Читать книгу Сказания о недосказанном. Том II (Николай Иванович Голобоков) онлайн бесплатно на Bookz (6-ая страница книги)
bannerbanner
Сказания о недосказанном. Том II
Сказания о недосказанном. Том II
Оценить:
Сказания о недосказанном. Том II

4

Полная версия:

Сказания о недосказанном. Том II

Время уходило.

А.

Сверху ещё падали молодые дубки.

Всё реже лучи солнца пробивали зеленовато коричневую толщу воды.

Дуб вспоминал зелёные пригорки, как после дождя сбегали ребята – ручейки, к речушкам – девушкам, как устраивали песни и говоры вместе, как шумели, журчали, их разговоры говоры весной, шумели и спорили после проливного дождя.

А он был совсем молодым, могучим, было ему тогда всего три столетия.

У его кроны прятались от бури, ветров молодые дубки, красавицы берёзки. Они перешёптывались с ветерком и гладили своими листочками птиц, а те птахи пели свои песенки – трели. Извещали о наступлении дня.

Птицы, своим молчанием предупреждали о приближающейся бури.

Гудит, воюет буря, льёт косматый летний дождь, срывая листочки. Ломает ветки. Скрипел дуб, но стоял. Гудел, но не плакал. И вот, впервые за столько веков, его ветки, не он, застонали, когда ушла земля из – под ног. Покинула земля, обнажились корни – труженики.

Корни уже, крепкие, могучие, не смогли удержать, изменить что-то, сохранить жизнь. А. Он хотел её, жизни, ветра, бури, чего угодно, только ни этого бездействия, бессилия над собственной судьбой.

Вспоминал о своём пригорке. Траву, у его корней. Длинные ползучие стелились, они эти стебли ниточки, травы молодилы. Помнил и травки, как розочки зелёно голубого цвета, которые росли прямо на сухом песке. И, даже грибы – поганки, которыми лечили свои недуги и люди и олени. Он, дуб, помнил, как много – много солнышек, как лучики зайчики, на его шершавом тёплом стволе…

А сейчас совсем темно, свет сюда не проникал. Совсем. Только редко какая ни будь заблудившая рыбёшка в темноте таращила свои сумасшедшие глаза, в этой кромешной тьме, да рак двигал грустными глазами, ища место для зимовки. Всё заилило. Занесло песком. Совсем черно. Даже воды уже не было.

Что-то смрадное. Сырое. Душное. Тяжёлое…

Ушла ещё одна, а может и не одна сотня лет.

Однажды появился, проявился, какойто гул.

Гул Земли. Так она подавала голос, когда тааам, на верху, по земле скакали всадники на рысаках, с большими как ветер гривами.

Топот гулкий затих. И всадники и люди в тени, а может на солнышке прилегли отдохнуть…

Грустно.

А жизнь идёт.

Проходит мимо.

Однажды послышался еле уловимый всплеск. Может, почудилось. Непонятно, вода или светлая жизнь, совсем рядом, возвращается?

Тоска.

По той жизни.

Солнечной…

Как-то сразу и вдруг, появилась вода, большая вода, бурная, мутная, с песком, галькой бушевала. Долго буянила. Так бывает только весной, когда дожди и ливни, уносят остатки снега.

П о л о в о о д ь е.

Чистая, прозрачная вода, рыбки стайками проносятся, раки то ползают, то как – будто от кого – то удирают, стрелой проносятся мимо ствола.

Потом светящийся лучик пробил толщу воды до самого дна. И осветил его. Ствол весь, на всю его длинную, могучую высоту, лежащую на дне.

Дуб ободрился, ожил. Повеселел, и, вот они, радостные дни, когда на его стволе, серебрились рябью водяные зайчики – солнышки.

Пролетели, пронеслись ещё годы, время течёт уже рядом с ним. Он это видит и слышит.

… Вытащили его тяжёлого, заилённого, без веток, один ствол. Ручьями стекали с него потоки радости. Они сверкали на солнышке, переливаясь бликами граней, горного хрусталя, слезами матери, у которой прошла кризисная ночь больного ребёнка…

Он лежал и плакал, он плакал и смеялся. И, теперь видел, как рядом, совсем близко, падали деревья и его сородичи дубы. И совсем ещё маленькие, дубки. Совсем молодые.

Вот спилили трухлявые старые липы. Они все сгорят, но принесут людям последнее, что смогут.

Тепло.

Потом снова лягут в землю. И, и новая жизнь, зелёная травка, листья, щебет птиц. А может, развеет по ветру, и не собрать Себя воедино. В одно целое, не увидеть и не почувствовать, что ты это – Ты.

Пошли дни. Побежали. Полетели…

Ствол лежал в тени. Просох. Согрелся.

Пришли мужики. И, и, пошло дело, пошлаа работа.

Долго ходили, смотрели, выбирали какие – то особые спилы. А один, глазастый, смотрел и отбирал – метил торцы спилов. Потом колол на тонкие плашечки – дощечки, долго рубил маленьким топориком, заворачивал в брезент и прятал в рюкзак. Все заготовки лежали в подвале, потом перекочевали в подпол, а сам мастер работал на дворе, в холодочке, в тени большой могучей липы. Он брал дощечку, долго строгал, шлифовал её, покрывал каким – то составом, а дощечки были уже почти сухими. Готовые плашки заворачивал в тряпочку. И в свой рюкзак. Вот мастер выбрал самую широкую и толстую, долго её шлифовал и вот она, скорее это был по цвету и окрасу – агат. То тёплый как дерево и почти прозрачный как агат. Края дощечки тёмные, почти фиолетовые. Необычный цвет для дерева, и дальше чёрный с коричневатыми прожилками, но полоски круглые, годовые кольца просвечивали и мерцали как лунный камень, со звёздочками. Но у агата линии ломаные, как грани кристаллов.

Дальше мастер работал штихелями, стамесками, карандашом. И вот она, дощечка, но уже сказка – Птица Сирин, а её головка, оперение, сверкает перламутром, серебром и камни. Птица – сказка в его понимании – голова девицы – красавицы, а остальное птица. Чем – то, таинственным, перекликается со сказочной царевной Лебедь, художника Врубеля.

Бусы, ожерелья – в красных кораллах, оправа – касты – серебро. Хвост, ну совсем цветок, в центре цветка, агат, как серебро и филигрань. И ещё камень – агат, прозрачно – дымчатый, на пять сторон гранёный. Сквозь него и дуб сверкает своими звёздочками, но сверкает, светится сквозь туман. Буд то туман на лугу, и кони – стригунки в ночном. А хвост птицы: чудо и есть чудо – яблоки райские растут и птицы жары ходят по саду, вокруг темень – глаз коли, а они ночью только гуляют. Яблоки ночью горят, как Крымские маки, весной, видишь, кораллы красные вставлены.

А деревенский мастер Василий, говорит.

– Вы удивляетесь моей работе? Вот скажи сработано. Что моя табуретка или стол?! А ещё он, мастер, художник говорил, что у них, ну там где он живёт, все дома, наличники, ставни, донце на прялках, так везде эти птицы. Говорят это птица счастья, она дому,– хозяевам удачу, прибыль готовит и приносит на крыльях радости. А кому оно лишнее счастье?

– Красота то какая.

– Может оно, счастье в этом – в красоте?! Иш, невидаль гуляет, с яблоками, людей радует. В песне поётся, что на Марсе будут яблони цвести. Видишь, у себя в саду насадили, хотят и на Марсе.

Вот человек выдумщик, на луну летит, а по земле плачется…

Маленькую работу мастер подарил Васильевичу, где жил и работал. И висит она по правую руку от святого угла. Иконы. Рядом фотографии предков. Ушли давно в мир иной. Потом портрет Юрия Гагарина. И вот она пластина – плашечка – чудо, работа большая, он её отвёз в областной город, где жил сам. Показывали её на выставке в Москве, потом Япония и Англии. На больших выставках.

Сейчас в музее. Под стеклом. На века.

И вот теперь дуб. Его частица. А может это его душа?!

В обнимку с серебром, агатом, кораллами – живут новой светлой жизнью…

В доме.

Среди людей.

С ними.

Его видят.

Он смотрит.

И вот эти светлые радостные глаза людей.

Эта, новая жизнь. Как в те далёкие столетия земного воплощения.

Корни. Ветви. Ствол – великан. Крона в полнеба. А рядом берёзки, осинки, ёлочки…

… И он, дуб, радуется…

Радость его светит людям.

Солнышку.

Птицам.

Поганкам.

Голос мамонтов

Они стояли долго. Очень долго. А Земля?


… Да что Земля?… Она радовалась, любила мамонтов, согревала их своим живым теплом.

Плечи гигантов держали Землю, черепаха их переносила тихо и незаметно в самые неизведанные дали Вселенной, в этот безбрежный море – океан.


Вода, зеркально спокойная, часто, показывала, свою бушующую грозную круговерть и тогда трудно было что – то увидеть и понять в этой Космической Бесконечности. Но Земля умудрилась – приютила всё то, что потом плавало, ползало, бегало, дышало.

Самые избранные, обрели крылья и, и, полетели,– потом это, стали величать Небесами.

Небом.


Шло Время. Текло Время. Летело Время. Пронеслось Время.

Унеслось…

Родилась. Крепла. Расцвела Атлантида. Сказочная страна. Потом ушла…

Ушла Атлантида.

На дне морском – могущественная, когда то целая цивилизация.

Шло Время.

Ушло и то Время. Почернели насквозь дворцы, от зла и злобы людской, и только каменные Атланты, руками ваятелей, вдохнувшими Им вторую жизнь, грустно смотрят, как бегают, суетятся их потомки. Трудно, им Атлантам. Устали руки. Превратились в подпорки, колонны, капители, контрфорсы…

Смог городов проливает слёзы кислотными дождями, долгих, нудных, затяжных. Превращает в прах и живое и каменное. А сейчас перепутаны и времена года…

И плачет дождь слезами матери…

Это они, Атланты плачут. Это их слёзы, о той, прошедшей и ушедшей жизни. О том могуществе, но, увы, прошлом…

И где Атлантида?

Куда ушли…Мамонты?…

Упало Небо. Уплыли в небытие мамонты. Нет. Они уснули. Укрылись ледяным саваном Земли – Матушки. Придёт их Время. Вздохнут. Скажут… а вот и мы.

Небо спустилось, бродит туманом, нудными затяжными дождями, где и лето потерялось в промозглости, а зима рыдает кислотными, смоговыми дождями. Были же когда-то лютые, морозные и светлые зимние дни. И, лето ясное, солнечное, тёплое, ласковое. Всё шло тогда своим чередом.

Мамонты, где Вы?

Слоны взяли Землю на свои плечи. Плавает по океанской глади Черепаха. Уже не так крепко слоны – мамонты держат на своих могучих спинах Землю. Колышется. Теряет равновесие Земля-Матушка. Те сказочные исполины, мудрые слоны ещё ходят по Земле. Радуют нас.


*


Земной шар. Мамонты-слоники несут Его…на своих спинах.

Да это же творение рук человеческих. Мастер – скульптор сотворил… Слоники… Они живые, любят в жаркий день лить – поливать себя струями водицы – жарко…

Это фонтан возведён в сквере с вековыми липами. Земля с черепахой спряталась и дремлет в тени деревьев. Но уже не та мирная Жизнь, которая иногда случалась в долгой, седой истории.

Киты, но почему два? … А вот и третий, но,… увы, не Кит. Да это акуула…

Эх, Мастер? Что же ты наделал?… Зачем?!…

Фонтанчики-цветочки, но почему и к чему эта мощная режущая, высокая струя – выстрел…? Акула! Она режет своим плавником – ножом – гильотиной, шарик. Шар Земной. Наш Дом…

Что это? Намёк? Кровожадный хищник…Символ зла и беды.

Никто уже не верил в то, что фонтан будет фонтаном. Заструится, запоёт своим голосом правды жизни. Но все, кто приходил и видел это сооружение, радовались. Куча земли, листьев и мусора были. Теперь цветник и вазоны, да ещё и шар с китами, а тут ещё… надо же, засверкали, засеребрились струи воды, полетели капли с высоты как камешки драгоценные, льдинки, сверкавшие на солнышке -светились салютом победы, радугой семицветной.

Что Человеку нужно в его этой земной жизни? Для чего он прибыл сюда.

… Совсем немного.

Построить дом. Посадить дерево. Родить и воспитать детей.

А ты. Мастер.

Тебе дано…

Кем?

И как?

Руками. Долгими раздумьями. Сделать это. Кто? Тот, кто вселил в твою голову такое.

Заставил всех, кто сумеет, и способен, думать, кто захочет увидеть, распознать, прочитать, почувствовать, и прочувствовать, теперь уже твою мысль.

И.

Кто.

Помог.

Направил.

Наградил

Мысль человека?


***


Поместить, в книге, фото фонтана. Выборг, в лицее. Отретушировать, для ясности.

Камни

Весь день мы гнали свои мотоциклы. Прыгала Ява, тряслась Вятка, гнали насколько позволяли виражи Кавказа. К вечеру обязательно нужно быть у подножья Крестового перевала. Иначе не залезем.

Остались где-то Ананурская крепость и двадцать два брода, размытых ливнем и лавинами. Подтянуты гайки, смазаны и готовы машины, завтра на рассвете штурмуем Крестовый. А сейчас догорает наш костёр.

Чёрные обуглившиеся причудливые корневища, а чуть дальше, мягко журчит Арагва.

Генка и его жена Роза, не в восторге от места ночёвки. Она почти не щиплет его, когда он начинает клевать носом, и почти не говорит, что чёрт тебя дёрнул здесь остановиться. Она почти с улыбкой косится на ту сторону Арагвы, на стену леса, а дальше гора, – стена, скала чёрная и бесконечная до самого неба, которой она рада любоваться, этой серой мрачной зубчатой крепостью- замком. Как её зовут, кто её строил? Она, древняя, уже как скала заросла мохом, травой, вьющимися змеевидными прутьями, и видны сквозь зелень отдельные громадные кирпичи- валуны.

Все, единогласно решили, что зря поставили палатку далеко от трассы, – здесь всё может быть и зверьё и змеи, а у дороги они распуганы.

В долину вползала прохлада, костёр угас.

Высоко в горах редкие огоньки, видимо жильё. Изредка проносятся по небу звёздочки. Неужели и правда сгорает звезда? Пусть даже очень далеко. А старики говорят, что это праведников забирают на Небо.

Ёжимся. Забираемся в палатку. Долго, лежим молча, жмёмся друг к другу. В небольшой просвет поблёскивают мотоциклы. Видим, мерцают звёзды. Почему же не спится. У костра, клевали носами, засыпая, а тут. Боже, какие же мы маленькие среди вот этой чёрной громадины.

… И, вдруг, палатка мягко качнулась. И, мы, скорее почувствовали, чем увидели в кромешной тьме, что кто – то вошёл.

– Не бойтесь, зашептал он…

Потом зажурчал его мягкий, но ясный голос, и уже не на секунду, не умолкал.

– Не бойтесь меня, я не живой, но мы здесь живём. Я не сделаю вам ничего плохого. Оставьте ваши топоры, положите их под головы. Слушайте, у меня мало времени. С рассветом я покину вас.

… – Когда то, очень давно мы стояли вот на этом самом месте. Облака пели нам свои песни. Вечерами мы перемигивались – общались со звёздами. Зимой наши вершины укрывались снеговой шапкой. Помнится первые трещины, а потом ветер и время сделали уютные гнёзда птицам, куда не доставало жгучее солнце, и не заливал ливень. Была прохлада, выл ветер, но тепло и не доставали испепеляющие всё полуденные лучи солнца. Там, в этих трещинах скал вили уютные свои гнёзда могучие и гордые орлы.

Однажды, в ясный солнечный день, когда щебетали птицы и журчали ручьи, что – то дрогнуло. Смолкли птицы и притихли ручейки, а потом гора дрогнула, медленно сползла шапка снега, потом скала так же нехотя пошла вниз, сначала, одна, а потом другая, они оседали, потом катились. А, затем гремя, неслись в мёртвой скачке, сметая всё, разбиваясь и разбивая всё вокруг. Не скоро всё стихло, а когда улеглась пыль, то долго ещё носились орлы, разыскивая, и, не находили свои гнёзда.

Снова сияло солнце, лил дождь. Неслись, ревели потоки, камни становились галькой, камни превращались в булыжник. Каждый становился самим собой. Оторвавшись от одной скалы, когда то – они были теперь уже разными. И снова горные потоки тащили их вниз, в ущелье, а потом ласкали воды Арагвы.

Иные раскисали, и разваливались, а эти упругие, – крепкие со звоном играли друг с другом, пощёлкивали и звенели.

– Вы видели здесь дома, и замки, стены.

– Стена это жизнь. Теперь они стали стеной, – и, светились, сверкали, отдавали людям всё, что напитали в себя.

– Солнце, – они сверкали, днём и светились вечером.

– Они живут, грустят, радуются, каждый о своём.

– Бирюзовые – о прозрачной воде.

– Золотистые – о солнце.

– А белые вспоминают, шапки искрящегося снега.

– Когда же льёт дождь и шуршит по камням, это не шорох,– это шёпот, это они шепчутся, – беседуют с теми скалами, что ещё стоят.


*


……… Кажется, никто не был у нас в палатке и ничего не говорил, может это приснилось? Только камни вдруг посветлели. Сначала мягко пастельно, как у импрессионистов в картинах, а потом стали светиться, и рассвет наступал не из-за горы, а прямо здесь, – камни рождали рассвет. Они светились своим – каменным светом, они пробуждали мир в долине.

Умытые росой, они теперь сияли, – Арагва посмеивалась. Ведь это её работа. Она их полировала, она их наполнила светом, и, теперь сияют, то нефритом, то отблесками бирюзы.

И вдруг всё засверкало.

Теперь перемигиваются со скалами и солнцем.

И нет, они не грустят и не плачут, не завидуют тем скалам, которые ещё стоят, они смеются.

Они живут, одной единой каменной жизнью.


***


Рассказ мамы.

… Эвакуировались из Крыма, Украины, и других областей и районов колхозных животных коров овец, свиней, лошадей. Лошади разбежались, был молодняк, свиней сдали солдатам, нашей армии. А коров гнали из Крыма, Октябрьского района, Лодыгин Михаил председатель райисполкома, в гражданке был директор госплемрассадника городского, Молочанского, это на Украине было. Он руководил эвакуацией. Кобелешная Соня, Мотя и Григорий, муж жена и дочь. Бывший председатель Украинского совхоза. У них был паралич с ногами. Бабушкой и дочерью, сын Славка. Эвакуировались, говорил, что я не хочу оставаться с немцами, потом дочь умерла от малярии. Её похоронили под большим дубом, а ночью волки разрыли а может шакалы, и могилу и её не нашли совсем.

Сделали стоянку – три дня чинили подводы. Пекли хлеб в камнях. Камни мазали глиной и делали печки, чтоб дух не выходил. Мука была в каждой подводе по три мешка. Устроили баню, ловили вшей, щёлоком. Жгли подсолнечник, пепел с него был тем самым щёлоком. А продовольствия раз получили, это было, не доезжая до Махачкалы. Однажды был дождь много дней, все вымокли, потом сушились у печи, где известь жгли, там сушились и варили молоко.

Сначала шли по берегу Каспийского моря, от Махачкалы до Дербента. Травы не было, пришли, добрались до Хачмаса. Там догонял нас Малий, и скот начал от голода падать. Тогда мы свернули в горы, а он говорит, что вы делаете? А мы что, мы не знали куда идти. Сначала шли сорок пять колхозов. Бомбёжки начались и многие погибли. У станицы Степановская первый раз. С фонариками, самолёты освещали и бомбили нас, все смешались. Где чьё стадо.

На Моздок двинулись. Там немец. Повернули на Наурскую, станицу.Дали большой круг. После бомбёжки по направлению Махачкалы. Одну неделю или две, потом по берегу Каспия. До Хачмаса, потом стоянку сделали. Украли в первую ночь, горные люди жеребёнка, и меня хотели зарезать. Потом Иван Иванович,– фельшер колхоза Ленина, Горькобалковского, совхоза поехал в Махачкалу добился проводника. И потом каждая республика давала проводника. Около Дербента был аул, ночь, не видно ничего, темнота. А мы пасли там скот в саду, и набрали фруктов. Орехи яблоки. Они, местные, утром предъявили счёт три барана или голову председателя.Приехали как звери, кабардинцаы или лизгинцы, чёрт их знает. В Хачмасе, были, шапки большие, чёрные овечьи. Галифе, и малахайки, плётки. Так нас и не пускали долго. А сами из кустов вылазят и тянут гырлыгой барашка. Так мы ночью рушили, и скорее оттуда. Была ещё Бартошина, колхозница, помню…

За Хачмасом начались горы. Там кладбище, сильные дожди были. Мочили нас. Так там была гробница, какогото хана. А нам хатка, такая и две каменных гробницы, под крышей гробы. Пол каменной понимаешь? Так мы от дождя прятались и не боялись.

– А в Азербайджане было,когдпа приехали, а, а спать не пускают, так мы землянки вырыли, без печек, там же тепло было, там же лето. А песня была любимая распрягайте хлопци коней, а может выпрягайте хлопци коней. Соберёмся, ну давайте дивчата нашу украинскую . А жили в стороне от аула. Потом в Азеорбайджане, отказали нам паёк на детей. Багиров был. Потом его разоблачили.

– Ты, вот спрашиваешь про отца,он там остался, в Крыму, истребительный батальон, а потом в партизаны все ушли, а с батьком был до последнего дня, уже в партизанах, Колениченко, он в типографии работал, редактором, а жена наборщицей в газете совхзозной. При политотделе. Потом онбыл в отряде и от контузии ослеп. А жил он с нами в совхозе Октябрьского района. Симферопольского зерносовхоза и как ослеп, приехал к жене в Азербайджан. Там его жена с нами.

Но скот не эвакуировала. В Айлибайрамлинском совхозе. Он знает нашего отца, батька, ещё Волкова, начальник политотдела совхоза этого же. Он в партизанском отряде был с батьком, а где он сейчас…

Запророжской обл. Молочанский госплемрассадник. Пригнали трёх племенных быка, два молодых. Один старый, телят, и 400 голов скота. Пригнали, ревакуировали, а потом с каждого колхоза 400, остальные подохли. Климата жаркого не выдерживали. Кормили солдат. И ящером болели, многие как солдаты гибли от бомбёжки. Так вот и сохранили красностепную породу, украинскую.

… Стояли однажды где сильные камни не доезжая Кавказа, ну горы уже были. Поломалось колесо, а мы запасных не имели. Что делать. Где денег взять? Из общей кассы? – Нельзя, это же государственные. А людей было,все изорваны, одежда лохмотья. Ботинки изорвались, босиком шли. И вот стоим. Разбитое колесо. Что делать. И вдруг тихо, тихо подъехала легковая машина. А там сидел большой, большой дядька.

– Что за беда, что за спор? Спросил он. Мы всё ему выложили.

Девчёнка ещё была весёлая, красивая, певунья, на коне, как кавалерист, гоняла коров. Да, без седла. Какие там сёдла… Так хорошо получалось у неё, лучше, чем у мужиков. Да и мужиков то совсем мало. На фронте все, а у нас пацаны. Заболела малярией.

… А девочку хоронили недалеко, от реки Терек.

А он, большой человек, большой начальник, на машине, подозвал нашего, нашего руководителя Малия, и сказал, что мясо можете продавать. И, даже дорезать, которые болели или после бомбёжек, а деньги на людей. Тогда нам выдали денег по тысячи рублей. Уже холода шли,– мы купили ботинки, фуфайки. Приоделись. Он разрешил из шкур будки поделать. Кто он был, не знаю. А фамилия Книга, его была. А кто он был так и не вспомню.

… А шкуры, от дождя раскисали воняют.

… Ой, а как Октябрьскую справляли. В горах председатель, помню и парторг Кисляков.

– Сегодня будем отдыхать стоянка. Завтра встретим Октябрьскую,-

– Прааздник.

… Зарезали три барана. Из моей красной кофточки сделали флаг. Ничего не было красного. Висел на моей будке. Сделали митинг. Кисляков отметил лучших гонщиков. Помню Фросю, с нами ехали, а фамилию уже не помню, и женщины были фамилии не помню. И Петро был и Славка, Лёнька…

… Оля девочка ещё была, как та, певунья, которая умерла, ох смелая, украинка, верхом гнала, а фамилию не помню.

Отметили лучших, и сказал после обеда, пойдём в путь. И вечером мы сделали в два раза больше, чем за полный день. А Кисляков сказал, вперёд и вперёд. Не дадим немцу мяса. Сохраним нашим, после войны заживём. А утром смотрим, всё стихло. Все уставшие смотрим снег пошёл.

А у меня списки были, рабочих, я же им деньги выдавала, но списки не сохранились. Вскоре после, забрались, забрели в кусты, да так дико было, и не знаем куда дальше нам двигать такой табун.

… Потом река бурная. А мы на волах через речку, и ещё горе, – сломались колёса. А я, меня хлебом подвешенным в будке, на камне сильно качнуло и стукнуло этим мешком, и я в воду, между быков. А они, хоть и быки, – волы, соображали, стоят, а я за них держусь и добралась по дышлу. Потом уцепилась, и держалась за ярмо – да! А вы, пацаны, что вам Толику пять лет, Кольке, тебе, ещё меньше, сидите в воде, а она аж пузырится в нашем шатре на поломанных колёсах.

… Вот тогда и пропали все документы. И бумаги все замокли. И унесло, не все тетради отца. Две толстые остались. Он просил их сохранить. Дневники его. Очень просил сберечь. А те, которые остались в бричке, пропали. Раскисли в такой мутной с илом бурной горной речке…

… Потом забрались в ущелье. Три дня солнца не видели. Запрягали четыре пары волов. И вытаскивали брички на гору. А спускались со связанными колёсами. Гальмовали. Ну, это, передние колёса крутились, а задние привязывали налыгачами, к телеге и они не крутились, сунулись. Иначе уедет, сама и разобьётся. Кто её удержит такая крутая горная дорожка, с каменюками. Страшно…Ой страшно было…

… А помнишь, как тебя чуть не увезли на верблюде? Эти же горцы возвращались на зимовьё, а мы шли в горы. Ты и пошёл за ними. А? Помнишь?

… Усадили на верблюда и мягко покачивалось всё, потом ты рассказал. Это уже второй раз, горные тогда бандиты, а это другие, но тоже вон какие страшные…

Гольфстрим

К вечеру дед занемог. Драло в горле.

Казалось, что какой – то дурачёк, зверёк бурундучёк, или белка, а может и суслик, и, и щекотал своим пушистым хвостиком – ноздри. То левую, то правую, а то и сразу две.

Было и такое, в их четвёрке храбрых, писали там этюды и дневники. На Байкале, щекотал, правда, не ему, их товарищу и однокурснику – умора. Но не радостно, хотя это и был красавец бурундук.

А сейчас тошно и зябко.

И он вспомнил, как в студенческие годы у него вытащили незаметно, конечно, из кармана кошелёк. Пустой. Вот это было! И то не так смешно и грустно. Муторно. Мысли такие же.

1...45678...12
bannerbanner