставив будильник на видное для него место и строго-настрого наказав не баловаться, а изучать букварь и смирно дожидаться родителей, Лена отправилась в дорогу, заперев за собой дверь на ключ.
Славик, как послушный мальчик, открыл букварь на том месте, где на фоне реющего красного знамени был изображен большой портрет лысого, розовещекого, круглолицого дедушки, который тепло, добродушно смотрел на него, как бы призывая безмолвно: "Учись, Славик, тебе повезло: когда вырастешь, уже наступит счастливая эра для всего человечества." И в подтверждение этих "слов" под портретом размещалось стихотворение, напечатанное крупными буквами, о торжестве коммунизма. Его-то и предстояло, по заданию папы, выучить наизусть.
Мальчик, добросовестно штудируя высокопарный слог, захотел попить и отправился на кухню. Там его внимание привлек огромный тараканище с коконом, взгромоздившийся на оконной раме. Насекомое явно никуда не спешило, видимо, находясь в раздумье: в какое бы такое укромное, теплое и надежное местечко отложить свое потомство; или просто греясь на солнышке, которое щедро светило в окно. В любом случае тараканиха вела себя, конечно, вызывающе, по-хозяйски, как у себя дома, и даже появление чужеродного для нее двуногого существа как смертельного противника не произвело должной реакции: даже усом не повела. Возмущенный Славик решил проучить самовлюбленного паразита, неприятного типа иезуитским способом, поджарив его на огне. Но как только мальчик поднес к нему зажженную спичку, бедняга-ползунья, забыв о своем кровном предназначении, в панике бросила кокон на произвол судьбы и стремительно дала деру. Ловить ее уже было бесполезно, да и нельзя по причине внезапно вспыхнувшей сухой рамы. Вовсе не ожидавший такого опасного побочного эффекта, сильно перепугавшийся Славик тем не менее не растерялся: схватил ведро с остатками воды и плеснул в окно. На дереве пламя удалось сбить, а вот занавеска продолжала тлеть, и через несколько секунд вновь загорелась. Тогда, не долго раздумывая, мальчик ухватил ее за фестоны и рванул на себя. Затем бросил в ведро из-под воды и принялся затаптывать ногами, пока окончательно не убедился в том, что огонь погашен.
Теперь, конечно, Славику уже было не до букваря. Перевозбужденный, с трясущимися коленками, поджилками он лихорадочно обдумывал последствия случившегося. Конечно, сомнений быть не могло, ему теперь здорово попадет. Но как все-таки загладить свою вину, попытаться облегчить незавидную участь?! Мальчик метался по дому, как загнанный в клетку зверек, пытаясь найти выход из, казалось бы, безвыходного положения, как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. От отчаяния даже схватил попавшийся под руку молоток и принялся долбить входную дверь, будто и впрямь намереваясь проломить в ней приличное отверстие, выскочить наружу и убежать с глаз долой от того, что натворил. Но быстро поняв бесперспективность и глупость затеи и немного поостыв, малыш оставил дверь в покое и отнес молоток на место. Там, в комнатушке, похожей на чулан, он обратил свой взор на упаковочный ящик из плотного картона, поверх которого покоился обычный эмалированный таз. Славик заглянул в ящик – он был пуст. Спасительное решение пришло мгновенно…
Проснулся мальчик от громкого разговора. Он и не сразу сообразил спросонок, где находится, и что происходит, почему его мама плачет, ведя с папой взволнованную беседу. И лишь когда прислушался, понял, наконец, в памяти отчетливо всплыли драматические события, которые и загнали его сюда, в этот ящик, где он так славно выспался, свернувшись калачиком.
– Он точно оставался дома? – допрашивал Игорь Лену.
– Ну конечно, – сквозь слезы отвечала она, не на шутку обеспокоенная таинственным исчезновением сына, – я же его на ключ закрыла, чтобы никуда не убежал.
– А может, он раньше тебя ушел?
– Да нет же, говорю тебе, я его еще строго-настрого предупредила, чтобы дожидался нас дома к такому-то часу.
– Странно, где ж он может быть?! Если даже, предположим, удалось ему перелезть через форточку, его бы видели на улице. Но я опросил почти всех соседей, коллег по службе, их жен – никто из них его не видел… По лесу, вблизи здесь прошел – тоже нигде не встретил, и не отзывается.
– Так, может, он далеко убежал, заблудился?
– Ну что ж, будем подымать солдат и прочесывать лес.
– Не надо, не надо никого подымать, я тут! – подал свой голос из чулана Славик, откинув в сторону тазик, послуживший ему надежной крышей, и выбираясь из ящика.
О, не было пределу радости счастливых родителей, вновь обретших возможность лицезреть свое чадо вполне здоровым и невредимым. Его обнимали, целовали, даже не пытаясь узнать, что же побудило его избрать для ночлега столь необычный способ и место. Но и потом, когда все успокоились и баловник-изобретатель честно поведал о случившемся в их отсутствие, никто его за это даже бранить не стал. Ну сгорела занавеска, так и Бог, мол, с ней – не велика потеря, главное, дорогой, ты живехонек, цел, никуда не пропал, а то уж мы не знали, что и подумать.
– Больше, конечно, так не поступай. – Это, собственно, было единственное родительское наставление, произнесенное с любовью и лаской, в качестве "наказания", из которого так же весьма довольный и радостный малыш вряд ли понял, что значит – "так не поступать"? Не поджигать больше противных тараканов или не залезать в ящик, то есть не прятаться от мамы с папой? Да, впрочем, это уже было не суть важно: буря праведного гнева не состоялась, да к тому же недавно поссорившиеся было родители вновь помирились, мило улыбаясь друг другу. Ну а чтобы окончательно загладить свою вину перед мамой и папой, Славик добровольно напросился продекламировать стихотворение из букваря, которое успел все-таки выучить, о торжестве всеобщего человеческого счастья на земле. Читал он его с таким подъемом и воодушевлением, что вызвал у мамы слезы умиления, а папа по-мужски отметил коротко, но искренне: "Молодец!"
Не знаю, господа, наступит ли когда-нибудь эра всеобщего благоденствия, но семейное счастье очень даже возможно… временами.
23.
А как ликовала душа у мальчика, когда они дружно, втроем – всей семьей отправлялись пешком за несколько километров по лесной дороге в ближайшее село Лаю! Такие выходы, конечно, были чрезвычайно редкими, в основном, в воскресный или субботний день, когда папе удавалось вырваться из крепких тисков военной службы и позволить себе немного расслабиться. Ну и, разумеется, нужно добавить, что и в кошельке еще что-то должно было оставаться. Это очень существенное добавление, поскольку Драйзеровы совершали не просто семейную прогулку, а с заданной, приятной целью – посетить тамошнюю столовую, где кормили великолепной окрошкой. Хлебный квас, приготовленный по какому-то особому уральскому рецепту, мелко покрошенный зеленый лучок, картошечка, огурчики, отварные яйца, специи и сметана – все это вместе, конечно, было объедением. Причем, чтобы продлить удовольствие, брали с собой бидончик двухлитровый, в столовой наполняли его до краев, а по возвращении, дома, вновь уплетали за обе щеки. О, это был настоящий семейный ритуал – поход за окрошкой! Его Драйзеровы всегда ожидали с нетерпением, к нему заранее готовились: подбирали форму одежды, соответствующую походную обувь, откладывали деньги, переносили все домашние дела на другой срок, день; аналогично и встречи с друзьями, знакомыми, если таковые намечались. Позднее, с переездом на другое место службы и жительства, этот ритуал сохранится, правда, уже в несколько видоизмененном варианте. Это уже будут семейные походы в лес – исключительно за белыми грибами с обязательным привалом на какой-нибудь поляне и с разжиганием костра, на котором будут готовиться грибные шашлыки.
У Славика, втайне от родителей, как и у других его сверстников, был еще и собственный, можно сказать, индивидуально-коллективный ритуал. А инициатором его стал армейский повар, сверх меры упитанный, краснощекий хохол Тимченко. Ребятня, привлекаемая вкусными запахами кухни, частенько наведывалась к нему под окна.
Наблюдая, как на раскаленных противнях скворчит, утопая в масле, большое количество манящих одним своим зардевшимся, поджаристым видом кусков рыбы, пацанва жалобно умоляла:
– Дяденька солдат, ну дай, пожалуйста, кусочек.
Тут, конечно, можно было изобретать что угодно, чтобы, так сказать, детвора по праву заработала бы себе на угощенье. И тем более, если жарилась плоская камбала, малыши были готовы вынести над ними любые эксперименты, только отведать хотя бы кусочек. Главным экспериментатором, разумеется, был Тимченко. Он и придумал для малышей конкурс: кричать во всю мочь, во все горло. У кого получался самый звонкий, самый крикливый голос, тому он выдавал самый большой и лакомый, поджаристый кусочек. Случалось, что и Драйзерову-младшему перепадал из его рук отборный кусочек. Правда, порой после этого необычного конкурса голос становился как бы не своим – надтреснутым, с хрипотцой, но, как говорится, искусство требовало жертв. Да и голос вскоре опять восстанавливался, и ритуал продолжался. На потеху жирному Тимченко и на радость детским желудкам. Это надо было просто видеть! Со стороны зрелище действительно могло показаться чрезвычайно потешным.
Тимченко, сытый и довольный, выстраивал детвору в круг, сам становился, а иногда садился в центр с наполненной железной миской и командовал:
– Всем замереть, Юрчик – пошел! – И Юрчик начинал надрывно орать, время от времени прерываемый замечаниями строгого арбитра в лице повара: "Слабовато.., плохо слышу.., вот теперь, вроде, ничего, для начала."
– Стоп! – прерывал конкурсанта Тимченко и выдавал ему заработанную порцию. При этом все ревниво, оценивающе наблюдали за процедурой, мысленно пытаясь обойти, превзойти сверстника и заслужить из рук этого мордоворота главный приз – двойную, а то и тройную порцию.
Но однажды Славику здорово досталось от папы, узнавшего об этой затее. Маму он, конечно, ругать не стал, что, мол, плохо кормит ребенка, ежели он бегает по солдатским столовым: понимал, что не от нее все зависело – его зарплаты катастрофически не хватало. Но вот позднее, когда финансово-бытовое состояние семьи заметно поправилось, и до Игоря дошли сведения, что их единственный сын наведывается в солдатскую столовую, прихватив из дома собственную ложку, тут он, к сожалению, очень сильно разозлился на жену и отчитал ее, как следует. И совершенно напрасно, между прочим. Вовсе не от голода бегал Славик в места общественного питания – просто ему хотелось побыстрей как бы приобщиться к миру взрослых и себя почувствовать таковым, хлебая кашу из одного с ними котла.
Вообще, с раннего детства мальчик проявлял себя как большой непоседа, оригинал; вечно его тянуло на какие-то нездоровые познания, приключения. Ему было, наверное, годика два или три, когда он умудрился засунуть в дырку (фазу) розетки маленькие ножницы. Его, разумеется, сильно шандарахнуло током, но, к счастью, отделался лишь сильным испугом и мощным ревом. В другой раз подставил большой палец своей ножки в щель закрываемой мамой двери. Раздался оглушительный вопль, и мама потом целый час обрабатывала, забинтовывала его пораненную ногу.
Обнаружив как-то в нижнем ящике шифоньера странные резиновые шарики белого цвета, он принялся их надувать. И каково же было его удивление и даже возмущение, когда мама, которой он показал свои надувные "игрушки", стремительно все у него отобрала и строго-настрого запретила прикасаться к этим находкам, а тем более брать их в рот.
– Это вовсе не для детей, – отчитывала она сына. – Если еще раз увижу – накажу.
– А для чего же это? – пытался узнать любопытный Славик.
– Тебе знать еще рано.
Когда родителей не было дома, Славик пригласил компанию, своих друзей. Хотел им показать интересные штучки: может, кто из ребят знал, для чего они, но "надувных игрушек" там уже не было. Тогда ребята по его команде принялись рыться по углам, переворачивая все вверх дном. Попутно опустошили кухонный буфет, плотно заправившись сытным угощеньем. Потом устроили игру в догонялки…
В общем, к приходу родителей в доме был настоящий бедлам. И тогда впервые Славик испытал: что такое стоять в углу на коленках на горохе. Традиция детского наказания, что называется, передавалась из поколения в поколение. А вообще, конечно, наказывать детей надо, и физически тоже, иначе они начинают садиться на голову.
Уже будучи постарше, решил Слава поэкспериментировать, познать некоторые явления жизни при помощи подручных средств. Бутылку, наполненную водой, засыпал карбидом, который нашел на стройплощадке (где, кстати, по вечерам с другими пацанами развлекались тем, что бросали камни в окна строящегося жилого дома), плотно закрыл пробкой и зарыл в сугроб. На следующий день, откопав заледеневший "снаряд", стал испытывать его на прочность, потихоньку ударяя о край кирпичной стены здания. Разумеется, в его руках так рвануло, что облило с ног до головы выпущенным на волю из разбитой бутылки "джином". Это просто было чудо, что ни один из разлетевшихся в разные стороны стекольных осколков не попал ему в лицо, в глаза. А так, боюсь, навеки пришлось бы ему расстаться с неодолимой тягой к неизведанному и смириться с горькой участью инвалида. Однако зрение у него все-таки в будущем подпортится, и на то, видно, была воля Божья, но об этом, господа, позже.
24.
На глазах у маленького Славика происходило много таких странных, отнюдь не детских вещей, что ему их, конечно, следовало бы и не видеть.
В армии происходили перемены, вернее, в ее вооружении. Пальму первенства у некогда главенствующих бронетанковых войск все решительней и активней перехватывали ракетчики. Среди них даже был выделен особый род войск – войска стратегического назначения. То есть теперь именно баллистическим ракетам с ядерными боеголовками отводилась основная роль в нанесении сокрушительного удара по вероятному противнику. В связи с этими переменами Игоря и послали в долговременную командировку на переучивание в Улан-Удэ.
Прошло несколько недель, и надо же было такому случиться, что у Васильевых, соседей Драйзеровых по двухквартирному дому, жену с приступом аппендицита увезли в город на операцию. Николай, ее муж, высокий блондин с глазами удивительно приятного василькового цвета, давно втайне нравился Лене. Нравился, конечно, не только за внешность эдакого русского богатыря, но и за добродушный, покладистый характер. Света, его супруга, постоянно командовала, понукала им, как хотела. И он, как бы безумно ее любя, покорно сносил ее капризы и всячески старался угодить. "Вот бы мне такого, – не раз про себя отмечала Лена, – и что он, собственно, в ней нашел: ни лицом, ни фигурой не вышла?! Воистину говорят: не родись красивой, а родись счастливой."
Лену просто подмывало женское любопытство вызвать этого человека на откровенность, побыть с ним в интимной обстановке. И вот, кажется, удобный случай подвернулся. Она, разумеется, рисковала: ведь ни сегодня-завтра, судя по письмам мужа, он должен был вернуться из командировки. Однако дамская эмоциональность, желание "расколоть" этого редкого красавчика взяли верх.
– Что, сосед, не весел, голову повесил? – не случайно завела разговор Лена, как бы невзначай увидев его на улице, выносящего мусорное ведро. – Знаю, знаю. За хозяина остался. Переживаешь небось?
– Да, думаю, все будет хорошо, операция-то, в принципе, распространенная, – охотно включился в беседу Николай, – наверное, в каждой второй семье кому-нибудь ее делают.
– Оно, конечно, так, только уж лучше под нож никогда не попадаться: мало ли что может случиться во время операции.
– Ну теперь уж ничего не изменишь, – тяжело вздохнул любящий супруг.
– Ты чем сейчас будешь заниматься?
– Да вот уложу дочку спать и сам, наверное, пораньше лягу, завтра, говорят, возможна учебная тревога.
– Да брось ты хандрить. Не горюй: вернется твоя Светка жива и здорова. Слушай, у меня немного спирта медицинского осталось от растирания моих ни к черту негодных почек. Сам понимаешь, сейчас растирать некому – мой на переучивании.
– И что, – простодушно улыбнулся васильковыми глазами Николай, – предлагаешь, чтобы я тебе растер?
– А че покраснел-то? Не бойся, я не Света – работать тебя не заставлю. Просто хочется посидеть, поболтать. Скукота зеленая. Глядишь, и время быстрей убьешь до возвращения своей ненаглядной. В общем, укладывай дочурку, и я тебя жду.
– Да нет, спасибо, – стал вежливо отказываться Васильев, – как-нибудь в другой раз, а то люди еще не так истолкуют. Жена у меня очень ревнивая.
– Ну как знаешь, – стараясь быть спокойной, ответствовала Драйзерова, – хотела о чем-то важном тебя спросить, но ты, вижу, совершенно не готов к этому разговору да еще вдобавок ко всему, оказывается, большой трус.
На том и разминулись. Но минут через сорок послышался робкий стук в дверь.
– Ба, кого я вижу, – с легкой иронией приветствовала Лена, – неужто решились все-таки заглянуть на огонек?! Ну заходи, коли так, милости просим.
На столе быстро появились закуска, двухсотпятидесятиграммовый бутылек спирта.
– Да я, в общем-то, ненадолго, – как бы себе в оправдание изрек Николай, – уж больно заинтриговала ты меня: о чем таком важном спросить желаешь?
– Удивляюсь я вам, мужикам, – Лена указала ему взором на бутылек: разливай, мол, – когда надо быть твердыми, принципиальными… не-не-не, мне чуточку, себе вот лучше побольше плесни, вода, если запиваешь, в той кружке.., так вот, говорю, когда нужно быть надежной стеной, броней защитной для дамы сердца, вы пасуете, проявляете непростительную халатность, равнодушие, безволие, а когда же вам чего-то хочется от дамы, то тут такую завидную прыть выкажете, упорство, что просто вынь вам и положь.
– К чему же это ты так расфилософствовалась? – осторожно спросил Васильев.
– Давай, Коля, сначала выпьем за то, чтобы успешно прошла операция у твоей драгоценной Светы.
Крепчайший напиток моментально ударил по мозгам. Приоткрывший дверь своей комнаты Славик видел, в какой полусмешной и в то же время неприятной гримасе исказились лица его матушки и дяди Коли, сидящего напротив.
– А к тому, Коленька, что вот давеча я позвала тебя в гости как джентльмена, могущего развеять и унять тоску, поселившуюся в душе дамы, составить ей компанию в интересной беседе о том – о сем, а ты же, пока не уловил для себя определенной выгоды, даже согласиться не соизволил. Корыстный ты, видать, мужчина, да?
– Ты что-то не то говоришь, Лена, – обиженным тоном заметил Васильев, – какую же корысть я могу извлечь из нашего с тобой разговора?
– Какой ты прямолинейный, право. Общение с дамой предполагает не только разговор, вернее, не столько разговор, сколько то, что за ним кроется, следует.
– Туманно, Лена, изъясняешься. Можно попроще?
– Можно, но сперва плесни еще. Себе, как полагается, побольше… вот, молодец, а мне немножко… Так, – опустошив свою рюмку, продолжила диалог дама, – на чем это, приятель любезный, мы с тобой остановились?.. Ах, да, ты все хочешь выпытать у меня, что я о тебе думаю?
– Не совсем так, – поправил ее Николай, – ты собиралась сообщить мне что-то важное.
– Это одно и то же, – спокойно отреагировала Драйзерова, – я хотела тебе сказать, вернее, говорю уже сейчас, – язык Лены стал немного заплетаться, – что ты, милый, б-а-альшая половая тряпка, о которую вытирают ноги все, – здесь, конечно, прежде всего она имела в виду его боевую, не церемонящуюся с ним Светочку, – кому не лень, но тем не менее ты мне оч-чень даже симтоксичен… пардон.., симпатичен.
Васильев, разумеется, тоже достаточно захмелевший, некоторое время сидел молча, переваривая услышанное и не зная, как на него реагировать – как на обидный упрек или комплимент? А она, словно не позволяя ему определиться в своем нелегком выборе, продолжала "убивать" его фактами и аргументами.
– Вот скажи, Николаша, красивая я или нет, на твой взгляд, только честно, не ломайся.
– Красивая, – внезапно даже для самого себя признался Васильев.
– А как ты думаешь, легко быть женщине красивой?
– Не знаю, – столь же искренне ответил сосед.
– Не знаешь, потому что дурак, – вдруг резко резюмировала Лена, – с твоими-то данными, знаешь, какую деваху можно было отхватить?! А впрочем, ты прости, – перешла на мягкий, ласковый тон Драйзерова, – не обижайся на меня. Это не ты дурак, а я дура, что замуж, видно, поспешила выскочить.
– Ну-у, ты это напрасно, – как бы в знак мужской солидарности парировал Коля, – твой Игорь – замечательный парень! Любит тебя.
– Да, конечно, – отрешенно согласилась Лена, – только мне, знаешь, ни холодно, ни жарко от этой любви… Вот если бы, – она метнула в него стрелы своих сверкающих очей, – ты меня полюбил!.. Полюби меня, Васильев! – Лена умоляюще, схватив его руку, смотрела ему в глаза.
Бедняга, не ожидавший такого поворота в разговоре, даже поперхнулся. Прежде чем что-либо ответить, он разлил по рюмкам остатки спирта. Когда выпили, наконец произнес:
– Прямо сейчас?
– А тебе что-то мешает? – столь же вызывающе и даже развязно (она уже была здорово пьяна) ответила женщина контрвопросом.
Николай продолжал пребывать в некоторой растерянности и неуверенности насчет реальности происходящего. Чтобы убедиться, что это не сон, он ущипнул себя за коленку, хотя вполне мог потрогать и даже погладить ногу Лены, которая придвинулась к нему почти вплотную. И он уже вроде, поддавшись невероятно сильному искушению, готов был это сделать, как вдруг в его полупьяном сознании промелькнула странная в таких случаях мысль: "А не разыгрывает ли она меня, не провоцирует ли, чтобы потом выставить в глазах жены и знакомых посмешищем?!" Это его несколько отрезвило. Васильев поднялся со стула и неожиданно для нее произнес:
– Однако я загостился. Пора и честь знать. Благодарю за стол, беседу. – И направился к выходу нетвердой походкой.
– Стой! – донеслось вслед. – Куда?! Не пущу, – Лена бесцеремонно настигла его около двери, развернула лицом к себе и, прижав к стенке, нежно стала отчитывать:
– Что же ты, непутевый, от меня бежишь? Аль любовь тебе моя не по нраву, аль красота пугает? Тебе ж, наверное, некрасивые больше нравятся, правильно я понимаю?.. Ну чего молчишь, как воды в рот набрал.
– Лена, – теперь он глядел на нее умоляюще, – но ведь Игорь мой товарищ, как же я потом ему в глаза буду смотреть?
– Как друг, товарищ семьи. – Лене, видно, и самой стало неловко от сказанного, и она, как бы затушевывая сей пассаж, залилась звонким смехом. Потом, внезапно утихнув, она поинтересовалась вполне серьезно:
– Об Игоре ты, конечно, успел подумать, а что ж ты, кобель мартовский, Свету вдруг на второй план отбросил, ей, значит, после меня не стыдно в глаза будет смотреть?
– Пусти, – ни на шутку обиделся Николай, порываясь уйти. Но она, такая миниатюрная и хрупкая, продолжала удерживать этого богатыря, причем не столько усилиями физическими, сколько душевными, то есть идущими из глубины ее растревоженной, мятущейся и не находящей покоя души.
Николай сник, присел на корточки и, обхватив голову руками, произнес со стоном:
– Чего ты хочешь от меня?
– Признания.
– В чем?
– В любви, конечно.
– Но у меня есть жена.
– У меня тоже есть муж. Разве это большая помеха для настоящего чувства? И потом, дорогой, зачем себя обманывать. Ведь скажи честно: ты не любишь ее, нет?! Ну чего прячешь глаза! – Драйзерова, нащупав-таки его больное место, безжалостно добивала жертву, предчувствуя близкую и желанную победу над ней.
– Я не могу тебе сказать всей правды, – вновь простонал Васильев, – боюсь, эти воспоминания скверно отразятся на моей дальнейшей семейной жизни. Я, как ни странно, уже достаточно привык к тому, что имею, и ничего бы не хотел менять, ничего. У меня славная дочурка, я ее очень люблю. В общем, прости, я, наверное, все-таки пойду. – Он привстал, но Лена вновь придавила его к стенке и быстро-быстро стала упрашивать:
