Наказы Особого сыска

– Вот потому и вам важно не ошибиться, – напутствовал их Федор Васильевич.

Выйдя от воеводы, товарищи переглянулись.

– Думаю, надо еще раз с Потаповым поговорить, – предложил Хилков. – Теперь-то мы ему можем выложить прямо в лицо, что, мол, знаем, кто его запугал, только пусть скажет, кто именно из двоих. А он не скажет – попробуем с дочерью его переговорить.

– А если мы ошибаемся? – возразил Матвей. – Если это какие-нибудь лесные разбойники, что его имению угрожали, вот он их и не хочет выдавать? А мы на боярина напраслину возведем…

– Нет, чувствую я, что мы на правильном пути, – покачал головой Хилков, уже охваченный служебным рвением.

Стремянный встретил их тоскливым взглядом, даже не поднявшись с соломенной подстилки на полу поруба.

– Это Ряполовский? – с ходу спросил Хилков.

Потапов вздрогнул, но промолчал.

– Ты не скажешь – дочь твоя расскажет, – с угрозой продолжал Хилков.

– Настю сюда не впутывайте! – стремянный быстро поднялся на ноги. – Она ничего не знает.

– Тогда говори сам!

Видно было, как стремянный мучительно делает выбор, однако страх восторжествовал, и он улегся обратно на солому и отвернулся к стене.

Хилков хотел было разозлиться, но передумал и вышел, захлопнув дверь.

– Значит, навестим его семейство, – пробормотал он.

– Так ведь он сказал, что те ничего не знают! – возразил Матвей.

– Мало ли что он сказал! Дочь могла что-то видеть, слышать, даже сама не догадывается что. Да и с матерью ее мы еще не разговаривали. В общем, пошли!

Хилков снова торопливо привел себя в порядок и решительно направился в сторону дома стремянного.

Настя, казалось, обрадовалась их появлению, хотя это по их вине отец ее томился в порубе.

– А где матушка твоя? – поклонившись, спросил Хилков.

– Нездоровится ей, – отозвалась Настя. – Но, Бог даст, завтра встанет.

– Жаль. А скажи, Настасья Дмитриевна, – уважительно обратился к ней Иван, – не приезжал ли к вам боярин Ряполовский?

Девица удивленно подняла брови:

– Нет, не слыхала. Ну, вернее, имена всякие слыхала, но чтобы гостя так называли, – не помню.

– А боярин Гудовинский? – вставил Матвей.

– Нет, тоже не вспомню.

Хилков растеряно переглянулся с помощником.

– Ну ладно, благодарствую и на том.

Он с явной неохотой покинул дом стремянного; впрочем, Матвей подозревал, что ему больше хотелось повидать его дочку, чем узнать что-либо о деле.

– Может, самого Ряполовского навестим? – предложил Матвей.

– А что мы ему скажем? Тут нужен предлог какой-то… Он ведь тебя о Троицком монастыре расспрашивал – может быть, ты скажешь, что хочешь чем-нибудь поделиться?

– Чем же я могу с ним поделиться? – пожал плечами Матвей. – Я и сам плохо то время помню…

За разговорами они вернулись к воеводе, где на дворе постельничий с двумя помощниками просушивал, проветривал и окуривал вонючим дымом ковры и перины из спальни Матвея.

– Скажи, – обратился к нему Хилков, – а где покойный воевода такие ковры взял?

– Так ведь ему их Василий Семенович Ряполовский подарил, в знак уважения, – отозвался старик.

Хилков обрадованно повернулся к Матвею:

– Вот тебе и предлог зайти к боярину!

– Что-то я не пойму, какой тут предлог, – отозвался Матвей ворчливо.

– А что, ежели я такой же себе захочу? – предположил Хилков. – Пусть с купцом сведет, цену скажет…

Боярин Ряполовский выстроил себе хоромы на самом берегу реки, откуда открывался вид на всю округу. Где-то вдалеке терялись холмы и леса, за которыми скрывалась дорога на Москву; направо и налево уводила речная нить, петляя между отмелями, а прямо возле ограды начинался спуск к воде по крутому обрыву.

Несмотря на то, что принимал Ряполовский их в своей светелке, он был одет по-дорожному, при сабле, как будто только что откуда-то приехал или куда-то собирается. Выслушав гостей, боярин пытливо и недоверчиво оглядел их с ног до головы и покачал головой:

– Не пойми меня превратно, Иван Андреевич, но, боюсь, тебе такой ковер не по плечу будет.

– Это почему? – взвился Хилков.

– Да вот, смотрю я на тебя и размышляю, сколько тебе отец твой на содержание выделяет.

– Ну а как же так? – подступил к хозяину раззадоренный Хилков. – Ведь сам ты – преподобного Сергия уважаешь, о душе думать призываешь, а живешь отнюдь не скромно!

– А ты думал когда-нибудь, в чем первый долг вождя? Что тысячу лет назад, что сейчас? – неожиданно спросил Василий Семенович.

Хилков смутился.

– Прежде всего он должен вести людей за собой, – сам ответил на свой вопрос хозяин. – Первым идти – и в бурю, и в битву, и в логово дикого зверя. А чтобы вести за собой, надо, чтобы тебя все видели. Чтобы знали, что ты не спрятался за спинами других, не побежал, не струсил. Потому и доспехи золоченые, и плащ червленый, и конь выше других, и яловец над шеломом. Другое дело, что нынче многие, почитающие себя вождями, доспехи-то золоченые и плащ червленый носят, но впереди других идти не торопятся, предпочитают за другими прятаться.

– Так ведь и гибель вождя для всех ударом будет, – возразил Иван.

– Вот чтобы не погиб он, ему и доспехи лучше дают, и учат воинскому делу с детства. Все ведь не просто так, не за красивые глаза. Кто выше поставлен – с него и спрос больше; но и позволено ему больше, ибо не может он каждому холопу свой замысел объяснять. Да, сказал: иди туда – и побежали, не задавая лишних вопросов. Вот многие из тех, кто поставлен выше других, этим и пользуются. И бегут слуги по их приказам, забыв о долге и о совести.

– Так ты подарил ковер воеводе, чтобы он тоже выделялся? Чтобы заметить его могли? – с усмешкой предположил Хилков.

– Да, – неожиданно подтвердил Василий Семенович. – Ведь к нему многие приходят: и бояре, и смерды. Все должны видеть, что не простой человек с ними разговаривает. Вот только сам воевода этого, кажется, не понимал…

– Почему?

– Он даже со слугами был на одной ноге, – отвечал боярин. – И как будто как раз старался не выделяться, быть как другие. А ведь вождь во всем первым быть должен. И с саблей обращаться… – Вдруг, Матвей даже не заметил как, у Ряполовского в руке возникла сабля, и он одним движением, прежде, чем Иван успел схватиться за свою – а Матвей даже и подумать не успел о своем оружии, – вырвал саблю Ивана, зацепив концом клинка у рукояти, у того из ножен и отбросил в сторону. – И с копьем, и с конем, а коли надо – так и землю копать, и дом построить, и грамоту написать.

Пока Хилков хватался за уже улетевшую саблю на боку, хозяин дома поднял ее с пола и подал рукоятью вперед.

– Прости, Иван Андреевич, но меня такими уловками не проведешь. Я догадываюсь, зачем вы пришли, но от меня помощи не будет. Воевода ваш сам виноват. Царский закон, конечно, дело важное, но и законом людским, обычаем предков пренебрегать не следует.

Красный от гнева и стыда, Хилков, оказавшись за воротами дома боярина, дал волю своим чувствам.

– Нет, это точно он! – казалось, он готов был вернуться и приступом брать хоромы. – Ты видал, как он это? А там… Да что ему стоило!

– Ты посуди сам, – попытался образумить его Матвей. – Ряполовский ведь, коли захотел бы, мог нас вовсе на порог не пустить. А мог и порешить так же, как воеводу, чтобы в дела его не лезли. Бросили бы наши тела его слуги где-нибудь в лесу, и опять бы слухи пустили, что это разбойники. А он себя в руках держит. Вон как он саблю твою, – Матвей с трудом сдержал улыбку, вспоминая растерянный вид Ивана.

Тот хмуро отвернулся.

– Нет, с нашими предположениям к Федору Васильевичу даже идти не стоит, – твердо произнес Матвей. – Что ты скажешь? Что он тебе ковер продавать не захотел?

Хилков посмотрел на него с неудовольствием:

– По крайней мере ясно, что он себя виноватым не считает, а, значит, в бега не ударится. Подождем до завтра. А я пока подумаю, как быть.

Воевода их уже поджидал. В их отсутствие Федор Васильевич вздумал заняться делами, и тут же к нему набежали челобитчики. Когда молодые бояре вошли, двое мужиков почтенного возраста, с шапками в руках, нерешительно мялись в углу горницы, поглядывая на воеводу.

– Наконец-то! – приветствовал вошедших воевода. – У меня как раз есть дело по вашей части. Вот эти двое жалуются на своих бояр, что, мол, неправедно с них недоимки дерут!

– Чьи люди? – изображая строгость, спросил Хилков.

Один из мужиков глянул на него, недобро сверкнув глазами исподлобья:

– Семена Васильевича Гудовинского мы.

– И на что жалуетесь?

– Да мы не жалуемся, боярин. Просто есть у боярина нашего пруд, которым раньше все село пользовалось – и рыбу ловило, и воду черпало. А тут вдруг решил он за такое плату брать. И ладно бы мелочь какую – а то ведь требует в год почти рубль серебром с общины!

– И чего ж вы хотите? Его добро, он и решает, что с ним делать: может так дать попользоваться, а может и плату брать.

– Да все оно так – только ведь у многих, кроме как рыбы из пруда, и пропитания никакого не осталось! Скотину забрали, пока войска туда-сюда шастали, поля вытоптали – как жить-то?

– Отчасти он прав, – неожиданно поддержал мужика воевода. – Предписано в голодные годы боярам заботиться о мужиках своих, кормить, ежели неурожай, делиться и водой, и рыбой, и прочими дарами земли. А последние годы тучными не назовешь.

– Да он и делился ведь раньше. А тут вдруг ни с того ни с сего… И ладно бы он один, а то ведь и соседи его тоже стали прижимать! Мол, все поразорились, как жить, не знают, вот вы и решайте, как жить дальше.

– Немного странное поведение для боярина, – покачал головой Федор Васильевич.

– Мы раньше-то сами и решали, их особо не тревожили, – продолжал челобитник. – Сами промеж себя собирались, выкручивались. Но они словно привыкли, что мы все время как-то ухитряемся выход найти! И стали с нас три шкуры драть.

– Тебя как звать-то? – спросил воевода.

– Провом, – отозвался тот неохотно.

– Так вот, Пров, выходит, что сами вы их и развратили. Начальник поставлен, чтобы радеть о земле своей. За то ему и почет, и уважение, и подношение от селян. Он должен решать за других, что кому делать, чтобы всем польза была. А как он узнает, кому что надо, ежели ему никто ничего не говорит? Вы тут сами промеж себя что-то решаете, а ему только оброк платите. Ну и привыкает он, что он делать ничего не должен, а получать ни за что оброк – должен. Вроде как это его природное право. Вот ежели бы вы с него спрашивали, да за советом обращались, да говорили ему, что да как, и что у вас болит, да чего не хватает – он бы тоже, как мог, крутился.

– Да, ему скажешь, – грустно усмехнулся Пров. – К нему еще и не подступишься!

– Ну вон гости мои скажут, найдут, как подступиться.

Хилков нерешительно переглянулся с Матвеем.

– По-христиански, конечно, надо бы с вашим боярином поговорить, но не думаю, что мы тут что-то сможем сделать. Он волен в добре своем.

– Вы хоть поговорите, и на том спасибо.

Вместе с мужиками они вышли во двор.

– Ты ступай, а мне надо еще Настасью кое о чем порасспросить, – внезапно засуетился Иван.

Матвей понимающе улыбнулся:

– Ладно, сам поговорю.

Семен Васильевич Гудовинский принял Матвея не в пример гостеприимнее своего соседа и соперника. Жена боярина, дородная степенная женщина, сразу велела накрывать на стол, сам хозяин усадил гостя рядом с собой и внимательно выслушал.

Сразу покраснев от внимания, Матвей довольно путано изложил жалобу селян, однако Семен Васильевич не перебивал, дослушал до конца и только потом взорвался.

– Да эти дармоеды – им только дай волю, они бы вовсе подати платить перестали! Совсем распустились за лихолетье, пока догляду за ними не было. И они еще имеют наглость жаловаться?

– Однако, Семен Васильевич… – попытался вступиться Матвей.

– Ты, Матвей Васильевич, человек молодой да жалостливый, тебя обвести вокруг пальца могут. А за ними нужен глаз да глаз, да и веры никому давать нельзя! Расскажут, как им и есть нечего, и дети больные да некормленые, – а у самих в погребах кадушки с припрятанным добром стоят!

– Ну, Семен Васильевич, – не выдержал Матвей, – может, конечно, и есть такие, как ты говоришь – да только не думаю, что много их сыщется. Ну попадаются, может, нечестные люди – но большинство жаловаться только от крайней нужды пойдет, знают ведь, что проверить могут!

– А что – пойдешь проверять? – недоверчиво прищурился Гудовинский.

– Могу и проверить, коли требуешь, – пожал плечами Матвей. – Поеду в деревню, посмотрю, как люди живут, и коли врут – так их и накажем. А коли правду говорят – не взыщи, их просьбу придется выполнить!

– И что, ты меня мое добро принудишь им даром отдавать?

– Ты уж меня прости, Семен Васильевич, но добро-то не твое, а еще предков твоих, наверное? Кто пруд выкопал и когда?

– Да кто ж нынче вспомнит! – пожал плечами боярин.

– Он, наверное, и их, и твоих пращуров водой и рыбой снабжал, и никто не ссорился. А ты тут… – Матвей не нашел приличных слов и замолчал.

– Ну, что я? Договаривай! Не учили тебя со старшими разговаривать? Глаза долу держать, язык не распускать! – он все накручивал себя, распаляясь все сильнее. – Думаешь, от царя явился, так все тебе можно? Иди, ступай, проверяй! – И Семен Васильевич распахнул дверь, явно выдворяя гостя.

Матвей подобрал шапку и вышел, даже не поклонившись на прощание.

Глава 5

Развязка

Душегубство, устроенное клопам постельничим с помощниками, помогло – эту ночь Матвей спал спокойно. Правда, он начал подозревать, что клопы тоже голландские и живут прямо в изразцах печи, поскольку наутро они опять начали появляться.

Сквозь сон Матвею почудились голоса. Почесываясь, он открыл глаза – и замер: голоса явственно слышались сквозь ковер на стене.

– Потапова надо заставить замолчать, – говорил кто-то. – А этот, что в спальне воеводы, тоже слишком много себе позволяет. Ступай туда.

За стеной послышался слабый скрип. Ковер колыхнулся и ушел в сторону, а в проеме появилась черная фигура.

Клопы на Матвее насторожились. Сам Матвей не успел даже поблагодарить Господа, создавшего клопов, что разбудили его в столь нужный момент, как вошедший кинулся к кровати. В узкой полоске предутреннего света, пробивающегося сквозь ставни, блеснуло лезвие кинжала.

Молодой боярин лягнул нападающего куда-то в середину его очертаний и откатился с кровати к своей сабле. Клинок вошедшего лязгнул о железо.

Испуганно глянув на пылающего гневом боярина, нападающий кинулся прочь, в темноту тайного хода. Матвей хотел броситься за ним, но вспомнил, что одет в одно исподнее, и на миг задержался, влезая в портки, но, успев, однако, крикнуть:

– Тревога! Враги!

В хоромах заметались люди. На бегу застегивая кафтан, Матвей ринулся в проход. Он не сомневался, что беглец уже где-то далеко, но торопился не за ним, а к порубу, где держали стремянного.

Тут он успел вовремя. Охранник, стороживший дверь, видимо, побежал на крик, а вместо него у дверей виднелся еще один ночной гость, явно пытающийся открыть вход в поруб.

– А ну, стой! – Матвей угрожающе поднял саблю.

Бросив ключи, разбойник кинулся бежать. Не замедляя бега, он с лету перемахнул ограду и исчез во мраке ближайших улочек.

Наконец появился Хилков, а чуть погодя – и заспанный воевода.

– Что случилось? – Федор Васильевич на ходу подпоясывался кушаком.

– Потапова хотели убить, – сообщил Матвей. – И ко мне влезли в спальню.

– Потапова? – воевода потряс замок, постучал в стену над окошком поруба. – Эй, стремянный! Ты жив?

– Жив, – с неохотой отозвался Дмитрий откуда-то из глубины.

– А где сторож?

– Бегает где-то, – пожал плечами Хилков. – Думали, воры в хоромы забрались.

– Ну-ка, рассказывайте мне все, что накопали, – потребовал воевода, ведя друзей к себе в светелку.

Хилков хотел начать, но Федор Васильевич его остановил.

– Сперва ты, – он указал на Матвея. – Что там у тебя стряслось? Меня ведь твой крик разбудил.

Матвей как мог подробнее рассказал, что случилось ночью.

– Что ж вы мне сразу про этот ход не сказали? – раздосадованно произнес воевода. – Я бы велел стеречь и входы, и выходы.

– Да мы как-то не подумали, что они осмелятся в дом воеводы залезть, – ответил Хилков.

– Да, предшественника моего даже порешили в его доме, – а залезть не осмелятся? – с издевкой переспросил воевода, но тут же сменил насмешливость на строгость: – Вот что, Потапова надо выпускать.

– Я о том же просить тебя хотел, – кивнул Матвей. – Ему в порубе небезопасно.

– Но как думаете, кто мог осмелиться на такое?

– Как мы и говорили, один из двух: либо Василий Семенович Ряполовский, либо Семен Васильевич Гудовинский, – отвечал Хилков. – Только они тут чувствуют себя как в своей вотчине и считают вправе даже воеводе указывать, как жить и что делать.

– Но полезли-то ночью к нему, а не к тебе, – возразил воевода, указывая на Матвея. – А Матвей вчера ходил к Гудовинскому. Что ты ему сказал?

– Сказал, что отправлюсь с проверкой к этому Прову, что на него жаловался, и коли все так, как рассказывал селянин, – придется боярину отказаться от платы за пруд.

– Ну не то, конечно, ради чего татей подпускают, – нахмурился воевода.

– Как знать, – ухватился за эту мысль Хилков. – Мы же не знаем, что мог Матвей в селении Прова найти? Так что я думаю, надо продолжать так и делать. Мы собираемся и едем туда… Где этот Пров сейчас?

– Кто ж его знает? – пожал плечами воевода. – Наверное, вернулся к себе.

– Тогда нам нужно как-то разузнать, где его сыскать…

– У писаря должна быть его челобитная, – напомнил воевода. – Там все сказано, из какого села, где живет, чем занимается.

– Ну вот, выдели нам человек пять охраны. Еще мы возьмем с собой Дмитрия Потапова – наверное, он не откажется со своими обидчиками поквитаться? А там поглядим, может, чего и сыщем, а не сыщем – так сам наш злоумышленник проявится.

– Будь по-вашему, – согласился воевода. – Только пятерых вам мало будет. Бояре тутошние легко и по два десятка холопов собрать могут. А вот два десятка я вам не дам. В городском полку каждый человек на счету: кроме ваших дел, кто-то еще и обычных разбойников да драчунов ловить должен.

– Дай семерых, – предложил Хилков. – Еще я, Матвей, Потапов – всего нас как раз десяток и будет. С двумя десятками холопов справимся как-нибудь.

Еще как следует не рассвело, когда их небольшой отряд верхами выступил из крепости. Семеро стрельцов ехали при пищалях и бердышах, бояре взяли пистолеты и сабли, и даже стремянному вернули его оружие.

Имение Гудовинского оказалось совсем неподалеку, Хилков надеялся обернуться еще до обеда. Потапов согласился поехать с ними на удивление легко, так что Иван даже заподозрил какой-нибудь сговор его с Гудовинским, а потому велел стремянному ехать в середине отряда.

Неожиданно на половине пути дорогу им преградил сам Василий Семенович Ряполовский в сопровождении пятерых слуг, все на конях и с пищалями.

– Я же предупреждал вас – не лезьте в это дело! – грозно обратился он к молодым боярам. – Не вам тут чинить свой суд!

– Вот что, Василий Семенович, – Хилков попытался договориться миром. – Суд в земле нашей принадлежит государю и его слугам. Так что не взыщи, а мы поедем куда собирались.

Ряполовский хмуро оглядел силы, противостоящие ему.

– Не вам судить, – повторил он.

– Присоединяйся к нам, – предложил Хилков.

Боярин мрачно усмехнулся:

– Что бы я был за хозяин земли, коли бы отступил, выдав товарища своего?

– Странный у тебя товарищ, – возразил Хилков. – Стало быть, коли он твой товарищ – так имеет право творить что пожелает на земле своей, будь то грабеж или головная татьба, и никто с него за его произвол спросить не может? Не ты ли говорил, что вождь – тот, кто во всем впереди идет. А коли отступил он да изменил долгу вождя, неужто нельзя его наказать?

Ряполовский вновь долго молчал.

– Возвращайтесь, – наконец произнес он. – Я сам его накажу.

Хилков с Матвеем устроили настоящее совещание.

– Что ж это за самосуд? – возмущался Иван. – Или правда для них слово царское ничего не стоит?

– Царь ведь не Бог все-таки, – задумчиво возразил Матвей. – Коли законы Божеские преступает – всякий, кто чтит эти законы, может оказаться орудием Божиим.

– Ну а что, ежели он окажется не орудием Божиим, а дьявольским промыслом? – настаивал Хилков. – Суд в царевой волости принадлежит только людям царя. Да и с чего мы ему верить должны? Вдруг он нам наобещает, а сам приятеля своего от наказания уведет?

– Ты ведь знаешь Ряполовского, – напомнил Матвей. – Знаешь, как он мыслит, что считает. Не думаю, что он обманет.

Хилков снисходительно посмотрел на своего юного друга:

– Доверчивый ты, Матвей, жизни не знаешь. Да мало ли кто чего наговорил! Всяк у нас праведник, пока его лично не коснется.

– Я поеду с ним, – вдруг предложил стремянный, молчавший до сих пор. – Поеду и посмотрю, что будет.

– Один? – ужаснулся Хилков.

– Один, – решительно тряхнул головой Потапов.

Хилков поразмышлял и наконец обратился к Ряполовскому:

– Хорошо, поступай сам, как знаешь, но Дмитрий Потапов, стремянный убитого Гудовинским, поедет с тобой.

– Потапов? Пусть едет, – кивнул Ряполовский не задумываясь.

– Удачи тебе, – напутствовал его Хилков, перекрестив в спину.

Возвращались они медленно. Небо хмурилось, по лесу проносился ветер, сбивая первую пожелтевшую листву. Когда впереди уже виден был город, слева, из поля, до них донесся отчаянный крик:

– Помогите!

Стрельцы схватились за оружие.

По краю леса мчались два всадника. Впереди на белом измученном коне, переваливаясь в седле, бешеным наметом летел человек в богатом кафтане, с меховым опашнем на плечах – Матвей с удивлением признал в нем боярина Гудовинского. А следом широкими скачками приближался конь стремянного Дмитрия Потапова.

– Слава Богу! – Гудовинский почти влетел в ряды небольшого отряда. – Спасите! Меня хотят убить. Я все расскажу, отдаю себя в руки милосердного нашего царя и слуг его!

Подскакавший стремянный казался воплощением мести. В руке его была зажата сабля, занесенная для удара.

– Где он?

Хилков решительно преградил ему путь:

– Всё, довольно! Виновный сам обратился к нам за защитой, теперь он в руках царевых слуг. Мы позаботимся, чтобы он получил по заслугам.

– Вы не понимаете! – Потапов все рвался к боярину. – Я сам должен это сделать!

– А то Ряполовский не простит? – понимающе спросил Матвей.

Потапов как-то сник после этих слов.

– Хватит уже! Хватит! – решительно воззвал к нему Хилков, тряся за плечо. – Все! Будет. Благодарим тебя за службу и рвение, и Ряполовскому низкий поклон, но наказывать своего боярина будет царь.

Гудовинского провели к воеводе.

Оказавшись в безопасности от стремянного и Ряполовского, перепуганный боярин обрел прежнюю горделивую осанку и походку. Вошел к воеводе он уже скорее как хозяин, чем как проситель.

– Да, – начал он вместо приветствия. – Да, это я убил Головина. И Ряполовский, будь он на моем месте, сделал бы то же. Потому что никакой царский холоп не может мне указывать!

– Коли ты забыл о христианских заповедях, – тяжело начал Федор Васильевич, – то и я с тобой на понятном тебе языке говорить буду. Так вот: ни один человек – будь он хоть король иноземный, хоть сам папа римский – не смеет поднимать руку на царских людей. А кто посмел – с того спрашивать буду я. Уведите его!

Боярина поместили в тот самый поруб, из которого недавно выпустили Потапова.

С самим же стремянным простились, и Хилков извинился, что так долго его продержали.

– Заговорил бы раньше – раньше бы вышел.

Потапов махнул рукой:

– Верность ныне не в чести.

– Ошибаешься, – возразил Хилков. – Верность всегда ценится. И коли верность холопа какого-нибудь недорого стоит, то верность человека достойного нужна государю.

– А с Ряполовским мы поговорим, – заверил Дмитрия Матвей.

Потапов поспешил к семье, а Матвей предложил сразу найти Ряполовского.

– Ну нет, к нему я больше не пойду! – воскликнул Хилков с некоторым испугом. – Хватит с меня. Лучше пойду с Потаповым, попрощаюсь с Настей.

– А я думал, ты жениться собрался, – лукаво улыбнулся Матвей.

– Девица она, конечно, видная, – задумчиво протянул Хилков. – Да только батюшка мой явно такой мой выбор не благословит. Ну, впрочем, поговорю я с ним, а там поглядим. А ты ступай – может, Ряполовский уже вернулся!

Отряд боярина как раз въезжал к нему на двор, когда Матвей дошел до хором Ряполовского.

– Поклон тебе, Василий Семенович, от воеводы и от меня лично, – он склонился перед хозяином.

Ряполовский слез с коня, подошел к гостю: